Пустоши Альтерры, книга 3

Глава 5, яма

Краегор стелился под ногами мутной мглой, равнодушный и слепой к тому, кто вернулся. В воздухе гудело старое железо, шептались голоса давно мёртвых, доносились то крики, то смех, то стоны, захлебнувшиеся среди руин. Всё это оставалось позади, словно чужая жизнь. Мрак шёл вперёд плавно, каждое движение, каждый изгиб улиц узнавал — но теперь они были другими.

Лицо оставалось камнем, застывшим навечно. Лишь в глазах тлела внутренняя точка, единственная цель, куда вела дорога. Там, в старом сердце Краегора, до сих пор билась давняя боль — не воспоминание или обида, лишь ярость.

Внутри поднимался зверь, монстр или демон, караванщик уже терял грань. Не тот, что рычит и бросается, слепо срываясь в атаку при любой угрозе. Этот был иным — старым, терпеливым и тихим, привыкшим ждать момента. Такой внимательно следит, подмечает детали и помнит каждое лицо, каждый жест. Такой живёт годами, осторожно выжидая.

Будь другой мир, другая жизнь, возможно, всё вышло бы иначе. Мрак бы сидел в тёплой комнате, разбирался с прошлым, искал слова и учился прощать. Правда в Альтерре таких не водилось. Здесь только калечили, держали крепко и помнили всё. Были лишь грязные улицы, ямы и ржавчина, где каждый жил по закону равнодушия, никому ничем не обязанный.

Мрак прятал своего долго. Сначала иначе было нельзя, потом привычка, ставшая частью жизни. Затем появился Илья, но сегодня Вектора рядом нет. Где, с кем и жив ли — неизвестно, сейчас мальчишка не мешал.

Где-то на краю сознания, едва различимо, шипел голос разума. Мягко повторял, что ещё рано, Илья слишком слаб и сорвётся при первой же ошибке — а подхватить будет некому. Шепот звучал неуверенно и тихо, утопая в грохоте работающего механизма, в ровном ритме зверя, поднявшего голову.

Пыльные переулки пропустили мимо одинокую фигуру, миновавшую старые здания, заброшенный склад и свернувшую туда, где оборвалось прошлое. Кварталы проносились незаметно, словно сознание за ними не поспевало.

Он обошёл места, которые давно выбросил из головы. Вот разбитая сторожка — здесь кто-то из «старших» дал первый нож. Вон у серой бетонной стены лежал должник, не сумевший откупиться. А за железной дверью, под хриплые всхлипы старой радиолы, ставили на колени брата.

Многие точки изменились: стены покрылись чужой краской, лавки обновили вывески, между домами кто-то натянул потёртые флажки. Только ангар банды на окраине остался прежним — та же покосившаяся крыша, провалившийся пол, мёртвый гул в пустоте. И вагончик там же. Тот самый, пропитанный запахом пота, перегара и холодного железа. Там лежал брат с дырой в голове и глазами, в которых больше ничего не отражалось.

Внутри — пустота. Металл остыл, кровь высохла, следы стёрлись. Пыль закружилась по углам, взлетая от сквозняка. Мрак застыл, без движения — он понимал, зачем пришёл: позволил себе вспомнить, прочувствовать заново и сохранить.

После этого движения обрели точность. Мужчина исчез с улиц, купил балаклаву — простую, чёрную, без знаков, без символов. Надел её как маску прошлого, возвращая себе ту часть, что когда-то обитал в тени. Стал другим — не тем, кого узнавали в рейдах, а тем, кто жил по законам улиц.

Он появился в грязных переулках, пропахших мочой, тухлятиной и дешёвым машинным маслом. Там крутились мелкие бегунки, те, кто решал чужие проблемы: передать, забрать, встряхнуть. К ним он подходил со спины, говорил низким, глухим голосом, шипящим из темноты, задавал вопросы, звучавшие приговором:

— Ты чей?— Кто крышует?— Кого боишься?

Шестёрки трещали быстро. Слабые, незакалённые, без понятий и воли, с пустым взглядом и внутренним страхом, что въедался в кости, когда хватали за горло и шептали на ухо, где и как оборвётся их никчёмная жизнь.

Три дня — и цепочка потянулась вверх, от карманников к вышибалам, начиная с мелких держателей улиц к тем, кто собирал нал. Чем выше поднимался Мрак, тем громче становились слухи, постепенно превращаясь в глухой, настороженный гул. Пока ему удавалось избежать прямого внимания, но напряжение уже нарастало: в городе кто-то шёл по следу и наступал слишком близко.

Империя Гренча казалась нерушимой, пока не начал трогать. Потянул за нитки — полезло гнильё. Порядок был лишь на словах: бароны грызлись за территории, старшие пили кровь у младших, дисциплина оставалась пустым звуком даже среди ближайших к «верхам».

Ворон всплыл почти сразу. Правая рука Гренча, человек, который помогал держать дисциплину на рынках. Теперь Мрак знал, где тот появляется, у кого проверяет товар, с кем делит постель и кого ломает за ослушание. Осталось последнее — вытащить наружу.

Зверь не хотел для него быстрой смерти — нужно было, чтобы тот вспомнил, осознал и почувствовал страх. А это уже труднее, придётся проявиться. Караванщик медленно улыбнулся в темноте, продумывая каждый шаг, его время приближалось.

Всё шло по плану.

Информация стекалась ровно и без помех, жидкостью по трубам. Шестёрки охотно говорили, цепочка вытягивалась, её узлы начинали пульсировать. Мрак уже ясно видел, каким будет финал. Варианты сменялись перед глазами: аккуратный выстрел из винтовки, тихо и чисто; граната в окно, если мразь закроется в логове; или старый проверенный способ — нож в череп, как делали там, когда не хватало патронов, зато всегда хватало ярости.

План крепчал с каждым новым допросом, становился надёжным, словно броня на боевой платформе, куда ушли последние сбережения. Фигура Ворона обретала конкретные черты. Уже не призрак прошлого, а человек из плоти и крови, со своими привычками, маршрутами, слабостями.

Мрак понимал, авторитетов типа Ворона, сразу не берут. Сначала нужно затаиться, дать ему самому выйти из укрытия, почувствовать себя спокойно, безопасно. Но монстр уже устал ждать: хотел развязки, ощутить, как старая боль наконец сломается, хотел этой встречи.

На следующую ночь попалась добыча крупнее обычного. Слишком удобно вынырнул человек на границе двух кварталов — без охраны, прикрытия.

Разговор начался привычно: тёмный переулок, бетонные блоки, никакого света. Сильная хватка за ворот, резкий рывок, тело прижато к стене. Мрака звучал низко, глухо, ровно:

— Под кем ходишь?

Мужчина остался неподвижен, лишь посмотрел в глаза спокойно и прямо. Держал взгляд, не моргал. Сразу стало ясно — ловушка, понял это Мрак слишком поздно.

Движение за спиной почувствовал за секунду до удара, попытался развернуться, поднять руки, защититься, но не успел. Удар плотной дубинки пришёлся точно под скулу, сбив баланс, заставив пошатнуться. Второй удар пробил в рёбра, третий прилетел в почку. Работали двое — слаженно, без лишних слов и эмоций.

Демон взвыл.

Караванщик рванулся вперёд, вкладывая всю тяжесть в прямой от плеча. Точный удар отправил первого противника в стену. Второй атаковал мгновенно, не думая о напарнике. Мрак успел подставить плечо, разворачиваясь, но голова открыта, ошибка.

Щелчок прозвучал тихо, почти беззвучно, как включение маленького механизма. Сознание выключилось перегоревшей лампой.

Мрак не слышал разговоров тех, кто решал его судьбу. Он лежал без сознания на бетонном полу, глухой и равнодушный к миру, в котором за спиной проходил холодный совет. Не суд или приговор — лишь совещание, спокойное и равнодушное, в духе Краегора, где решения принимаются из простой и жестокой реальности.

Его раздели спокойно, деловито. Чужие руки быстро прошлись по телу в поиске следов, способных рассказать больше имени. Татуировки поведали немногое: одни давно стёрлись, другие поплыли под кожей, потеряли форму, смысл. Ясно было одно: когда-то принадлежал масти. Но ни района, ни клана, ни статуса уже не прочесть. Всё закрашено, запутано, утрачено временем. Осталось лишь смутное понимание: был при делах.

