Кинжал Немезиды

Глава 9

Год 4 от основания храма. Месяц третий, называемый Дивойо Потниайо, Великой Матери, приносящей весну, посвященный. Энгоми.

Весна пришла вместе с несметными стаями аистов, журавлей и ласточек, летящих на север после зимовки. Я как-то никогда не задумывался раньше о таких вещах. Ну, летят себе и летят. Но вот я только сейчас осознал, сколько же их… Совершенно чудовищное количество птицы движется на север, туда, где почти нет людей. Где они живут вольготно, занимая свое законное место в лесах и в поймах рек. Огромный, совершенно непролазный бор раскинулся от Атлантики до Камчатки, и весь он принадлежит им.

Мое водохранилище сразу же стало пользоваться повышенным вниманием пернатых гостей. Они всегда отдыхали на этой реке, оставляя кровавую дань хозяевам. Но теперь, когда водная гладь раскинулась на тысячи шагов, уткам здесь полное раздолье. Кряквы, зимовавшие на Кипре, улетают на север, а на их место прилетают чирки, предпочитающие в холодное время года озера Африки. Несметное количество дичи вывело на охоту крестьян, горожан и даже воинов. Каждому хочется полакомиться мясцом после зимы, когда запасы зерна и соленой рыбы подходят к концу. Дикая птица жесткая и не особенно вкусная, но и такое уплетают за милую душу, потому как брюхо прилипло к позвоночнику.

— А-а-а! — это Абарис вылетел из парной, что стояла на берегу, пробежал по мосткам и бросился в довольно холодную еще воду.

— Хорошо? — спросил я его, сидя в предбаннике, где для нас накрыли стол. Мой легат уже узнал и что такое парная, и что такое веничек (у нас тут растут вечнозеленые дубы).

— Хорошо, — ответил он, фыркая, как буйвол.

— Тогда чего хмурый такой? — удивился я. — Банька же! Радоваться надо.

— Утки! — с тоской протянул Абарис. — У нас тоже сейчас утки летят, государь. Я мальцом вот так по камышам с палкой лазил. Как будто вчера это было.

— Скоро увидишь родные края, — хмыкнул я.

— И что останется от Дардана, государь, после того, как я его увижу? — невесело произнес он.

— Что ты предлагаешь? — лениво спросил я его, с аппетитом поедая тонкую пшеничную лепешку, в которую повар вложил рубленое мясо и зелень. Здешний лук и чеснок — плохая замена перцу, и поэтому вместо тако, которое было задумано, получилось не совсем тако. Точнее, совсем не тако. Хотя все равно вкусно.

— Договориться хочу, — упрямо засопел Абарис. — Дардан — родная ведь нам земля.

— Договаривайся сам, — ответил я ему, некультурно облизывая пальцы, измазанные в мясном соке. — Мне не к лицу с ними договариваться. Пусть выдают зачинщиков, а я их сошлю… э-э-э… на Кипр сошлю. Будут здесь жить, под надзором.

— Спасибо, государь! — Абарис выдохнул с облегчением. — Родня ведь. Друзья…

— Таких друзей… — скривился я, но поговорку продолжать не стал. Все равно тут музеев еще нет. — Поехали домой!

Я передвигаюсь на коне, а Абарис — на колеснице, с которой управляется не в пример хуже, чем я. Он не из родовой воинской знати, просто невероятно здоровый и свирепый мужик. У меня много таких, которым ничего не светило в прошлой жизни. Именно они и занимают все важные посты, пока аристократы из мелких княжеств Малой Азии и Ахайи моей службой брезгуют, но зато надувают щеки и устраивают войны, напоминающие по масштабу драку на сельской дискотеке. Новые люди ненавидят родовую знать, родовая знать презирает выскочек, а мне хорошо. Я развожу тех и других, устанавливая баланс между группировками.

У нас теперь появился еще один повод для взаимной ненависти: столб. Точнее, не столб, а Столб. Каменный обелиск высотой метров шесть, куда заносят имена тех, кто в моем государстве считается знатью. Надо было видеть лица некоторых товарищей, что приплывали в метрополию из какой-нибудь ахейской дыры, брали грамотного человека и пытались там найти свой род. Вой стоит страшный. Я даже не представлял раньше, какие люди до почета такие жадные. Я ничего лучшего не придумал и сказал, что там не все знатные роды указаны, а лишь заслуженные из знатных. И все стало только хуже. Столбовые смотрят свысока на потомственных, а потомственные утверждают, что те, чьи имена на столбе написаны — это выслужившаяся чернь. И что им, настоящей белой кости, никакие столбы не надобны. Они и так от богов происходят чуть ли не напрямую. Впрочем, это не мешает им интриговать и лезть мне в глаза, чтобы и их имя на том столбе оказалось. Потому как семейные легенды — это всего лишь легенды, а Столб — вот он, у Храма Великой Матери стоит. М-да… Заварил я кашу. А, с другой стороны, пока что лучше стимула для моей новоявленной элиты просто нет. Они наизнанку выворачиваются, чтобы выслужиться.

