Порт Арсис

Глава 4. Майская ночь или Утопленник

Порт Арсис, 14 мая, ночь на вторник

«Утону — вконец опозорюсь!»

Кажется, это была первая мысль, охватившая Рауля, когда перила оказались позади, а ноги — в воздухе.

Дивинский мост — корабельный, на высоких каменистых берегах — отмерил вольному полету полторы секунды. Этой протяженности довольно магу-навигатору, чтобы вклиниться в воду уже с невидимым шлемом вокруг головы.

Река ударила по телу холодом, но в горло не проникла, а значит, можно было контролировать и тело, и рассудок. Вытянувшись под подой, Рауль продолжил свой негаданный нырок — дно знал и глубины хватало — потом начаровал в крови тепла и проскользнул под своды длинного моста. Лишь там он развернул себя к поверхности, проплыл до первого пролета и вынырнул у каменной опоры, толстой и широкой, как стена. Маг поплавком завис у ее сколькой мшистой глади, неразличимый с ближних берегов.

«Что это было?» — пронзила уже здравая, вторая мысль.

Кошеля с него снять не попытались — да и не носил такого — стало быть, не грабитель. Спутали с кем-то? Навигаторы в мундирах здесь теперь не так уж часты — новый военный порт находится чуть далее на запад, у отодвинутой границы. Подшутили? Рауль полагал, что склонность к иронии в нем развита слабо, но как будто этот ход не очень-то смешон.

Хотели утопить?

Мага из морского корпуса — рассчитывать похоронить в воде, когда высота полета позволяет выпрямиться, а дно давно расчищено под судоходство? Вздор. Приличный навигатор выплывет без риска, даже в сапогах.

«Если только он трезв, — оглушила догадка. — Кто-то подумал иначе!»

Рауль не взял сегодня в рот ни капли, все чародейские навыки были при нем и подчинялись без усилий — но другой маг, дернувший его петлей за ногу, этого не ведал. Четверть часа назад очень многие сочли лейтенанта Дийениса едва стоящим на своих двоих. Кто-то нашел это время удачным — легко утопить недотепу в студеной Дивине, куда он во хмелю мог пасть и сам, припомнив юные забавы.

И в этом случае — злодей сегодня восседал с ним за одним столом. О, дивная душевность посиделок!

Семья надзорщика как будто не имела слуха к магии, значит — «свои», из команды. Все пятеро слыхали про ракушки, все чуяли благоухание за метр от него. Четверо из них всерьез владели магией. Впрочем, «лучший из снабженцев Ладии» тоже мог припасти артефакт, управлявший петлей.

Рауль развеял шлем, чарами помог себе держаться на воде без шума и потаенно выглянул из-под моста. Город казался все так же безлюден, и с этой диспозиции между домов по берегам не видно было признаков злодея. Да и стал бы тот ждать, пока его заметят в этой светлой ночи! Из-за угла достал магическим потоком — а нынче подлеца не сыщешь и с огнем.

Кому же досадил меланхоличный навигатор?

Капитан Бердинг его презирал, но — топить? За две седмицы до начала настоящих трудностей? Абсурдно.

Лекарь? Мага с ним не связывало будто ничего — Рауль не имел привычки болеть, а господин Алваро в ответ не лез к нему дружиться. Несколько слов за офицерской трапезой в кают-компании — все, что их объединило.

Интендант Ирдис, конечно, мог устроить это покушение мудреным артефактом, но причин для его ненависти маг тоже не нащупал. Никаких грехов он за снабженцем не видал, и удалять Рауля как свидетеля причины не было.

Картограф Оскарис? Что там в голове болтливого очкарика — Бог весть! — но кошек между ними не шныряло.

Зато Мартьен завидовал почти открыто.

Даже пеняя Раулю пороки, капитан признавал за ним и мастерство, и рвение. На этом фоне второй навигатор поблек, хотя он вовсе не был плох — неловкого бы в экспедицию не взяли. Легко ли сознавать себя дублером виртуоза, но пропойцы? Какое оскорбление для профессиональной чести гордеца! Рауль еще полез осаживать его перед приятной барышней, точно красуясь пониманием вопроса и навыком ныряльщика.

Мог ли Мартьен мстительно отправить его занырнуть и теперь? Глядите, мол, как ваш Дийенис ладен и хорош, когда багром подтянут к берегу день эдак на четвертый.

«Пожалуй, что мог», — без радости примерился Рауль.

Хваленое товарищество на «Императрице»! Он содрогнулся от мерзкого чувства внутри.

Впрочем, и не только от него. Лед еще бился у высоких берегов, и к ногам в студеной речке мгновенно подбиралась немота. Сапоги тянули вниз и через магию, а поддержание тепла тянуло силы. В глаза преступника он взглянет утром, тогда и будет время выводов, пока — сушиться чарами, только на сушу лучше выбраться подальше, где реже лепятся дома и нет свидетелей.