Выяснить, кто за ним стоит, оказалось невозможно. Вошёл в город слишком тихо, действовал осторожно. Держался в стороне от местных, избегал кабаков, стёр за собой все следы. Пришёл один, пустой, без связей и прошлого.

С одной стороны — напал на авторитета, с другой — вроде и нападением назвать сложно. Слухи ползли, однако никто не мог сказать точно, тот ли это человек или кто-то другой. Крови на его руках нет, грубо тряхнул, задавал вопросы, но даже оружия не достал. Просто зашёл на чужую территорию, куда обычно не суются.

Ворон не стал вмешиваться. Слишком высоко сидел, чтобы мараться вознёй в кварталах. Кто-то снизу дёрнулся — пусть сами разбираются. Никаких приказов не дал, лишь коротко бросил: «решайте по понятиям.

Вариантов у блатных было два: дождаться, пока очухается, и колоть по полной, вытаскивая информацию, либо не тратить время и сразу отправить в Яму. Выбрали второе, сейчас город стоял на ушах и заниматься этим бритым времени не было.

Очнулся Мрак в густом, затхлой полутьме, где бетон отдавал плесенью, кровью и безнадёжностью. Свет бил по глазам слабо, тусклые лампы под потолком, обмотанные грязной проволокой, едва освещали стены, покрытые старой копотью и маслом. Под ногами — мокрая плитка, покрытая разводами и трещинами, кто-то ежедневно соскребал с неё следы последней расправы.

Попытался подняться, тело сразу отозвалось болью. Потянуло под рёбрами, на губах ощутился вкус ржавчины. Память вернулась постепенно, чётко встала на место, словно детали разбираемого автомата. Переулок, схватка, удары, щелчок, пустота.

Теперь — Яма.

Во все времена и во всех мирах люди оставались одинаковыми. Чем глубже жизнь уходила на дно, тем острее становилась потребность отвлечься. В Краегоре таким отвлечением стала Яма — жестокий и кровавый ритуал, заменявший городу развлечения, правосудие и веру в судьбу. Здесь никого не судили, здесь просто смотрели, как один человек убивает другого, и на этом держался порядок.

Правила были простыми и ясными, пять поединков. Выжил — свободен. Ни обвинений, ни разбирательств, ни разговоров о прошлом. После пятой победы человек становился чистым.

Внутри Ямы не было места театру и притворству. Здесь каждый забывал про героизм, плевал на красивые идеи и обходился без высоких слов. Оставались лишь страх, удары, кровь и отчаянное желание выжить. Из пятёрки бойцов выбирался один, редко двое. Остальные оставались здесь навсегда.

Караванщик понял расклад и принял его молча.

Первый бой стал не началом, а приговором.

Когда Мрака вытолкнули на арену, грязно-жёлтый свет прожекторов больно ударил в глаза после полутьмы подвала. Бетонные трибуны нависали кольцом, заполненные телами и гулом сотен глоток, вязким и надсадным, сам Краегор тяжело дышал, ожидая крови.

Толпа встречала новичка смехом и грязными ставками. Кто-то кричал, размахивая бутылкой дешёвого пойла: «Этого порвут первым же ударом!» Другие разглядывали пристальней — молчаливый, в чёрной куртке, стоит ровно, глаза пустые и холодные. Голоса сбивались в насмешку: «Посмотрите, руки трясутся! Нож выронит раньше, чем дойдёт до середины!»

Веселились, пока не вышел второй боец.

Тот был крупнее, шумнее, злее. Вышел на арену с наигранной яростью циркового актёра, бил себя кулаком в грудь, плевал на песок, кричал трибунам что-то бессвязное. Толпа взревела в восторге. Когда охрана бросила на пол ножи, трибуны притихли, жадно впиваясь глазами в соперников.

Первый удар вышел шумным, размашистым, для толпы. Второй прошёл ближе к телу, трибуны завопили громче, требуя крови. Боец продолжал наступать — следом наступила тишина.

Мрак шагнул навстречу спокойно и точно, лезвие вошло под рёбра коротко, почти без сопротивления. Ещё одно движение — и горло открылось ровной, глубокой раной.

Арена застыла. Толпа оборвала крики на полувздохе. Мужчина рухнул на бетон, дёрнулся и затих, кровь шумно выплеснулась на пол. Мрак вытер нож о рукав мёртвого, словно закончил обычное дело, и поднял глаза к трибунам.

Тогда зрители взорвались. Крики слились в один неразборчивый рёв, бетон задрожал от топота и ударов. Кто-то истошно визжал, проигравшие бросали деньги на пол, победители дико хохотали.

— Вот это да! Вскрыл, как свинью! — орали сверху.— Без шансов! Одним ударом! — подхватывали другие.

Уже летели новые ставки, звучали новые клички — «Чёрный! Бритый!». Мрак не слушал.

Просто развернулся и пошёл к выходу, оставляя на песке длинный тёмный след, растекавшийся медленно и густо. Первый бой окончен, один мёртв, четверо ждут.

Следующий бой не скоро, по негласным правилам ямы победителей ставят с победителями. Убитых заменят свежей кровью, а выживших — выдержат, пока страх и ярость дойдут до нужной крепости. Мрак понимал расклад.

К удивлению, голодом не морили, кормили вполне прилично: хлеб, каша, вода без ограничений. Организаторы знали — зритель не заплатит за худые, вялые тела под лампами. Ему нужно мясо, крики, хруст костей и финал, после которого выворачивает наизнанку.

Яма не была тюрьмой — скорее двором для убоя. Пространство широкое, открытое, окружённое высокими стенами с заваренными люками и торчащими шипами. Каменные блоки, проржавевшие балки, косые укрепления — всё съедено песком, потом и кровью.

Здесь жили ожидающие, не заключённые — кандидаты на бойню.

Сотни рук обустроили тренировочную площадку. Манекены из мешков с песком и старой одежды, шаткие деревянные столбы с подвешенными бутылками. Платформы, замотанные тряпьём. На земле валялись палки — обструганные, кривые, заточенные до сходства с ножами и дубинами.

Мрак время зря не терял, по привычке вставал рано, разогревал суставы, вымерял дыхание. Круги, удары, стойки. Двенадцать часов с перерывами — ритмично и без суеты, как в караванной мастерской, где нет права на слабо затянутые винты. Дерево свистело в воздухе, ноги шуршали по песчаному бетону, тень металась по стене.

Остальные смотрели. Кто-то с любопытством, кто-то ухмылялся, другие молчали, скрипя зубами от зависти. Он игнорировал взгляды и разговоры — пришёл сюда не ради их внимания.

Оставшиеся часы уходили на медитацию. Привычку из прошлого, когда внутри горело слишком сильно, чтобы просто уснуть. Садился в тень, скрестив ноги, дышал глубоко и медленно. Невольно вспоминал. Улицы, крики, вкус песка во рту, масло на пальцах. Брата. Нож. Ночные обещания. Врагов, которых приходилось прощать. Друзей, которых прощать было нельзя.

И постепенно начало происходить странное.

Демон бесился, не выносил пауз, тишины, остановок — ему нужна была кровь и ярость. Но человек медленно просыпался. Тот самый, который долгие годы прятался за грохотом моторов, командными выкриками и запахом пироцелия. Кто умел не просто выживать, а думать и выбирать.

Мысли становились яснее, удары — точнее, а движения — увереннее и глубже.

Мрак готовился не просто к очередной драке. Он готовился сделать следующий шаг. И зверь, затаившийся в тени, впервые за долгое время внимательно прислушивался.

Они стояли тесной кучей, будто тепло чужих тел могло отогнать неизбежное. Тени ползли по земле, удлиняя фигуры, стирая лица.

— Слушай… — начал один, с ожогом на щеке и потухшими от бессонницы глазами. — Ты ведь… выжил. Скажи, как продержаться дольше?

Мрак не ответил сразу, разглядывал пыльный манекен у стены. Там остался глубокий след — нож прошёл по ткани, выпустив набивку, куском разрезанной плоти.

— Не лезьте первыми, — сказал он наконец, избегая чужих глаз. — Первый шаг всегда ловушка. Кто рвётся сразу, умирает первым.

— А если на тебя сам прёт? — подал голос молодой, с надорванной губой и трясущимися коленями. — Если сразу, напролом?

