Кинжал Немезиды

Глава 13

Каждый царь, просидевший на троне дольше года, знает, что людская верность простирается не дальше первого серьезного поражения. Все те люди, что еще вчера кланялись тебе и умильно улыбались, продадут тут же и без малейших угрызений совести. Воинская аристократия держалась чуть дольше, но тоже сдавала неудачника, когда полоса поражений затягивалась. Потому как по языческим понятиям, царь, потерявший милость богов, — это вовсе не царь, а какое-то недоразумение. Править может только сильный.

Моя теща тоже знала этот закон, а потому сидела в собственном дворце под караулом, охраняемая благодарными подданными. Я не стал разговаривать с делегацией купцов и вельмож в лагере и отправил их назад, готовить торжественную встречу законного царя. Они возвращались в город, с ужасом разглядывая заваленное телами поле битвы и шепча молитвы непослушными губами. А ведь даже в прошлую войну здесь не было настолько весело. Сражение прошло быстро и закончилось таким чудовищным разгромом, какого в этих землях не видели никогда. Норма потерь у нас — процентов пять, ну десять, хотя это уже много… В полисных войнах Древней Греции случались вполне себе настоящие битвы двух фаланг с нулевым счетом. Если погибала шестая часть войска, то это считалось страшнейшим поражением. Здесь же полегла едва ли не пятая часть, и еще вдвое больше было раненых. Они не бойцы, а их уцелевшие товарищи предпочли задать стрекача. Наемники сложили оружие под мое слово, часть из них просто ушла домой, решив взять свое с крестьян на обратном пути, а жалкие остатки троянцев утекли за стену и там вогнали всех в панику. Слишком велик оказался контраст между тем войском, что вышло из ворот, и тем, что прибежало обратно через несколько часов. Легион как будто провернул через мясорубку тысячи людей, превратив их в фарш. А летящие без перерыва камни только добавили происходящему недостающую перчинку. Расчет требушета работал без перерыва все это время, даже когда в лагерь лез озверевший враг.

Я вошел в ворота города и присвистнул от удивления. Треть домов выгорела, и довольно много оказалось побито камнями. Провалившиеся крыши и проломленные стены как ничто другое свидетельствовали о хрупкости бытия. Саманный кирпич — полнейшая дрянь, он не может защитить от увесистого камня, летящего с неба. Мой конь аккуратно переступал через мусор, которым были завалены улицы, и лишь брезгливо фыркал, когда наш с ним путь пролегал мимо очередной горелой проплешины. Даже дворец оказался изрядно поврежден. Прямо около входа стена пошла трещиной, а одного из каменных львов разбило в щебень. Жаль, мне эти скульптуры очень нравились. Эдакая примитивная, но довольно милая архаика.

Толпа бывших хозяев города встречала нас поклонами, протягивая подарки. Они ринулись было ко мне, но охрана легким вразумлением в область ливера вернула их назад и выстроила в неровную линию. Над площадью повисла тугая, пронизанная липким ужасом тишина. Я смотрел на них, а они — на меня. Я так и не слез с коня, а они так и не поняли, чего я от них хочу, только кланялись без перерыва.

— Прощения просим, великий царь, — гудели купцы и вельможи. — Не губи! Всех богов за тебя молить будем. Слава! Слава великому царю!

Я продолжал молчать, не слезая с седла, и их славословия и извинения понемногу превратились в жалкий, унылый скулеж. Я же, окруженный закованной в железо стражей, смотрел на троянскую знать в упор и не говорил ни слова. Кажется, до них дошло! Один за другим они начали становиться на колени, утыкаясь лбом в землю. Все, кроме двоих. Клитий, старый соратник царя Париамы, так и не склонился передо мной, презрительно оглядывая своих бывших друзей. А в пяти шагах от него стоял смутно знакомый воин в кожаной рубахе, обшитой бронзовыми бляхами. Какой-то небогатый аристократ с окраины Вилусы, не помню его имени. Он ранен, голова перевязана окровавленной тряпкой, но он смело смотрит мне в лицо, упрямо оскалив зубы. Ну, что же. Все уже выбрали свою судьбу, и я поднял руку.