Водяное колесо крутится день и ночь, наполняя городской акведук. Зимой его даже останавливать приходится, а сейчас запустили вновь. Мерное журчание воды, текущей в город из рукотворного озера, натолкнуло меня еще на одну неожиданную мысль. Карп! Тут не водится карп. А если быть точным, сазан. Римляне разводили рыбу около легионных стоянок, а это водохранилище — лучшее место для него. Закажу! Вот поплыву через неделю в Трою и попрошу привезти десяток сазанчиков. Мину серебра дам, и мне притащат его купцы, везущие олово с северного побережья Черного моря.

— Парус, государь! — ткнул рукой в горизонт Абарис, когда мы уже подъезжали к городу.

Парус — это хорошо. Я жду одного человека, и он точно готов рискнуть и выйти в море в начале марта. Еще бы, он ведь пришел за своей долей, а она немалая.

Одиссей стоял под сенью недостроенного храма Великой Матери, задрав голову и без стеснения открыв рот. Царь Итаки и прочих островов разглядывал пятиметровую статую, которую еще не закрыли куполом, и не мог оторвать глаз. Я торчал рядом и скромно улыбался в усы. Вот ради таких моментов и стоит жить. Чтобы увидеть ошеломленное лицо человека, для которого даже расписанная рисунками стена — чудо.

Каменной бабе, собранной из нескольких кусков паросского мрамора, до шедевров Фидия и Праксителя было, откровенно говоря, как до неба. Она сидела, положив руки на колени, и весьма напоминала египетские истуканы, грубоватые, но величественные и внушающие трепет. А может, это и правильно. Эта Великая Мать, хоть и была похожа на Феано, но ни единой вольной мысли не допускала, подавляя молящихся своим величием. Кто знает, что было бы, если бы на этом месте сидела застывшая в камне хохотушка. Несерьезно как-то. А так улыбка Сфинкса на лице прекрасной женщины даже меня пробирает не на шутку, что уж говорить об Одиссее, который приплыл из таких мест, где из красивого и величественного имеется только закат.

— Так вот почему боги тебе благоволят! — оторвался, наконец, от созерцания статуи Одиссей и посмотрел на меня как-то по-новому, словно не узнавая.

— Я почитаю их, а они помогают мне, — усмехнулся я. — Все честно. Я почтил Великую Мать, и она сделала так, что даже моя жена разбила сидонцев.

— Да, я слышал, — почесал мохнатый загривок Одиссей. — Тут у вас какие-то чудеса происходят. Я через Парос и Наксос плыл. Они вроде бы откололись в том году, но теперь жди их владык с подарками. Скоро на пузе приползут и сделают вид, что ничего не было. И я тебе совет дам, государь. Прими их здесь, чтобы они прямо под ноги себе кучу навалили.

— В Пилос заходил? — спросил его я.

— Был там, — кивнул Одиссей. — Царь Фрасимед хвалится, что он теперь сам по себе. Ни Микенам, ни Энгоми не кланяется. Людишек вокруг себя собирает, подарки дарит воинам. Представляешь, он хочет свое масло и шерсть на Сифнос везти, как раньше, но теперь намерен другую цену за них просить. Ну скажи, не дурак ли!

— Ну и сказал бы ему, — едва сдерживая смех, посоветовал я, — что можно товар в Египет отправить. Или в Библ. Или в Трою. Он же великий! Он же не кланяется никому.

— Да какое там! — махнул рукой Одиссей. — Он даже мимо Китеры не пройдет. Там архонт Ойо его уже ждет, не дождется. А у Фрасимеда и кормчих знающих нет. Ползут от острова к острову, как раньше. Мы, когда на Трою войной шли, думали, что теперь стали героями из песен аэдов. В такую даль заперлись, что о-го-го! Половина потерялась по дороге, вторая половина пошла острова грабить. Я ведь был в Трое, а все равно промахнулись, в Мисию приплыли. Если бы тамошний царь нам дорогу не показал, нипочем бы войско не довели до места. А теперь купцы из Навплиона туда за год по три раза плавают, и никто про них никаких песен не сочиняет. Теперь в Трою сходить, как будто отару овец на другое пастбище перегнать. Сильно поменялась жизнь, да-а…

