Кинжал Немезиды

Глава 3

В то же самое время. Коринф.

Феано уже который день смотрела в море, дожидаясь своего корабля. Убогий порт Коринфа не шел ни в какое сравнение с гаванями Кипра и восточного берега Великого моря. Пустовато здесь, и немудрено. Что возить между городами залива, вытянувшегося вдоль северного Пелопоннеса? Все живут плодами своей земли, и ничего особенного, что можно было бы продать соседям, тут ни у кого нет. И масло, и шерсть, и горшки везли на далекий юг. Здесь это никому не нужно.

Крошечный городишко, забравшийся на почти что отвесную скалу, непримечателен ничем, кроме того места, где имел счастье стоять. Гористая полоска земли, соединяющая посуху Пелопоннес и Беотию, в самом узком месте была стадий двадцать, и именно поэтому государь повелел устроить тут волок из тесаного мрамора. Уже и работы начались, да только знать Коринфа, которую государь почему-то не стал по своему обыкновению изводить под корень, решила, что кланяться далекому Энгоми больше не будет. Раз царь в яме сидит, значит, неугоден он богам. Нечего подчиняться такому. Почему государь изменил своему обыкновению, Феано решительно не понимала, но раз он так поступил, значит, была тому важная причина. Писцов государя из города прогнали, а Коринф вновь принял наместника из Микен, как и заведено было при недоброй памяти Агамемноне. Только вот царь Эгисф сделал это как бы не по своей воле, а лишь подчиняясь настойчивому зову народа коринфского. Исключительно чтобы порядок в тех землях водворить.

Такое Феано было на один зуб. Дешевыми трюками ее не удивить, она много чего на Царском совете наслушалась. Столько, что людям теперь не доверяла вовсе. Общение с сильными мира сего подняло бывшую голодную замарашку на недосягаемую ранее высоту. Она теперь людишек этих насквозь видела, до того просты и незатейливы казались ей их поступки. Она уяснила твердо: если человек произносит высокие слова, вздымая при этом руки вверх и закатывая глаза, как припадочный, значит, он непременно хочет чего-нибудь себе урвать. Скота, земель или серебра в твердой монете. А все его речи про богов, общее благо и честь родной земли не стоят даже обола ломаного. Это для дураков.

А еще она сдружилась с бывшей хозяйкой, которая служила жрицей в храме Немезиды Наказующей. Асия, рабыня верная, как-то упросила ее туда свозить. Хотела о милости богиню молить, чтобы не избегли возмездия те, кто ее мужа и сыновей убил. Феано тогда чуть в обморок не упала, когда жуткую птицу с пальцами вместо лап увидела, но потом не поверила своим глазам. Электра, дочь Агамемнона, царевна микенская, прямо перед ней гимн богине поет. Они даже обнялись на радостях. Ведь у Электры здесь ни единой души знакомой нет. Только Феано. Так вот они вместе в этот поход и ушли. Феано денег нашла и наняла корабль, а царица Креуса им письма к архонтам дала и два десятка стражи. Брат Электры, царевич Орест, прятался в далекой Фокиде, у подножья горы Парнас, и он вошел в положенные лета, чтобы вести войско в поход. Серебра у Феано на первое время хватит, а там воины сами себе пропитание найдут, а царю добычу.

Они с Электрой сели на корабль ровно в тот день, когда Абарис уплыл на Родос выкупать господина. Сама царица Креуса проводила ее, расцеловала на прощание и велела поспешить. А не то ветра вот-вот сменятся, а на море придут осенние шторма.

Так и не увидела я господина своего, — с тоской подумала Феано, окинув взглядом опостылевший городок.

