Невьянская башня

Глава девятая Бегущий в башню

Зрелище жидкого чугуна, вытекающего из домны, поразило Чумпина до глубины души, и теперь вогулич караулил каждый выпуск. Заслышав звон колокола, которым доменный мастер предупреждал работных, Чумпин в казёнке приводил себя в порядок, как для праздника: оправлял рубашку-хумсуп, поддёргивал штаны и затягивал ремешки на стоптанных нярах. Если Савватий был рядом, Чумпин требовал, чтобы тот шёл смотреть на чугун вместе с ним и отвечал на бесконечные вопросы.

— Зачем кушака нет? — Чумпин указал пальцем на работных у домны. — Кушак защита, энтап защита! Сами Шуртана зовёте, сами энтап не надели! Шуртан придёт — о! нет ничего! — в человека зайдёт, в человека сядет!

— От чугуна, Стёпа, ненароком одёжка может вспыхнуть, — терпеливо пояснял Савватий. — Чтобы сбросить её сподручнее было, пояса и снимают. Опять же без пояса и остывать легче, палит ведь у печи.

Перед арочным устьем домны работные сыпали на пол песок и ровняли его досками. Доменный мастер Катырин, старик придирчивый и крикливый, особой рамкой прочерчивал в песке борозды-изложницы. Фабрика привычно и деловито готовилась к выпуску металла; работные зевали и встряхивались для бодрости. Завершался третий час ночи: самое волчье время.

После Катырина домну принимал Гриша Махотин. Он топтался поодаль. Старик довёл канавку, отошёл с литейного двора и сунул рамку Грише.

— Кто тебе морду-то разукрасил? — злорадно спросил он.

У Гриши после гулянья на Святочном лугу остался синяк на скуле.

— Не твоя забота, Михал Михалыч, — ответил Гриша. — Чего цепляешься?

— Даже в драке ты негораздыш, куды тебе домны строить!

Гриша обиделся и насупился.

— Ты вот мне скажи, мудрец ты сопливый, — не унялся Катырин, — коли твоя Царь-домна моей домны побрюхатей будет, так она чаще моей начнёт чугун сливать ильбо столько же раз дённо, а слива поболе окажется?

— Не знаю! — буркнул Гриша. — То ведь по практикуму судить надо…

— «По практикуму»! — передразнил Катырин. — Слов-то надрал каких от Никитки Бахорева! Белебени вы оба, пустоплёты! В любом случае твоей Царь-домне жара не хватит! Ильбо в распаре, ильбо в горне «козла» сваришь при первой же плавке! Я «козлов»-то нюхом чую, смёткой, глазомеркой! Придётся тебе всю свою нову печку ломать от лещади до заплечиков!

— Какой козёл? — тотчас спросил у Савватия Чумпин; он смотрел и слушал очень внимательно.

— «Козёл» — такой ком здоровенный из чугуна и руды. Если огня мало, то в печи получается «козёл». Твёрдый, будто камень. Его уже не растопить. Чтобы вытащить его, надо печь ломать — наполовину, а то и больше. Вон «козёл» лежит, погляди, — Савватий кивнул в сторону от домны.

Там в углу горбилась гигантская ржавая глыба. Этот «козёл» запёкся лет десять назад. Его выворотили из домны и оставили на фабрике — разбить на части не смогли, а волочить наружу — значит, стену разрушать надо.

— Не каркай, Михал Михалыч! — сказал Гриша. — Тебя горновой ждёт!

Горновой мастер и вправду ждал отмашки от доменного.

— Давай! — скомандовал ему Катырин.

Чумпин рядом с Савватием глубоко и сладостно вздохнул.

Горновой, обряженный в громоздкую одёжу, будто в доспех, с ломом в руках шагнул под свод пока ещё тёмного доменного устья. Зазвенели удары по прокалённой глине в лётке. Арочное устье озарилось. Горновой попятился наружу. Вслед за ним потекла сияющая змея из расплавленного чугуна. И на всю просторную фабрику полыхнул мягкий и яркий божественный свет — благодать изначального творения, когда не было ещё добра и зла, ангелов и демонов, тверди и хлябей. Свет мгновенно разлетелся во все стороны и как чудом вылепил из тьмы кирпичную скалу доменной печи и сбоку от неё — сложный и подвижный механизм мехов: колесо, рычаги, упоры, коромысла, очепы и вздымающееся кожаное крыло. Вокруг литейного двора замерли работные, словно захваченные врасплох, и в высоте проявился завершённый объём помещения: стропила и балки, скошенные плоскости кровли, чёрные окна в надстройке и туманные, мерцающие облака пара. А змея чугунного ручья, не теряя сияния, быстро и уверенно расплелась паутиной изложниц.