Мы вышли на улицу, и он присел, поглаживая ладонью тесаные плиты дороги, выгнутой по римскому обычаю дугой. Когда зимой дожди идут, вода собирается по краям и уходит в цистерны через ливневые трубы, проложенные под землей. Когда я эту задачу ставил, у меня в запой не только Анхер ушел, а еще и почти все господа начальники работ. Кое-кто даже хотел со скалы броситься, благо язычество самоубийство не порицает. Но одумались, и теперь дороги у меня на загляденье, чистые и сухие, не в пример родному городу, где и к двадцать первому веку эту науку не осилили. Может быть, потому что над ними не стоял специальный человек и не орал, как вот этот…

— Ану, сын шелудивой ослицы! Убей тебя молния! Порази моровая язва! Да сгниют твои конечности! Да поразит твое чрево понос, бесконечный, как Великое море! Ты что творишь, тупоумный выкидыш портовой шлюхи? Ты кладешь плиты у храма или строишь хлев для своего отца? Твоя работа крива, как струя мочи у пьяного шардана! Сам бог Сет каждый раз толкает твою руку, когда ты укладываешь камни? Тогда почему ты еще ни разу не промахнулся ложкой мимо рта? Я отошлю тебя обратно в деревню, глупый фенху, и ты будешь всю жизнь любоваться на свою жену, которая так и помрет, не увидев синих бус и красивого платка! Какая жена! Ты будешь иметь овцу, потому что твоя баба уйдет к соседу, у которого водятся драхмы в кошеле. Подними свою тощую задницу, попроси прощения у Владычицы и исправь все до того, как солнце пройдет зенит! И да поможет тебе бог Котару-ва-Хасису, если до полудня ты не порадуешь своей работой Маат. Я сломаю палку о твою костлявую спину. Снять эти плиты и положить заново!

Одиссей благоговейно внимал, запоминая затейливые речевые обороты, а я представлял, как палка господина начальника работ ходит не по спине бедолаги Ану, а по спинам в оранжевых жилетах. А в конце к ним выходит римский центурион в шлеме с ярко-красным плюмажем и зачитывает указ, согласно которому по итогу строительного сезона весь Автодор моего родного города приговаривается к децимации. А начальник и замы — к торжественному распятию вдоль дороги, которую они сами и построили. Эх, мечты, мечты…

А ведь меня поразил не только тот обширный и разнообразный набор ругани, что принес в наши земли египтянин Анхер. И не то, что прораб, который является самым что ни на есть фенху, считает это слово ругательным. Вовсе нет. Человек с палкой, ханааней, поминает в одном своем загибе Великую Мать, угаритского бога ремесла Котару-ва-Хасису, Маат, символ вселенской гармонии, и египетского Сета. И это совершенно точно требует осмысления. Здешний пантеон понемногу переплетается, впитывая в себя богов других земель, и это рождает такие вот причудливые речевые конструкции. Я уже запретил пришлым поклонникам Баала душить детей, заменив их ягнятами, и они нехотя подчинились. Отдельных храмов Аштарт у нас нет тоже, а Великая Мать предписывает верность и целомудрие своей пастве. Пока результаты так себе, но ведь мочеполовых инфекций никто не отменял. Сифилиса у нас, слава богам, нет, а вот всего остального хватает. На фиг всю эту ритуальную проституцию, оставим одну любовь.

— Все война и война, — сказал я сам себе, разглядывая идеально прямую улицу, уходящую вдаль на пять стадий, до самого порта. — Когда же богами заняться? Где бы своего Гесиода взять, чтобы все эту мешанину в порядок привел. Я эту работу Гелену поручил, а он, балбес, сидит на Сифносе, смотрит на волны и истребляет мелкий рогатый скот, пытаясь предсказать будущее. Я ему его и так предскажу, без бараньей печени. Если не спаять хотя бы Кипр монолитом языка, образования и идеологии, то очень скоро мою державу разорвет на куски. Мне не нужна империя, подобная по размеру персидской. А Египет, отформатированный циклом разливов Нила, у меня не получится и так. Нет возможности осчастливить всех, но зато есть возможность возвести сияющий град на холме, куда будут стремиться лучшие, чтобы приобщиться к великому. Вот что я делаю. Я закладываю фундамент для своих потомков. Кипр — перекресток цивилизаций и торговых путей между ними. Центр науки, культуры и ремесла на ближайшие столетия. И я…

— О-о-о! — это очнулся Одиссей, увидев первый в этом мире фонтан. Он тыкал в него трясущимся пальцем и орал. — Гляди, Эней! Вода вверх течет! А как это так вышло? Вода же вниз должна течь!

