Пустоши Альтерры, книга 3

Глава 3, Доминарх

Глухие шаги отдавались эхом в металлических стенах пустых коридоров. Чёрные фигуры Кодекса двигались бесшумно и слаженно, точно тени, растворяясь в полумраке тусклых ламп. Грача вели спокойно, без лишнего нажима, оставляя единственный маршрут — вперёд. Обошлось без вопросов, требований и угроз, молча доставили к двери.

Стальная створка скользнула в сторону, открывая небольшое помещение. Никита шагнул внутрь, и за спиной тихо щелкнул замок. Помещение оказалось простым и скромным, без холода казённой камеры. В центре — накрытый стол, простая, плотная еда и кувшин воды. Чуть в стороне — аккуратно сложенный тёмный плащ, над ним маска, гладкая и чёрная, такая же, как у тех, кто доставил сюда.

Но сильнее всего взгляд приковал старый механический будильник. Потёртый корпус, царапины на стекле, стрелки замерли на цифре «3». Его мерное, громкое тиканье напоминало о времени, что шло теперь иначе, сжатое до конкретного срока. Оставалось около шести часов. До чего именно — Грач не знал, но ощущал приближение неизбежного.

Осмотревшись, заметил боковую дверь в небольшую ванную комнату. Вместо душа стояла широкая ёмкость с чистой водой, наполненной доверху. Он запер дверь и долго смотрел на своё отражение в зеркале, прежде чем снять одежду и погрузить руки в прохладу. Вода быстро смыла дорожную грязь и пыль, стёрла следы рейда, но не избавила от усталости, глубоко въевшейся в тело. Нашлось и лезвие, чтобы привести лицо в порядок.

Съев приготовленную еду, почувствовал, как сознание тянет в сон. Затем рухнул на кровать и почти сразу провалился в темноту, вместе с воспоминаниями последних дней.

Треск будильника вырвал из сна, резко и болезненно. Он дёрнулся, потянулся за оружием, ладонь схватила пустоту. Открыв глаза, увидел ту же комнату, тот же стол, плащ и шлем. Только стрелки теперь показывали ровно три.

Грач не стал упрямиться. Бесполезно изображать несогласие, спорить с теми, кто уже знал о нём всё. Хотели бы избавиться — выбросили бы за ворота Вулканиса, где тело быстро засыпало бы пылью пустоши. Вместо этого дали кровать, еду, покой. А значит — встреча. С отцом.

В груди шевельнулось странное ощущение. Что-то другое — тревога, страх и злость уступили место осторожному ожиданию. Да, ушёл громко хлопнув дверью, исчез, инсценировав гибель. Между ними зияла пропасть, заполненная годами молчания, тяжёлыми взглядами и глухим непониманием. И всё же, если быть честным — несмотря на всю горечь, сжигавшую тогда, Никита признавал: он скучал. Необратимость поступка давила, но теперь, когда встреча стала неизбежной, он вдруг осознал, в глубине души даже рад возможности увидеть отца.

С усилием сбросив остатки сна, медленно сел на кровати, провёл ладонями по лицу и перевёл взор на стол. Всё на месте: аккуратно сложенный плащ, с той педантичностью, которая выдаёт уважение к порядку, и гладкая, строгая маска без единого изъяна, отлитая специально для него.

Потянулся, взял плащ и развернул ткань, ощущая её плотность под пальцами. Прочная и лёгкая одновременно, она сразу легла на плечи, будто вместе с ней на него снова обрушилось прошлое. Всё, что когда-то оставил позади, вернулось теперь с этой одеждой.

Шлем казался холодным, хотя металл давно согрелся. Чёрная поверхность поглощала свет полностью, и в её отражении вместо собственного лица была только пустота. Щелчок застёжки прозвучал финальным подтверждением: выбора больше нет, пути назад — тоже.

Стоило только застегнуть плащ и привычно поправить маску, в дверь стукнули. Один раз — чётко, уверенно. Это был сигнал: время вышло.

Коридоры сменялись один за другим, шаги гулко отражались от бетонных стен, создавая ощущение замкнутой, бесконечной пустоты. Всё вокруг тонуло в сером, монотонном свете, Грач ощущал направление движения — вверх. Каждый новый поворот выводил на очередную лестницу, каждый пройденный уровень приближал к встрече, избежать которой уже не получится.

В голове начали сгущаться тени прошлого, напоминая, сколько он оставил здесь три года назад.

Три года.

Ровно столько прошло с момента, как оборвал все связи. Имя Никита Волков перестало существовать в Вулканисе, исчезнув из памяти людей, превратившись в призрака.

Как отреагирует Отец?

Наверняка в ярости. Наказание будет жёстким, возможно, даже тюремное заключение, если в мотивах найдут предательство.

Но было бы слишком просто.

Никита сомневался в простоте решений, особенно когда дело касалось Доминарха. Отец всегда оставался хладнокровным и принимал решения рационально, подчиняя эмоции разуму. Каждый поступок являлся частью плана, тщательно продуманной схемы, которую полностью видел только он сам.

Означает ли это мягкую встречу? Вряд ли. Грач помнил, за жёстким, непроницаемым спокойствием скрывалась стальная воля, а за ней — способность карать жестоко, методично, превращая наказание в урок.

Когда уходил, не собирался возвращаться. Сделал всё возможное, чтобы обрубить связи, стереть следы, сжечь мосты, убедив всех, что его больше нет. В тот момент казалось, это цена за свободу, и она стоила того. Сейчас, поднимаясь шаг за шагом, понимал, у свободы была своя плата.