Чумпин от восхищения молча вцепился Савватию в локоть.

Но из арки доменной печи мимо горнового мастера внезапно выкатился клубок огня, будто свитый из пламенных струй. На мгновение он распался, образовав нечто вроде призрачного зверя, окутанного тучей искр: в клочья разорванное тело, множество извивающихся ног, выгнутая шея в пылающих перьях и дьявольская козлиная голова с рогами. Порывом обжигающего ветра зверь пронёсся над изложницами литейного двора и врезался прямо в мастера Катырина — врезался, вспыхнул и пропал, точно вокруг мастера всё ослепло. Мастер зашатался, отступил на пару шагов и рухнул на песок. Его чёрствый кожаный фартук-запон, рукавицы-вачеги и борода горели.

Гриша Махотин обомлел при виде адского козла.

Катырин заорал. А работные не растерялись. Такое случалось — человек вспыхивал от жидкого металла, и работные знали, что надо делать. Кто-то расторопный сразу же черпнул бадейкой воды из чугунного чана, где охлаждали инструменты, метнулся к мастеру и плеснул на него. Огонь угас.

Гриша стряхнул оцепенение и закричал:

— Лётку!.. Лётку закрывай!..

Нельзя, чтобы в лётке застыл чугун, — придётся домну гасить.

Горновой молча взялся за рукояти тачки, заполненной сырой глиной, и грузно двинулся обратно под свод — затыкать дырявую пасть печи.

Катырин продолжал орать и колотиться, ворочаясь в песке литейного двора. Его словно било что-то изнутри, как в падучей: то он вставал дугой, опираясь на затылок и пятки, то корчился, то перекидывался на живот и, яростно взрывая ногами песок, дыбился, будто хотел перекувырнуться через голову. Он был похож на сумасшедшую куклу. Подобно поленьям, в разные стороны отлетели увесистые доменные башмаки с железными подошвами.

— Жа-а-арко внутри!.. — надрываясь, вопил старик. — Жа-а-арко, братцы!..

Чумпин рядом с Савватием сжался от ужаса:

— Ойка человека ест!..

Закрыв голову руками, Чумпин опрометью бросился к воротам фабрики.

Работные метались вокруг беснующегося старика и не понимали, чем помочь. Катырина снова окатили водой, но без толку. Полосы только что выпущенного чугуна, остывая, угрюмо тускнели в песчаных изложницах.

— Хватай деда! — закричал работным Гриша. — Одержимый он!..

Гриша сам первым кинулся на Катырина, за Гришей и другие мужики навалились на мастера, однако старик вдруг взвился и с небывалой силой отшвырнул людей прочь. Лицо его плясало, и сам он плясал, как полоумный: извивался, прыгал и вертелся; руки его, ломаясь, мелькали птицами. Свою одежду старик распластал, опалённая борода дымилась, и на мокрой, впалой груди мотался раскольничий медный крест о восьми концах.

— Ох, жарко мне, братцы! — по-молодому радостно взвизгнул Катырин.

Сшибая работных с ног, он устремился к домне: побежал босиком поперёк багровеющих чугунных полос и юркнул под свод печного устья. Но там столкнулся с горновым, который заделал лётку; горновой, огромный в своих доспехах, сгрёб старика в охапку и вынес обратно.

Обмирая, Савватий вдруг осознал: демон, что шастал по Невьянску из огня в огонь, нашёл самый большой огонь в округе — доменную печь, нашёл и теперь потащил туда новую жертву.

Катырин — или тот демон, что им завладел, — завыл с гневом и отчаянием дикого зверя, которого отгоняют от уже поверженной жертвы. Дёргаясь, он вырвался из объятий горнового, упал в песок, вскочил и снова кинулся к домне, ударился всем телом в кирпичную кладку, словно надеялся разрушить её, опять упал, опять вскочил и опять со всей силы ударился в стену.

Савватий смотрел на это — и у него шевелились волосы. В старом мастере человеческим остался только облик, да и тот болтался на демоне, как ветхое тряпьё на пугале. Демон хотел вернуться в огонь, и вернуться с добычей, будто волк, что мчится в свою глухомань с убитым зайцем в зубах. В багровом свете угасающего чугуна перед громадой доменной печи в корчах неистово скакала тварь из преисподней, истерзавшая человека.

— Лови его! — кричал работным Гриша.

— Вр-р-ремя! — захрипел и зарычал демон. — Моё вр-р-ремя!..

Работные загораживали ему путь к воротам фабрики.

Савватий понял: свирепый демон жаждет раствориться в огне и ежели в домну никак не проникнуть, то нужен любой другой огонь.

