Экзамен для чародея: Кровавая ассамблея

Глава 19 Заплесневелая дыня, жабья икра и другие прелести

Мы с Мишкой быстро и беспрекословно выполняли все, что нам приказала Катерина. А сама она тем временем застелила сиденье стула у изголовья койки куском простыни и выставила на нее водку. Также выложила пинцет, купленный мной в аптеке Иосифа Фрида, и нож, взятый из дома. Старательно протерла их водкой, потому и со своими ладошками сделала то же самое.

— Я мог бы целовать эти ладони день и ночь, — прошептал Ванька, глядя на Катерину затуманенным взглядом.

— Ага. И в морду бы схлопотал, — заверила его Катерина. За словом в карман она по-прежнему не лезла. — Сейчас будет больно, Вань, но тебе придется потерпеть. Палку в зубы вставить, или так обойдешься?

— Обойдусь, — слабо улыбнулся Ванька.

Но нет, не обошелся. Едва Катерина принялась чистить ему рану, как Ванька стиснул зубы так, что их скрип стало отчетливо слышно. Тогда Катерина сделала Мишке жест головой, и тот моментально ее понял. Скрутил в тугой жгут обрывок простыни и вставил его Ваньке в зубы. Тот сразу вцепился в него, как изголодавшийся пес вгрызается в брошенную ему кость. Катерина еще раз промыла рану и продолжила обрезать ее гноящиеся края. Продолжалось это несколько мучительных минут, в течение которых Ванька обливался потом, тихо рычал, испачкал кровью жгут у себя во рту, но все же терпел.

Закончив кромсать и чистить несчастного Ваньку, Катерина еще раз обтерла водкой ему грудь вокруг раны, накрыла ее чистой салфеткой и наложила повязку. Мокрой салфеткой утерла ему пот с лица и оставила ее лежать у него лбу.

— Все! — объявила она. — Давайте ему больше пить чистой воды, и мокрую салфетку меняйте три-четыре раза в час. Это хорошо снимет жар. Завтра я снова приеду и еще раз прочищу рану от остатков гноя. Если воспаление не уйдет внутрь, то жить он будет долго и счастливо.

Она склонилась над Ванькой и похлопала ему по щеке.

— Эй, раненый боец! — позвала она. — Будешь жить долго и счастливо?

Ванька слабо улыбнулся.

— Буду, мой ангел, — пообещал он. — Обязательно буду.

— А на дуэлях снова драться будешь?

— Буду, мой ангел! — опять ответствовал Ванька.

— Тьфу на тебя! — в сердцах сказала Катерина. И повернулась ко мне. — Алешка, я сделала все, что могла. Можно возвращаться.

На выходе из казармы нам повстречалась целая толпа гвардейцев, которые уже были наслышаны: лечить Ваньку Ботова прибыла та самая девица, что ночью оказывала помощь раненому князю Бахметьеву. Среди них я приметил своих старых знакомцев, братьев Орловых, всех пятерых. Были они как на подбор — огромные, крепкие и хитростью не обделенные. Друг за друга они стояли стеной, и потому все вокруг знали: обидишь одного Орлова, а врагов заведешь пятерых. Да врагов крепких, дружных и крайне злых.

Впрочем, со всей этой славной пятеркой я до сей поры состоял в приятельских отношениях. И со старшим Иваном, и с Федором, и с Алексеем, а также с Гришкой и Владимиром.

— Красавица… — перешептывались гвардейцы, когда мы проходили мимо.

— Настоящий ангел.

— Да ладно вам! Она сама богиня! — эту фразу, кажется, пробормотал Григорий Орлов.

Катерина наверняка слышала все эти слова, но никак на них не реагировала, лишь улыбалась, но совсем слегка, почти незаметно. Однако, когда мы уселись в экипаж, улыбаться она перестала.

— Твоему другу очень повезет, если его организм сам справится с инфекцией, — сказала она. — Сейчас все эти гвардейцы восхищаются мной и считают едва ли не богиней, но все вмиг переменится, если Ботову станет хуже. Из ангела я сразу превращусь в ведьму.

Гаврила шевельнул поводьями, и лошади потянули экипаж по дороге. Колеса громыхали, коляска раскачивалась, и мы с Катериной то и дело сталкивались друг с другом плечами.

— Но ему ведь не станет хуже? — несмело уточнил я. — Ты же все хорошо сделала! Мне показалось, что ему сразу стало лучше.