— Тогда используй это, — караванщик впился взглядом в парня. — Уходишь с линии, бьёшь сбоку. По руке, по бедру. Голову забудь — её без умения не пробить и попасть сложно. Связки рвутся куда легче.

Повисла пауза.

— А если… вообще не умеешь? — тихо спросил третий. Лицо и тело мягкие, незнакомые с боями. — Просто попал сюда случайно…

Мрак медленно пожал плечами.

— Тогда просто не бойся умереть. Кто боится — всегда опаздывает. Поздно бьёт, рано дрожит. Даже если конец неизбежен — смотри противнику в глаза. Стой до конца.

Его слова осели между ними — простые, как грязь под ногтями или дырявая рубаха. Парень с дрожью в ногах выдохнул, будто ему сняли груз. Остальные молча смотрели.

Мужчина понимал — всё это бессмысленно. Один совет спасёт одного и убьёт другого, что подарит лишнюю секунду одному — лишит руки другого. В Яме всё решала случайность. Он понимал и всё равно говорил.

Пусть не выживут, но хотя бы умрут без обгаженных штанов и панического визга. Пусть выйдут на арену с видом людей, понявших, что дышат последний раз. В этом мире, в этом городе, в Яме — даже это уже победа.

— Не думайте, что вы особенные, — добавил напоследок. — Здесь таких было много. Большинство сдохли свиньями, хотите уйти иначе — деритесь как люди.

Он отвернулся и ушёл, оставив позади тишину — уже не паникующую, а внимательную, цепкую.

Сегодня Мрак экономил силы. Никаких утренних кругов у стены, ни ударов по ободранному манекену. Сидел тихо, камнем вросшим в сухой, утоптанный песок двора. Двигались лишь глаза — следили за тенями, лицами, воздухом. Демон молчал, наблюдая, за тугой пружиной ожидания.

Разминаться начал за пару часов до выхода. Медленно, проверяя суставы и связки, растягивая мышцы, вымеряя дыхание. Пальцы двигались уверенно, струнами на старой гитаре, где каждая нота звучит чисто и жёстко.

Шестеро, те, что вчера задавали вопросы, наблюдали со стороны. Сначала просто наблюдали, затем неуклюже начали повторять движения — словно дети, подсматривающие за мастером. Один неловко держал палку, другой пытался попасть по мешку, третий разминал плечи. Всё лучше, чем выходить на бой с мышцами, налитыми тяжестью, и кровью, застывшей в венах от ожидания смерти.

Мысли, которых избегал все эти дни, вернулись незаметно, настойчиво. Не в момент слабости — в момент тишины. Человек и зверь готовились по-разному: один проверял, как точит лезвия ярость, другой вспоминал, зачем вообще стоит выживать.

Вектор. Парень, чьи руки знали технику, а глаза — наивность. Мрак вспомнил, как тот копался в подвеске, спорил о деталях, предлагал идеи, будто дело шло не в пропылённом Вулканисе, а где-то в чистом мире. Первый укол совести пробрал ночью остро и внезапно. Сейчас пришёл второй.

Что вообще он творил? Ради чего пошёл во мглу, туда, откуда никто не вернётся за ним следом? Ради старой, выцветшей вендетты, от которой осталась только пыль на сапогах и шрамы на душе? Вернулся за Вороном, и что получил взамен? Кровь Ямы, боль, а впереди — вполне вероятно — собственную смерть. И Вектора потащил за собой во тьму.

А если Илью уже обобрали? Уже бросили подыхать за мастерской? Будет ли в нём сила начать очередную вендетту — снова? А Анесса? Что скажет ей, если всё же выживет? Извини, сорвался? Хотел поквитаться? Надо было разобраться? Он не знал, и от этого было хуже всего.

Резкий окрик выдернул из мыслей:

— Бритый! Пошёл!

Здесь никто не знал его имени, только обритый затылок, холодные глаза, татуировки, въевшиеся в кожу, и руки, которые знали, как держать ножи. Бритый — просто и ясно. Проще забыть, если останется здесь.

Мрак медленно выдохнул, поднялся на ноги. Монстр окончательно проснулся, расправил плечи, вытянулся во весь рост. Время убивать. Или умирать.

Сегодня пыль на арене легла гуще. Тёплый ветер гулял по кругу, поднимал мелкие вихри, стирая следы шагов. Прожекторы светили ровно, по трибунам тек привычный гомон: разогретые глотки спорили о ставках, продавцы горячей дряни перекрикивали друг друга, нижний ярус нервно теребил шнурки и переговаривался вполголоса.

Караванщик шагал спокойно. Плечи свободны, подбородок чуть опущен, взгляд прямой. Под маской равнодушия не злость, лишь холодная ясность момента.

Выход на арену всегда был точкой отсечения. Былое и будущее больше не важно.

Жребий оказался злой насмешкой. Напротив стояли двое своих. Парни, которым вчера бросил пару советов, считая их бесполезными, пустыми словами для секундной надежды. Теперь они смотрели прямо на него — под тусклым светом ламп, в грязных рубахах, с напряжёнными, каменными лицами.

Мрак не удивился, просто вдохнул глубже, грудь забило песком. Поднял глаза вверх, на балкон за решёткой — там стояли надсмотрщики. Кто-то сверху следил за ним, видел разговор с этими парнями, и решил устроить жестокий спектакль.

Оружие выдали сразу — посох.

Не нож, или привычный клинок, пропитанный кровью и потом. Длинный шест, грубо обструганный, с чуть заметным изгибом. Лёгкий, гибкий, в чужих руках похожий на дубину, в своих — на змею. Мрак ненавидел посохи, длинные, неудобные, требующие точности вместо грубой силы. Против двоих такой расклад был хуже некуда.

Перебирая древко, прощупывая баланс, краем глаза оценил тех, кто напротив. Они его не ждали, рассчитывали на кого угодно другого, но “жребий” выпал иначе.

Им тоже выдали посохи, и тренировки с палками дали результат: движения пока неуклюжие, но согласованные. Один смещался влево, второй сразу прикрывал. Один сближался, второй контролировал дистанцию. По одиночке они были мясом, вдвоём же получили шанс. В их глазах больше не было страха — только готовность и решение идти до конца.

Мрак медленно повернул шею, разминая затёкшие мышцы, крепче сжал посох в руках. Под сапогами хрустнула пыль. Толпа на трибунах разгоралась, голоса срывались на хриплый вой: «Двое на одного!» Люди ждали крови, ждали хруста костей и диких ударов, которые всегда сопровождают бой на палках. Жестокость в чистом виде — именно за ней все и пришли.

“Действия всегда имеют последствия, мать вашу…” — мелькнуло, когда гудок арены пронзил воздух и бой начался.

Они остались на месте, не кинулись бездумно, надеясь задавить числом, не подставились под лёгкий, заранее просчитанный удар, на который он рассчитывал. Советы, оброненные накануне в пыль двора, проросли — их услышали, обсудили, превратили в план. Теперь, сжимая посохи, парни двигались, наученные тем же правилам, что когда-то помогали выживать и самому Мраку.

Правый — парень с рассечённой губой — шагнул первым, пробуя дистанцию, проверяя нервы. Посох метнулся коротким, резким уколом к бедру, не достал, не должен был — просто ловушка, приманка.

Левый в тот же миг пошёл в обход — невзначай переставлял ноги, но тело выдавало готовность: мышцы плеч напряглись, древко слегка приподнялось, намечая удар.

Мрак сместился назад, пятка зацепила пыль, он легко провернулся корпусом, держа посох горизонтально в обеих руках. Ни атаки, ни защиты — только ожидание, как в медленном танце, где главное — поймать чужое движение и перехватить.

Это не был бой, это танец.

Трое — в замкнутом круге пыльной арены, один против двоих. Один — со старым, натренированным телом, с ожогами прошлого внутри, с памятью, вросшей в каждое движение. Двое — со сбитым от напряжения дыханием и ясным взглядом, в котором не было ярости, лишь понимание простого расклада: или он, или они.

Парни действовали строго по правилам: один атакует, второй заходит сбоку, держит дистанцию, контролирует пространство. Удары короткие, быстрые, не оставляющие шансов легко перехватить или выбить оружие. Один делает выпад — второй тут же угрожает, заставляя выбирать между риском и защитой.

