Кикимора и ее ёкай

Глава 36. План на грани жизни и смерти

Ямаубу каукегэн нашел близ города на том же самом месте: в торговых рядах. Похоже, у нее был интерес к торговцу рисом и лососем, потому что терлась как раз возле него в своем третьем облике. Облик этот был для особых случаев, для свиданий, например, или когда требовалось заманить какого-нибудь красавчика в свою избу. Сейчас Ямауба была очень даже ничего: миленькая такая, молоденькая, рот всего один и очень даже очаровательный. Только рот этот она кокетливо прикрывала ладошкой, чтобы не было видно острых треугольных зубов.

В руке она держала леденец. Судя по всему, зардевшийся продавец расщедрился на гостинец.

— Опять вы на мою голову, — сказала Ямауба, недобро глядя на каукегэна и кикимору. — Нечего ко мне как в изякая шастать, у меня тут личная жизнь.

— Ямаубочка, ты уж прости, помощь твоя нужна, — сказала кикимора, глядя серьезными, поблекшими без болотных огоньков глазами. — Беда будет большая.

— Одну минуточку, — мило улыбнулась Ямауба торговцу и развернулась к возмутителям ее личной жизни. На ее лице пробежала сетка морщин, прорезался под носом второй рот. Но на кикимору это не произвело большого впечатления. Она с Ягушей не первый год была знакома, знала, как с такой публикой разговаривать.

— Ямаубочка, дело серьезное, вот, Шарик подтвердит. А я за помощь тебя награжу как следует. И когда ты ко мне на помощь пришла, ну, помнишь, когда Ю-баба меня забрала, я тоже не забыла. Отплачу честь по чести. Только послушай, дело уж больно серьезное, тайное, кроме меня, Шарика и семи богов, никто не знает. Поможешь, родная?

«Родная» Ямауба заинтригованно кивнула, пряча любопытные искорки в глазах.

И кикимора, отведя Ямаубу в сторонку и поставив Шарика сторожить, рассказала, что знала. Ничего не утаила. Ямауба сама у подножия горы Камияма живет, с Омононуси по соседству, она под ударом Дзашина может оказаться. Если, конечно, кикимора все правильно поняла. Это она и спросила у Ямаубы. Та, чай, лучше понимает, чего тут происходит.

На Ямаубе лица не было. Бледная — ни кровинки. Только зубы острые скрипнули.

Посмотрела Ямауба по сторонам, прищурила желтые, круглые, как у совы, глаза. Схватила вдруг кикимору крепко за руку, каукегэна за шкирку, подняла подол красного своего кимоно. Крутанулась на месте — и раз! — оказалась вместе с гостями рядом со своей избушкой (ну или как они там в Японии называются) у подножия горы Камияма.

— В дом иди, бедовая, на полчаса тебя скрою, потом уж не обессудь. Водница ты, болотница, Бензайтэн тебя найдет, только время дай.

— А как… — спросила было кикимора, удивляясь тому, как легко и быстро переместилась Ямауба. Но осеклась, присмотревшись к горной ведьме.

Она выглядела прямо-таки удивительно плохо. Обычно в Ямаубе кипела колючая злая энергия, но теперь от этой энергии ничегошечки не осталось: перед кикиморой стояла скрюченная, больная, страшная, как атомная война, старуха. Ее красное кимоно разваливалось от тлена, лохматилось нитками.

— Иди, иди в дом, — сказала она, с трудом открывая дверь в свою развалинку-избу.

И кикимора повиновалась, проглотив все вопросы. Поняла, что Ямауба за перемещение дорого заплатила. Теперь восстанавливаться будет долго, очень долго, если вообще восстановится когда-нибудь до прежних сил. Но, с другой стороны, кикимора в ней не ошиблась. Если бы Ямауба переместилась сама, одна, то была бы куда бодрее, а она даже каукегэна с собой перенесла, позаботилась о бедном духе мора и неудач. Кикимора расчувствовалась, шмыгнула носом.