Что бы ни ждало впереди, путь назад заказан.

Очередной лестничный пролёт закончился широким коридором, залитым ровным, холодным светом. Здесь всё было болезненно знакомым — строгий порядок, идеальная чистота, абсолютная симметрия.

Приёмная.

Знакомая до каждой царапины и в то же время чуждая. Здесь ничего не изменилось: полированный до блеска пол отражал свет ровными бликами, строгая мебель была расставлена в безупречной симметрии. Даже воздух казался застывшим и неподвижным, словно здесь давно прекратилось течение времени.

Отсутствие секретарей и охраны настораживало. Раньше приёмная никогда не пустовала — всегда кто-то шуршал бумагами, отдавал приказы тихими и резкими голосами, ожидал очереди, нервно перебирая документы. Теперь же здесь царило безмолвие и пустота, нарушаемая лишь его собственным дыханием.

Впереди возвышались массивные двери.

Темное дерево, украшенное вставками из холодного металла, манило взгляд и напоминало прошлое. Он помнил, как в детстве оставлял на блестящих ручках отпечатки пальцев, следуя за отцом в надежде на похвалу или очередной наказ. Сотни раз проходил через эти двери, знал на ощупь каждую резную линию и каждую деталь орнамента. Сейчас двери казались чужими.

Теперь перед ними стоял не наследник, а беглец — человек, ушедший от своего прошлого и выбравший иной путь.

Внутри ещё теплилась слабая надежда, что прошедшие года оказались всего лишь кошмаром, который исчезнет, стоит ему переступить порог. Но образы пустошей, бесконечных дорог, боли и холода напоминали о реальности пройденного пути, убивая последние иллюзии.

Представители Кодекса молча ушли, оставив его одного, не осмелились войти вслед, это означало одно — разговор будет личным, без лишних глаз и ушей.

Медлить было бессмысленно.

Грач сделал глубокий вдох, стряхнул с себя последние сомнения и открыл двери, переступив порог.

За массивным столом, в глубине просторного кабинета, Северин Волков, Доминарх Вулканиса, медленно поднял голову и внимательно взглянул на вошедшего. Взгляд был тяжёлым и цепким, таким же, каким запомнился навсегда — холодным и пронизывающим насквозь, открывающим любую тайну.Грач остановился в нескольких шагах от стола, ощущая, как воздух между ними становится гуще и плотнее, замедляя каждое движение и каждый вдох. Северин молча поднялся из-за стола, сохраняя внимание на лице гостя, и медленно направился навстречу, сокращая расстояние шаг за шагом.Напряжение усилилось, волной прокатилось по спине, заставило мышцы застыть в ожидании. Никита остался на месте. В памяти ожили последние мгновения здесь, три года назад, когда он покинул этот кабинет, оставив позади отца вместе со всем, что когда-то называл своей жизнью. Тогда уходил преисполненным уверенностью, сегодня она давалась с трудом.Тихо щёлкнул механизм шлема. Грач вспомнил о нём с запозданием, снял одним привычным движением и открыл лицо. Глаза отца остались спокойны, но где-то в их глубине на миг мелькнуло едва заметное, почти призрачное чувство — короткий проблеск давно спрятанной эмоции, тут же растворившийся в привычном равнодушии.В следующий миг произошло то, чего Никита никак ожидал и едва мог представить.За эти годы успел привыкнуть к неожиданностям, видел, как одно неверное решение рушит жизнь, а последний шанс возвращает её обратно. Он думал, что привык к странностям и поворотам судьбы, оказалось иначе.Доминарх внезапно шагнул ближе и крепко обнял его, открыто демонстрируя силу своих рук. Это было совершенно по-другому — с теплотой, искренностью и непривычной мягкостью, свободно от холодной дистанции, молчаливой укоризны или привычного властного превосходства. В этих объятиях исчез Доминарх — остался только отец, долго ждавший возвращения сына.

Грач замер, не в силах осознать реальность момента. Ощутил тепло и силу знакомых рук, вдохнул запах, давно забытый и спрятанный в глубинах памяти. Что-то глубоко внутри, за слоем льда и боли, отозвалось тихой дрожью. Старая рана, казалось бы давно затянувшаяся, вдруг напомнила о себе, просыпаясь и разбивая выстроенную картину встречи.

— Какой же ты идиот… — голос отца прозвучал тихо, сдавленно, каждое слово причиняло боль. В этом едва слышном упрёке было столько скрытого тепла, что Никита невольно закрыл глаза.

Руки Северина держали крепко и уверенно. Несмотря на годы, пролегающие между ними, несмотря на раскол, устроенный собственными руками, в этом касании не было осуждения или ненависти. Только нечто забытое, почти нежное, настолько неожиданное и чуждое сейчас, что от него перехватило дыхание.

— А я идиот ещё больший, — продолжил Волков старший чуть хрипло, слова давались с трудом. — Почти три года считал тебя мёртвым.

Пальцы на мгновение сжали плечи сильнее, будто проверяя реальность происходящего, убеждаясь, сын действительно здесь, живой, а не очередная призрачная надежда, которая снова исчезнет, стоит отпустить хватку.

— А потом пошли слухи о кучерявом караванщике, — тихо произнёс Северин, медленно ослабляя объятия и отступая на шаг назад. Он снова внимательно посмотрел в лицо сына, и тот увидел в глазах отца усталость человека, слишком долго искавшего тень, человека, почти потерявшего надежду.