Мрак оказался в центре этой опасной круговерти, в сердце песчаного вихря — движения скупые, выверенные, никакой лишней суеты. Посох встретил удар правого — тот дёрнулся, выдержал позицию. Левый рванул вперёд, почти зацепил древком ребро. Ушёл в сторону, развернулся, бросил удар назад — в пустоту, не для удачи, а для сохранения ритма. Постепенно начинал чувствовать этот ритм — опасный, смертельный, пульсирующий вокруг него натянутый нерв.

Толпа взревела — зрители любили такие бои. Пока без крови, но каждый взмах оружия — на грани, любой удар мог стать последним. И толпа, чуя это напряжение, вопила всё громче.

Теперь арену заполняло всего три вещи — песок, горячий воздух и ритм ударов, от которых гудели пальцы и ныли мышцы.

Сперва они держались крепко, следуя точно по схеме, обрабатываемой вчера: один атакует, второй заходит сбоку, потом меняются — вращение, фальшивые выпады, попытки поймать на движении. На словах звучало безупречно, на деле оказалось слишком правильно, предсказуемо, по учебнику.

Мрак чувствовал, внутри него медленно расправляется монстр, тело незаметно подстраивается под собственный, внутренний ритм боя. Не под такт противников — под метроном собственного дыхания, спокойного сердцебиения и той холодной ясности, приходящей в минуты опасности. Видел напряжение в глазах, видел, они верят, что вот-вот зажмут, сомнут числом и напором.

Он позволил им верить в это дальше.

Специально пропустил пару ударов, подставил плечи и спину. Посохи больно хлестнули по коже, мышцам, звонко и резко, будто стегнули ремнём. Боль прокатилась волной, но не мешала двигаться, не сбила дыхание. Куртка и плотная подкладка под ней взяли на себя большую часть силы удара — остались лишь тупые синяки и напоминание, что всё это по-настоящему.

Прошло ещё несколько минут, и ситуация начала меняться.

Он уже легко читал каждое их движение, ловил тончайшие сигналы тел — вот вдох, вот шаг, вот выпад, замах, задержка перед следующим ударом. Ритм стал простым, почти механическим: первый атакует, второй ждёт, потом наоборот. Посохи противников начали отсчитывать секунды, становясь своеобразным метрономом боя, пульсирующим и ясным. Парни даже не понимали этого, продолжая думать, что атакуют беспорядочно, агрессивно, сбивая с ног. На самом деле — он давно вёл их за собой, как старый караван по привычной, проверенной трассе.

Ещё один удар, ещё шаг. Он двигался уже в такт с ними, будто бы вплетаясь в их дыхание, сердечный ритм. Посох справа — резкий короткий тычок в бок, слева второй готовится ударить низко по ногам, сбить с равновесия и повалить.

И именно в этот момент Мрак изменил темп, мягко и незаметно, словно ветер вдруг плавно поменял направление.

Ещё до того, как первый закончил движение, Мрак уже шагнул навстречу. Ноги скользнули по пыли, тело ушло в быстрый, плавный разворот, а посох в руках превратился в копьё, резко и точно вылетев вперёд.

Конец наступил сразу.

Остриё древка вошло чётко и без жалости — прямо в глазницу, с хрустом, похожим на треск раздавленной кости. Мужик дёрнулся, выронил посох и инстинктивно потянул руку к лицу, пытаясь остановить боль и кровь, но закричать уже не смог. Просто упал на бок, согнулся в пыли, а на плитку потекла густая, тёмная струя.

Толпа издала вопль, полный восторженного облегчения — кровь пролилась, зрелище началось.

Теперь перед ним остался только один.

Караванщик медленно поднял взгляд, глядя прямо в глаза второму парню. Танец ещё не закончился — просто стал короче.

В тот же миг треснула воля того, кто остался стоять напротив. Он застыл на полушаге, не звук удара пронзил его, а само осознание случившегося проникло под кожу и парализовало мышцы. Расширенные от ужаса глаза, дрогнувший рот, внезапно опущенные плечи — в один момент исчезло всё, что превращало его в бойца. Теперь напротив стоял обычный человек, испуганный, растерянный, лишённый опоры, плана и какого-либо будущего.

Он молча смотрел на тело товарища, извивающегося в грязи, на красную вязкую массу, которая заменила собой лицо. Из ослабевших пальцев медленно выскользнул посох, плечи затряслись от нарастающей волны отчаяния, вместо того, чтобы броситься прочь, он вдруг сделал шаг вперёд — с яростью, глупой и бессмысленной, с диким воплем загнанного в угол зверька, забыв всё, чему успел научиться за прошедшие сутки.

Мрак даже не шелохнулся навстречу.

Его посох встретил удар, сухо щёлкнув древком по древку и легко скользнув в сторону, будто парируя выпад ребёнка. Второго удара противник нанести уже не успел, в тот же миг оружие ушло в плавный, выверенный замах, прочертив в воздухе линию точную, заточкой ножа. Ещё до того, как парень завершил шаг, удар уже летел ему навстречу.

Деревянное древко прошло по дуге и врезалось с глухим, неприятным стуком в висок, издав тот характерный звук, после которого тела не держатся на ногах и падают вниз, уже без сознания.

Кровь из рассечённого виска быстро растекалась по арене, впитываясь в пыль, заполняя старые трещины и отметины чужих смертей, и вскоре вокруг его головы образовался ровный алый круг, похожий на аккуратно прорисованную мишень.

Жив ли ещё? Победитель не стал проверять.

Толпа взревела — сначала от шока, затем крик сменился восторгом, а после — и вовсе перерос в дикое, пьяное безумие, с визгами, топотом и ударами кулаков по перилам. Сотни глоток орали чужую кличку, выкрикивая: «Бритый! Бритый! Бритый!» — прозвище разносилось эхом по трибунам, отдаваясь гудением в груди каждого зрителя. Деньги быстро меняли руки, а воздух наполнился азартом, горячим дыханием и криками.

Внизу, под тусклым светом прожекторов, в самом сердце арены, стоял он — молча, опустив посох и глядя прямо перед собой, без злобы, торжества или облегчения, лишь тяжесть, накопленная за годы и ставшая почти невыносимой.

Демон молчал. Человек, скрытый за маской убийцы, тоже был нем. Осталась только пустая, окровавленная арена, плотный слой пыли, пропитанной кровью, и две неподвижные фигуры, одна из которых была мертва, а другая, возможно, тоже уже перестала дышать.

Танец завершился, ритуал вновь исполнен до конца, Мрак выжил, хотя и забыл, для чего.

Вечер подкрался незаметно, опустился рычаг, выключил день, и солнце за пределами арены быстро исчезло за ржавыми стенами, оставив после себя лишь тусклое, усталое свечение прожекторов, которые больше не могли согреть или оживить пространство.

Яма постепенно стихла — зрители уже расходились, голоса затихли, и только кровь, пролившаяся на плитку, медленно подсыхала, темнела и становилась частью этого мрачного, неподвижного фона.

Мрак сидел у стены, неподвижный и молчаливый, на границе между сном и реальностью, погружённый в мутную полудрёму, в которой не было ни полноценного отдыха. Посох, с которым вышел на бой, теперь лежал рядом на земле, утратив свою ценность и смысл, превратившись из оружия в кусок лёгкого дерева, бесполезного и мёртвого.

Мысли возвращались одна за другой, словно тяжёлые волны, которые старался подавить, заглушить тренировками, дыханием, ритмичными ударами. Теперь, когда бой закончился, они накатывали с новой, неотвратимой силой, выталкивая сознание на поверхность, заставляя задавать самому себе вопросы, от которых не получалось уйти или спрятаться.

Зачем всё это было?

Вместо вендетты, на которую он шёл, вышла бойня на арене, а вместо Ворона, которого так отчаянно желал увидеть напротив, оказались двое молодых парней. Одного убил, второму, возможно, оставил пожизненные увечья — и ради чего? Внутри всё тяжелее ощущалась пустота, не от физической усталости или ран, а от самой бессмысленности происходящего, отсутствия ясного ответа на простой вопрос: это и есть путь мести?

Он шёл за Вороном, хотел встретиться лицом к лицу, хотел справедливости, чтобы тот вспомнил, заплатил, ощутил свою вину и страх — а вместо этого его руки теперь были в крови совсем других людей.

Ирония ситуации ударила в голову ударом молота. И ведь повезло ещё, пронеслось в мыслях с горькой усмешкой: те, наверху, точно осматривали татуировки, изучали кожу в поисках меток и знаков, но рассыпались в догадках, не поняли и не связали с прошлым.