Ямауба тем временем зажгла соевую свечку. «А ничего тут у нее, атмосферно даже», — подумала кикимора, бегло оглядывая жилище японской горной ведьмой. В ее доме было аскетично, чисто до скрипа, уютно, но как-то иначе, не как кикимора привыкла. Что у нее, что у Ягуши дома пучки трав сушеных по стенам висят, печь стоит большая, пузатая, с полатями, с ухватами по бокам, с чугунками да сковородками, половички плетеные всюду, кружевные салфеточки — зимой, когда делать нечего, вяжется хорошо. А у Ямаубы было по-другому. Соломенные циновки, большой очаг посередине одной-единственной комнаты, по стенам не травы развешаны, а амулеты какие-то да рисунки на гравюрах. Рисунки, правда, сплошь занятные: не кривые японские деревья, а японские мужчины, женщины и ёкаи, тоже, на взгляд кикиморы, кривоватые. Но это она к японской гравюре непривычная. Так-то ничего было, красиво.

Ямауба разожгла очаг, дрожащими от слабости руками поставила на огонь ковш, куда предварительно налила воды и набросала всяких трав. Потянуло от дымка знакомым запахом водяного подорожника, шиповником, сафлорой, еще чем-то горьким, незнакомым. Кикимора кивнула: хороший отвар, она бы для восстановления сил сама бы лучше не сделала.

Ямауба уставилась желтыми глазами на огонь.

— Море потому велико, что и мелкими речками не брезгует и пожирает их, — неожиданно загадочно сказала горная ведьма, устраиваясь на своем татами и привычно подворачивая ноги. Кикимора мысленно позавидовала хитренькому каукегэну, который мог просто сидеть на попе без всяческих суставных вывихов.

— Вот что я тебе скажу, Мари-онна, — продолжила она. — Я на свете живу немало уж веков, атама у меня хоть и старая, но есть в ней еще кой-чего. Соображаю. Давно знаю, что семь великих богов счастья любят чужими руками жар загрести, потому что своими-то им нельзя. Есть и над семью богами начальство, но до них достучаться непросто. Вот и творят раз в несколько сотен лет великие боги Небесной горы беззаконие, когда им чего-то надо очень, а просто так не получить.

Кикимора вся обратилась в слух. Каукегэн тоже замер, вылупив на старуху любопытные глазенки.

— Не в первый раз такое, только раньше не понимала я всего, что боги делают, а теперь все по местам, по полочкам расставлено. Вот в чем, Мари-онна, дело. Семь великих богов себе еще поклонников-прихожан захотели и землицы чужой. План у них такой: доведут Дзашина до сумасшествия, сами его культ по всей Азии распространят, чтобы последователей у него было столько, что не сладить, и начнется резня. Дзашин — бог войны и разрушения, таким уж рожден — с катаной в руках сущая смерть, никто его не остановит. Он, если сорвется, всех поблизости убьет.

Ямауба прервалась на секундочку, чтобы выпить готового укрепляющего отвара, а кикимора хмыкнула и вместо нее продолжила.

— А потом придут семь великих богов, скажут «ай-ай, как же так случилось-то», головой чуток покачают и Дзашина уничтожат. Так?

Ямауба накапала отвара своего и кикиморе тоже, так как та сама едва на ногах держалась, и кивнула.

— Так. Развоплотят, силу отберут, хорошо, если переродиться позволят. Гору Камияму от ёкаев с темной аурой освободят. Кого развоплотят, кого уничтожат, у кого силы отнимут или на службу себе поставят. И десяточка годков не пройдет, как будет на Камияму толстый Дайкоку захаживать, и алтарь, и храм его тут будут стоять, а не старого бога Омононуси. Когда боги умирают, о них люди забывают быстро. Вот так у нас тут, Мари-онна.

Старуха Ямауба скривилась, случайно прикусила один из языков, охнула, вздохнула. Ей было тяжко без энергии и силы.

— А теперь делать чего? — спросила кикимора.