Доминарх молча отошёл к большому дивану у стены и опустился на него тяжело, только теперь позволяя себе показать накопленную усталость. Локти упёрлись в колени, ладони плотно переплелись. Он наклонил голову, и, глядя куда-то в пол, заговорил снова:

— Я начал искать любые следы. Задействовал Гильдию, старые связи, подкупал информаторов, проверял маршруты конвоев… Делал всё, что мог, чтобы найти хоть что-то. И, наконец, наткнулся на твой рейд.

Никита молчал, наблюдая за отцом. Казалось, тот сейчас снова проходит весь этот путь, снова переживает годы поисков и разочарований, оживляет воспоминания о бессмысленных попытках ухватиться за любую ниточку.

Северин медленно поднял голову и посмотрел Никите в глаза. Во взгляде уже не было привычного холода или гнева, осталась только тихая, болезненная растерянность и желание понять.

— Зачем ты это сделал, сын? — голос звучал мягко и устало, в нём чувствовалось внутреннее напряжение, попытка проникнуть глубже, за завесу непонимания, которая длилась все эти годы.

Грач стоял, точно вросший в пол, дышалось тяжело, словно приходилось втягивать в лёгкие горячую, липкую массу.Он ожидал гнева, резкости, ярости, это было бы привычным и понятным. Вместо этого отец признал, что искал его все эти годы. И эта простая правда оказалась тяжелее любого удара.

Доминарх, чья власть строилась на холодном расчёте и безжалостной логике, не верил в потерю сына. Жил ожиданием, цеплялся за любые слухи и следы, подпитывая надежду.

Никита сильнее сжал кулаки. Холод металла застёжки впился в ладони, помогая держаться за реальность. Маска в пальцах стала совсем ледяной. Но даже это не развеяло сомнений. А если это очередной жестокий сон, навеянный усталостью долгой дороги? Сколько раз сознание играло с ним, рисуя иллюзии, настолько яркие и правдивые, что проснувшись, он долго приходил в себя, соображая, где правда, а где обман?

А если Бритвенник тогда всё-таки убил его в рейде? Если сейчас он лежит где-то в песках, и сознание просто пытается подарить ему приятные моменты?

— Зачем ты это сделал, сын? Зачем убил себя для нас? — Волков прорезал тишину, заставляя очнуться и вернуться в реальность.

Отец ждал ответа, и молчание стало тяжёлым, почти болезненным.

Грач попытался заговорить, слова застряли в горле. Мысли путались, слова ускользали. Ответ казался сложным: сказать «я хотел другого» означало солгать. Ведь он хотел именно этого — исчезнуть, раствориться, вычеркнуть себя из чужих планов и ожиданий. Вычеркнуть навсегда.

Ответ пришёл медленно и трудно. Голос звучал ниже обычного, хрипло и чуждо:

— Потому что… — пришлось сделать паузу, чтобы снова научиться дышать. — Я хотел другого…

Грач замолчал, набрал в грудь воздуха и закончил спокойнее, ровнее, чётче:

— Я устал быть тем, кто одним росчерком решает чужие судьбы. — Плечи опустились, с них упала невидимая тяжесть прошедших лет. — Я другой, отец. Я проще.

И сейчас, впервые за долгое время, это было чистой, горькой и освобождающей правдой.

Волков старший молчал, не спеша поднимать глаза, позволяя себе несколько мгновений, чтобы прийти в себя, вернуть контроль над собственными мыслями и чувствами, которые он слишком долго держал под замком.

Три года назад он потерял единственного сына.

Когда ему впервые сообщили об этом, когда в кабинет вошёл офицер Кодекса с застывшим, каменным лицом и произнёс: «Никита Волков мёртв», Доминарх не позволил себе даже намёка на сомнение.

Он воспринял слова офицера, как привык принимать любую информацию — спокойно, сухо, без малейшего намёка на боль. Уже давно воспринимал смерть неотъемлемой частью жизни, неизбежностью, которая рано или поздно приходит ко всем, и потому держался до конца, сохранил себя, скрыл от всех.

Северин привык видеть смерть. Десятки и сотни раз отправлял людей на гибель, когда требовали интересы города, принимал решения, за которыми стояли десятки чужих жизней. И всегда был готов к тому, как однажды смерть постучит и в его дверь. Но когда это случилось, когда костлявая забрала сына, он вдруг обнаружил, что не чувствует ничего.

Это опустошение возникло скорее от ясного понимания, внутри теперь пусто, выжжено, лишено всякой жизни, чем от равнодушия или чёрствости.Тогда Волков впервые осознал, насколько бессмысленным стал мир, и насколько важным сын оказался в нём.Пять лет назад, после смерти жены, он сумел устоять, сохранил стойкость и скрыл свою слабость. У него оставался Никита, который пусть и далёкий, пусть и непонимающий, всё же оставался рядом. Пока сын жил, у Северина была цель, причина двигаться вперёд, вести борьбу, поддерживать город и Кодекс.

Но с исчезновением Никиты мир резко изменился.Власть, город, система, политика и интриги превратились в ненужное, бессмысленное нагромождение, игру теней, лишённую будущего и смысла. Потеря сына лишила жизнь всякого веса, превратила существование в механическое исполнение долга перед теми, кто даже представить себе никак мог, насколько глубока пустота внутри Доминарха.Теперь, спустя три года, сидя напротив того, кого долго считал погибшим, Волков понимал, внутри постепенно оживает что-то новое. Это чувство оказалось глубже радости, боли или страха — тонкое, едва уловимое, пока неопределённое. Что-то такое, чему требовалось время и осмысление.