— Если бы тебя сначала пытали, а потом отпустили, тебе тоже на какое-то время стало бы лучше, — возразила Катерина. — Но если завтра его состояние ухудшится, то я уже ничем не смогу ему помочь. Разве что…

— Что? — быстро спросил я.

Катерина пальцем почесала себе бровь.

— У вас есть рынок, где продают дыни? — спросила она.

Я несколько удивился. Только что речь у нас шла о жизни и смерти человека, а теперь вдруг ей захотелось сладенького. Я, конечно, уже несколько привык к ее странностям, но порой они меня изрядно коробили.

— Дыни… — повторил я. — Если ты хочешь дыню, то можно заехать на Финский рынок. Туда часто с южных земель завозят всякие сладости. Это будет дорого, но найти можно.

— Тогда мы едем на Финский рынок, — громко объявила Катерина. — Гавр! Эй, Гавр! Поезжай на Финский рынок! — И снова повернула ко мне свое прелестное личико. — Только имей в виду, Сумароков: нам нужна не всякая дыня. Нам нужна испорченная мускусная дыня, которая уже покрылась плесенью.

Тут я удивился не на шутку. Всякие бывают пристрастия у людей, конечно, но о подобном я слышал впервые.

— Испорченная? — переспросил я удивленно. — С плесенью? Да как же ты ее кушать-то будешь?

— А мы не будем ее кушать, Алешка! Плесень с этой дыни мне нужна для приготовления лекарства, которое может лечить зараженную кровь. Говорят, можно использовать все что угодно, не обязательно дыню, но я предпочитаю классический рецепт.

— Ясно, — ответил я, хотя мне вовсе ничего не было ясно. Кроме того, наверное, что Катерина все-таки немножко ведьма. И для приготовления своих ведьмовских снадобий использует всякие необычные компоненты. — А жабья икра тебе для этого лекарства не понадобится? Я тут неподалеку одно болото знаю…

За эти издевательские слова я немедленно получил звонкий подзатыльник, и даже голову в плечи втянул от неожиданности. Нет, все-таки Катерина исключительно отчаянная девица! Я на своем веку еще никогда не встречал девушку, которая позволяла бы себе так обращаться и разговаривать с мужчинами, как это делала Катерина. Казалось, ее вообще ничего не смущает.

А может быть это качество всех красивых девушек? Не знаю, не знаю…

— В отличие от некоторых, ничего магического я делать не обучена! — заявила Катерина строго. — Ты думаешь, я не заметила, как ты заворожил того разбойника на дороге, убедив его, что у тебя в пустой руке пригоршня золота?

Я смущенно потупился.

— Так вот, Алеша: я так делать не умею, — продолжала выговаривать мне Катерина. — Медицине я обучалась в специальном заведении, и даже имею немного практики в лечении людей. Из дынной плесени я попытаюсь извлечь хотя бы толику пенициллина. Этот гриб можно вырастить и на обычном хлебе, но в первые сутки ему требуется изрядное количество глюкозы, чтобы грибница развилась и окрепла, и дыня на мой взгляд для этого — лучший материал. Еще мне понадобится рыбная мука, как источник азота, и еще немного уксуса…

Тут Катерина замолчала и отвернулась. Я подумал, что она обижена на меня, и не хочет больше разговаривать, и уже открыл рот, чтобы извиниться за свою неуместную иронию, но, подняв на нее глаза, понял вдруг, что и не обижается она вовсе. Она просто что-то старательно вспоминала, потирая наморщенный лоб.

— Плохо, что я не помню весь процесс, — сказала она. — Я понимаю, что много пенициллина таким способом мне не добыть, но если это позволит мне хоть как-то облегчить состояние больного, если это не даст ему сдохнуть от полиорганной недостаточности, то я будут считать, что не зря просиживала штаны в университете…

Тут она снова обратила на меня свой строгий взгляд и поинтересовалась:

— Ты понимаешь, о чем я говорю?

Вопрос был совершенно излишним. Мало того, что я представления не имел, что такое пенициллин, глюкоза и полиорганная недостаточность, так я еще и представить себе не мог в каком таком университете обучалась Катерина, чтобы потом иметь возможность заниматься врачебной деятельностью. Может быть она имеет в виду Московский университет? Или же обучалась где-то за границей?