Илья…

Эта мысль ударила внезапно и сильно — так, что стало трудно дышать. Он бросил его. Опять бросил. Оставил пацана одного в грязном городе, полном лжи, хищников и убийц. Ради чего? Что скажет Анессе?

Мрак не знал ответов, и это разрывало на части сильнее всего остального.

Медленно опустил голову на колени, крепко сжал кулаки, закрыл глаза и дал тишине заполнить пространство вокруг — усталому безмолвию, в котором смолкли слова и гасли планы, была лишь бесконечная, пульсирующая усталость.

Минуло ещё два дня, и время перестало ощущаться тягучим, оно просто текло сквозь пальцы — монотонно, отсчитываясь ударами сердца, выдохами и повторяющимися движениями. У арены был собственный календарь без часов и дат, измерявшийся только кровью, схватками и тишиной, наступавшей после них.

Первые тренировки он ещё по привычке отрабатывал короткие удары, резкие выпады и точные движения клинка, но скоро понял, оружие здесь выдают не для удобства бойцов, а на потеху толпе. А зрители всегда жаждали нового — чего-то грубого, тяжёлого, того, что ломает кости, рвёт плоть и выбивает зубы.

Теперь работал с дубинами. Подбирал палки с тяжёлым концом, проверял баланс в руке, ловил отклик дерева, когда оно сталкивалось с мишенью. Часами стоял возле деревянных столбов, бил, отрабатывал удары, снова и снова, пока пальцы не начинало саднить от напряжения, а мышцы плеч горели от усталости — и это было правильно, это означало, что он живёт.

Странного караванщика стали избегать, да и сам он не стремился завести разговор. Шестеро парней, которым однажды дал надежду, исчезли без следа — тихо, незаметно. Никто из них не вернулся обратно в загон ни живым, ни искалеченным — остались лишь пустые нары и тишина, в которой одни смотрели на Мрака с укором, другие — с уважением и опаской, однако близко не подходил никто.

С каждым новым днём тело всё отчётливее возвращалось в былую форму: суставы вновь двигались свободно и плавно, дыхание оставалось ровным, а движения — резкими, уверенными, такими, как в старые времена, когда каждое утро начиналось с проверки каравана, а вечер заканчивался ниткой и иглой, зашивающими очередную рану.

Вместе с телом возвращалось нечто другое — незаметное со стороны, куда более важное: внутренний контроль. Шаг за шагом, слой за слоем, Мрак вытягивал себя обратно, собирая по крупицам того человека, каким был когда-то.

Зверь притих рядом — задумчиво и внимательно глядя из темноты, наконец осознал, в какое дерьмо они оба угодили. Теперь он молчал, позволяя человеку погрузиться в медитацию. И если бы у демона на самом деле была живая морда, сейчас она выглядела бы обескураженно.

И вместе с этим изменилась сама жажда. Та, ради которой сюда пришёл — жажда мести. Не исчезла полностью, просто отступила, стала тусклее, спокойнее, превратившись из пожара внутри в тихое напоминание на задворках памяти.

Мрак по-прежнему ясно помнил брата, Ворона, песок, смешанный с кровью, но всё это больше не жгло душу огнём. Лишь тихо зудело, как шрам от старой раны, напоминая о жизни, которая давно осталась позади.

Он сидел у стены, медленно вытирая грязь с очередного куска металла, когда почувствовал, зарождение нового чувства. Это была возможность самому выбирать, кем станет. И, может быть, впервые за долгое время он мог перестать быть чужаком в этом мире.

“И правда новая жизнь?” — проскользнула мысль, тихая и острая. Следом тут же ударила другая, беспощадно честная и горькая:“А не поздно ли? Может ты уже угробил её своими руками?”

Сердце сжалось от этой мысли, и он, сам не заметив как, замер, уставившись в пустоту перед собой. В голове открылось запертое окно — куда запрещал себе смотреть уже много дней. Там, в этой тёмной, забытой комнате, оказалась Анесса.

Мрак почувствовал больно и ясно: он скучал по ней. Настолько сильно, что от этого стало не по себе. Скучал по её голосу, дерзкому огню во взгляде, усмешке, которая выводила из себя и одновременно заставляла улыбаться вопреки.

Эта тоска пришла неожиданно — тихо, словно кто-то прошептал на ухо простые слова, от которых невозможно спрятаться или отвернуться. Мрак понял: он хочет увидеть её снова. Должен узнать, в порядке ли девушка и сможет ли простить за всё совершенное.И это желание вдруг стало важнее любых боёв, мыслей о новой жизни, без неё всё остальное уже не имело значения. И без Ильи.

Почти полгода с Вектором провели среди пыли, дорог, постоянного ремонта техники в полевых условиях, бессонных ночей, караванов и бесконечных разговоров о деталях и схемах, которые становились важнее еды и сна. Парень стал родным, без шуток и прекрас.

А затем — несколько месяцев втроём, когда появилась Анесса, и именно в этой странной, временами невыносимой связке между ними что-то неуловимо изменилось.

Яма всегда хвасталась шансом на свободу — пять боёв пережил, и иди себе на все четыре стороны. Звучало это почти честно, даже благородно, вот только решала исход совсем не бойцы, или даже те, кто ставил деньги, выкрикивая имена. Настоящая власть была у распорядителей — тех, кто сидел наверху, в тёмных кабинетах, с туго набитыми кошельками и пустотой вместо души.

Хочешь победу полегче — занеси наверх «котлету», и против тебя выйдут хромые, хилые, те, у кого руки трясутся, а ноги уже стоят одной ступнёй в могиле. Разберёшь их красиво и быстро, толпа довольно завоет, ставки сыграют. А хочешь славы — покажи зрелище, поймай волну, стань любимцем публики. Тогда наверху решат иначе: подарят тебе вызов, достойного соперника, чтобы ревущие глотки с трибун получили своё кровавое удовольствие.

Караванщик явно напросился на второй вариант.

Третий бой стал именно таким вызовом — на арену выкатили кого-то, кого он никогда раньше не видел в загоне. Гигант.

Огромный, перекормленный, тяжёлый, словно бронированный тягач, с шеей толщиной с бедро взрослого мужика. В нём было никак не меньше ста пятидесяти кило, и это без учёта массивного стального щита, который тот держал в руке так, будто тот весил, как кусок фанеры. Щит был чужой, явно ковка из другой мастерской, от него шёл аромат свежего оружейного масла. Подсадной? Гость, вызванный специально потешить толпу?

Мрак уже знал ответ.

Из оружия ему достался щит. Тоже стальной, поменьше, кривой, весь во вмятинах и без нормального обода или ремней для крепления. Просто кусок металла с кожаным упором — не оружие, а издёвка. Даже дубину или палку зажали, решили сделать зрелище ещё более жестоким — просто щит на щит.

Хуже расклада и представить сложно. В такой битве важна масса, напор, сила и давление — щит никогда не был оружием для быстрого боя, в отличии от ножа или копья, это укрытие, защита, тяжёлая и неповоротливая.Когда против тебя полтора центнера живой массы в полном снаряжении, можешь забыть о скорости и ритме — одно касание отправит тебя в землю, а второе — в могилу.

Сам Мрак никогда не был слабаком: сто килограмм мышц, закалённых дорогами и рейдами, выносливых и готовых к бою в любой момент. Сейчас, напротив этой бронированной туши, он ощущал себя мишенью, деревянным манекеном на тренировочной площадке, который поставили ради потехи. Шаг вперёд — огромный риск. Шаг назад — ещё хуже. Развернёшься — смерть в спину.

Щит в руке казался глупым, неудобным и непривычно тяжёлым. Караванщик перевернул его пару раз, пытаясь понять баланс, бесполезно. Края крошились, сталь была битая и измученная сотнями ударов, теперь едва ли годная даже для защиты. Монстр фыркнул от презрения, даже ему этот расклад казался издевательским.

На трибунах кто-то заорал со смехом: — Щас раздавит!

Толпа завыла в ответ, жаждала крови, хруста костей, жаждала наконец услышать, как Бритый сломается, закричит и перестанет быть таким несокрушимым и спокойным.

А гигант уже сделал шаг вперёд, и земля под сапогами отозвалась глухим, тяжёлым эхом. Ситуация была проста и очевидна — зрители хотели крови, победы грубой силы, зрелища, которое запомнится надолго.