Рыбацкие хижины, облепившие подножье горы с акрополем, вдруг навеяли ей воспоминания, казалось бы, прочно похороненные под пережитым за прошедшие годы. Феано разглядывала голых детишек обоих полов, носившихся по берегу с истошными визгами. И ведь и она так бегала, прячась в рыбацких сетях от соседских мальчишек, которые доводили ее до слез. У нее тогда уже грудь появилась и волосы на лобке, а мачеха все никак не давала куска полотна на хитон. Говорила, что и так пока походит ленивая падчерица.

— Если есть справедливость на свете, то ты уже сдохла, тварь, — с нешуточной надеждой в голосе прошептала Феано. — Ахейцы, говорят, хорошо по Лесбосу прошлись. Надеюсь, достали тебя.

Она давно не вспоминала семью. Отец уже точно умер. Он и тогда не жилец был. Хромой, тощий до того, что ребра грозили кожу проткнуть, болезненно желтоватый, с выпяченным животом, которые душил его так, что он даже на спине спать не мог.

— Да, умер уже, — уверенно сказала Феано. — Надо жертвами почтить его. Хоть и дерьмо он был, а не отец. Мачехе во всем потакал. То ли дело господин наш свою дочь любит. Что же я, дура, в Спарте ему отказала? Родила бы уже давно, жила бы сейчас во дворце и горя не знала. Такого мужика на пьяницу Менелая променяла. И где были мои глаза? Э-эх! А теперь, не приведи боги, отправят меня в Египет, двухсотой женой, и буду я там на стены своей комнатушки любоваться и выть от тоски, пока не сдохну в одиночестве. Чужая всем, да еще и лысая, как коленка. Не хочу! Лучше умереть, чем волос лишиться.

— Корабль! Корабль! — запрыгала в восторге царевна, которая стояла рядом с Феано и тоже вглядывалась в море.

Электра, которая еще совсем недавно напоминала дикого зверька, одержимого ненавистью, менялась просто на глазах. Милая, угловатая девушка пятнадцати лет расцветала и наливалась красотой. Тусклые, безжизненные глаза напоминали теперь две звездочки, сияющие ярко-голубым пламенем, а светлые, словно лен волосы она убирала в затейливую прическу. Если быть точным, они друг другу волосы убирали. Делать ведь в Коринфе все равно нечего.

Девушки своими именами не представлялись, не то конец им, а Электре особенно. Здесь они родственницы царя Фокиды Строфия, едут домой после паломничества на Сифнос. Самое смешное, что это было почти правдой. Они и впрямь поклонились Морскому богу, когда ночевали на священном острове, а Электра жене Строфия приходилась родной племянницей. Почему вернулись другим путем? Да потому что до этого шли через Пилос, с грузом масла. Не подкопаться.

Коринф — не лучшее место для них, да только другого пути нет. Нужно перешеек пройти, а потом сесть на корабль, идущий в Фокиду. Им к подножию Парнаса нужно. На корабле туда идти один день, а посуху можно не дойти вовсе. Даже сильные караваны не рискуют ходить через земли беотийцев и локров. Ограбят, убьют и имени не спросят. А участь молодых и красивых женщин всегда одинакова. Вот поэтому Феано терпеливо ждала корабля, который показался на горизонте.

Кирра, порт Фокиды, встретил их привычной убогой пустотой. Тут одни лишь рыбаки, а купцов нет и в помине. Корабли торговцев здесь редки. И пока для того, чтобы отвезти масло на Сифнос, нужно плыть около разбойной Итаки и Китеры, они и останутся редки. Уж больно долог и опасен этот путь. Цари Фокиды не кланяются царю Энею, а потому их торговцев грабят все подряд. Здесь есть святилище Великой Матери, или Геи, как называют ее данайцы, но оно ничем не примечательно. До Сифноса и Энгоми захолустной деревушке Пифо очень далеко.

Электра послала гонца в город и, не прошло и пары часов, как на севере, куда уходила дорога, поднялась густая туча пыли. Феано ткнула пальцем в горизонт и непонимающе посмотрела на царевну.

