Подкидыш

Глава 1

(Агния Барто)

Судя по подслушанному однажды разговору взрослых, мою биологическую мать, смыло водой из бочка в туалете. Во всяком случае, до определенного момента, я воспринимал это на полном серьезе. И с некоторой опаской посещал это заведение, боясь повторить ее судьбу. Позже меня, разумеется просветили в том, как все на самом деле произошло, но некоторое недоверие к туалетным комнатам, сидело во мне еще довольно долгое время. Как оказалось, в те времена, женщины ложась в родильный дом, сдавали главному врачу свои документы, и выписывали их после родов, только в том случае, если они предъявляли метрики, то есть оформленное свидетельство о рождении, на своего ребенка. При наличии отца, сделать это было достаточно просто, при его отсутствии, матери, приходилось делать это самостоятельно. Главный врач выдавал ей справку, она шла в ЗАГС, и там ей выписывали положенный документ. И только после его предъявления, ее выписывали из родильного дома, и возвращали все положенные документы.

Именно так, вроде бы произошло и с моей матерью. Она оформила свидетельство о моем рождении, получила свои документы, и пока ребенка готовили к выписке, вышла на пять минут в туалет, откуда благополучно «смылась» через приоткрытое окно в неизвестном направлении. Самое интересное, что свои документы она забрать успела, а свидетельство о моем рождении, так и осталось валяться на полу, возле прикроватной тумбочки. Как оказалось, мамаша, умудрилась подгадить и здесь, вписав в строку родители, полное имя моего отца, и поставив прочерк в том месте, где должно было находиться имя матери.

В общем-то подобные записи, но в отношении отца, в шестидесятые годы, было вполне обычным делом. Мало ли, или отец умер, или же оказался неизвестен, но так или иначе, прочерк в графе указывающий на отцовство, был пусть не частым, но вполне обыденным явлением. Но, чтобы было наоборот, такого не случалось. Впрочем, все бывает впервые. Оказалось, что отделом ЗАГС, в районе расположения родильного дома, заведовала женщина из местных, которая и сама-то едва говорила по-русски, хотя и считалась грамотной. И когда моя биологическая мать подала ей заявление с указанными в нем данными, она просто перенесла все это в метрики, не особенно задумываясь о том, как могло произойти так, что у ребенка есть отец, но отсутствует мать. Мало ли какие у русских причуды?

В роддоме, тоже не особенно приглядывались к документу, отметив лишь в журнале о рождении Семена Альбертовича Вагнера, и указав номер свидетельства о рождении. Уже после того, как мамашку благополучно «смыло водой из бачка унитаза», то есть, когда она исчезла в неизвестном направлении, оставив меня в стенах родильного дома, обратили внимание на запись в «забытом» документе. Но было, наверное, уже поздно, или скорее все это воспринялось как анекдот, а может никому не было дела до оставленного «человеческого детеныша», и все оставили как есть.

Много позже выяснилась еще одна причина. Хотя это уже сугубо мое мнение. Дело в том, что Альберт Фридрихович Вагнер, в те годы возглавлял Политехнический институт, и связываться с ним, намекая на неожиданное отцовство никто не захотел. Впрочем, я думаю, он даже не догадывался об этом, или предпочел сделать вид, что не сном ни духом. Тем более если следовать известной поговорке о том, что жены со временем стареют, и только студентки второго-третьего курса остаются вечно молодыми, становится понятным, что таких соискательниц, прошедших через его ласковые руки, не один десяток. И наверняка столько же новоявленных наследников. А помогать, или хотя бы признавать любого из них, значило вносить разлад в собственную семью, и рушить карьеру. Ведь жена же не станет молчать об этом, а это значит, что все его измены, станут известны. Вы думаете мало кандидатов на подобную должность? Сожрут и даже на заметят. Так что лучше не подавать вида, да и не было этого в планах.

Как бы то ни было, на мне это никак не отразилось, разве что, у некоторых иногда оказывался несколько длинный язык, и меня пробовали дразнить. Но быстро успокаивались. Не мудрено, однажды я увидел своего отца, того, который был записан у меня в свидетельстве, в качестве матери, и понял, встретив такого в темном переулке вечером, вполне можно остаться заикой, на всю оставшуюся жизнь. И я в общем-то пошел статью именно в него. Вымахав так, что за спиной частенько слышались шепотки — Медведь косолапый, Слоняра, Шкаф, и им подобные. Как бы, то ни было, все эти шепотки ими же и остались, а после начала учебы, за мною закрепилось постоянное прозвище — Немец. Наверное из-за фамилии, а может и из-за того, что немецкий язык, преподаваемый в стенах приюта, в качестве иностранного, давался мне необычайно легко. И это прозвище, до самого выпуска из стен приюта, так за мною и числились. Хотя по всем документам, я проходил именно как русский. Впрочем, как говорят, бьют по морде, а не по паспорту. Мне разумеется тоже доставалось, но чаще всего, все же другим. И хотя в нашем приюте все держалось на строжайшей армейской дисциплине, драки все же происходили. И воспитатели, нередко даже поощряли их, правда в пределах нормы, то есть так, чтобы не до полусмерти.