Подозреваемый пускай сочтет, что преуспел. От жителей в окнах яркое зрелище тоже спокойнее скрыть — крылатой славой пьяницы маг сыт и без того.

Эмма Гордеевна Дийенис, вдова, сама себе хозяйка, отпустила служанку дремать в закуток и проходила маленький одноэтажный дом дозором уже четвертый раз. Обыкновенно леди не была настолько бдительна (то есть хватало и трех), но нынче что-то не давало ей остаться в спальне и облачаться ко сну.

«В печь не подборосили? — искала она эту зудящую мимо сознания мысль. — Арфу не накрыли?»

Однако, элланская арфа, единственная роскошь, спала под белой кисеей, две печи дарили майской ночи тепло, все лампадки были поправлены и (Эмма глянула в окно) мослы от ужина лежали в миске верной старой Альмы, усердно охранявшей приусадебный покой.

Эмма задернула зеленую портьеру, оправила складку внизу и готова была признать за собою ошибку, когда входную дверь встревожил стук.

Вдова нахмурилась — лай ушей не достигал, напротив, Альма скулила не то радостно, не то ужасно жалко. Если к усадьбе прорвался грабитель, он — маг.

«Пропадай моя арфа», — попрощалась хозяйка.

Со стены взяла старую мужнину шпагу для весу, распрямила плечи и отправилась встречать судьбу сама, не кликнув и служанку.

Гость прошел сени без приглашения и постукивал тихонько в самые двери прихожей. Вдова Дийенис отворила с лихой смелостью — ясно, что именно эту встречу предвкушал ее неясный зуд, так нечего таиться!

Прежде всего глаза вдовы уперлись в лацкан темно-синего мундира. В сумраке сеней она не различила звание, зато обильно различила дух реки и глины, украсившей сукно по рукавам. Вскинув очи выше, вгляделась в лицо посягателя на арфу — его смущенная улыбка переходила в полоску грязи на щеке, глаза, однако, были озорны и влажны.

— Вот, матушка, — развел руками гость. — явился в блеске славы.

Шпага в ножнах грохнула о половицы, оставив там зазубрину для памяти.

— Рауль?..

Эмма Дийенис и забыла, что еще способна так обильно плакать. Могла ли глина помешать ей подтянуться к шее сына и висеть на ней минуту, то обмирая от негаданного чуда, то сомневаясь вновь? Уж сколько раз она принимала за правду свои трепетные сны! Сколько лет не видела лица, в котором прежде знала каждый штрих и каждую привычку!

Впрочем, благоухание реки было странным даже для сбивчивых грез. Эмма, наконец, оторвалась, шагнула назад и осмотрела сына снова. Слезы стиснули ей голос, но проницательного взора не отняли и они — маскарад он все-таки избрал пречудный.

— Ты купался?

— Так вышло, — мальчишкой замялся Рауль. — Обсушился кое-как, но дальше… Простите, матушка, где в вашем царстве натопчу — с утра натру до блеска.

Растерянность хозяйки миновала в тот же миг.

— Ийа! — вскричала она, пугая мышь за стенкой. — Баню!!

— Не Лили? — спросил Рауль.

Он вглядывался в милые черты и невольно удивлялся, отчего на них растут морщинки.

— Лили при муже, второе дитя нянчит. Теперь мы управляемся вдвоем. Ийя! — Эмма бросилась будить покойно спавшую ровесницу-прислугу.

Баню в дворе Рауль помог топить и сам — магу быстрее. Молил обеих женщин хлопотать потише — соседям до утра визита знать не следует. Они внимали, как могли, Ийя почти не гремела ведрами, таская из колодца воду и почти не охала, ликующе косясь на господина. Помнило сердце, как здесь же ночами стирала ему пелены, потом — загвазданные во дворе рубахи, а последние несколько лет крахмалила сорочки и даже начищала сапоги! Все кончилось тогда и ожидаемо, но как-то вдруг: сына вдовы флотского офицера зачислили в Морской корпус, он умчался за новой жизнью, почти остановив ее течение в родном углу.

Явился тому пять минут — и тотчас же все завертелось!

Альма скулила от счастья, ластясь Раулю под руку. Он теребил ей голову на крыльце в раскрытых дверях, то и дело отвечая матери, сновавшей по дому: все ли еще уважает он пирог с окунем или уже от простой приречной трапезы отвык? Пьет ли чай с богородской травой, как любил? Две ли перины ему постелить ли или три?

Рауль поймал бы ее и держал, умиляясь — матушка как будто стала меньше, беззащитнее, а он еще раздался в росте и плечах. Только железная вдова сама не часто нежничала с сыном — куда привычнее ей было выражать свою любовь деянием. Он видел, как она промакивает глаз углом перины, и матери счастливее нее в этот миг не нашлось бы Арсисе.