— Это брат скачет, — сказала она, сияя счастливыми глазами. — На свете нет больше никого, кто еще так спешил бы встретить меня. Не тетка же Анаксибия сюда едет.

И Электра даже фыркнула, представив себе такое зрелище. Сестру отца она видела только один раз, и та удалась в его породу: коренастая и громкоголосая. Представить, что дородная тетка погонит колесницу так, что поднимет пыль до небес, было совершенно невозможно.

Царевна оказалась права. Две колесницы, запряженные парой, вырвались из-за холма и скакали прямо к ним. Совсем скоро крепкий юноша со светлыми волосами, падающими на плечи, подхватил ее на руки и закружил на месте. А Электра визжала от радости, словно маленькая девочка.

— Как ты попала сюда, сестра? — Орест обнимал сестру, не веря своим глазам. — Разные слухи ходили о тебе, один другого чуднее.

— Это долгий разговор, — отмахнулась Электра. — Я еще успею все рассказать. Ты не поверишь, где я была и что видела.

— Да, времени у нас будет много, — невесело усмехнулся Орест. — Время — это единственное, чего у меня полно. Ничего другого у меня нет.

— Не волнуйся! — крепко прижалась к нему Электра. — Мы свершим нашу месть, братик. Мы отомстим за отца. Я молила богиню Немезиду, чтобы она даровала мне милость свою.

— А это кто с тобой? — спросил Орест, с жадным любопытством разглядывая Феано. — Она не поклонилась и смотрит на меня, как на равного.

— Имеет право, — махнула рукой Электра. — Это госпожа Феано, родственница царя Энея. У нее к тебе дело, брат. И поверь, если бы не она, мы с тобой никогда больше не увиделись бы.

— Прошу, госпожа, — приложил руку к груди Орест. — Пилад отвезет вас на своей колеснице.

Свершить месть? — с неудовольствием думала Феано, держась за тонкий борт трясущейся повозки. — Не так все было задумано. Сначала нужно на Родос. А еще нужно набрать людей, все равно ведь поход состоится не раньше весны. А если они пойдут сначала в Микены, то там можно завязнуть надолго.

Она задумалась, сопоставляя мелкие факты, и начала приходить к неутешительным выводам. Воняло от всего этого за десять стадий просто.

— Ладно, разберусь, — сказала она сама себе. — Казна-то все равно у меня.

У нее здесь есть еще одно важное дело. Поговаривают, тут в Пифо, есть святилище Великой Матери, а здешним жрицам ведомо будущее[9]. Она тронула за плечо своего возницу и промурлыкала.

— Отважный Пилад, отвези меня к Великой Матери. Я хочу испросить ее благословения.

Впрочем, откровение пифии ей не понадобилась. Мелкие факты и обрывки слов брата и сестры собрались, наконец, в одну картину, и сердце Феано сжала ледяная рука ужаса. Она все поняла…

Месяц одиннадцатый, Атанайон, богине Атане-градодержице посвященный. Пер-Рамзес.

Время Ахет, или Время Высокой воды. Все поля залиты живительной влагой, и страна ликует. Жертвы в храмах были обильны, Великий Дом угоден богам, а потому и урожай в следующем году ожидается отменный. Так сказали ученые жрецы, вопросившие самого Хапи. Жирный ил, покрывающий поля, обычно давал десять зерен на одно брошенное в него зерно. А если год был благословлен богами, то и вдвое больше. Этот год точно будет хорош. Египтяне на стройках, куда их толпами гнали во время вынужденного безделья, пели песни, а вот Рапану весел не был. Столица мира встречала его неласково.