Первый импульс, тот неожиданный, почти неконтролируемый порыв, заставивший подойти и обнять сына, постепенно уходил, возвращая привычное самообладание.Он поднял глаза на Никиту и внимательно, с осторожностью, непривычной для себя, изучал каждую деталь, ловя малейшие изменения в выражении лица, едва заметные движения, темп дыхания, осанку. Перед ним находился уже другой сын — кем-то ставший, изменившийся, чужой и знакомый одновременно, наследник и беглец, которого лишь предстоит понять.

— Я понимаю, — произнёс Северин медленно и чётко, продолжая внимательно смотреть на Никиту. — И вижу, сейчас ты не хочешь говорить об этом так же, как и я.

Он сделал небольшую паузу, позволяя молчанию на несколько мгновений заполнить пространство, прежде чем продолжить:

— Поэтому скажу только две вещи.

Теперь Доминарх вновь смотрел прямо и уверенно, в голосе звучала непреклонность, за которую его уважали и боялись.

— Во-первых, ты будешь заниматься тем, чем захочешь, — он коротко замолчал, прежде чем добавить уточнение, ставящее чёткую границу: — Конечно, пока это в интересах Вулканиса.

Это прозвучало скорее констатацией факта, чем приказом или угрозой. Свобода имела пределы, заданные городом, его порядками и интересами — пределы, которые приходилось учитывать, даже если очень хотелось их переступить.

— А во-вторых… — Северин снова на мгновение замолчал, подбирая слова и стараясь сохранить тон ровным, без дрожи, способной раскрыть слишком многое. — Я хотел бы, чтобы ты остался.

Эти слова дались ему тяжелее всего, но Доминарх сохранил строгость и не превратил фразу в просьбу. Он говорил привычно — ровно, прямо, чётко, удерживая эмоции под контролем, позволяя себе лишь редкую искренность.

— Мы носим маски и на то есть причины, — голос стал ниже, чуть жестче, звуча сейчас скорее предупреждением, в котором скрывалось больше сказанного вслух. — Слухи о твоей жизни уже покинули стены Кодекса. Теперь это грозит тебе опасностью.

Он умолчал о подробностях опасности, оставляя сыну самому решать, принимать слова отца такими, как они прозвучали, или искать уточнения.

— Что же мне делать? — спросил Грач, и, только произнеся это вслух, наконец осознал, впервые за три года задаёт вопрос здесь, в месте, которое когда-то называл домом, а не среди пыльных дорог и караванных стоянок.

Слова прозвучали спокойнее ожидаемого, хотя внутри бушевали сомнения, перемешанные с непривычной растерянностью.

Волков ответил спустя паузу, внимательно наблюдая за сыном, проверяя искренность вопроса и готовность услышать ответ:

— Это зависит только от тебя, — произнёс он ровно и тихо, с едва ощутимой личной интонацией, отличной от привычной холодности. — Если твоё решение — уйти и жить там, за стенами, мои слова вряд ли смогут тебя остановить.

Он сделал короткую паузу, позволяя фразе повиснуть в воздухе, проверяя её силу и значение, прежде чем продолжить:

— Если ты останешься… — тон Северина стал жёстче, но в нём зазвучала неожиданная искренность. — Тебе стоит понять: Вулканис и Кодекс — это не просто власть, законы и жёсткая иерархия. Это сеть из интриг и скрытых конфликтов, из тонких союзов, которые раньше удерживали мир от хаоса. Теперь всё иначе: этот порядок устарел, потрескался, стал слишком хрупким для новых реалий. И сейчас держится не столько на силе и страхе, сколько на тех немногих, кому ещё можно доверять.

Доминарх не отводил взгляда, и Грач вдруг ясно понял — отец говорит правду. Говорит прямо, без манипуляций, попыток заманить обратно или сыграть на нервах.

Несколько лет назад он бы воспринял эти слова иначе. Тогда был слишком молод, слишком уверен в своей правоте, видел власть как вечное стремление к подавлению, к контролю над слабыми и беззащитными. Считал, что свобода важнее любого порядка, любая система губительна и неправильна.

Но теперь знал и другое.

Три года в Пустошах, рядом с людьми, для которых каждый день — это борьба не за власть, а за жизнь, многое изменили. Он увидел жестокость, насилие и отчаяние тех, кто оказался не готов к полной свободе. Хаос показал себя без прикрас: там, где нет закона, сильные без жалости давят слабых.

Теперь он глядел иначе и впервые понимал, о чём все эти годы говорил отец. Порядок, пусть даже жёсткий и нелюбимый, иногда единственное спасение от бесконечного, беспощадного хаоса. Осознание этого уже невозможно было игнорировать.

Северин заговорил прямо, без обиняков и осторожных фраз — Никита давно вырос из того возраста, когда чувства нужно беречь.

— Начнём с главного, — произнёс Волков сухо и ровно. От этой спокойной прямоты слова прозвучали ещё весомее. — Многие из элиты уже знают. Это факт, который теперь невозможно изменить.Он сделал короткую паузу, позволяя сказанному наполнить тишину кабинета, прежде чем продолжить: — В шахтах заканчивается пироцелий.Фраза прозвучала просто и коротко, но за ней стояло гораздо большее. Это была проблема ресурсов, глубокая, фундаментальная сложность, преодолеть которую обычными мерами нельзя. Это означало неизбежный конец привычного мира. — У нас год, максимум два, прежде чем истощатся последние залежи, — Северин говорил спокойно, холодно, реалистично. Он давно всё просчитал. — Когда это произойдёт, Альтерра остановится. Рейды прекратятся.