Во дворе, лишь мало уступая ей, топтала первую тонюсенькую травку Ийя. Под едва одевшейся березой, скромницей после аграрных чудес городского парка, уже наполнялось большое корыто. Маг сам бы по утру занялся чисткою мундира, но обнаружил, что сердца этих двух женщин его самостоятельность жестоко разобьет.

— Выстираем вас до скрипа, Рауль Теодорич! — обещала Ийя, укладывая на краю коричневый обмыленный брусок. — Завтра всех пересияете, только чарами вашими придется форму досушить. Пошто в Дивину-то полезли? Заново из каждой встречной лужи вас вынимай! Сапоги напоили песком! Сукно дорогое — чуть-чуть не сгубили!

Рауль едва не сгубил там и самую жизнь, но этого взволнованным хозяйкам он поведать не решился.

Ийя распахнула баню, впуская облако пара на двор, и обнюхала ее нутро весьма придирчиво — ну как не годна еще принять мальчишку? Тот был вдвое против нее ростом, но за купание в ночи она его бранила точно теми же словами, какие закрепила за подобною бедой в его шальные восемь. Рауль по давней же традиции понурил голову и отговаривался вяло, пока счастливая своей полезностию Ийя не дозволила ему идти в натопленный сосновый сруб.

Впрочем, на ее рвение помочь «сорванцу» в парилке он обрел внезапную отвагу, отнял рябиновый моченый веник и закрылся изнутри.

Одежду сыну матушка добыла из «детского» сундука. Рубаха сидела уже не так просторно, как ей причиталось в пятнадцать, и оттого Рауль, бродящий через час по комнатам, смотрелся еще более выросшим из всей усадьбы.

Дом встречал его смесью знакомых штрихов — в его спальне ни единая деталь не покинула места, даже «уголком» стоявшие подушки укрывались той же самой кружевною кисеей, только в кресле горой поджидали перины. В гостиной, казалось, врос в половицы гарнитур из кушетки и кресел, у окна горделиво дремала старинная арфа. Рауль согревался этим застывшим детством даже более, чем баней, когда вдруг обнаружил пришлые новинки. Он почти удивился — неужто дом способен жить и без него? Разве не должен самый воздух здесь остаться тем же, что в его юные годы? Или навигатор здесь теперь — в гостях?

— Не помню этих гобеленов, — заметил он вслух, ревниво созерцая полотно на стене гостиной. Из ткани летела вперед золотая ладья, а светлоликий герой в одеждах элланского воина стоял на ее носу и решительно прожигал зрителя бровями (глаз было не очень разглядеть). Облик и спутники героя намекали всячески, что это — сам Одизей, царь Итэки.

Матушка как будто стала трепетней — подошла, оттянула чуть сжавшийся край и распрямила морщины на веслах.

— Гобелены увлекли меня несколько лет назад, — пояснила со смущением. — Этот я соткала самым первым.

— Вы?

Гобелен тотчас же предстал Раулю в иных красках. Безусловно, еще не верх мастерства, но как начальный шаг масштабного труда — производил эффект изрядный. Матушке польстило это изумление.

— Вдова одного морского офицера и мать другого не может не находить себя всегда несколько Пенелотой, — призналась Эмма лирически.

Сама она взирала на свой труд не без смущения. Ошибки первых проб теперь тревожили ее глаза, казались так заметны и просты! Однако, в год, что провела за этим гобеленом долгие дни, а порою и ночи, она еще не сумела бы их избежать.

Рауль всмотрелся в облик мужа на носу ладьи и обнаружил попытку ткачихи придать ему портретное сходство с собою.

— Вы мне польстили, матушка, — заметил иронично. — Я даже за штурвалом не гляжусь так феерически. Здесь бы вам выбрать иной образец.

Эмма тотчас подобралась — плоды своих трудов она раскритикует в пух и прах, но только лично! Другим не позволяется мешаться в отношения творений и творцов.

— Не учи меня ткать гобелены, Рауль, — строго сказала она. — как я не посягаю отдавать тебе рекомендации в поступках. И не расспрашиваю, как ты оказался ночью в реке, коль скоро сам не пожелаешь поделиться.

Рауль смиренно примолк — матушка разумна, и отшутиться не удастся, так что тему с купанием лучше не развивать.

На другой стене висела серия иных, не очень крупных гобеленов, составляющих коллекцию — эти были поровнее и не стягивались по бокам. Как видно, южные сказания довольно долго увлекали мастерицу, ибо даже с учетом разности пейзажей и сюжетов, мужей на этой серии нельзя было именовать иначе как «пышнопоножными» и «сребролукими», а женщины были в высшей степени «лилейнораменными».