Демон ринулся вдоль стены и свернул за угол печи, промахнул сквозь раму мехов с тягами и очепами и скрылся в колёсной каморе. Там, в каморе, находился проём под ларём-водоводом, и демон мог выскользнуть из фабрики на свободу, чтобы скорей найти себе спасительное пламя.

* * * * *

Здание доменной фабрики стояло впритирку к плотине, соединяясь с ней ларём водовода и рудоподъёмным мостом. Демон выскочил в узкое ущелье между задней стеной фабрики и отвесным откосом плотины, забутованным диким камнем-плитняком. Теснина была завалена снегом, и свет луны сюда не проникал. Не выбирая дороги, демон сразу полез вверх по откосу. Он хватался за неровные края грубых плит, скользких от изморози, и опирался на выступы кладки босыми ногами. С лёгким шумом сыпались вниз мелкие сосульки. Демон карабкался с быстротой и ловкостью белки.

Он выбрался на плотину и оглянулся. Мастер, в которого он вселился, знал, что ближайший большой огонь находится в домне и путь к нему — по рудоподъёмному мосту и в жерло колошника. Колошником называлась верхняя часть доменной печи — кирпичный колодец, в который засыпали шихту. Над колодцем был сооружён шатровый теремок из железных балок и полос; его венчала высокая труба; с плотины к теремку тянулся деревянный мост. Красное пламя колодца ярко освещало железный домик изнутри.

Там, внизу, домна опорожнила утробу от жидкого чугуна; горящая и тающая шихта в шахте печи опустилась вглубь ниже горловины заплечиков, и требовалось возместить убыль. Заправкой печи командовал доменный подмастерье. На мосту и в колошниковом теремке суетились работные: они катили с плотины тележки с ящиками-колошами, заполненными шихтой, и опрокидывали их, вываливая свой груз в колодец. Наверх вышибало столбы искр, их с гулом засасывало в трубу. Взмокший от жары подмастерье считал колоши. Выученик доменного мастера, он, ясное дело, ни за что не позволил бы Катырину спрыгнуть в пылающий колошник.

И демон бросился с плотины к демидовской усадьбе.

Когда Савватий выскочил на плотину, демон уже преодолел половину расстояния. Он свирепо прорывался через снежный пустырь вдоль ограды Господского двора — здесь Акинфий Никитич намеревался потом вырастить сад. Демон взметал над собой белые тучи, словно зимний смерч; вспахивая рыхлую борозду, он летел под луной от плотины в сторону безмолвной башни и бревенчатой стены острога.

Вместе с Савватием на широкий гребень плотины по лестнице взбежали и работные доменной фабрики — человек десять, не больше. Нельзя было оставить домну без обслуги, и Гриша Махотин не покинул фабрику: теперь, когда мастер обезумел, Гриша сам управлял гигантской печью. Савватий окинул взглядом всё пространство перед плотиной и понял, куда стремится демон. Не к Демидову же в гости. Не к воротам острога. Он целит в башню!

— К башне! — крикнул Савватий работным.

Надо догнать и скрутить Катырина… Зачем? Савватий не знал зачем. Надо, и всё!.. Человек же погибает!..

Работные и Савватий скатились с плотины по другой лестнице, более широкой и пологой, — это был сход на Господский двор, и по утоптанной дорожке побежали к башне. Башня возвышалась на краю двора, как высокий парусный корабль. Луна высветила её с одной стороны: двойные арки гульбища, скаты крутой кровли над палаткой, глухая задняя стена столпа, грани четвериков и шатра; колюче мерцали в черноте неба «двуперстная ветреница» и «молнебойная держава». От башни к острожной стене упала густая тень. Башня резала собою ночной мрак, словно лезвие.

У крыльца горел костёр караульщиков: он был не таким большим, чтобы привлечь демона, и демон нёсся не к нему. Но караульщики засуетились при виде вихря, что бурлил вдоль берега пруда, и бегущих от плотины людей.

— Ловите беса!.. — задыхаясь, крикнул Савватий.

Конечно, караульщики ничего не сообразили, хотя среди них оказался и сам Артамон — командир демидовских «подручников».

Демон знал, что башня ночью стоит запертой и арки гульбища накрепко заколочены толстыми досками, да и сторожа всегда греются у костра перед крыльцом: обычным путём в башню не проникнуть. И демон прыгнул прямо на стену. Он быстро пополз наверх, цепляясь пальцами рук и босых ног за неровности кирпичной кладки, покрытые изморозью; он ловко хватался за чугунные шайбы стяжек и, выворачивая колени, опирался на узкие выступы чугунных оконниц. В окна он бы не протиснулся — их проёмы внутри были прочно перегорожены решётками из брусьев. Поэтому демон устремился в высоту — к балкону-галдарее, с которого сквозь застеклённую дверь можно пробиться в часовую камору на ярусе курантов.