Черт меня подери… Как много вопросов, и как мало на них ответов! Впрочем, меня это нисколько не смущало. Я был рад и тому, что она не держит на меня обиды.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь! — весело отозвался я.

— Я так и думала.

Думала она… Одним своим появлением она вызвала фурор во всем Преображенском полку. И если уж братья Орловы прониклись к ней уважением, то можно было не сомневаться: все преображенцы отныне будут почитать ее, как величайшего лекаря в истории. Если, конечно, Ванька Ботов завтра не помрет…

Тут я вспомнил про другого ее пациента — сиятельного князя Бахметьева, и сразу же встрепенулся:

— Като, с Круглого рынка нам нужно будет заехать в усадьбу Бахметьева. А потом и ко мне на службу — я должен передать Шепелеву свой рапорт. Он голову с меня снимет, если император потребует от него отчет о произошедшем, а он между тем ни сном, ни духом!

Впрочем, в первую очередь нам пришлось заехать именно на службу — здание «сыскного приказа» находилось как раз на полпути к Круглому рынку, лишь небольшой крюк пришлось сделать. Заметив у входа шикарную карету с цветным гербом, я понял, что генерал-полицмейстер находится на рабочем месте. И что меня ждет непременный нагоняй.

Шепелев действительно находился в своем кабинете и, увидев меня, так и подскочил с кресла.

— Алешка, сучий ты потрох! Где тебя черти носят⁈

— Так ведь вас с самого утра разыскиваю, Яков Петрович! — не растерялся я. — Домой к вам заезжал даже, да не застал. Рапорт вот хотел передать, — я вынул из-за пазухи сложенный вчетверо рапорт и с коротким поклоном вручил его своему начальнику. — Лично отправляться к государю с докладом я не решился, да и не увидел в том острой необходимости. Преступник покончил с собой на месте, однако личность его не позволяет мне самостоятельно принять решение о дальнейших действиях. Все-таки граф Румянцев — далеко не последнее лицо в государстве, под его началом состоит коммерц-коллегия…

— Да закрой ты свой рот! — прикрикнул на меня Шепелев, жадно вчитываясь в мою бумагу.

Тем не менее я счел необходимым добавить:

— Я как раз собирался навестить князя Бахметьева — справиться о его здоровье и опросить о вчерашних событиях.

— В этом нет надобности, — заверил меня генерал-полицмейстер, не отрывая глаз от рапорта. — Я уже побывал у князя, не более получаса как вернулся от него. Все с ним в порядке, доктор Савичев уже у него, и состояние пациента его радует. Твоя кузина хорошо над ним вчерась поработала…

Тут он впервые оторвал глаза от рапорта и глянул на меня немного насмешливо.

— Да-да, камер-юнкер, наслышан я уже о вчерашних подвигах твоей родственницы! И откуда только у людей таланты такие находятся, а? Не подскажешь, Алешка?

— А наш род вообще полон всяческих талантов, Яков Петрович! — заверил его я.

— Я это заметил, — резко ответил Шепелев. Продолжив чтение рапорта, он тем не менее вместе с этим продолжил и свои объяснения: — Опросил я уже князя Бахметьева, дай бог ему здоровья. Так вот: он понятия не имеет с какой такой стати граф Румянцев в него выстрелил.

— И как же все это произошло? — полюбопытствовал я.

— Да очень просто! Прямо во время фейерверка граф отозвал князя в сторону, под предлогом, что им срочно необходимо обсудить какой-то вопрос. Но стоило им только отойти в сторону, как граф достал из-под какого-то куста два заряженных пистолета и без всякой причины выстрелил в Бахметьева. А затем уже и в себя пулю всадил. А перед этим знаешь, что он сказал?

Шепелев наконец дочитал мой рапорт и кинул его на стол. Глянул на меня вопросительно.

— Не имею представления, ваше высокородие! — совсем по-военному рявкнул я.

— А сказал он, Алешка: «Господи, спаси и помилуй». Трижды сказал, очень громко, и только потом себе в башку выстрелил… Странно, да?

Но лично я ничего странного в том не видел. Румянцев прекрасно понимал, что после того, как он нажмет спусковой крючок, жизнь его прервется, и не ждет его уже ничего хорошего, только лишь адское пекло. Возможно, он увидел в тот момент и саму смерть, пришедшую за ним, и был так напуган, что три раза подряд попросил бога спасти его от адского пламени. И рад бы он был отказаться от самоубийственных планов, но смерть уже было не остановить. И она положила свои холодные костлявые пальцы на его руку, сжимающую пистолет, и помогла ему спустить курок.