Грач невольно напрягся, ощущая внутри жёсткий ком, сдавливающий дыхание, отнимающий ясность мысли.

— Начнётся агония, — закончил Доминарх с той же холодной прямотой, и эти слова, сказанные вслух, прозвучали приговором.

Грач ощутил резкий укол внутри — чёткий, болезненный. Мир, где он прожил последние три года, мог скоро исчезнуть. Грязь, прохваты, рейды, дороги и лязг брони стали его частью. Сегодня стало очевидно, насколько мир хрупок, как близок крах того, что казалось нерушимым.

Это произойдёт скоро — через два года, сейчас, почти немедленно, а не когда-нибудь потом.

Если бы он остался в той прежней жизни, продолжал путешествовать по дорогам, то однажды утром открыл бы глаза где-нибудь на очередном маршруте и услышал единственную фразу, короткую и холодную: «Горючка кончилась».

Северин дал мало времени осмыслить услышанное, продолжив говорить тем же спокойным, отстранённым голосом, удерживая сына от погружения в мрачные мысли:

— Пока цены на топливо остаются прежними, — Волков сцепил пальцы крепче и внимательно посмотрел на сына. На ровном лице едва читалась усталость человека, привыкшего контролировать каждую мелочь.

— Но это продлится недолго.

Северин замолчал, выпрямился, сцепив пальцы перед собой, как перед вынесением приговора, каждое следующее слово отмерялось с особым весом.

— Краегор продержится, дай бог, год. Несмотря на немногочисленное население, бароны не удержат порядок. Скорее всего, сбегут в Альдену, бросив людей на голодную смерть.

— Вулканис, около двух лет, — продолжил он. — На строгой экономии, остаточном производстве провианта, при пайковой дисциплине. Если удержим внутренний порядок, может быть чуть дольше.

Никита молчал, в этих сроках билась жизнь мира, который готовился рушиться по частям.

— Альдена... около десяти лет. — Северин прищурился. — Если бароны выгребут всё подчистую, включая запчасти, может быть и двадцать. Это максимум. Скорее всего, они попытаются захватить власть, город захлебнётся в крови.

Он перевёл взгляд на сына, теперь уже пристально.

— Потом… — произнёс он почти шёпотом с тенью ужаса. — Выжившие на остатках дизеля разбегутся по Пустоши. Будут надеяться. Искать воду, искать топливо, искать хоть что-нибудь. Чтобы там — умереть.

Северен откинулся назад, уставившись в потолок, слова звучали безжизненно.

— Через десять лет от человечества не останется ничего. Через тридцать — песок занесёт последние упоминания.

Затем добавил равнодушно:

— И это мы ещё опускаем последствия: каннибализм, анархия, ультранасилие. Реки крови и слёз.

Грач, ставший закалённым бойцом, почувствовал кровь отхлынывшую от лица. Слова отца, спокойные и сухие, впивались в него, как стальные крючья. Всё, что казалось далёким и фантастическим, внезапно стало реальностью в цифрах и сроках. Неугасающим, разрастающимся кошмаром, к которому мир шёл на полной скорости.

— Впрочем, есть и позитив, — неожиданно добавил Доминарх, и Грач машинально поднял голову, встретив глаза отца. — Существуют новые месторождения.

В других обстоятельствах эти слова прозвучали бы с надеждой, даже с облегчением, но Никита слишком хорошо знал отца. Если бы всё оказалось таким простым, они вряд ли обсуждали бы это сейчас.

— Проблема в том, что они находятся за пределами города, — Северина заговорил чуть ниже, напряжённее, и в кабинете сразу стало тесно, словно стены придвинулись ближе, давя новым ожиданием.

— Далеко? — спросил Грач, уже догадываясь, каким будет ответ, ощущая, как по позвоночнику медленно поднимается тревога.

— Около ста пятидесяти километров, — ответил Доминарх, проверяя реакцию.

Мелочь. Любой караванщик счёл бы это лёгкой прогулкой, коротким прохватом, почти отдыхом. Слова, которые прозвучали дальше, раздавили эту иллюзию в пыль:

— Снаружи треугольника.

Эти слова прозвучали резки и безжалостным ударом. Они всегда ходили по старому шоссе, древней дороге, единственной связующей нити между городами и жизнью каждого из них. Вглубь пустошей отправлялись лишь безумцы — рейдеры, авантюристы и отчаянные, которым плевать на собственную жизнь. Наружу не ходил никто. Из десятков экспедиций возвращалась одна, и говорила одно: там нет ничего.

Северин не дал сыну погрузиться в размышления. Всегда вёл беседу так, чтобы собеседник двигался к развязке — даже если впереди был лишь жестокий тупик.

— Я мог бы нанять лучших командиров, — голос был спокоен, почти без эмоций, но напряжение уже проступало наружу. — Собрал бы самых опытных специалистов, привыкших к тяжёлым условиям. Однако у всех них один общий недостаток.

Он сделал короткую паузу, ожидая его реакции, Грач лишь молчал, заставляя отца продолжить самому.

— Лояльность.

Это слово прозвучало особенно тяжело — в нём была вся суть Вулканиса и самого Северина. Здесь верность ценилась выше денег и любых ресурсов, от неё зависел порядок на улицах и власть Доминарха. Любой, даже самый надёжный человек, мог внезапно стать врагом.

— Я мог бы выбрать того, кого все считают идеальным кандидатом, — Волков откинулся на спинку дивана, скрестив руки на груди. — Вместо него передо мной сидит человек, который три года выживал в пустошах и видел мир таким, каким его не увидит никто из Вулканиса.