Вдобавок ко всему, жили мы не по понятиям, как это случалось в других детских домах, а по «Общевойсковому Уставу Советской Армии». Почему? Спросите вы, а все просто. Дело в том, что наш детский дом, носит имя героя Великой Отечественной войны, узбекского генерала Сабира Рахимова. Вот кому-то в голову, при организации этого детского дома, и пришла идея, совместить приятное и полезным. В итоге, не скажу, что было очень приятно, но полезное перевешивало все минусы, как я начал понимать в дальнейшем.

В качестве наших воспитателей, руководства и даже школьных учителей, выступали отставники-офицеры, во-первых, прошедшие всю войну, во-вторых, многие из них, воевали под командованием прославленного генерала. И тем самым старались воспитывать молодое поколения, в духе защитника Родины. Из полезного было еще то, что в отличии от всех остальных приютов, мы находились на балансе, Советской Армии, и снабжались по ее нормам. С одной стороны, конечно мечталось о чем-то более ярком, но с другой, солдатская форма, хоть уже и старого образца, выделяемая для воспитанников с многочисленных складов длительного хранения, была не в пример, прочнее той одежды, которую получали воспитанники обычных приютов. И хотя нас, за глаза и называли «Армейским инкубатором», форма, что нам выдавалась, была куда практичнее всего того, что получали приюты, находящиеся на попечении народного образования и отделов опеки. Мало того, зимой, хоть в Ташкенте редко термометр опускался на много ниже нуля, ходить в армейских ватниках было куда, как теплее скромных демисезонных слегка подпревших, и вышедших из моды, пальтишек, выдаваемых в других приютах. Не говоря уже о том, что в то время, как в обычных приютах щеголяли в парусиновых тапочках, мы ходили в военных кожаных полуботинках, и кирзовых сапогах. А на праздники, каждый из нас надевал костюм, пусть и серо-зеленых армейских тонов, но именно костюм, с галстуком, который учились носить со школьного возраста. О питании не стоило и вспоминать. Снабжение шло по солдатским нормам, и уж если этого хватало совершеннолетним парням, то что уж говорить о детях, получавших точно такие же порции, что и восемнадцатилетние парни.

Учитывая военную специфику нашего приюта, жили мы по «Общевойсковому уставу». Разумеется, он был несколько изменен в угоду, нашему возрасту, но основные правила оставались неизменными. Да и офицеры-отставники, во всю пропагандировали образ жизни советского офицера, из-за чего, больше половины, каждого выпуска, нашего детского дома, ежегодно отправлялись поступать в военные училища. Кстати, забыл сказать о том, что наш приют был чисто мужским. Ни одной девочки или женщины в стенах детского дома не находилось.

Наши преподаватели в школе, хоть и не имели педагогического образования, но давали предметы в силу своих, профессиональных навыков. Например, математику, преподавал офицер артиллерист, который с легкостью производил в уме, такие сложные вычисления, что порой задумывались о встроенном у него в голове арифмометре, тем более, что и его самого звали Феликс Владимирович. Если в обычной школе преподавали иностранные языки на отвяжись, и указание в анкете «Читаю со словарем» было высшим достижением, то у нас, немецкий язык, преподавал бывший армейский переводчик, дошедший в войну до Берлина, и поговаривали, что он, даже участвовал в Нюрнбергском процессе, и иначе, чем — «Язык Вероятного Противника», этот предмет, никогда не назывался. Соответственно и точно так же и требовалось его знание.

Я учился так себе. Точнее сказать, это означало, без особого желания. Но учитывая, что девиз нашего заведения звучал как: — «Один за всех, и все за одного». Учиться плохо было невозможно, просто потому, что за плохую оценку одного, страдала вся группа. Хочешь, не хочешь, а приходилось зубрить, чтобы не выглядеть отстающим в лице преподавателей и друзей. Тем более, что если учитель мог только снизить оценку, то друзья, сразу же внятно объясняли, что плохо учиться, вредно для здоровья. И каким бы шкафом, слоном или медведем ты не был, оно как в песенке, принесенной одним из воспитанников в приют: «Мораль сей басни такова, пять зайцев заломают льва». Там конечно были несколько другие слова, но смысл примерно тот же.