Что-то странное происходило здесь. Даже прикормленные писцы разговаривали сквозь зубы и начинали вести себя все более и более нагло. Доходило до того, что стражники ни за что поколачивали палками матросов, а погрузка хлеба превращалась в истинную муку. Глиняные печати на мешках теперь чуть ли не обнюхивали, а на прошлой неделе заставили выплатить штраф, признав подмену зерна в партии. Якобы по документам числился сорт неджес, пригодный только для бедняков и варки пива, а на самом деле нашли сорт шедет, высшего качества. Было его всего несколько мешков на весь корабль, и как такое могло получиться, Рапану не понимал. Случалось, что подсовывали зерно похуже, но чтобы наоборот? Нет, такого еще не бывало. Самое скверное, что помимо штрафа конфисковали всю партию пшеницы. Это происходило не только у него, жалобы сыпались со всех сторон. Любой писец в порту воротил нос от торговцев с Кипра и требовал подарки вдвое против обычных. Такое могло произойти только в одном случае: купцы из Народа Моря здесь более не в чести, и исходит это с самого верха.

— Ну что же, — вздохнул Рапану. — Господин предупреждал, что они как-то выкажут свой гнев. И, наверное, это он самый и есть. Видимо, так меня зовут на встречу. И пусть видят боги, мне понадобится их благосклонность.

Отцовский дом в западном предместье, в районе Сета, так и оставался за Рапану. Египтяне и тут показали чужакам их место. Здесь когда-то стоял Аварис, столица гиксосов, а поскольку все плохое приходит с запада, то все приличные люди Пер-Рамзеса жили на востоке города. Запад — это грязь, противная Маат, источник Хаоса и место, откуда приходят дикари-ливийцы. Вот потому-то купцам-ханаанеям, которые жили тут несколько столетий, и отдали место, которым брезговали сами хозяева этой земли.

Рапану вышел на двор, окруженный глинобитным забором. Тут у него стоял жертвенник на все случаи жизни, и слуга, уловив безмолвный приказ, разжег в нем несколько сухих веток.

— Бог Илу, податель жизни… — начал было Рапану, но задумался, привычно вытянув губы трубочкой. — Не годится. Баал-Хадад, Всадник облаков… Да нет, тоже не то! Котару-ва-Хасису, покровитель корабелов, молю… Опять не то!

Рапану глубоко задумался. Вопрос был важный, и он никак не мог решить, кому из богов принести жертвы. Привычные боги Угарита сегодня не годились. Все же торговля — это не по их части. Подумав немного, он просветлел.

— Ну конечно! Гермес, покровитель торгового люда! Дай мне удачи! Сердцем чую, что великое дело придется мне свершить, небывалое. Господин мой приказал поступить так, когда придет время. Время пришло, но сердце мое трепещет, словно пойманный воробей!

И он бросил в жертвенник несколько отборных кусков свинины, а вслед за ними — ладан, который хоть как-то перебивал вонь горелого мяса, которую ветер разнес по всему двору.

— Вразуми меня, — шептал он, — Гермес Эриуний, Приносящий удачу, поделись со мной толикой ее. Клянусь, она мне очень понадобится. Я еще не знаю, когда меня соизволит принять чати, великий визирь. Но я точно знаю, что пойду к нему не раньше, чем весь товар покинет эту благословенную землю, провались она в ахейский Тартар.

Чати соизволил принять его только через две недели. Немало, учитывая, сколько ему заносил Рапану. Видно, и впрямь разгневался вельможа на наглецов, не позволивших себя разбить и ограбить. Разговор будет тяжелым, это Рапану понял уже давно. А потому, когда его раздели перед входом в покои чати, оставив одну лишь набедренную повязку, он уже был к нему готов.

— Славься, слуга Гора, я прах у твоих ног, — сказал он, склонившись на треть и ожидая ответа. Стоять так было жутко неудобно.

— Ничтожному надлежит простереться ниц, — услышал он скрипучий голос писца. — Иначе он отведает палок за свою дерзость.

— Прости, величайший, — смиренно сказал Рапану, — но мне было дозволено стоять в твоем присутствии. Мой господин не сын Великого Дома. Говорить с тобой лежа — урон его чести.