Первым упал Клитий, которого один из стражников зарубил секирой. А вот воин решил умереть в бою. Он выхватил меч и с ревом бросился на меня. Он повис на копьях, не сделав и пяти шагов, и после этого я заговорил.

— Ну, что же, почтенные. Вы пока останетесь здесь и будете стоять на коленях. Вас позовут, когда понадобитесь. Головы не поднимать, смотреть в землю, думать о вечном, молить богов о милости.

И я слез с коня, стараясь не заорать от боли в раненой ноге. Так себе зрелище — хромающий царь, который бредет, опираясь на копье. Хорошо, что они так и не посмели поднять головы, я хотя бы дойду до трона.

— Царицу приведите! — плюхнулся я на свое законное место и огляделся по сторонам. В Трое и раньше был не мегарон, а полнейшее убожество, а со смертью Париамы отсюда как будто ушла жизнь. Только горы каких-то корзин и мешков напоминали о том, что тут есть люди. Не дворец, а расселенная хрущовка перед сносом.

Царица сильно сдала. Я помню ее пожилой, но все еще красивой женщиной с резким, выразительным лицом. А сейчас передо мной стоит старуха, седая и сморщенная, в которой от знакомой мне Гекубы остались лишь глаза. И они полыхали такой ненавистью, что мне даже немного не по себе стало.

— Ну что, теперь ты доволен, зятек? — презрительно посмотрела она на меня. — Ты же опять победил! Какие жертвы и какому богу ты приносишь, что тебе дается такая удача?

— Доволен? — удивленно посмотрел я на нее. — Чем я должен быть доволен? Тем, что мой город разгромлен, а его люди погибли? Я скорблю, а не радуюсь победе! В Тартар такие победы.

— Вот как? — по-моему, она даже немного растерялась. — И что же ты будешь теперь делать? Казнишь меня?

— Ты родила хороших детей, царица, — ответил я ей. — И благодаря им останешься жить. Я не хочу расстраивать Креусу, иначе, поверь, ты бы уже болталась на кресте.

— Надо же, — она смотрела на меня растерянно, словно не узнавая. — Креусу он не хочет расстраивать… Вот бы никогда не подумала… Ты стал другим, зять. Еще недавно ты был мальчишкой, который убивал направо и налево, топтал чужую гордость, лишал людей достояния и лез наверх по головам…

— Я уже залез куда хотел, — хмыкнул я. — И я по-прежнему топчу, отнимаю и убиваю направо и налево, если в этом появляется нужда. Только в одном ты ошибаешься, царица. Я не получаю от этого ни малейшего удовольствия. Отвечу на вопрос, который ты боишься задать. Нет, я не казню твоего внука. Его заберет к себе Гелен, и он станет жрецом. Я слышал, что мальчишка неглуп и любопытен. Он никогда не женится, но он проживет хорошую жизнь, если не сделает ту же ошибку, что его мать и бабка. Я не хочу проливать родную кровь без нужды. Боги покарают за это.

Это что сейчас было? Кто-то всхлипнул? Гекуба заплакала? Да быть этого не может. Мне показалось! Или все-таки нет? У нее и правда текут слезы. Эта железная баба, оказывается, кого-то любит в этой жизни. Никогда бы не подумал. Креусе от нее доставалось немного ласки.

— Это весьма достойно с твоей стороны, — ответила она, тут же оправившись от минутной слабости. — Ты вернешь нас с Андромахой на Милос?

— На Антимилос, — поправил я ее.

— Но это же совсем крошечный островок, — у Гекубы вытянулось лицо. — Я видела его из своего окна. Там ведь нет никого.

— Не преувеличивай, — примирительно поднял я руки. — Там водятся дикие козлы и тюлени. Вам с Андромахой будет не скучно вдвоем.

— Ты не посмеешь, — ледяным тоном произнесла она. — Я никуда не поеду без своих служанок. Лучше казни меня.

— Можешь прямо по прибытии броситься со скалы. Мне все равно, это уже будет твоим собственным выбором, — любезно ответил я и махнул рукой охране. — Увести.