И снизу, с Господского двора, Савватий, работные и караульщики, задрав головы, наблюдали жуткое, невозможное передвижение демона по плоскости четверика. Демон вынырнул из-за угла над острым гребнем кровли и принялся карабкаться ещё выше, к карнизу и галдарее. Он держался на отвесной стене, словно огромный чёрный паук-мизгирь. Он уже утратил облик человека — по стене башни лезла какая-то нежить, дьявольская тварь.

Тварь добралась до карниза и перемахнула ограду балкона. Звякнуло разбитое стекло — дверь в часовую палату будто исчезла: упрямый демон всё-таки достиг своей цели. И тут стрелки на бланциферной доске дрогнули, дёрнулись, и колокола курантов, ожив, заиграли первый перезвон. Он мягко и невесомо поплыл над Господским двором и над людьми, над прудом и над заводом, очищая сразу и ночной мрак, и звёздный свет. А за окнами часовой палаты вдруг что-то беззвучно заполыхало, заполыхало — и погасло.

Савватий и работные уже пешком подошли к караульщикам.

— Что это было, вашу мать?! — ошарашенно и зло спросил Артамон.

Савватий снял шапку и перекрестился.

— За бесом гонимся, — пояснил он. — Не ведаю, зачем ему в башню надо.

Придерживая саблю, болтающуюся на поясе, Артамон снова поглядел на башню и, приняв решение, приказал кому-то из подручных:

— Митька! Лети к Онфиму за ключом!

Парень в татарском малахае кинулся к дому Демидовых.

— И откуда же чёрт этот взялся? — с подозрением спросил Артамон.

— Слышал, по Невьянску демон рыщет? У нас он из домны выскочил.

Караульщики взволнованно переговаривались с работными.

— А в кого угодил? — продолжал допрашивать Артамон.

— В мастера Катырина.

Артамон присвистнул:

— У меня Фильша на его внучке женился…

Вернулся запыхавшийся Митька и протянул Артамону ключ.

— Так, Фильша и Прошка сторожат вход! — распорядился Артамон. — Остальные — за мной в башню! Ищем Катырина! Огнища зажгите.

Работные и Савватий тоже двинулись вслед за «подручниками».

— Нет, вам нельзя! — остановил их Артамон. — В башне — серебро, хозяин запретил шастать кому ни попадя.

— Демон к часам проник, — возразил Савватий. — Мне проверить надо.

Конечно, не куранты были причиной его стремления попасть в башню. Савватий хотел узнать про демона. Ну, и про мастера Катырина тоже.

— Ладно, тебе дозволю, Лычагин, — неохотно согласился Артамон.

Замок на крепкой двери словно распался от поворота кованого ключа. Во тьме заколоченного гульбища «подручники» с факелами осторожно разошлись в разные стороны: кто-то сунулся в горницу, кто-то полез по винтовой лестнице. Внутри башня была небольшой, долго бродить негде.

— Пусто здесь, Артамон Палыч! — гулко донеслось из глубины горницы.

С крыши палаты Артамон и Митька сразу направились на самый верх, Савватий — за ними. На каждом ярусе башни Митька старательно высвечивал все углы. Метались тени, словно мрак подбирал полы своего плаща, тускло бликовали стёкла в окошках. Шагая по деревянным ступенькам, Савватий думал о Катырине: каким они найдут старого мастера? Жив ли тот? В своём ли уме?.. Шустрый Митька первым забрался в четверик с курантами.

— И тут никого! — объявил он. — Только двёрку высадили!

Савватий поднялся вслед за Артамоном.

Механизм курантов — рама, шестерни и передачи; длинный медный вал со шпеньками и рычажочками; редкий дождик из блестящих проволочных нитей; ось к бланциферной доске… Истоптанный пол. В заиндевелых окнах — тьма-тьмущая. Дверь выбита, стёклышки расколоты, в проёме горит луна.

Савватий озадаченно озирался. Артамон высунулся на балкон: снег с ограждения сброшен, в сугробе на галдарее — борозда… А где Катырин? Или демон? Или кто он там?.. Все же видели, как тварь вломилась в палатку…

— Небось, демон повыше удрал, — простодушно предположил Митька.

— Без лестницы? — усомнился Артамон.

Приставная лестница лежала в стороне, как и обычно. Её не трогали.

— Демон же, — уверенно сказал Митька. — На крылах возлетел.

— Ладно, и там проверим, — проворчал Артамон.