— Нет чести у того, кто сидел в яме, словно вор, — послышался торжествующий голос, и Рапану прикусил губу от бессилия.

— Я принес мольбу к стопам величайшего чати, правой руке самого Господина Неба. — Слуги его несправедливы к нам. Они бьют и накладывают на нас штрафы. А судьи не принимают наши жалобы вовсе. Сердце мое повернулось в груди от горя! Скажи, что я сделал против Маат? Моя ладья села на мель! Мои весы перекосились, а мое серебро превратилось в глиняные черепки! Я будто слепой, бредущий в пустыне! Только священная милость великого начальника над Шестью Домами исцелит меня.

— Славословия не помогут ничтожному слуге ничтожного владыки, — услышал Рапану. — Дерзость его дошла до того, что он лишил кораблей слуг Великого Дома, а царей держит в плену недостойно их сана.

— Но что может сделать ничтожный? — робко спросил Рапану.

— Воля господина нашего чати такова, — раздался все тот же скрипучий голос. — Твой хозяин вернет корабли слугам Великого Дома, отпустит с честью их царей и восстановит торговлю на море. Он прекратит взимать плату с купцов Ханаана, как будто он господин всех вод. Он пришлет почтительные дары в виде меди и олова в том объеме, как посылали его предшественники, и даже больше. Лес Библа, украденный твоим царем, должен быть возвращен законному хозяину, Великому Дому. И тогда в неизмеримой милости своей господин наш чати дозволит вашим кораблям вновь увозить зерно Страны Возлюбленной, благословенной богами.

— Я передам волю величайшего своему господину, — просипел Рапану, распластавшийся на плитах пола. — Но что будет, если он не согласится выполнить законные требования слуги Гора? Вдруг милость господина нашего чати покажется ему недостаточной? Как быть мне, ничтожному слуге величайшего из всех слуг фараона, какие только бывали от начала времен?

— Если твой царь не исполнит хотя бы малой доли того, что приказал господин наш чати, — услышал Рапану высокомерный голос писца, — то корабли с бычьей головой не будут больше допущены в гавани Страны Возлюбленной. Ваши купцы не получат хлеба и льна. Ваши животы будут страдать от голода, а женщины не сошьют вам достойной одежды. Вы будете носить овечью шерсть, словно презренные хапиру.

— Я смиренно склоняюсь перед волей величайшего, — поклонился Рапану, которому разрешили встать. — Я больше не вернусь в Египет, пока не получу положительного ответа своего господина. А если я его не получу, то не вернусь сюда вовсе. Стыд не позволит мне показаться на глаза великому чати, сияющему на земле, словно Ра в небесах.

Через несколько минут купец уже шел быстрым шагом в сторону порта, где на корабль были погружены все его вещи. Он отчалит немедленно, пока визирь не догадался, что его попросту обдурили. Это маловероятно, игра слишком тонкая, но вдруг! Тогда Рапану бросят крокодилам. Купца-чужеземца не удостоят чести принять яд. Его казнят как простолюдина. Ведь даже для такого вельможи, как сиятельный Та, это форменная катастрофа. Остановка большей части внешней торговли означает для чати позорную отставку и, возможно, казнь.

— Я это сделал? Не верю! — шептал Рапану, вцепившись побелевшими пальцами в борт корабля. — Я выкручу руки самому чати! Великие боги, да ради такого я готов работать бесплатно. Отец! Если ты видишь меня сейчас, гордись мной.

— В Энгоми, господин? — спросил его кормчий, когда они вырвались из надоевших тростниковых зарослей на морской простор.

— В Сидон, — усмехнулся Рапану.

Он снова должен совершить странное. Господин назвал это «вторая часть Мерлезонского балета». И видят боги, Рапану так и не понял, что это может значить. Но, судя по тому, что ему придется сделать, изрядная гадость этот самый балет. Невероятная просто.