Земельная знать и купцы стояли передо мной, склонив головы. Так уж случайно получилось, что тело их вожака Клития упало прямо перед входом во дворец, и для того, чтобы войти, этим людям понадобилось переступить через товарища, с которым еще недавно они пировали. Лужа крови из разрубленной головы получилась такой, что некоторые из них замарали сандалии и теперь пугливо смотрели на собственные следы. Символично вышло, многих даже пот пробил. Их почти три десятка, тех, кто заварил эту кашу. У половины сегодня погибли сыновья, и сами они тоже ждут наказания. Только одно их греет: семьи укрылись за Проливом, у Реса, царя фракийского племени одрисов. Подбросим угольку…

— Абарис, — обратился я к легату, — ты с дарданцами договорился?

— Да, государь, — склонился тот. — В лагерь от них посол приезжал, из дальней родни моей. Как увидел, что огонь в Трою летит, тут же сказал, что они всегда ванаксу верны были, и никакого царя Астианакта знать не знают. А все, что про них говорят — это наветы завистников. Пусть, сказал, их за это боги покарают чесоткой и поносом. Пусть выпадут их бороды, а мужской корень отсохнет.

— Так и сказал? — не на шутку заинтересовался я.

— Слово в слово! — кивнул Абарис. — Сказал, сел в колесницу и ускакал. В аккурат тогда, как войско из ворот поперло. Думаю, он на пригорке остановился и все до конца досмотрел.

— Семьи этих где? — я ткнул в понурую знать.

— Скоро привезут, государь, — ответил тот. — Мой человек царю Ресу пояснил, что если он их сюда не пришлет, то наше войско после Трои к нему на огонек заглянет.

— Хорошо, — удовлетворенно сказал я. — Вот все и разъяснилось.

— О милости просим, государь, — глухо уронил старший из купцов, выйдя вперед. — Возьми любую виру за нашу вину, но пощади детей.

— Так, у вас же нет ничего, — развеселился я. — Вся земля Вилусы теперь принадлежит мне. А вы, купцы, и вовсе голодранцы! Чем вы мне виру отдадите?

— Так, наше добро… — произнес тот и осекся.

Он осознал. Все его достояние сложено здесь, в Трое. И теперь это не его добро, а мое. Что ни говори, а город войной взят. Воины не поймут, если их добычи лишат. На такое даже я не решусь.

— Что же с нами будет теперь? — прямо спросил купец. — Убивать ты нас не стал, имущества лишил. Мы теперь в этой жизни не стоим ничего.

— Олово кто из вас с севера возит? — спросил я.

— Да мы все его понемногу возим, — растерянно ответил купец. — Кто из Колхиды, кто от синдов.

— Я бы не стал вас щадить, но не так уж и много купцов, кто с теми племенами дела ведет. Предлагаю вам пойти тамкарами к Сосруко, царю Боспора Таврического, — показал я на начальника охраны. — Он вам справедливую долю выделит и от разбойников защитит.

— Таврического? — выпучили глаза купцы. — Тавры — племя дикое. Спасу от них нет. Мы из-за них вдоль южного берега моря Аззи плывем. Это же разбойники, каких поискать. Они родами живут, по двести-триста семей. Никогда там царей не было.

— Ну вот, — удовлетворенно посмотрел я на Сосруко. — Я же говорил, двух тысяч человек тебе хватит. Напомни, я тебе на карте удобную бухту покажу. Там город и поставишь.

— Как назовем, государь? — преданно посмотрел на меня Сосруко.

— Пантикапей, — подумав, сказал я.

Можно, конечно, и Керчью назвать, но не будем умножать сущности без необходимости. Пантикапа означает «рыбный путь». Рыбы сейчас в Азове столько, что они на одной осетрине разбогатеют. Никакого олова не нужно. Да! Не забыть бы научить их икру солить. А то ведь выбрасывать будут.

— Ну вот и славно, — сказал я. — У вас теперь ничего нет, почтенные, но зато есть царь, который о вас позаботится. Вы отплываете через месяц. Мои люди как раз собирают счастливых подданных по всему лукканскому берегу. Кстати, где архонт Антенор?