Он чуть наклонил голову, взгляд сузился, став почти испытующим.

— Человек, которому мне не нужно объяснять, насколько всё будет плохо.

Никита сглотнул, осознавая, как слова отца ложатся на плечи тяжелее любого испытания, которое ему довелось пройти. Северин говорил правду, без преувеличений и лжи — слова звучали суровой реальностью, которую оставалось только принять. Караваны были больше, чем торговые пути. Они были жизнью, сжатой до предела, где каждый день превращался в борьбу за выживание, а каждый километр давался болью и потом.

Грач знал пустоши из личного опыта — жил там, среди людей, для которых единственными законами были сила и инстинкт. И только сейчас, в стерильном кабинете отца, он осознал, насколько ценным оказался этот опыт, вынесенный из пыли дорог.

Доминарх чуть наклонился вперёд.

— Город всегда оставался в стороне от прямого управления логистикой, — Северин звучал спокойно и сухо, подчёркивая важность сказанного. — Мы отдавали перевозки Гильдии, позволяя ей контролировать товарные и ресурсные потоки. Это было удобно: город оставался над ситуацией, избегая погружения в детали и мелочи.

Грач слегка нахмурился. Вулканис предпочитал дистанцироваться от караванной жизни, сохраняя власть и контроль, избегая при этом непосредственного участия в ежедневных перевозках, держась на безопасном расстоянии от перевозчиков.

— Если Гильдия узнает о дефиците, — Волков внимательно посмотрел на сына, — начнётся паника.

Грач почувствовал неприятную тяжесть в груди. Он понимал, о чём говорит отец. Гильдия была сердцем дорог, полностью зависящим от машин и пироцелия. Если перевозчики узнают о скором кризисе с топливом, мир начнёт рушиться задолго до того, как опустеют последние склады.

— Конец придёт не тогда, когда закончится топливо, конец наступит с приходом паники.

Эти слова резанули сильнее любых предыдущих. Молодой караванщик ясно представлял, к чему приведёт такой сценарий. Если страх поселится в сердцах перевозчиков, начнётся цепная реакция, которую уже никто не сможет остановить. Конвои перестанут выходить в рейсы, торговля встанет, люди начнут судорожно копить запасы, а контракты один за другим начнут рушиться, погружая город и весь мир вокруг в хаос.

Он слишком хорошо знал караванные нравы и понимал, достаточно одной искры, единственного слуха, чтобы вся система затрещала по швам.

Северин выдохнул медленно, позволяя тяжести своих слов раствориться в наступившей тишине, прежде чем произнести следующее:

— Именно поэтому ты нужен Вулканису.

Никита поднял взгляд, встречая глаза отца, за простотой этой фразы скрывается гораздо большее, чем просто задача или приказ.

— Ты один из немногих в Кодексе, кто по-настоящему знает пустоши, — спокойно продолжил Волков, подчёркивая каждое слово. — Ты жил там не по чужим докладам, а видел всё своими глазами, понимаешь, чего ждать от этих мест.

Это было скорее признанием факта, с которым теперь им обоим приходилось считаться, чем похвалой или лестью.

— Твоё решение, сын? — Северин произнёс это тихо, без тени приказного тона и привычной ледяной отстранённости. Слова упали просто и прямо, но за этой простотой стояло многое. Человек, который ежедневно принимал решения за тысячи людей, сейчас доверил выбор только ему.

Грач молчал, осмысливая сказанное, осознавая, как прежние представления о Вулканисе, чёткие и ясные, рушатся прямо здесь, за считанные минуты. Всю жизнь он считал, что знает устройство этого города, чётко разделённое между Кодексом и Гильдией.

Сегодня открылась другая сторона — порядок оказался не прочной системой, а тонкой гранью, хрупкой структурой, удерживаемой множеством мелочей, балансирующих на лезвии хаоса.

— Это... неожиданно, — наконец ответил он, осторожно подбирая слова. Откинувшись назад, вдохнул глубже, позволяя себе принять новую реальность. — Ты больше не видишь во мне того, кем я был раньше.

Волков медлил, продолжал внимательно смотреть на сына, признавая эту правду своим молчанием.

— Что касается топлива, разработок и пустошей, — голос стал твёрже, увереннее, решение окончательно сформировалось внутри, — я помогу.

Никита придержал слова, вроде «соглашусь» или «останусь». Вместо этого прозвучало короткое, сдержанное «помогу». Прямо сейчас можно только это — не обещание вернуться, клятву преданности, или капитуляцию перед прошлым. Только помощь.

Он ясно осознавал, речь шла не о каком-то внутреннем долге перед отцом или о стремлении восстановить отношения. Это было больше. От этой задачи зависела судьба всего, что он знал: караваном, форпостов, людей, которых встречал и терял, городов, которые дышали, пока тикал невидимый таймер.

Сказать «нет» значило бы закрыть глаза на гибель мира. Никита это понимал. Отказаться значило бы предать всех, кто ещё держится за жизнь, притвориться, будто его это чужая проблема.

Однако Никита отчётливо осознавал: чтобы выполнить задачу, ему придётся вернуться в структуру. Кодекс и Вулканис не работали иначе — без порядка, встроенности, системных ролей. Значит, да — на время он снова станет винтом в этой отлаженной машине. Вернётся в шестерни, к уставам и дисциплине. Грач продолжил:

— Только на своих условиях и на тот срок, который посчитаю достаточным для решения задачи.