Мрак всё ещё стоял на месте, спокойно держа щит одной рукой, другая свободно висела вдоль тела, напряжённая, готовая к любому исходу. И в голове билась лишь одна простая мысль, короткая и циничная:

“Ну и что мне с ним теперь делать, ептыть?”

Он бегал — без стыда, не пытаясь сохранять гордость или лицо перед ревущей толпой. Просто бегал: по кругу, по спирали, по широкой дуге арены — как угодно, лишь бы не остановиться. Против такой глыбы любое промедление или попытка сопротивления в лоб станут смертным приговором.

Гигант никуда не спешил, просто делал очередной шаг, каждый раз тяжёлый, глухой, отзывающийся в земле ударом сваи. Он поворачивался за Мраком медленно и уверенно, без раздражения, даже с улыбкой, отчего глаза, смотревшие сверху вниз сквозь узкую прорезь шлема, холодно и весело поблёскивали. Противник отлично понимал: время, вес и сила полностью на его стороне, и торопиться ему незачем. Толпа на трибунах уже заходилась в восторженном визге и диких выкриках, предчувствуя скорый финал:

— Давай, караванщик, пляши!— Беги, Бритый!— Щас сожрёт, как мясо с вертела!

Мрак игнорировал, продолжая методично двигаться, уклоняясь лёгкими изгибами корпуса, перетекая из одного переката в другой. Но дыхание уже сбивалось, лёгкие начинали гореть, сердце билось в грудной клетке отчаянно и быстро, как у загнанного зверька. На каждый тяжёлый шаг гиганта он делал десять коротких перебежек, и это не могло продолжаться долго — соперник просто шёл по кругу, отдыхая и выжидая удобного момента.

Вымотать его не выходило. Гигант и не собирался гоняться за ним, просто терпеливо ждал, когда противник сделает ту самую ошибку — споткнётся, нога взрежет песок, когда пыль сыграет свою злую шутку, и расстояние между ними резко сократится до одного короткого удара, после которого всё закончится.

И эта ошибка случилась. Очередной прыжок, разворот, и Мрак неудачно приземлился, нога соскользнула на рыхлой пыли, тело резко качнуло в сторону, и он инстинктивно выкинул щит вниз. Металл щита больно ударил по ноге, и в этот момент острая, неожиданная боль прорезала кожу чуть выше колена — чётко и тонко, будто кто-то провёл по ней бритвой.

Он резко опустил взгляд вниз.

Кромка щита оказалась проржавевшей и шершавой, с острыми зазубринами, торчащими вдоль металла, похожими на зубья старой, небрежно брошенной пилы. Это не был тупой и бесполезный обод, как он считал поначалу, а почти готовое, грубое, но рабочее лезвие.

Щит не был защитой, это оружие.

Вот оно, — вспыхнула в голове простая, ясная мысль.

Гигант уже шагнул ближе, навалившись всей массой вперёд, и земля под ним снова глухо вздрогнула. Он приближался, чувствуя момент. Мрак вдруг улыбнулся — впервые за всё время боя, и ухмылка стала уверенной и хищной. Щит в его руке чуть приподнялся, теперь уже иначе — не для защиты, а готовясь к удару.

Иногда жизнь ставит перед выбором, похожим на прыжок в ледяной омут — таким, после которого невозможно повернуть назад, исправить ход событий или отыграть что-то обратно. Сделал шаг, прыгнул — и остаётся лишь ждать, куда вынесет течение. Может, вынырнешь и вдохнёшь полной грудью, а может, пойдёшь на дно.

Для кого-то это ставка на тараканьих бегах, сделанная под пьяным угаром или отчаянием. Для другого — признание в любви, случайно сорвавшееся с губ раньше, чем мозг успел подать сигнал остановиться. А для Мрака таким прыжком стал бросок в ноги гиганту.

Без плана, чёткой уверенности, страховки — только импульс, резкой вспышкой, и мимолётная надежда, что ржавая, зазубренная кромка щита даст ему хотя бы один реальный шанс выжить.

И он прыгнул.

В последний миг, уже оттолкнувшись от земли, распрямил тело, выставил вперёд щит и позволил инерции сделать всё остальное. Дальнейшее происходило вне зоны его контроля — он проскользнул по пыльной арене между массивных ног противника, ощутив близость чужого тела, жар и вонь пота, почувствовав, где-то рядом грохнул в землю щит гиганта, едва не зацепив его, и в этот же момент ударил сам.

С полной силой, направив рваный, острый, как старая пила, край металла в заднюю часть ноги противника, целясь чётко в натянутое сухожилие. Время, казалось, застыло, растянув мгновение, щит вошёл в плоть легко, словно старый топор, вонзившийся в мокрое дерево. Послышался короткий, неприятный звук рвущегося мяса, затем — глубокий, хриплый, полный ярости и боли рёв.

Мрак уже перекатывался в сторону, уходя от возможной ответной атаки или случайного удара тяжёлым телом, встал, ощущая, как плечо горит от тупой боли, в боку болезненно хрустнуло.

Гигант продолжал реветь, раненым быком на бойне. Одна нога подкосилась и рухнула в пыль, колено ударилось о землю тяжело и глухо, подняв в воздух густое облако серой взвеси. Он пытался встать, упираясь в щит, но теперь лишь беспомощно тащил за собой покалеченную ногу, словно та была привязана к нему тяжёлой цепью. Взгляд стал другим — в нём смешались боль, ярость и глубокое, почти детское удивление. Противник не понимал, как это произошло — только что всё было под его полным контролем, а теперь вдруг оказалось совсем иначе.

Теперь уже проще, — с мрачным удовлетворением подумал Мрак, переводя дыхание и делая шаг в сторону, удерживая противника на дистанции, не торопясь.

Намного проще.

Щит в руке уже не был простой защитой — теперь он превратился в странное грубое лезвие, способное проливать кровь. Атмосфера боя изменилась мгновенно: толпа замолчала, поражённая неожиданным поворотом. Кто-то вскочил с места, кто-то заорал дурниной, ощущая запах победы и азарта: «Давай, Бритый! Вали, вали!»

Мрак медлил. Сейчас ему было нужно не просто убить, а добить — спокойно, грамотно, с холодной головой и расчётом. Права на ошибку не было. Зверь почувствовал кровь, начал закипать, но человек крепко держал поводья, не позволяя внутреннему голосу вырваться наружу и захватить контроль.

“Теперь остались только ты и я, ублюдок,” — медленно подумал он, аккуратно опускаясь чуть ниже, заходя сбоку, выбирая верный угол для следующего удара, и понимая, что противник больше не властелин арены, а всего лишь раненое животное, пойманное в ловушку.

“Теперь ты уже не бог,” — продолжил мысленно, — “всего лишь мишень.”

Гигант не мог за ним гоняться. Сухожилие на ноге, рассечённое до кости, сделало своё дело — теперь каждое движение давалось ему с мучительной болью, а о прыжках и резких поворотах пришлось забыть окончательно. Он застыл в центре арены раненым быком, тяжело опираясь на массивный щит, хватая ртом воздух, а песок вокруг его ноги постепенно темнел, впитывая кровь.

Мрак позволил себе короткую паузу. Всё тело ломило от усталости, рубаха намертво прилипла к спине, горячий пот стекал по вискам, разъедая глаза, дыхание постепенно начало возвращаться — глубокое, осознанное, контролируемое. Он медленно отступил назад, встал в тени прожектора, восстанавливая контроль над собой: каждый вдох теперь был размеренным и чётким, каждый шаг — просчитанным. Больше не нужно было бежать, уворачиваться и тянуть время — теперь инициатива переходила в его руки.

Он начал кружить, осторожно и внимательно, хищник вокруг раненной добычи, спокойно и неторопливо вымеряя расстояние, удерживая щит наготове и пристально следя за движениями плеч и корпуса гиганта. Задача была проста и ясна: зайти сзади, выйти на шею, затылок, или любую другую слепую зону, где один точный удар решил бы всё окончательно.

Но этот гигант, хоть и раненый, оказался совсем не глуп. Отлично понимал план Мрака, и продолжал разворачиваться вслед за ним, крутился на месте, словно тяжёлая, неповоротливая юла, изо всех сил не позволяя бойцу выйти в тыл. Пот ручьями тек по широкому лбу, щёки дрожали от напряжения, губы были сжаты до белизны, он продолжал держать оборону, вертясь из стороны в сторону, постоянно контролируя угрозу.