— Государь! — старик Антенор, которого привезли с Лемноса, выглядел плохо. Вид родного города, почти уничтоженного войной, привел его в полное уныние.

— У тебя будет много работы, Антенор, — я встал, хромая, и обнял его. — Приведи в порядок свой город. Сколько семей знати и купцов остались верны?

— Четырнадцать, государь, — ответил он, пряча глаза от стыда. — Они все ушли в изгнание вместе со мной.

— Наградим, — кивнул я. — Купцы на пять лет без налогов, а знать… А имена знати занесем на Столб у храма Великой Матери. Там лучшие из лучших записаны. Ну и землицы прирежем из доли вот этих… — я небрежно ткнул в сторону понурых мятежников.

— Благодарствую, государь, — склонился Антенор и вс тал на свое место. — Сколько ты еще будешь чтить нас своим присутствием?

— Три дня, — махнул я рукой. — Надо спешить. У меня еще в Аххияве дела есть. Мувасу приведите сюда.

Пленный царевич из Арцавы смотрел на меня с угрюмой усмешкой. Он связан, но смотрит смело и открыто. Я знаю этот взгляд. Так умирают храбрые люди. Этот уже умер. Он просто хочет услышать, какой именно казни его подвергнут. Что же, удивлю его.

— Ты честно бился, Муваса.

— В отличие от тебя, — усмехнулся он.

— Я спас тебе жизнь, — укоризненно посмотрел я на него. — А мог бы зарубить.

— Мог бы, — неохотно сказал он. — Ты был хорош. Я ошибся, и ты меня поймал. Сейчас бы я не совершил такую ошибку. Но что сделано, то сделано. Боги были на твоей стороне, царь.

— Чего ты хочешь, Муваса? — спросил я его. — О чем ты мечтаешь? Я могу дать тебе все.

— Я хочу жить в огромном дворце, — оскалился он, поймав отчаянный кураж смертника. — Хочу быть несметно богат и иметь сотню наложниц. А лучше две. Как тебе такая мечта?

— Это окончательная цена? — прищурился я. — Или ты хочешь поторговаться?

— А ты что, готов мне это дать? — царевич совершенно растерялся.

— Готов, — кивнул я. — Если ты будешь служить мне верой и правдой.

— Никто не назовет меня лжецом! — он гордо выпятил грудь, что в его положении выглядело довольно двусмысленно. — Если я дам клятву, то умру за тебя.

— Тогда договорились, — кивнул я. — Цена названа, и она меня устраивает. Жертвенник прямо перед тобой, царевич. Приступай.

Две недели спустя. Олинф. Фракия.

Я не мог больше есть и пить. Баранина во всех видах и вино вызывали у меня только тошноту. Но таково было гостеприимство в этой земле, свирепой к врагам и щедрой к друзьям. Отказаться пировать — немыслимое оскорбление для хозяев, а потому я мужественно запихивал в себя очередной бараний бок, который мне подавала Спато, жена моего брата. Впрочем, все плохое когда-нибудь заканчивается, и этот бесконечный пир тоже. А может быть, мы истребили всех баранов в округе, не знаю. Тем не менее, пьяный угар прошел, передав эстафету делам более насущным.

— Что у тебя с пастбищами, отец? — спросил я, когда мы остались вчетвером. Я, Элим, Анхис и фракиец Комо, его соправитель.

— Теперь я понимаю, что их немного, — невесело усмехнулся тот. — Поначалу мне эта земля казалась огромной и изобильной, но уже становится тесновато. Здесь всего одна долина, подходящая для выпаса. Наши стада принесли новый приплод, и скоро хорошие травы будут доставаться только лучшим из моих коней.

— Покажи мне, какие земли вы взяли? — я развернул на столе грубый чертеж, составленный еще в прошлый мой визит. Фракиец Комо, для которого любой рисунок был колдовством, опасливо отодвинулся и смотрел на карту издалека.

— Вот отсюда на западе, — Анхис уверенно показал в будущие Салоники, — от горячих ключей, и до вот этой реки. Там есть удобная переправа, мы там собираем пошлины.

Он ткнул в реку Стримон, что текла восточней Халкидики.