Разумеется, находились парни, которым было наплевать на все это, но несколько показательных переводов из нашего Детского дома, в обычный гражданский, расставляло все по своим местам. И если нарушители, уходили туда, гордо задрав голову, и считая себя, чуть ли не героями, то уже через пару недель, большая их часть, чуть ли не на коленях, слезно умоляла о возвращении обратно, успев почувствовать всю разницу, не только в порядках и кормежке, но и во всем остальном. Правда из всех прибежавших обратно, вернули только одного, но и этого оказалось достаточно для того, чтобы остальные воспитанники, поняли всю пагубность плохого поведения.

Меня, это можно сказать не коснулось. Я не скажу, что был пай мальчиком, но и злостным нарушителем дисциплины назвать меня было нельзя. К тому же, после седьмого класса, нас вывезли в один из колхозов на уборку арбузов, и там мне удалось оказаться за рулем грузовика. Просто местный водитель, по пьяному делу, решил, научить меня вождению грузовика. Проехать удалось немного, всего с одного конца поля до другого, но этот опыт запомнился мне настолько, что с этого момента, я только и думал о том, чтобы после школы получить водительские права и устроиться шофером на грузовик. Чуть позже на глаза попалась какая-то книжонка, о водителях дальнобойщиках, и это запало мне в душу настолько, что ни о чем ином, я даже не думал.

СССР, огромная страна, и если за рубеж выехать достаточно сложно, то работая водителем можно путешествовать по собственной стране, заодно разглядывая все ее красоты, и именно это меня и привлекало в этой профессии. Поэтому, по совету воспитателей, вначале, я поступил в профессиональное училище, на специальность автомеханика прекрасно понимая, что все это мне не однажды пригодится. Да и честно говоря, приютская дисциплина, сидела уже в печенках, а занятие в этом, или любом другом училище, позволяли на время, отвлечься от всего этого и окунуться в обычную жизнь. Ближе к окончанию учебы, мне удалось получить направление в автошколу, и за счет военкомата, сдать экзамены на водительские права. Доплачивать конечно пришлось, но только за то, чтобы помимо стандартной категории «С» мне добавили еще и «В» для работы на легковых автомобилях. Просто нашелся знающий человек, убедивший меня в том, что червонец это мелочь, а вот иметь дополнительную категорию, тем более в армии, это огромный плюс. Впереди, меня ждали два года армейской службы, и я очень надеялся провести их за рулем автомобиля.

Ожидания не особенно и оправдались. Похоже в выборе воинской части, куда меня отправили проходить службу, в первую очередь обратили внимание на пометку в личном деле, где было ясно указано место жительства. Ну, а куда можно отправить призывника из приюта, только в стройбат. И все эти прибаутки о том, что, копать надо отсюда и до обеда, три солдата из стройбата, заменяют экскаватор, а если им вручить лопату, то и бульдозер в придачу, сапоги нужно чистить с вечера, чтобы утром надевать их на свежую голову, я испытал на собственной шкуре.

Присягу принимали, возле памятника героям войны. Причем сама присяга была скорее похожа на фарс. Всю прибывшую молодежь выстроили на плацу, и слова присяги произносили хором, повторяя их за капитаном, который зачитывал строчку из нее, делал отмашку, стараясь при этом удержаться на ногах, так как был в стельку пьян, ждал пока строй повторит ее кто в лес, кто по дрова, и читал следующую. В итоге прочтя примерно половину текста, воскликнул.

— Ну и достаточно, все равно кроме лопаты им никто ничего не доверит.

Бросив на стол папку с присягой, шатаясь побрел в казарму, в какой-то момент остановился и добавил.

— Старшина, чтобы к вечеру собрал подписи со всех духов, а то, так и останутся — запахами.

И поплелся дальше.

В оружейной комнате роты имелось три не боевых карабина Симонова. Охолощенных до такой степени, что выстрелить из них, было невозможно даже теоретически. Но как быто ни было, место, где я проходил боевую службу считалось войсковой частью, поэтому наличие оружия было обязательным.

