Кортик: За честь и верность

Глава 24

Ровно в шесть утра воскресного дня я стоял перед зеркалом, тщательно проверяя каждый сантиметр своего необычного наряда. Белоснежная рубашка с жёсткими манжетами, тёмно-синий костюм-двойка, лакированные туфли — всё это скрывало главный секрет. Я провёл ладонью по груди, чувствуя под тонкой тканью прохладную металлическую поверхность доспеха.

"Сержант Егоров, впервые использующий своё право на выход в доспехе за пределы лаборатории... для свидания", — усмехнулся я своему отражению. Рука дрогнула в воздухе — последний момент сомнений. Но образ Юли в памяти перевесил все сомнения.

Я сосредоточился, представив, как доспех мягко струится по спине, словно ртуть. И он послушался — металлические пластины с лёгким шуршанием скользнули под воротник, уютно устроившись между лопаток. Ощущение было странное — будто носишь на спине спящего котёнка, только вместо тёплого меха — прохладный, живой металл.

"Спина защищена", — удовлетворённо подумал я, в последний раз окинув себя критическим взглядом. В кармане пиджака лежал кортик и бронь от гостиницы на ночь — на всякий случай. Ведь кто знает, какие сюрпризы приготовила чупакабра (или сама судьба) для этого воскресного дня?

Выборг встретил меня прохладным утром и абсолютно пустыми улицами. Первая задача — цветы. Ночной магазин с вывеской "24 часа" оказался спасением. Пожилая продавщица, увидев моё растерянное лицо, сама предложила:

— Молодой человек на свидание? Возьмите кустовые розы — недорого и красиво.

Я кивнул, не решаясь признаться, что понятия не имею, какие цветы предпочитает Юля. Продавщица, ловко орудуя секатором, собрала огромную корзину — розовые, белые, с лёгким румянцем по краям лепестков. Когда она протянула мне этот цветущий монстр, я невольно ахнул:

— Сколько же здесь... килограммов?

— Ой, да вы что, — засмеялась она, — цветы на вес не продают! Хотя... — она оценивающе взвесила корзину, — килограммов пятнадцать, не меньше.

Я расплатился, с трудом удерживая равновесие под тяжестью этого ботанического сокровища.

С кондитерской вышла настоящая одиссея. Первые три заведения только пожимали плечами — "в воскресенье так рано?". В четвёртом, куда меня направил таксист (сам в этот момент с аппетитом уплетавший пирожок с мясом), молодая продавщица с ярко-синими тенями на веках округлила глаза:

— Клубника в шоколаде? В восемь утра? Да вы... — она осеклась, заметив мои цветы, — влюблённый, значит.

Я покраснел, но твёрдо кивнул. Продавщица вздохнула:

— Ладно, размораживаем. Но ждать полчаса. Может, возьмёте что попроще? — она кокетливо прищурилась, явно представляя себя на месте счастливицы.

— Нет, — я покачал головой, — только алая клубника. Как сердце... в молочном шоколаде.

Последние слова прозвучали настолько пафосно, что я сам чуть не закашлялся от смущения. Но девушка лишь улыбнулась и скрылась на кухне.

Ровно в 11:55 я стоял перед коваными воротами, за которыми угадывались очертания старинной виллы. Сердце бешено колотилось — вдруг она не выйдет? Вдруг передумает?

Ровно в полдень я набрал номер. После третьего гудка раздался её голос:

— Да? — лёгкая сонная хрипотца делала его особенно обаятельным.

— Это я, — загадочно произнёс я, внезапно осознавая всю идиотичность этой фразы.

Но каково же было моё удивление, когда она мгновенно отгадала:

— Петя, ты что ли?

"Петя" — не "Пётр Иванович", не официальное "Егоров". Просто "Петя". От этого простого слова в груди распустилось тёплое чувство, словно те самые розы в корзине.

— Я у ворот, — торопливо сказал я, боясь, что она передумает. — Выходи.

Наступила пауза. Слишком долгая. Наконец она вздохнула:

— Зачем ты приехал... Боже, ну зачем?

— Так нужно, — упрямо ответил я.

Ещё одна пауза. Потом:

— Я выйду. На пять минут. А потом ты уедешь. Хорошо?

— Хорошо, — я готов был согласиться на любые условия, лишь бы увидеть её.

Когда ворота наконец открылись, я застыл, как вкопанный. Юля стояла передо мной в простом сиреневом платье, с неубранными волосами — каштановые пряди рассыпались по плечам, будто только что она вскочила с постели. Без макияжа, с чуть припухшими от сна глазами, она была прекраснее, чем в моих самых смелых фантазиях.