Он поднял лестницу и пристроил к лазу в дощатом потолке, заросшем мохнатым белым куржаком. Лаз вёл на восьмой ярус башни, ярус звона, — в средний восьмерик с колоколами. Митька с факелом полез первым, Артамон — вслед за ним. Савватий подумал, что над ярусом звона есть ещё и малый восьмерик. Артамону и Митьке придётся и там посмотреть. И это хорошо.

Савватий заметил то, на что Артамон не обратил внимания. Пол посреди часовой палатки был покрыт грязью. Даже не грязью, а жирными хлопьями сажи и золы, пылью пепла. Копоть испачкала и механизм курантов. Сегодня днём ничего такого не было. Не мог же вечером кто-то палить здесь костёр, что за чушь!.. И почему тогда не растаял иней на досках потолка?..

Савватий наклонился и отколупал от пола какую-то мелкую вещицу… Медный нательный крестик — раскольничий, о восьми концах… Два конца оплавлены… Совсем недавно он, Савватий, видел этот крестик — видел на груди у Катырина… Значит, крестик и сажа — всё, что огненный демон из доменной печи оставил от старого мастера?.. Савватия прохватило ознобом.

Он вдруг понял: а ведь он уже встречал что-то подобное. Несколько дней назад, когда ходил с Демидовым в подклет башни… Там тоже была копоть на полу и оплавленный крестик… Ежели здесь, в часовой палатке, сгорел дотла доменный мастер Катырин, то кто сгорел внизу, в подклете?.. Неужели Тараска Епифанов, пропавший сторож беглого Мишки Цепня?..

И Савватию стало ясно: всё связано! Бегство Цепня связано с огненным демоном, и связь одна — башня. В ней заключена тайна, которая по ночам вылетает из подземелья, бесплотно и тихо носится по Невьянску, ныряя из огня в огонь, и убивает людей. Надо разгадать загадку демидовской башни. Надо проникнуть в подвал. Иначе демон продолжит пожирать живые души.

* * * * *

Раскинув руки, Савватий держался за кирпичный простенок, но ему всё равно казалось, что он падает спиной в пропасть, ведь он спрятался на самом опасном изгибе галдареи, где уклон башни ощущался острее всего и не было надёжной защиты: ограда балкона слишком низенькая, а под ногами — скользкие чугунные плиты, обледеневшие ещё от осенних дождей. Но здесь Артамон не будет его искать; он просто не догадается, что Лычагин затаился снаружи, а не спустился из часовой палатки на выход из башни. Даже если Артамон выглянет из проёма двери, то ничего не увидит: Савватий был за изломом стены, а дыры своих следов в сугробе закидал снегом. И сейчас он стоял меж двух окон, цепляясь за кирпичи, и ждал, когда Артамон уйдёт. Руки закоченели. За плечом и внизу Савватий видел целое море двускатных белых крыш Невьянска, а наверху небесная тьма растрескалась созвездиями.

Артамон непременно выгнал бы Лычагина из башни, поэтому следовало убедить его, что Лычагин сам убрался прочь. Артамон, похоже, в том и не усомнился. Красный свет факелов за морозным стеклом погас: Артамон и Митька покинули часовую палатку. Савватий ещё подождал для верности, потом осел на четвереньки и пополз по сугробу обратно к двери. Даже так, на четвереньках, он чувствовал страшную высоту башни. Пустота вокруг восьмерика словно засасывала душу, тянула броситься в неё, как в воду.

В тёмной палатке Савватий принялся растирать замёрзшие руки. Из разъятого проёма несло холодом. Звучно клацал маятник курантов в шахте. Доплывали смутные голоса и звуки — на нижних ярусах Артамон собирал своих «подручников», чтобы никого не потерять в башне и не запереть.

В светильнике Савватий не нуждался: он уже выучил башню наизусть. В темноте он осторожно сошёл в Слуховую горницу, затем на средний ярус, затем на нижний и через арку в стене по малой винтовой лесенке на потолок палаты под стропилами и скатами крыши. Пространство вокруг призрачно раздвинулось, будто над Савватием распахнула широкие крылья какая-то исполинская птица. С гульбища уже отчётливо зазвучали голоса и шаги.

— Матвейка точно с вами? — спросил снизу Артамон.

— Да вон он, к шишке снег прикладывает, — ответили «подручники». — Башкой все притолоки чуть не снёс.

Заскрипели дверные петли, снаружи лязгнул замок. Савватий, не таясь, приблизился к ограде на краю палаты — к столбикам с решётками. Но замок опять лязгнул, дверь опять отворилась, и Савватий отшатнулся.

Внизу раздался голос Акинфия Никитича:

— Погоди-ка, Артамон Палыч. Я сам ещё посмотрю…

Заскрипели доски под тяжёлыми шагами Акинфия Демидова.