Невысокий такой фонтанчик у нас на площади у порта, всего в метр высотой. Его окружает бассейн, который снабжает водой целый квартал. Да… Потешное сейчас выражение лица у эпического героя. Рассказать ему, что такое водонапорная башня? Нет, пожалуй, не стоит. Пусть верит в чудо.

От храма мы поехали верхом, и царь Итаки неумело вцепился в узду крепкой кобылки, выбранной на эту экзекуцию за флегматичный и покорный нрав. Это не лошадь, а ослик Иа, а потому даже потуги человека, впервые севшего в седло, не могли вывести ее из равновесия. Она только вздыхала горестно и шла вперед, видя, что остальные никуда не спешат.

— Хочешь, у тебя на Итаке тоже такой фонтан будет? — с самым невинным лицом спросил его я.

— Дорого очень, — нахмурился Одиссей, который уже видел и акведук, и водяные колеса, и цистерны. И он проникся не на шутку.

— Если сделаешь то, что попрошу, для тебя не останется ничего, что было бы дорого, — посмотрел я ему в глаза.

— Куда надо сплавать? — спросил Одиссей. — Дальше, чем в Сиканию?

— Раз в десять дальше, — честно признался я. — Но дело того стоит.

— Что там есть? — жадно посмотрел на меня Одиссей.

— Олово, — ответил я. — Олова там столько, что его просто выкапывают из земли. Роют ямы и достают богатую руду. Туда можно дойти посуху, до самого пролива, но это уже будет не караван купцов, а настоящий военный поход. А я даже примерно не знаю, кто там сейчас живет.

— Я успею вернуться до зимних штормов? — спросил Одиссей, который думал всю дорогу, что мы ехали до верфи.

— Думаю, нет, — честно признался я. — Зазимовать придется там.

— Мои острова разорят, — поморщился Одиссей. — Знать и так смотрит волком. Но если ты прикроешь, я согласен. За этот поход я хочу получить Керкиру. Эти сволочи не дают мне покоя. Они нападут сразу же, если узнают, что меня не будет так долго.

— Ты ее получишь, — уверил я его. — А твоей жене я дам сотню лучников. Этого должно хватить. Если случится что-то уж совсем тяжелое, они пошлют голубя, и придет подкрепление из Пилоса.

— Значит, Фрасимед уже покойник? — понимающе оскалил зубы Одиссей.

— Он поднял руку на моего судью, — с непроницаемым лицом ответил я. — И на моего родственника. Перед смертью Калхас предсказал, что Фрасимед не проживет и года. Я просто уверен, что исполнится воля богов, которые говорили его устами.

— Я слышал, что Калхас восстал из мертвых, — поежился вдруг Одиссей. — Люди видели его на островах. Бритая башка, жуткий глаз… Он теперь что, бессмертный бог?

— Конечно, — ответил я, сохраняя полнейшую серьезность. — Калхас попал на Олимп. Он стал богом правосудия. А в Пилосе, на месте его гибели, поставят храм. И здесь, в Энгоми, такой храм построят тоже. Для него уже размечают площадку.

Я не стал говорить, что судья у меня теперь не один, но так даже лучше. Калхас — это теперь не имя. Это должность и символ того, как нужно вести правосудие. Уже начал забываться склочный лысый мужик, а беспристрастный судья, не различающий крестьян и царей, навсегда остался в людской памяти. Я ведь сам это оплатил. Десяток аэдов бродит по дорогам, позвякивая моим серебром в кошелях. Их песни я выслушал сначала сам, а потом внес кое-какие идеологически выверенные коррективы. Так и рождается легенда.

— Ого! — восторженно заорал Одиссей, увидев корпус чудовищно огромного корабля, первого из той серии, которая должна будет разорить всех корабелов Великого моря.

— Да, — горделиво выпятил я грудь. — Он будет возить зерно из Египта.

— Кто будет возить зерно из Египта? — с тупым недоумением посмотрел на меня Одиссей. — Это???

— Ну да, — растерянно ответил я, а в груди моей у меня что-то сжалось от неприятного предчувствия.

— Ничего не выйдет, — помотал головой Одиссей. — Эта страсть, если ее загрузить, не пройдет восточный рукав Нила, он же мелкий. Да и у нас на море немногие гавани примут этот корабль. Уж больно здоров.

Упс! — я с тоской разглядывал неимоверное количество первосортного кедра, который пришлось стащить со всего побережья. — Не подумавши как-то… Ну, да ладно, его строить еще долго. Глубина фарватера порта Энгоми — метров восемь-десять, он пройдет спокойно. И я точно знаю, откуда этот корабль будет возить зерно. Сиракузы и Пирей — лучшие глубоководные гавани Средиземного моря. И Александрия еще, но она пока не построена… Построить, что ли? Жалко, если такой корабль впустую пропадет.