— Это... тебе, — я протянул корзину, и её глаза округлились от изумления.

— Ты с ума сошёл? — прошептала она, но руки сами потянулись к цветам.

Я поспешно вручил ей и коробочку:

— Клубника в шоколаде.

Её губы дрогнули в улыбке:

— Нашёл всё-таки... — она покачала головой, и в глазах мелькнула грусть, — Тебе пора уходить.

— Когда мы увидимся вновь? — не удержался я.

Юля задумалась, потом неожиданно улыбнулась:

— На Новый год, в Императорском дворце будет бал. Разрешаю тебе пригласить меня на первый танец.

Я кивнул, прекрасно понимая, что попасть на этот бал будет сложнее, чем синхронизироваться с доспехом на все 100%. Но в этот момент мне было всё равно — ведь она сказала "да".

"Договорились", — уверенно ответил я, теребя в кармане бронь в гостиницу. Впереди было два месяца на подготовку к самому важному балу в моей жизни.

Гостиничный номер оказался уютной клетушкой с видом на задний двор ресторана. Я разложил на кровати снаряжение: два компактных фонарика (один запасной), кортик и.. бутылку минералки. Ночь предстояла долгая.

Перед ужином я тщательно осмотрел доспех. Металл под пальцами был холодным и живым одновременно. "Прими форму теней", - прошептал я, и пластины начали перетекать, создавая иллюзию чёрной ткани. В зеркале отразился силуэт, больше похожий на персонажа аниме, чем на боевого мага. "Ну хоть не светится", - усмехнулся я, проверяя подвижность.

Ресторан встретил меня приглушённым светом и ароматом свежеиспечённого хлеба. Я выбрал столик у окна, откуда хорошо просматривался коридор к подсобным помещениям. Заказав салат с тунцом и зелёный чай, я делал вид, что изучаю меню, а сам запоминал расположение камер.

Три часа ночи. Гостиница затихла. Я стоял у окна, наблюдая, как последний пьяный посетитель покидает ресторан. Доспех плотно облегал тело, принимая форму чёрного тренировочного костюма - достаточно неприметного, чтобы не привлекать внимание.

Через пожарную лестницу я спустился во двор. Окно подсобки поддалось после трёх минут работы с отмычками (спасибо инструкторам и курсу "Основы диверсионной работы"). Сигнализация молчала - видимо, её отключали на ночь. Винный погреб встретил меня запахом дубовых бочек и старой пыли.

В темноте подвала я замер, ощущая холодную рукоять фамильного кортика в ладони. Ключ к тайне был прямо передо мной - нужно лишь правильно его использовать.

"Найди путь", - прошептал я, отпуская клинок. Под действием телекинеза кортик завис в воздухе, медленно поворачиваясь, словно стрелка компаса. Его острие дрожало, выписывая едва заметные круги, пока наконец не замерло, указывая в угол подвала.

"Вот ты где", - улыбнулся я, направляя луч фонаря. В углу обнаружилась массивная каменная плита с едва заметным контуром кортика. Когда я приблизился, лезвие в моей руке внезапно вспыхнуло голубоватым сиянием, отбрасывая причудливые тени на стены.

"Магнитный резонанс... Гениально", - пробормотал я, понимая принцип работы древнего механизма. Осторожно приложив кортик к изображению, я почувствовал, как металл буквально притянулся к камню. Раздался глухой щелчок, и плита начала медленно отъезжать в сторону, открывая темный проход.

"Просто как дверной звонок, только для посвященных", - усмехнулся я, забирая кортик и делая первый шаг в таинственный коридор. Лезвие в моей руке все еще слабо светилось, будто предупреждая: самое интересное впереди.

Темный коридор привел меня к массивной каменной двери, покрытой вековой пылью. Ее поверхность была испещрена загадочными символами, но самое странное — десять изображений кортиков, выгравированных с хирургической точностью. Каждый клинок отличался формой гарды: одни были украшены драконами, другие — гербами, третий — рунами.

Но самое странное — рядом с каждым кортиком была высечена цифра. От I до X.

Я замер, разглядывая их. Это не просто украшение — это ключ.

"Десять кортиков… Десять владельцев!"

Мой собственный клинок, переданный мне дедом, был седьмым. Я провел пальцами по цифре VII, ощущая подушечками едва заметные царапины — следы множества прикосновений.

Я поднес лезвие к цифре. Металл дрогнул, будто почувствовал родство. В тот же миг из глубины двери раздался глухой щелчок, и каменная глыба сдвинулась, открывая проход.