— Обижаешь, хозяин, — проворчал Артамон. — Мы все уголки тут ощупали. Ежели мышь где была, так поймали и допросили.

— Не сердись, — сказал Акинфий Никитич. — Мне спокойнее будет, когда я подклет своими глазами увижу.

Савватий понял, что Демидов снова хочет проверить лаз в подвал. Тайна подвала, похоже, на давала Демидову покоя. Савватий усмехнулся. Напрасно Акинфий Никитич так бережётся. Скоро он, Савватий, разгадает его секрет.

Освещая путь факелом, взятым у кого-то из «подручников», Акинфий Никитич направился в двойную горницу. Артамон догадался, что ему не следует назойливо сопровождать хозяина, и остался на гульбище. Акинфий Никитич, не отвлекаясь, сразу сунулся в тесный внутристенный ход.

Ничего в пустом подклете не изменилось: те же заиндевелые кирпичные своды и прочно запертая дверь на Господский двор, те же чугунные плиты пола… Акинфий Никитич внимательно осмотрел эти плиты. Нет, никто не пробовал сковырнуть их с места, никто не пытался проникнуть в подвал… Если что-то и стряслось в башне, то не здесь.

Успокоившись, Акинфий Никитич без спешки вернулся на гульбище.

— Говорил же — мы всё тут обнюхали, — пробурчал Артамон. — Всё чисто.

— Ну, вот теперь запирай башню, — согласился Акинфий Никитич.

Тяжко опираясь на чугунные перила, он сошёл с лестницы крыльца к «подручникам», столпившимся возле погасшего костра. Артамон ещё возился наверху, запирая крепкую дверь.

— Что у вас приключилось тут, братцы? — спросил Акинфий Никитич. — Онфим меня растормошил — мол, какой-то злодей в башню пробился.

«Подручники» топтались вокруг хозяина, но не решались пояснять от себя — пусть Артамон Палыч растолкует, он-то поумнее. Артамон услышал вопрос. Он присоединился к своим парням и в раздумье поскрёб короткую бороду. Акинфий Никитич молча и внимательно смотрел на него.

— Скажу, чего сам видел, — наконец выдал Артамон. — От плотины к башне примчался мужик, прямо по целине пёр как конь. С ходу прыгнул на стену башни, прям по стене залез доверху, вышиб дверь в часовой палате и внутрь заскочил. И всё. Мы башню перетрясли — ни шиша нету.

Акинфий Никитич продолжал молчать. В уме у него грузно ворочались странные, уродливые мысли. Они вроде бы должны были совпасть друг с другом своей кривизной, но пока не совпадали. Однако Акинфий Никитич и так почуял: он поймал главную угрозу, пусть пока и за тень, как призрака.

— Я не вру, — добавил Артамон. — Парни вон свидетели.

«Подручники» закивали, подтверждая слова командира.

— А что за мужик был? — спросил Акинфий Никитич.

— За ним работные с завода прискакали, человек с десяток… Я их уже восвояси на завод отсюда шуганул. Они говорят — мастер Катырин взбесился.

— Михал Михалыч?

Мастера Катырина Акинфий Никитич знал давным-давно — уже лет двадцать пять, не меньше. И не умещалось в мыслях, что такой привычный человек вдруг столкнулся с чем-то совершенно невозможным — с демоном!.. Акинфия Никитича пронзило мучительное ощущение своей уязвимости: нежить, что в ночи бродила по Невьянску, была способна напасть на кого угодно, значит, и на него, на Акинфия Демидова.

— То ли дед Миша был, — неуверенно ответил Артамон, — то ли один облик его… Человек не исчезает бесследно, а тварь-то рассеялась.

— Пойдём-ка глянем, что ли, — задумчиво предложил Артамону Акинфий Никитич и первым пошагал к углу башни.

А в это время Савватий вслепую обыскивал горницу на верхнем ярусе палаты. Он помнил, где они с Акинфием Никитичем в прошлый раз оставили блёндочки, и теперь надо было найти огниво. Без света в подвале делать нечего. Огниво лежало в печи на загнетке вместе с пучком лучин.

Затеплив лампу, Савватий по внутристенной лестнице спустился в подклет. Всё как в прошлый раз и как всегда: стены, своды и мрак, но пахнет смоляным дымом факела — недавно здесь побывал Демидов. Встав на колени, Савватий принялся тщательно изучать чугунный настил. Ага! — плита с небольшой выемкой на стыке! Видно, под ней и расположен лаз в подвал.

Савватий вернулся наверх, в двойную горницу, и взял у печи кочергу.