— Ранние работы, — сказала Эмма сдержано. — Уже намного глаже и плотнее, но я еще искала почерк. Последними довольна куда больше.

Она нетерпеливо провела в столовую и указала на три узких гобелена, протянутых от пола и почти до потолка.

В них южная нега была совершенно забыта — полотном владели белые снега и пестрые хлопочущие горожане. Ткачиха излила на них всю силу своей связи с этим краем, который не покинула бы и за плату, взбреди кому-то в голову ее сманить. Здесь город с высоты полета чайки умещался весь внизу, а верхние две трети были отданы различным темам: на первом полотне их захватило море с внушительными льдинами и спящими в порту колесниками, на втором — по прихоти ткачихи стая лебедей затеяла не по сезону хоровод в полярной ночи, на третьем — кружева исполинских снежинок парили над дымом из маленьких труб.

— Помнишь занятный местный сказ о «мороженых песнях»? — ткачиха с гордостью погладила последнее творение. — С детских лет они не шли из моей головы.

Снежинки в самом деле протянулись из кружащихся внизу девиц: те обозначились совсем уж пятнами, не отличить платков от сарафанов — и все-таки Рауль почти услышал, как они поют.

Однако, и воплотив детскую фантазию, художница и не устрашилась бросить себе новый вызов — теперешний прожект, растянутый на раме у окна под светом, сражал особо, хотя и был готов лишь на треть высоты. Рауль шагнул к нему, приблизив нос.

— Карта Ладии? — узнал восторженно. — В деталях?

Ткачиха отвечала скромно, однако, ее гордость за прожект вполне проступала в глазах и осанке.

— Я начала ее, когда ты написал о переводе на «Императрицу». Вот здесь, — ладонь приласкала нитяную заготовку от низа до середины высоты, — я изображу всю нынешнюю Ладию. Выше — место под ваши открытия. Закончу работу, когда вы вернетесь.

Совесть отметила Раулю, что он неблагодарный эгоист. Как мало вспоминал писать он к матери, когда она так живо принимала каждое движение его судьбы! Что спрашивал одной строкой в конце письма, кроме здоровья? Искренне скучал о ее руках и голосе, когда брал труд о них подумать, но полагал вдову Дийенис доживающей свой век на краю мира. Сыну и в голову не забредало расспросить о том, к чему прилежит ее сердце. Матушка обескуражила порядком — оправилась от пустоты и уже много лет осваивала дивное искусство!

— Вы даже нанесли здесь параллели! — спешно подивился Рауль, пока не слишком уж сконфузился. — Карта настолько точная?

Матушка с довольством улыбнулась.

— Смею верить, что так, хотя ходить по ней, пожалуй, было бы черезвычайно авантюрно.

— Я вышлю вам лучшие карты, какие сыщу! — восхищенный и пристыженный в равной мере, Рауль взялся за реабилитацию. — С ручьями, селами и крепостями всей сегодняшней Империи!

Здесь он безнадежно опоздал.

— Нет нужды — у меня их в достатке, — Эмма небрежно махнула кистью на обеденный стол.

Трапезничать за ним уже не удалось бы — скатерть была снята, и столешница исчезла под разложенною картой. Четыре тарелки прижали углы, на стуле горкою хранился ворох дополнительных бумаг, скрученных в рулоны впечатляющих размеров.

Навигатор навис над столом и с удивлением окинул взором цветной чертеж такого тонкого и точного рисунка, какого сам, пожалуй бы, не раздобыл.

— Не у самого ли надзорщика вы одолжили это чудо?

— Не имею чести быть с господином Нортисом на короткой ноге, — уклонилась матушка от более пространных пояснений.

Эту оплошность любезно исправила Ийя в дверях.

— Лука Ионыч приносит, — доложила она.

За это говорунья удостоилась великого внимания: Эмма глянула сердито, Рауль — с немалым интересом. Определенно, в письмах следовало научиться задавать вопросы.

— Коль скоро вы не пожелаете делиться, матушка… — улыбнулся он.

— Нечего здесь и скрывать, — торопливо означилась Эмма. — Сосед, отставной капитан Лужен, перебрался к нам уже без малого два года. Бывает у меня порой на чай или послушать арфу.

— Каждый Божий день, — секретно донеслось опять от двери.

— Ийя!

— С тех самых пор, как эту арфу от дороги услыхал, — уперто досказала та и на всякий безопасный случай вспомнила себе работу: — Мышеловку под кроватью осмотрю — и можно Рауль-Теодоричу стелить, перины попроветрились.

Навык навигатора против них спасти уже не мог. За дюжиной пиал дымящегося чая, литра киселя и осторожного намека на пору женитьбы он был отпущен почивать — и все-таки неотвратимо утонул в пучине взбитого в четыре женские руки лебяжьего щекочущего пуха.