Северин кивнул едва заметно, позволяя сыну самому объяснить, какие именно условия имеются ввиду.

— Я не командир, — Грач слегка прищурился, ненадолго задумавшись, он сам проверял свои слова. — Это чуждо мне, уж насмотрелся.

В этом был уверен абсолютно. Руководить людьми, отдавать приказы, брать ответственность за их жизни и смерти — всё это требовало особого склада характера, восприятия мира, которого у него никогда не было.Он видел командиров, с которыми ходил в рейды, видел тех, кто знал цену каждому решению, кто понимал, что стоит за каждым приказом. Видел и тех, кто держался на одной лишь силе и страхе, за счёт чужой крови или удачи.

На лице Доминарха промелькнуло едва заметное движение — скорее интерес или любопытство, смысл которого Грач пытался разгадать.

— Конечно, мне нужно время подумать, — добавил Грач, хотя понимал — эти слова звучали теперь иначе. Он уже знал ответ, просто пока держал его при себе. — Но выбор у меня так себе.

Фраза прозвучала спокойно, без обвинения, злости или претензий, лишь подчёркивая сложившуюся ситуацию.

— Без меня велик риск, что вы облажаетесь.

Он посмотрел на Северина, изучая реакцию, лицо отца оставалось по-прежнему непроницаемым. Однако в глубине глаз на короткий миг мелькнуло нечто похожее на согласие.

Риск и правда был огромен. Без людей, знающих пустоши изнутри, операция могла закончиться катастрофой: разведка понесла бы потери, охрана не справилась бы с угрозами, сама экспедиция рухнула бы, едва начавшись, унося с собой жизни и надежды.— И ещё кое-что, — спохватился Грач, вспоминая о важном. — Моих друзей и напарников надо отпустить. Уверен, Кодекс их прибрал. Надеюсь, они ещё живы, Мрак и Вектор должны покинуть здание.

Северин помолчал, решая, стоит ли говорить, потом махнул рукой:

— Вопрос уже решён. Эти двое покинули стены Кодекса. С «подпиской» о неразглашении, хотя так и не раскололись о твоём происхождении.

Что именно стояло за этими словами — Никита не стал выяснять. Возможно, правда была бы неприятной. Главное, что Мрак, товарищ, с которым он прошёл два года дороги, и Вектор, пусть новый, классный парень, оба живы и на свободе. Сейчас этого было достаточно.

Волков оставил прошлое позади и сосредоточился на главном. Он видел, сын уже сделал выбор. Слова стали другими — теперь в них слышалось желание понять, принять и действовать. Это говорило о большем, чем любые заверения и объяснения.

Северин решил поставить точку, закрепить этот момент, сделать его окончательным и ясным:

— Давай договоримся вот о чём, — сказал он твёрдо и ясно, с интонацией, подчеркиваюшей важность слов. Смотрел прямо на Никиту, спокойно, настойчиво, не давая отвернуться или замолчать. — Если когда-нибудь ты снова захочешь уйти, просто скажи мне.

Грач нахмурился, пытаясь уловить, что именно сказал отец. Слова показались ему неожиданными и чужими.

— Мы найдём решение, — добавил Доминарх с уверенностью, это звучало непреложным фактом.

Он говорил серьёзно, Никита понимал это.

Никита несколько мгновений глядел на отца, хотел разглядеть за словами что-то недосказанное, потом медленно кивнул. Северин спокойно принял этот ответ, без лишних слов, было ясно, он доволен. Теперь вопрос был закрыт, можно было перейти к настоящей причине этого разговора.

Хозяин кабинета выпрямился, сбрасывая остатки напряжения, которые оставались после трудного разговора. Взгляд вновь стал жёстче, собраннее, как обычно, когда речь заходила о деле. Теперь перед Никитой снова был Доминарх Вулканиса, привыкший принимать решения без колебаний и лишних слов.

— Теперь главное, — произнёс Волков и жестом указал сыну на кресло напротив себя, приглашая расположиться удобнее.

— Месторождение это неприложный факт, — продолжил Северин спокойно, глядя прямо в глаза Никите. — На самом деле мы уже трижды отправляли туда разведгруппы. Причём с лучшими специалистами из Кодекса.

Он выдержал паузу, давая словам осесть в сознании сына, прежде чем продолжить:

— Георазведка подтвердила большие залежи. Там не просто много пироцелия, его хватит миру на десятилетия. Это могло бы полностью изменить ситуацию в Альтерре.

Доминарх прервался, внимательно наблюдая за реакцией Никиты. Наблюдая, как тот сохраняет спокойствие, продолжил ровно, подчёркивая каждое слово:

— Дважды мы создавали передовую базу. Первая группа вышла на связь ровно один раз после закрепления. Второй раз уже молчали. Отправили подкрепление. Когда группа прибыла на место, базы уже не было, только обломки, следы крови и море гильз. Всё было буквально сметено.

Он остановился, обдумывая следующие слова, тщательно выбирая формулировки.

— Мы повторили попытку. Другая точка, другая тактика, усиленная охрана. Та же история — всего пара докладов, затем снова тишина. Когда мы прибыли туда вновь, картина повторилась: пустошь, кровь, разбитая техника и полное отсутствие следов тех, кто атаковал.

Грач напрягся сильнее, вглядываясь. Теперь было понятно, почему отец так настойчиво говорил о рисках.

— Неизвестно, кто противник, — Северин смотрел уверенно, в глазах мелькала сдержанная, плохо скрываемая настороженность. — Нет ни одного выжившего свидетеля. Даже намёков на происхождение врага, ничего, что позволило бы нам понять, кто ведёт войну против нас.