В подклете он поддел кочергой чугунную плиту за выемку и, нажимая всем своим весом, приподнял её, как на рычаге, а затем с лязгом сдвинул в сторону. В квадратном кирпичном углублении обнаружилась чугунная рама и чугунная крышка с мощным кольцом в петле. Савватий взялся за кольцо обеими руками и с натугой вытащил тяжеленную крышку из проёма.

Вот он — лаз в подвал! В неприкасаемую тайну Акинфия Демидова!

Савватий думал, что в подвале царит тьма кромешная. Он ошибся. В чугунном проёме внизу тихо сиял неяркий и переменчивый свет.

* * * * *

Башня вздымалась над ними, высвеченная луной во всю высоту — от «молнебойной державы» на шпиле до фундамента, погружённого в сугробы. Эта громадина казалась соединённой в нерасторжимое целое, как дикая скала, не прочностью строительного раствора и не упругостью железных связей внутри своих толстых стен, а каким-то совсем иным, нерукотворным стяжением. И покосилась она вовсе не из-за каких-то там подземных ручьёв: просто её воздвигли на обрыве, на самом краю дозволенного людям, и обрыв, не удержавшись, медленно съехал в бездну, лишая башню опоры.

— Как он залез-то здесь? — задумчиво сказал Акинфий Никитич.

Артамон пожал плечами.

«Подручников» рядом не было, и Акинфий Никитич спросил напрямик:

— Отчего ты не донёс мне, что в Невьянске — демон?

— Кто в такое поверит? — усмехнулся Артамон. — И я тоже не верил.

— А народ верит?

Артамон потоптался, хрустя снегом.

— Говорят, сейчас бабы даже печки свои в избах на ночь водой заливают, чтобы ни уголька не было и нечисть не выскочила.

— А почему никто ко мне не пришёл и не пожаловался?

— Боятся тебя, — хмыкнул Артамон. — Поболе, чем демона.

Акинфию Никитичу стало больно. Артамон был прав. Его, Акинфия Демидова, боялись. Но не за лютость и жестокость — нет, ничего подобного он не творил. Боялись из-за его богатства, силы и власти. Не от бога такая удача Демидовым, Никите и Акинфию, — обычному кузнецу и сыну кузнеца.

Акинфий Никитич вздохнул.

— Пойду я на завод схожу, Артамон Палыч. Надо разведать доподлинно, Катырин ли обезумел. А ежели Катырин, то как оно случилось.

— Я с тобой, — сказал Артамон. — Мало ли чего. У меня сабля.

За бело-голубым гребнем плотины чернели изломанные громады двух доменных фабрик — старой и новой, ещё пока не действующей. Из трубы старой фабрики валил дым, багрово подсвеченный снизу пламенем.

Акинфий Никитич попал как раз на перерыв в работе. Свежий чугун поломали и порубили на куски и отвезли в амбар — потом, уже на кричной фабрике, эти куски разогреют в горне и кинут под молоты. Доменную печь загрузили шихтой. Литейный двор почистили. Теперь работным можно было немного отдохнуть, пока мастер не поднимет, или пообедать: такой ночной обед назывался полудрёмником.

— Здорово, железны души, — сказал Акинфий Никитич.

Работные, сидевшие кто где с узелками, горшками и крынками, вставали и молча кланялись. Акинфий Никитич видел, что его появление не вызвало обычной бодрости и оживления. Работные были подавлены. Так случалось, когда на фабрике сильно обжигало кого-нибудь или кто-то вообще погибал. Артамон бдительно озирался по сторонам и держал руку на рукояти сабли.

— И кого сожрало? — напрямик спросил Акинфий Никитич.

— Михал Михалыча… Катырина… Мастера… — не в лад ответили ему с разных сторон.

Акинфий Никитич, прищурясь, посмотрел на доменную печь. Света на фабрике сейчас было немного, и домна уходила кирпичной грудью во мрак. Мерно качались и сопели меха, постукивали очепы, скрипела ось колеса, и вода лилась из ларя с безмятежным плеском. В утробе домны урчало, будто бы домна переваривала не чугун, а проглоченного человека.

— Как всё было? — Акинфий Никитич обвёл работных взглядом.

— Лётку прошибли, чугун потёк… А с ним из горна выкатился огонь вихрём… Ударил в мастера. Тот поначалу упал, потом вскочил и заплясал… Бесновался, в печь кидался… Мы ловили его, да не словили… Убежал он.

Катырин возвёл эту печь лет двадцать назад. Тогда у Демидовых на Урале имелся лишь один завод — Невьянский. Однако домна Катырина дала столько чугуна, что молоты Невьянска уже не справились с перековкой, и потребовалось строить второй завод. И далее дело пошло: где второй завод — там и третий, и пятый, и десятый… Другие заводы Демидовых выросли из домны Невьянска, словно колосья из зерна. А прорастил то зерно мастер Катырин… Он построил могучую печь — и теперь эта печь его убила.