С первым же моим шагом в зале произошло чудо. Из темноты вспыхнули десятки хрустальных светильников, подвешенных к сводчатому потолку на тончайших серебряных цепях. Но это были не просто светильники — каждый представлял собой миниатюрную копию моего доспеха, искусно вырезанную из горного хрусталя. В их гранях преломлялся свет, создавая на стенах танцующие блики, словно отражения звезд.

Я завороженно наблюдал, как при моем движении новые светильники загорались один за другим, будто приветствуя давно ожидаемого гостя. Их голубоватое свечение постепенно заполнило весь зал, выхватывая из темноты...

Полотна, украшавшие стены, были не просто картинами — они выглядели как окна в другой мир. Написанные с фотографической точностью, они изображали:

"Долина Лотосов" — заснеженный перевал с невероятными ледяными цветами, растущими прямо на скалах. Их лепестки переливались всеми оттенками голубого.

"Врата Шамбалы" — гигантская каменная арка с высеченными санскритскими письменами, затянутая мерцающей дымкой.

"Обитель Ветров" — монастырь, буквально встроенный в отвесную скалу, с фигурками монахов в багровых одеяниях.

Каждая картина была подписана: "Н. Рерих, экспедиция 1935-1936". Но самое удивительное — в углу каждого полотна стояла маленькая печать в виде двуглавого орла.

В дальнем конце зала, в роскошной раме из черного дерева, висела пожелтевшая фотография. На ней четко просматривались:

Десять военных в странной униформе — нечто среднее между царскими мундирами и восточными халатами. Каждый держал перед собой кортик.

Николай Рерих в белой рубашке и походных брюках, с характерной бородкой и проницательным взглядом.

Мой дед — молодой, лет тридцати, но я его все равно узнал, он был почти такой же, как я его запомнил в раннем детстве.

Они стояли перед тем самым монастырем с картины, но на фото было видно то, что художник опустил — над входом висела табличка с надписью "Кшатрия-Ашрам" и странным символом.

Я протянул дрожащую руку, касаясь стекла над лицом деда. Вдруг изображение словно ожило — мне показалось, его глаза на миг встретились с моими.

Стеклянный шкаф в центре зала оказался настоящим произведением искусства. Его каркас был сделан из какого-то темного металла с вкраплениями лазурита, а стекло... При ближайшем рассмотрении оказалось не стеклом, а идеально прозрачным кристаллом горного хрусталя.

Внутри, на бархатной подушке цвета индиго, лежал доспех. Но не просто похожий на мой — он был его зеркальным отражением, только:

Нагрудная пластина украшена золотой инкрустацией в виде мандалы

На наплечниках выгравированы санскритские мантры

Перчатки имели странные выступы на костяшках пальцев — явно для каких-то особых техник

Табличка гласила: "Образец. Проект Кшатрии. 1936 г."

Библиотека занимала целую стену. Среди сотен фолиантов мое внимание привлекли:

Рукописный дневник в кожаном переплете с серебряной застежкой.

"Тантра доспеха" с иллюстрациями боевых стоек.

Карта "Тропа в Шамбалу" с пометками красными чернилами: "Здесь время течет иначе"

Открыв дневник наугад, я наткнулся на запись от 12 августа 1936 года:

"Сегодня Великий Учитель показал нам истинное предназначение доспехов. Они — не просто защита. Они нечто большее…

Страница оборвалась, будто кто-то намеренно вырвал продолжение. Но внизу мелким почерком было дописано: "Слушайся доспеха"

На отдельной полке лежала карта с маршрутом, ведущим из Непала в загадочную долину, помеченную как "Обитель Ветров". В углу стояла печать: "Совершенно секретно. Отдел Х Особого Назначения".

Часы показывали 3:50. Я перечитал несколько раз самые важные страницы, стараясь запомнить и оставил всё на своих местах. Последний взгляд на доспех в витрине - он будто подмигнул мне отблеском в лучах фонаря.

Обратный путь занял меньше времени. Когда я вернулся в номер, первые лучи солнца уже золотили крыши Выборга. Впереди была встреча с Калистратовым, но мысли путались: что связывает моего деда с Рерихом? Почему на доспехе тибетские символы? И главное - кто такие Кшатрии, и куда они исчезли?

Обратный путь до Петербурга я проспал в такси. Возможно, потому что перенервничал. Такое романтическое утро, встреча с Юленькой — и такая тяжелая ночь, полная неразрешенных вопросов. Голова гудела от усталости, а в висках пульсировало тревожное напряжение.

Я ехал сразу в дом к Шуппе. Мы с ней договорились встретиться утром у нее дома. Куда мы поедем дальше, я не был в курсе, но Василиса Георгиевна всегда знала, что делает.