Тумбочка дневального стояла как раз напротив оружейной комнаты, где в лакированной стойке, построенной в качестве дембельского аккорда каким-то местными солдатами-мастерами, стояли эти три, начищенных до блеска карабина, которые попадали в руки солдатиков примерно раз в полгода, для того, чтобы смахнуть с них пыль, и смазать свежим оружейным маслом. Штык-нож, что по уставу находился на поясе дневального по роте, был наглухо приварен к ножнам, и поговаривали, что на самом деле это даже не штык-нож, а всего лишь рукоять с ножнами. Сам штык-нож был благополучно сломан одним из дневальных лет пять назад, который от скуки отрабатывал броски ножа в пожарный щит, расположенный рядом со входом в оружейную комнату, ну и отломил лезвие. Если присмотреться, то в полотне щита, действительно можно было отыскать следы от удачных попаданий.

Дедовщина присутствовала на каждом шагу, и была извращенной донельзя, мало того, что молодым доставалась самая тяжелая работа днем, так еще и вернувшись в часть, приходилось развлекать дедушек, которым было скучно. Парни, что не могли постоять за себя, обстирывали и обслуживали этих «молодых старикашек», бегали в солдатский буфет, а другой раз и в город к бабе Дусе, добывая ядреный настоянный на на настоящей негашеной извести и козьем навозе местный спотыкач. Хотя порой эти развлечения находились и за чертой разумного. От скуки извращались кто как мог, самое же худшее состояло в том, что советские офицеры, все это, всячески поддерживали. Считалось, что таким образом поднимается дисциплина во вверенных им подразделениях. То, что все это, не просто напоминало, а было явным переносом блатных понятий и тюремных обычаев в армейский быт, до их тупых мозгов просто не доходило. Впрочем, как оказалось, все это «стариковские» развлечения — невинные забавы, в сравнении с тем, что происходило с участием самого руководства.

Хотя наша рота и считалась автомобильной, но за рулем сидели в основном старослужащие. Молодежь, призванная в армию, привлекалась к подравниванию траншей, после прохода экскаватора, погрузочно-разгрузочным и прочим работам. По возвращению в роту, тут же нагружалась дополнительными занятиями, по наведению порядка. Редкий случай, когда только что призванный в армию человек, сразу же садился за руль автомобиля. Это происходило или по великому блату, или если призывник, имел хоть какой-то стаж, до призыва на службу. Во всех остальных случаях возможность сесть за руль, появлялась примерно через полгода после призыва, или даже много позже.

Мне в этом отношении повезло, сесть за руль именно через полгода, и то, только потому, что как оказалось прапорщик, заведовавший бетонно-растворным узлом, оказался мало того, что земляком, так еще и выпускником моего приюта. Причем наше знакомство, произошло довольно интересно. Вначале примерно через неделю после присяги, меня прикомандировали к работе на БРУ, и я уже честно говоря пал духом, понимая, что выбраться отсюда, будет очень непросто. Да и сама работа, оставляла желать лучшего. Торчать целый день, в запыленном донельзя помещении, выходя из него только на полчаса, в обед, и вновь ныряя к растворомешалкам. Учитывая что здесь не задумывались ни о какой защите, а обычный респиратор был из разряда фантастики, работать там было сродни идиотизму. В общем, работенка была еще та. Если учитывать то, что к вечеру я был пропитан цементно-песчаной пылью с головы до ног, баня организовывалась только раз в неделю, а из душевых леек раздевалки, горячая вода прекращала течь, задолго до конца смены. Только потому, что она подавалась из бойлера, а первыми приходили мыться старослужащие, которым за радость было просто постоять под горячими струями воды. Следовательно, всем остальным доставалась чаще всего ледяная. Одним словом, испытание было еще тем.

Правда, примерно через пару месяцев работы, меня вызвал к себе на «ковер» начальник БРУ, и вдруг оказалось, что он тоже в свое время был выпускником нашего приюта. А судя по тому, как он со мною общался и что обо мне знал, то похоже наводил справки о моей жизни в приюте. Во всяком случае, после недолгого общения, он предложил мне сесть на самосвал МАЗ-500, и работать на перевозке жидкого бетона. Правда перед эти нужно было провести ремонт двигателя, и решить некоторые другие проблемы.

— Подраться, конечно придется, но ты парень здоровый, думаю справишься. — Произнес он. — Сможешь отремонтировать грузовик, решить эти проблемы, до дембеля будешь работать на нем, не сможешь, вернешься обратно на БРУ.

Что означало подраться и решить проблемы, я узнал несколько позже. Пока же терять мне было в общем-то нечего, и я согласился.