Меня даже передернуло слегка, когда я представил себе эту картину. Но Шепелев воспринял мое движение, как согласие с его словами.

— То-то и оно! — сказал он, погрозив мне пальцем. — Граф очень боялся смерти, он не хотел умирать, и тем не менее выстрелил в себя. Спрашивается: почему? Что заставило его сделать это? А? Сумароков, ты чего молчишь, подлец эдакий⁈

— Думаю, ваше высокородие! — отозвался я. — Но в голову пока ничего не приходит.

— В голову ему не приходит… — проворчал Шепелев. — В башку твою дурную ничего и не придет, пока следственные действия не произведешь! Или же ты придумал какой-то другой способ раскрытия преступлений?

Я помотал головой. Говорить генерал-полицмейстеру то, что преступление сие изначально можно было считать раскрытым, я не стал. Поскольку понимал, что хотя преступник и обнаружен, но причины, побудившие его совершить преступление, нам совершенно неизвестны. И ежели Шепелев на докладе государю-императору сообщит, что дело о покушении на князя Бахметьева закрыто и не нуждается у дальнейшем дознавании, я уверен: он услышит в свой адрес слова не более лестные нежели те, что я услышал только что.

— Никак нет, не придумал, Яков Петрович! — ответил я. — Полагаю, будет полезным опросить родных графа Румянцев, а также его знакомых из ближнего круга.

Шепелев ткнул пальцем мне в пуговицу на камзоле.

— Правильно мыслишь! Вот этим ты сегодня и займешься. А я немедленно отправлюсь к государю и доложу ему, что следствие по делу будет продолжается вплоть до выяснения причин, побудивших графа Румянцева на столь страшный поступок… Ну всё, всё! — Шепелев дважды громко хлопнул в ладоши. — Давай, Алешка, действуй! Времени у нас не так много, как ты думаешь. Уже завтра император спросит у меня, что нам удалось накопать. И его не устроит ответ, что следствие продолжается без особых успехов! Живо, живо!

Я поторопился покинуть кабинет генерал-полицмейстера. В коридоре мне повстречались двое полицейских, под белы рученьки ведущих к подвалу косматого мужика лиходейского вида. Время от времени он начинал вырываться, и тогда сразу же получал кулаком по затылку. Когда я проходил мимо, полицейские дружно впечатали лиходея в стену, чтобы почтительно пропустить меня.

— Желаю здравствовать, ваше благородие! — в один голос рявкнули полицейские.

Я лишь приветственно кивнул им в ответ. Косматый лиходей смотрел на меня сквозь слипшиеся пряди не очень-то дружелюбно. Попахивало от него скверно. А на руках я заметил подсохшую кровь.

Вернувшись в экипаж, я приказал Гавриле отправляться на Финский рынок. По дороге мы почти не разговаривали. Катерина сидела, погрузившись в какие-то свои, неведомые мне мысли, а я думал о том, как правильно составить разговор с родными графа Румянцева. Род их был знатный, влиятельный, а обстоятельства предстоящей беседы были весьма щепетильными.

С одной стороны, граф являлся в этом деле главным подозреваемым. Причем преступление было совершено вопреки здравому смыслу. По всем правилам дворянского этикету, Румянцев должен был открыто высказать князю Бахметьеву свои претензии и потребовать удовлетворения. И уже после это — при секундантах! — он мог с чистой совестью заколоть его шпагой. Ну или застрелить из пистолета, если уж ему более по сердцу именно такой способ отправить на тот свет неугодного человека.

Подобный способ сведения счетов ни у кого не вызвал бы недоумения или недовольства. Дуэль — она и есть дуэль. Никто бы тут и следствия особого не наводил. Опросили бы секундантов — и дело с концом.

Но, с другой стороны, граф Румянцев был в этом деле единственным пострадавшим, если не считать ранения князя Бахметьева, на поверку оказавшегося не таким уж и опасным. Его родные вправе требовать установления всех обстоятельств, побудивших графа на столь безумный поступок.

И я почему-то не сомневался, что они будут считать Румянцева именно жертвой в этом деле, а никак не преступником.

М-да… Чувствую, интересный мне предстоит разговор!