Оба прекрасно понимали — время на исходе.

Пять минут, может чуть меньше, может ещё пара шагов — и всё закончится. Тяжёлое тело выматывалось, кислород стремительно заканчивался, и с каждой секундой приближался тот самый момент, когда гигант не успеет развернуться, откроется и даст возможность нанести завершающий удар.

Мрак уже начал замечать эти мелочи — неровность движений противника, плечо, которое медленно опускалось, щит, который начинал дрожать и постепенно заваливаться набок. Развязка была близка и очевидна.

Но вдруг, совершенно неожиданно, Гигант поднял голову, в глазах промелькнуло быстрое, отчаянное решение.

Он метнул щит вперёд.

Мрак не мог этого ожидать, просто физически не успевал понять, что происходит. Щит всегда был защитой, последней опорой, надеждой — никто не бросает его камнем или копьём. Но гигант, вложив в этот бросок последние остатки своих сил, сделал это. Стальной, тяжёлый диск засвистел в воздухе, раскручиваясь и летел точно в грудь.

Времени увернуться не оставалось — ни мгновения, ни сантиметра для манёвра. Инстинкты сработали быстрее разума, заставив сделать шаг назад и поднять свой щит навстречу, пытаясь укрыться от смертельного броска.

Столкновение было оглушительным. Удар прокатился по арене громким, почти пушечным грохотом, который эхом отразился от стен. Караванщика отбросило назад, ноги мгновенно подогнулись, воздух выбило из лёгких. Щит вырвало из пальцев, тело швырнуло через всю арену, он полетел назад и заскользил, цепляя пыль и песок, ощущая, как запястье и локоть вспыхивают острой болью при ударе о землю.

Остановился только у самой стены, без воздуха в груди, с гудящим черепом и размытым, дрожащим зрением. Пыль разъедала глаза, горло было зажато тугим кольцом, а в ушах звенело так, словно сам воздух на арене отвернулся от него. Тело пульсировало тупой, глубокой болью, будто кто-то хорошенько приложил его молотом, сознание держалось, не позволяя полностью уйти в темноту.

Сквозь мутную завесу, дрожащую перед глазами, мелькнула тяжёлая, искажённая тень.

Гигант уже полз к нему на карачках, низко и быстро, с тяжёлым, хриплым дыханием загонщика, не собирающегося дать жертве даже секунду на отдых. В глазах читалось лишь одно простое намерение — навалиться сверху, прижать своей массой, сомкнуть толстые пальцы на горле, перевести бой в партер и там задавить окончательно. Его габариты превратились бы в абсолютное оружие, против которого у Мрака уже не оставалось шанса на спасение, ни пространства для манёвра.

И в эту же секунду демон внутри него яростно взревел, уже не от страха, а от злобы и ярости, предупреждая: Сейчас нас убьют.

Реакция была инстинктивной, без плана и расчёта. Просто мгновенный рывок в сторону, дикий перекат по земле, от которого ребра вспыхнули жгучей болью, тело проскользило по пыли, царапая кожу, поднимая клубы грязи. Оттолкнувшись ладонями от пола, вскочил на ноги, пошатнулся и побежал — без цели, без направления, просто прочь от приближающейся смерти.

Дыхание срывалось в сухой, хриплый кашель, сердце грохотало в ушах, каждая мышца кричала от напряжения, но он не останавливался. И с каждым новым шагом, с каждым глотком горячего, воздуха зрение понемногу прояснялось, звон в ушах постепенно уходил, а арена снова приобретала чёткие очертания. Крики с трибун возвращались к нему постепенно, словно всплывая из воды, и теперь толпа ликовала, с жадностью и злорадным нетерпением ждала финального удара.

Мрак резко обернулся и замер, как вкопанный.

Гигант снова стоял на коленях, и теперь сжимал в руках щиты. Оба щита.

В одной руке был прежний — тяжёлый, массивный, целый и гладкий, а в другой — тот самый, ржавый и зазубренный, недавно принадлежащий ему самому. Теперь гигант выглядел огромной стальной птицей с двумя опасными металлическими крыльями, каждое из которых было готово разрубить и сломать всё на своём пути.

Мрак сглотнул, ощутив, как горло вновь сжалось от осознания нового расклада. Этот ублюдок просчитал всё заранее: неожиданный бросок щита, финальное добивание и вот теперь, когда казалось, что баланс сил восстановлен, он снова оказался выше, шире, опытнее и опаснее, чем прежде.

Мрак почувствовал, внутри него всё замерло на мгновение. Пальцы непроизвольно сжались в крепкие кулаки. Монстр уже не ревел, перестал вырываться или звать к действию — затаился, молчал, пристально наблюдая, подпитывая человека всей своей силой.

Пат. Мрачный, вязкий, безнадёжный. Теперь подобраться к горлу гиганта стало почти нереально: один щит плотно прикрывал тело, второй — намертво заслонял голову и шею. Левое плечо слегка опущено, правое — выставлено вперёд, почти идеально повторяя позу древнего, видавшего виды легионера. Целить было некуда, искать лазейку — бессмысленно. А главное — рубить или резать ему больше нечем. Караванщик осторожно кружил вокруг, ища брешь в защите, выверяя угол, пытаясь понять, подступиться, но каждый раз натыкался на одно и то же: путь закрыт.

Гигант тоже не рвался в атаку, прекрасно понимал ситуацию: дыхание на исходе, последние силы уходят на поддержание защиты. Он просто вертелся, не давая зайти за спину, контролируя ситуацию ровно настолько, чтобы оставаться в игре.

Толпа на трибунах сначала замерла, следя за происходящим, потом начала шипеть и шуметь недовольно. Шум постепенно превращался в раздражённый гул, тот переходил в разочарование. Кто-то начал свистеть, кинул на арену кусок хлеба. Скука для зрителей означала смерть зрелищу, а Яма жила только эмоциями.

В этот момент раздался гонг — глухой, низкий, физически ощутимый. Мрак вздрогнул, инстинктивно отступил на шаг назад. Гигант тоже не двигался, лишь слегка опустил щиты, ожидая команды.

Надсмотрщик сверху бросил коротко и жёстко: — По углам! Замена оружия.

Створки ворот распахнулись, выпуская двух слуг с носилками, которые молча и быстро приблизились к гиганту. Один принялся перевязывать ему ногу, второй забрал оба щита, и быстро унёс их обратно.

А вместо них каждому вложили в руки по мечу.

Холодная, ровная сталь приятно легла в ладонь. У Мрака клинок оказался короче, рукоять потрёпана и покрыта мозолями чужих рук, само лезвие исцарапано, но острое до дрожи в пальцах. У гиганта — меч длинный, слегка изогнутый, недавно отшлифованный, с ощутимым весом, способным снести с плеча даже быка. Наверняка ковка на заказ, оружие, которым можно косить сотнями. Такое делают не для развлечения на арене, а для настоящей войны.

Мрак крепко сжал рукоять. Пальцы тут же привычно обхватили гарду, ладонь почувствовала приятную тяжесть. Вес был знакомым, почти родным. Уютным. В груди глухо и радостно застучало сердце, а губы невольно изогнулись в редкой, хищной, волчьей усмешке.

Вот теперь это совсем другое дело.

Ножевой бой. Сталь и кровь. Здесь уже не было бесполезных щитов, хитрых бросков и грязных трюков — только он, меч и противник, который вдруг перестал быть неуязвимой горой мышц и стали, а превратился в мишень из плоти и крови.

Караванщик шагнул вперёд, спокойно и уверенно поднимая клинок, чувствуя, как тело приходит в идеальное равновесие.

“Ну, гнида... теперь посмотрим, кто из нас лучше умеет кромсать.”

Меч лёг в руку так естественно, будто стал продолжением тела. Клинок был далёк от идеала — баланс слегка смещён, острие уводило влево, но Мрак привык работать с оружием и похуже. За годы скитаний по пустошам попадались ножи кривые, тупые и битые — главное было не это, главное, чтобы остриё сверкало свежим лезвием и жаждало крови.

Гигант тоже медлил, опустился ниже, распределил вес тела, перенеся его на здоровую ногу. Шаг потерял силу и уверенность, о прыжках не могло быть и речи. Теперь это была не бронированная машина смерти, а башня, балансирующая на одной подпорке.