Такси остановилось у знакомого особняка в центре города. Фасад здания, как всегда, выглядел неприметно, но за его стенами скрывалось столько тайн, что даже воздух вокруг казался пропитанным магией. Я расплатился с водителем, глубоко вздохнул и направился к парадному входу.

Дверь открылась сама, едва я поднялся на ступеньки. В прихожей пахло старыми книгами, ладаном и чем-то неуловимо металлическим — возможно, отголоском последних экспериментов Шуппе.

— Доброе утро, Петр, — сказала мне Василиса Георгиевна, появляясь из глубины коридора.

Она была в своем обычном строгом платье с высоким воротником, но сегодня в ее глазах читалось что-то необычное — то ли усталость, то ли скрытое возбуждение.

— Доброе. «Куда мы едем?» —спросил я, сбрасывая пальто на вешалку.

— Никуда, — ответила она спокойно.

Я молча уставился на нее, не понимая. В этот момент она резким движением провела рукой по воздуху, и пространство перед нами дрогнуло. В гостиной раскрылся портал — мерцающий, как поверхность воды под лунным светом.

Какие же у Шуппе связи… — удивился я про себя. Третий портал за эту осень. И что во второй, что в третий раз — никаких сирен, никаких проверок. У нее есть право свободно пользоваться порталом в столице. Кто она на самом деле?

Пройдя за ней сквозь мерцающую пелену, я очутился в знакомом помещении. Та же комната с высокими потолками, тот же длинный коридор за дверью… Однако на этот раз в воздухе витало напряжение, будто само пространство ждало чего-то важного.

— Жди, он сейчас придет, — сказала Василиса Георгиевна и, не объясняя больше ничего, вышла, оставив меня одного.

Прошло полчаса. Я слонялся из угла в угол, нервно перебирая пальцами шкатулку в кармане. Отец говорил, что открыть ее сможет только Аристарх Платонович. Но почему? Что внутри? И почему отец так спешил передать ее именно мне перед смертью?

В комнату вошел пожилой мужчина. Высокий, подтянутый, с седыми висками и ледяным взглядом, от которого по спине пробежал холодок.

— Добрый день, Петр, — произнес он, и его голос звучал как скрип старых страниц.

— Аристарх Платонович… — я слегка поклонился, стараясь скрыть дрожь в руках. — Простите, что беспокою, но отец перед смертью передал мне эту шкатулку.

Я протянул ему металлический ларец — единственное, что уцелело после пожара в нашем родовом гнезде, кроме обгоревших воспоминаний.

— Он сказал, что открыть ее сможете только вы.

Аристарх Платонович медленно взял шкатулку, и его пальцы на мгновение дрогнули.

— Бедный Ваня… — прошептал он, и в его глазах мелькнула тень боли.

— Я слышал о том, что произошло в Турции, — продолжил он, изучая узоры на крышке.

— Несчастный случай… Мои родители погибли, — ответил я, сжимая кулаки.

Он вздохнул, затем его руки озарились магическим светом — не ярким, а скорее глубоким, как отблеск звезд в черной воде. Его пальцы скользнули по краям шкатулки, нажимая на невидимые точки, и раздался тихий щелчок.

— Теперь можешь открыть сам, — сказал он, возвращая мне ларец.

Я осторожно приподнимаю крышку металлической шкатулки, и кончики пальцев встречаются с прохладным прикосновением металла. В сумраке комнаты Орден Святого апостола Андрея Первозванного внезапно вспыхивает приглушённым золотым сиянием. Награда ощутимо тяжелеет на ладони, и я медленно поднимаю её к свету.

Андреевский крест, украшенный потускневшей, но по-прежнему величественной синей эмалью, покоится у меня в руке. По краям – потрёпанные временем, но отчётливые буквы: "S.A.P.R.". В центре – миниатюрное, мастерски выполненное изображение распятого апостола, словно вплавленное в саму толщу золота.

Свет скользит по поверхности, и на миг мне чудится, будто тень святого шевельнулась в мерцающих бликах.

Я поворачиваю крест, и взгляд останавливается на императорской короне, венчающей награду. Её грани слегка тронуты временем, но острые зубцы по-прежнему гордо возвышаются, будто бросая вызов годам. В памяти всплывают обрывки фраз: высшая награда империи, удел немногих – тех, кто вершил судьбы.

Рядом в шкатулке лежит орденская звезда – массивная, серебряная, с восемью заострёнными лучами. В её сердце – двуглавый орёл, воплощение былого могущества, а по окружности бежит надпись: "За веру и верность". Я провожу пальцем, по выгравированным словам, словно пытаясь впитать их смысл.

— Это дедова награда? — спрашиваю я.

— Нет, — звучит в ответ. — Твоего отца.