— И вот эти озера под нами, — закончил он, показывая на север полуострова. — Рыба нас сильно выручает.

— Вам нужно дойти вот сюда! — я ткнул в центр Греции. — Это лучшие реки и лучшие травы.

— Фессалия? — несказанно удивился Анхис. — Но это же далеко!

— Всего пять дней пути на юг от горячих ключей, — усмехнулся я. — Мир не так уж и велик, отец. Нужно взять все, что восточнее хребта Пинд. Хороших пастбищ у нас просто нет. Несколько лугов вокруг Олинфа не в счет. Если мы заберем Фессалию, то через пять лет у нас будет лучшая конница мира.

— Большая земля, — задумчиво теребил бороду Анхис. — Даже больше Вилусы.

— И там куда больше рек, — в тон ему ответил я. — Лес, зерно и кони. Через пять лет вы будете богаче египетского фараона.

— Первый корабль с лесом ушел на юг, — испытующе посмотрел на меня Анхис. — Мы хотели бы получить железные плуги, кирки, клинья, топоры, тесла и оружие.

— Вы все получите, — кивнул я. — А еще получите ткани, стекло и красивую посуду. Вы подарите своим воинам столько добра, что они не только Фессалию, а даже Додону возьмут.

— Мы позовем в поход соседние племена, — произнес вдруг Комо, изрядно оживившийся при слове «добро». — Если за лес и правда придет такая роскошь, то сбегутся парни со всей Фракии. Мы их купим за оружие и добычу. Твоего брата, Эней, уже считают удачливым вождем. Наши воины ходят в серебре и едят с расписной посуды.

— Тогда рубите еще лес, — ответил я. — И готовьте поход на следующую весну.

Я лежал на соломенном тюфяке и смотрел в потолок. Рядом вовсю сопела симпатичная девчонка, присланная заботливыми хозяевами для обогрева постели, а вот мне после тяжелого дня что-то не спалось.

На перемудрил ли я? Фессалия никогда не имела своих царей. Даже когда Филипп Македонский объединил Грецию, там все еще правили родовые вожди, поставлявшие лучшую конницу того времени. Не пытаюсь ли я совершить невозможное? Пока не знаю. Даже если это лоскутное дардано-греко-фракийское одеяло когда-нибудь расползется, ну и пусть. Все равно останется развитое коневодство, и будут лошади не чета нынешним. Отец прав, еще один приплод, и пастбища Олинфа станут тесны. У нас всего три-четыре года… Кобылы ведь начинают жеребиться именно в этом возрасте.

— Я не буду думать об этом сегодня, — буркнул я, слегка отодвигаясь от жаркого бока той, чьего имени даже не знал. — Я подумаю об этом завтра. А нет, завтра мы отплываем. Завтра я об этом тоже не подумаю. Мы же идем в Микены. Интересно, вытащил Тимофей Феано? Вот ведь угораздило глупую бабу! И какая муха, скажите на милость, ее укусила?

Девчонка, лежавшая рядом, вдруг потянулась гибким телом и прижалась ко мне с самыми недвусмысленными намерениями. Маленькая ручка, жадно шарящая по телу, так мешала мне думать, что я спросил.

— Что это ты проснулась? Вот неугомонная!

— Повторить надо, — она бесхитростно смотрела мне в глаза. — Так я вернее понесу.

— А тебе это зачем? — нахмурился я.

— Так всему роду почет великий, — непонимающе посмотрела она на меня. — А если сына рожу, у меня от женихов отбоя не будет.

— Так! — отодвинул я ее и хлопнул по круглой заднице. Внезапно возникшее настроение порезвиться тут же пропало напрочь. — Иди-ка ты, милая, к себе!

Она печально вздохнула и вышла, бросив на меня плотоядный взгляд. Такие вот они простые, фракийцы… Я хотел было продолжить свои размышления, но черная воронка усталости уже тащила меня в непроглядное облако сна.

— Египет! — думал я, когда озабоченная любовью и повышением социального статуса прелестница меня покинула. — Если Феано сгинула в своем крестовом походе, то кто поедет в Египет вместо нее? Неужели придется задействовать план Б?