Ямауба высунула кончик укушенного языка, посмотрела на него и сварливо ответила вторым, незанятым ртом:

— А что тут сделаешь? Семь великих богов — это тебе не пиявки в болотах. С ними не сладить, не договориться. Дзашину уже давно нехорошо, знаю, захаживает ко мне за лекарством одним на травах особых, чтоб силу сдержать. Так-то он сам своей силе не рад, понимает, к чему идет. Жалко, что богов не раскусил, а если бы и раскусил — что толку? Дзашину конец. Тебе, девка, тоже. За то, что сбежала с Небесной горы от божественного милосердия, накажут тебя.

Кикимора участи своей не испугалась. Только глаза зеленые хитро прищурила, в которых золотой отблеск вдруг на секундочку появился.

— Ямаубочка, ты говорила, что над семью богами начальство есть? Ну-ка, расскажи поподробнее. Что за начальство, как к нему подобраться? А то помирать больно неохота. И Дзашин… Нравится он мне. Помочь хочу.

«Ямаубочка» хмыкнула.

— Женщина захочет — сквозь скалу пройдет, — сказала она классическую японскую мудрость. «Да, есть такое», — подумала кикимора, вспоминая, как она совсем недавно в буквальном смысле протискивалась сквозь горную породу. Даже в горле запершило.

— Только вот не такого способа. Аматэрасу — богиня солнца, до нее, как и до солнца, не дозовешься. До ее братьев и сестер тоже не докричаться. Хотя… Один есть, да тебе не понравится.

— Почему это?

— Потому что ради него, может быть, умереть придется. И шансов никто не дает

У кикиморы заблестели глазки.

— Научи, Ямаубочка, научи. Уж я в долгу не останусь.

«Ямаубочка» любила помогать не за дарма, как и ее русская сестрица Ягушенька. А еще она была такая же мстительная, зловредная и с черным языком. Сделать подлянку семи великим богам, которые собираются уничтожить всех на ее родной горе Камияма, да и ее поди не пожалеют, было идеей очень соблазнительной. И Ямауба принялась «учить».

Спустя десяток минут из окошка дома Ямаубы вылетел красный лоскут и вопреки всем законам физики взмыл в небо. Умница Дзюбокко поймает очередной кусок кимоно с предупреждением для Дзашина.

Спустя еще десять минут дом-развалюшку на склоне Камиямы покинула горная ведьма. Она кряхтела, сопела, проклинала кого-то сразу двумя ртами, но шла потихоньку, опираясь на палку. На спиной у нее был маленький узелок.

— Лишняя вещь — лишняя забота, — сказала она, прощаясь с кикиморой, которая удивлялась, что Ямауба почти ничего не забирает с собой в путь. — К тому же, не было случая, чтобы голый что-нибудь потерял.

Кикимора не могла не согласиться с этой очередной народной мудростью. И правда, по своим вещам она хоть и скучала, но не сказать, чтобы испытывала по этому поводу сильную печаль.

Потекли последние минуты. С каждой минуткой становилось все нервительнее и нервительнее. Кикимора гладила трясущегося каукегэна, который напрочь отказывался покидать свою хозяйку и старалась не бояться. Поучалось у него прям плохо. А вдруг все пойдет не так, как говорила Ямауба?

— Не бойся, Шаричек, — говорила кикимора, едва ли не выдирая от нервов на каукегэне шерсть. — Если помрем, то вместе.

Шаричек посмотрел на свою госпожу восхищенным взглядом. Идея умереть за своего сюзерена была привлекательной, но мысль умереть вместе с ним была еще приятнее. Потом вместе путешествовать по загробным мирам, вместе воплотиться…

— Эй, Шаря, ты о чем тут думаешь? — подозрительно присмотрелась к нему кикимора. — Отставить помирать, мы еще побо…

Ее слова прервал раскат грома. Мелькнула сквозь незанавешенное узенькое окошко быстрая молния.

— Началось, — прошептала кикимора и, понимая, что тянуть дальше некуда, сделала глубокий вдох и выпила особое, специально для нее приготовленное зелье, от которого шел синеватый зловонный дымок.