— И это ещё не всё, — голос Доминарха стал ниже, холоднее. — Краегор тоже зашевелился. Мы получили информацию, бароны ведут переговоры с Омниархом. Тайные переговоры. Сам Омниарх пока держит это в секрете, и это очень плохой знак. Может значить только одно: баланс уже нарушен.

Снова закололо тревогой, предчувствием чего-то страшного и неизбежного.

— Сейчас важна каждая деталь, каждый шаг, — продолжил хозяин кабинета, снова чуть наклоняясь вперёд. — Если ты действительно хочешь помочь, нам предстоит сделать три дела. Без них ситуация быстро выйдет из-под контроля.

Северин выждал ещё мгновение, убеждаясь, что внимание сына полностью сосредоточено на нём. Затем медленно и ровно начал перечислять задачи, каждую сопровождая пристальным взором, чётким тоном и спокойной уверенностью человека, который давно всё решил.

— Первое, — начал он, чуть подавшись вперёд, подчёркивая важность сказанного. — Тебе нужно лично изучить все отчёты и фотографии с места атак. Возможно, ты увидишь то, что осталось скрытым от нас. Любая мелочь, любая деталь важна. Те, кто возвращался с зачистки, упустили что-то важное, однако ты знаешь пустоши лучше всех нас. Возможно, заметишь закономерности или поймёшь, с кем имеем дело.

— Второе, и это обязательно, — Доминарх слегка изменил тон, ставший чуть жёстче, — тебе придётся вернуться в боевую форму. Я уверен, рейды укрепили тебя физически, но сейчас речь идёт о совсем другом уровне подготовки.

Речь шла о полноценной экспедиции, требующей серьёзных физических и боевых навыков. Впереди ждали пара месяцев интенсивных тренировок под контролем лучших инструкторов, затем — строгий график.

Никита закатил глаза, представляя себе эти тренировки. Он понимал, отец говорит дело, но сам факт возвращения к прежним порядкам слегка напрягал. Северин уловил эту реакцию, однако продолжил без остановки:

— Третье, — теперь тон стал мягче, — после завершения подготовки ты отправишься на место. Официально командиром рейда станет другой человек. Формально ты останешься простым участником, караванщиком или консультантом, как тебе будет удобнее себя назвать. Фактически именно тебе предстоит стать негласным лидером. У тебя появится право вето на любое решение командира, особенно если решение грозит бессмысленным риском или провалом.

Грач нахмурился, размышляя о том, каким образом это будет выглядеть на практике. Такое распределение полномочий означало, что укрыться за спиной командира уже никак получится, однако и полной ответственности Никите удастся избежать.

Никита избегал роли командира, однако право вето давало возможность предотвратить катастрофу — весьма удобное положение. Он молчал, обдумывая услышанное. Всё выглядело разумно, логично, и все же Грач прекрасно понимал скрытый смысл — тяжёлая работа, суровая дисциплина и ответственность, от которой уже не уйти.

Он неспешно кивнул, показывая, что принимает условия, хотя до окончательного ответа дело пока не дошло. Отец заметно расслабился, позволив себе впервые за весь разговор лёгкую, почти незаметную улыбку.

Никита ждал привычного, холодного прощания, которым обычно завершались подобные встречи. Доминарх вдруг удивил снова — вместо того, чтобы сухо поставить точку, он откинулся на спинку дивана, сплёл пальцы и тихо сказал:

— На сегодня у Доминарха дел больше нет. И сейчас я действительно хотел бы узнать, чем ты жил всё это время.

Грач не сразу нашёл ответ, немного растерялся, отвыкший видеть отца таким. Слова давались тяжело, неловко — просто выбрал случайный эпизод, первую попавшуюся историю из бесконечной череды событий пустоши.

Он рассказывал о том, как караваны шли через старые дороги, которых все боялись, но использовать приходилось, потому что другого пути не было. О нападениях монстров — самых разных, странных и страшных, из тех, о ком раньше он слышал только в легендах и байках костровых разговоров. Однажды целую ночь приходилось стоять под шквалом ударов существ, имя которых забыли даже самые опытные проводники.

И чем дольше он говорил, тем увереннее становился его рассказ. Грач вдруг осознал, отец слушает всерьёз, внимательно, без тени нетерпения или скуки. Сейчас Никита видел перед собой не сурового и холодного Доминарха, а человека, который действительно хотел понять.

Невольно вспомнил, как рассказывал отцу свои детские истории, когда мама была ещё жива. Северин тогда так же внимал — спокойно, внимательно, позволяя сыну выразить всё, что тот хотел. Сейчас эта старая привычка вернулась, и Никита ощутил внутри странное тепло — забытое и почти незнакомое чувство.

Отец встал, подошёл к столу, открыл нижний ящик и достал оттуда бутылку — простую, тёмную, без ярких этикеток или особых отметок. Вслед за ней на столе появились два стакана, обычные, потёртые, явно предназначенные для личного использования. Отец разлил напиток медленно, поставил один стакан перед Никитой, другой взял себе.

И вот именно в этот момент Грач окончательно поверил, отец действительно изменился. Немного, но достаточно, чтобы снова стать для него кем-то почти близким.Глядя на чуть расслабленное лицо Северина, Никита вдруг понял, все эти годы ожидания и разочарования не прошли зря — между ними, наконец, появилась тонкая, едва ощутимая нить понимания, которую он давно считал потерянной.