— Ну, молитесь за упокой души, — мрачно сказал Акинфий Никитич.

Он направился к печи. На место Катырина Акинфий Никитич сейчас примерял юного Гришу Махотина, который придумал Царь-домну, и печь Катырина в сравнении с Царь-домной была как тощая мужицкая лошадка в сравнении с откормленным рысаком. Артамон последовал за хозяином.

Гриша Махотин стоял возле мехов у воронки фурмы — на посту мастера, управителя домны. Через фурму Гриша следил за расплавом шихты.

— Что, Гриньша, тяжко?

Гриша страдальчески покосился на Демидова.

— Терпи, мастер. Сам знаешь цену железа.

Гриша вздохнул. Его явно что-то томило; он колебался, но решился:

— Мне тебе сказать надобно, только один на один… Без чужих ушей.

Акинфия Никитича это удивило.

— Ладно, — он оглянулся на Артамона. — Палыч, ступай домой. Тут мне острастки уже нету. Передай Онфиму, чтобы сходил подвал проверить.

Если уж башню обшарили, то и подвал следовало навестить. Никакой угрозы Акинфий Никитич не ощущал, а проверка всё равно не помешает.

— Ну, как прикажешь, — скривил бороду Артамон.

Ему было обидно, что хозяин что-то утаивает от него и шепчется с Гришкой-сопляком, но спорить Артамон, конечно, не стал и пошагал прочь от домны, на ходу презрительно сплюнув в песок литейного двора.

— Говори, — велел Грише Акинфий Никитич.

— Не моя забота в твои семейные дела соваться… — промямлил Гриша. — Однако ж с демоном этим… ну, с духом нечистым… который деда Мишу…

— Короче! — напрягся Акинфий Никитич.

— Словом, Василий твой тут замешан, — выдал Гриша и перевёл дух.

— Васька?! — поражённо переспросил Акинфий Никитич.

Гриша виновато кивнул. Акинфий Никитич ждал продолжения.

— Он с башкирцами поссорился, когда свой завод ставил, и башкирцы на него шайтана какого-то натравили…

— Васька мне говорил.

— А вчера я с Василием Никитичем на гулянье был… Девки там через костры прыгали… И в костре я шайтана увидел. Он Васю за собой манил… — Гриша потёр синяк на скуле. — А из домны-то на Михал Михалыча как раз тот шайтан и вылетел. Я его узнал. Башка у него козлиная, с рогами… Это от Василия Никитича шайтан в домну попал. Откуда ещё-то?..

Акинфия Никитича будто вознесло в воздух, перевернуло через голову и уронило обратно на ноги. Васька?.. Неужто Васька — причина демона, а не раскольники?.. А почему бы и не Васька, разорви его на части?!..

— Когда Васька в Невьянск приехал? — спросил Акинфий Никитич.

— Да за пару дней до тебя… Как слух появился, что ты возвращаешься, так и засобирались все, кому ты нужен, и он тоже примчался…

Значит, до появления Васьки никакого демона в Невьянске не было… Размышляя уже о своём, Акинфий Никитич хлопнул Гришу по спине:

— Благодарю, что не смолчал, Гриньша… Работай с богом!

Акинфий Никитич вышел из фабрики, поднялся по лестнице на плотину и остановился, с высоты разглядывая Господский двор, башню и пруд. Луна высветила башню, словно та была огромным хрусталём-струганцом: серебро и чернота узких стен; взлёт столпа, по раскольничьи скупого на украшения, и нарядный хоровод арок на восьмериках; все грани ровно и точно сбегаются к острию шатра, к сияющей звезде «молнебойной державы».

Акинфий Никитич не разгневался на Ваську — наоборот, испытывал злое восхищение. Ай да молодец Васька! Вроде ластится к дядюшке, будто теля к матке, слёзы льёт — так родню свою любит, а жилы у него железные. Завод он построил; когда надо стало — башкирцев обманул; с Татищевым задружился; кусок Благодати оттяпал и даже с Лепестиньей спелся, как Невьяна сказала…

Это Лепестинья, ведьма, небось научила Ваську, как шайтана на привязь поймать, и Васька поймал — а затем спустил на Невьянск. Дескать, дядюшка, дай денег, не то хуже будет. Поначалу шайтан бесполезных людишек жрал: младенцев, стариков да солдат казённых, а как дядя отказал в деньгах, так шайтан сразу же и загубил знатного мастера — Катырина!.. Ох, Василий, ох, дорогой племяш, ох, драконье семя брата Никитушки… Истинный Демидов!