Башня по-прежнему опасная: длинный меч и длинная рука оставляли за ней преимущество в дистанции.

Первым атаковал именно гигант — размашисто, грубо, с рывком вперёд, без элегантности, зато с пугающей мощью. Мрак резко ушёл с линии атаки, плавно развернулся, начал было смещаться, и тут допустил ошибку. Подошва сапога проскользнула по рыхлой пыли, плечо предательски дёрнуло в сторону, и клинок противника успел зацепить по спине, прочертив полосу боли. Куртка с хрустом разошлась под лезвием гнилой тканью, а кожа вспыхнула огнём. Удар пришёлся по касательной, не глубоко, однако боль была резкой и отрезвляющей.

Он сдержал вопль, лишь резко втянул воздух сквозь стиснутые зубы, тут же отвечая на выпад своим ударом. Разворот корпуса, короткий, отточенный взмах запястья вверх, клинок вспыхнул в воздухе и тут же прошёлся по руке гиганта, срезая кожу, мышцы, задевая кость.

Гигант взвыл от боли, оскалил зубы, пальцы непроизвольно разжались, кровь хлынула по ладони, заструилась по эфесу, крупными каплями падая на пыльную плитку.

На этом всё и должно было закончиться — но гигант не рухнул. Вместо того чтобы упасть, он вдруг вскинулся, зарычал от боли и ярости, от унижения и отчаяния, сделал один тяжёлый шаг вперёд, затем другой и, сцепив зубы до хруста, оттолкнулся обеими ногами с последней, безумной решимостью — и прыгнул.

У него была одна цель — сомкнуть руки на теле противника, сломать, раздавить, закончить этот бой раз и навсегда.

Мрак оторопел от такого хода, гновение растерянности, вспышка первобытного страха, и вдруг мир вокруг него превратился в тесную, душную ловушку. Тело гиганта врезалось в него с такой силой, будто сверху обрушилась скала. Рёбра жалобно заныли, колени мгновенно подогнулись, и он погрузился в чёрную, глухую темноту, полную мяса, железа и вонючей крови.

Гигант сжал его стальными тисками, и это был конец.

Вот так? Вот и всё? Наступила странная, непонятная тишина.

Противник внезапно застыл. Рёв оборвался на полувздохе, руки, что так жёстко сжимали грудь, вдруг ослабли.

Мрак почувствовал неладное, гигант не упал. Просто… повис. На нём.

С усилием толкнув плечом, сумел вырваться из ослабевших рук противника и отшатнуться назад. И тут увидел, что рукоять осталась в теле гиганта, а лезвие полностью исчезло внутри, войдя глубоко между рёбер, прямо в сердце.

Он прыгнул — и насадился сам.

Зверь отдал человеку последние силы и теперь, обессиленный, рухнул в темноте без звука. Человек стоял и спокойно, глубоко дышал, глядя, как великан медленно опускается на колени, а затем падает набок, уже без борьбы и без стона. Только густая серая пыль поднялась в воздух, окутывая тело гиганта, словно траурный саван. Толпа замерла. А затем взорвалась безумием восторга.

Когда гигант рухнул на землю, арена выдохнула вместе с ним, и поднявшаяся взвесь начала медленно оседать, мягко ложась на неподвижное тело. Караванщик остался стоять,не вскинул руки, не обернулся к трибунам в поисках признания или аплодисментов, развернулся и направился к выходу, туда, где уже открывались ворота.

Каждый шаг отзывался тяжестью и тупой болью в теле: колено саднило, руки дрожали от напряжения, а память о лезвии и ударе всё ещё звенела где-то на границе сознания. Весь силуэт был покрыт грязью, а кровь — своя и чужая — засохла на одежде чёрными, липкими пятнами.

Когда Мрак переступил порог загона, то ожидал привычной тяжёлой тишины, возможно, язвительных реплик или демонстративно отвернувшихся спин. Здесь не любили тех, кто слишком явно показывал силу и становился символом, напоминанием о власти одних над другими. Сегодня всё было иначе.

Кто-то из сидящих у стены медленно поднялся и коротко кивнул ему — прямо, уважительно. Другой подошёл ближе и осторожно помог снять разодранную куртку, аккуратно стягивая ткань, чтобы не задеть порез на спине. Одежду тут же молча забрали — латать, пока кто-то уже протягивал бинты, воду и тряпку, обработать и очистить рану. Они хранили серьёзные лица, молчали и избегали громких слов и похлопываний по плечам.

В их глазах ясно читалось то, чего в Яме было редкостью — настоящее уважение. Мрак не сразу понял, почему атмосфера вокруг него изменилась, и почему люди начали тихо шептаться, переглядываться и многозначительно кивать в его сторону, пока кто-то не произнёс вполголоса, объясняя всем вокруг:

— Ты хоть понял, кого завалил?

Он молча поднял взгляд, внимательно вслушиваясь.

— Это же был Суло. Подсадной. Местная шишка платила наверх, ему постоянно кидали соперников. Типа, по понятиям, с «правом крови». Ставки большие, зрелище, а он всех в землю заколотил. И ведь, суки, никогда первым оружием не давали копье или клинок. Дубина, кастет или вот как у тебя — щит.

Пауза. Голос звучал уже чуть громче, уверенней:

— А ты гада уработал.

Мрак медленно отвёл глаза в сторону, и всё сразу встало на свои места. Щиты, странная пауза посреди боя, оружие из кузнецы. Сам того не понимая, сломал систему, разрушил чей-то тщательно выстроенный план. Вместо очередного поражения «соперника», ожидаемой публикой расправы он вдруг одержал победу над символом местного произвола, который долгие годы поддерживали и подкармливали сверху. Хотя в Краегоре слово «закон» было всего лишь насмешкой.

— Годами всех крошил, — добавил кто-то тихо с нар у стены. — Все знали, кто такой. Молчали, терпели. Ну типа шоу, типа платили…

Мрак тяжело сел на свободное место. Кто-то поставил рядом миску с водой, другой аккуратно помог перебинтовать спину.

Демон притих и прислушался. Теперь, оказавшись на свободе, он впервые начал понимать человеческие правила и мотивы, не требуя крови или пытаясь выйти на первый план.

В груди поселилась странная, тихая лёгкость. Почти покой, но думать о тех, кто остался там, о людях, за которых отвечал, было важнее. Расслабиться до конца эти мысли не давали.

Порез на спине упорно саднил, напоминая о себе тонкой, ноющей болью — не слишком резкой, чтобы помешать, но достаточно настойчивой, словно капли воды, которые непрерывно бьют в одну точку.

Каждый замах, каждая попытка повернуть корпус отдавались мучительным, тянущим ощущением, будто кожа вот-вот снова разойдётся, а под лопаткой медленно разгоралась жаркая пульсация. Но, несмотря на это, Мрак не прекращал ежедневных тренировок.

Круги по утрам в загоне стали для Мрака рутиной: рассвет, разминка, движения, отработка ударов и уходов. Он выбирал себе в пару только тех, кто ещё ни разу не выходил на арену, у кого в глазах ещё блестела наивность, а колени начинали дрожать при виде простой деревянной дубины.

Караванщик держался подальше от ненужных связей, разговоров или дружбы. После боя с Суло понимал совершенно ясно: просто так ему уже не выкрутиться. Слишком многое нарушил, задел, сломав их тщательно выстроенную систему ставок и влияния. Наверху кто-то теперь наверняка скрипел зубами от ярости, и Мрак ясно осознавал, если не в четвёртом, то уж в пятом бою точно попытаются убрать.

Именно с этими мыслями снова вышел на арену.

Пыль больше не раздражала ноздри, глаза привыкли к прожекторам, а толпа превратилась в фоновый шум, как стук моторов в караване или родной запах топлива. Всё стало знакомым и привычным. Тело двигалось автоматически, на память, а душа молчала, никак не откликаясь на происходящее вокруг.

Противник оказался самым обычным. Без пафоса, лишнего веса и самоуверенности. Просто крепкий, мускулистый парень с прямым, серьёзным взором, в котором не было хищного азарта — только спокойствие, уверенность и готовность драться.

И именно это сбило.

Мрак до последнего ждал подвоха, искал следы подставы, ловушки, рассчитывая, как вот сейчас что-то случится: появится второй противник, неожиданно провалится пол или сверкнут чьи-то глаза из тени. Но ничего не происходило — бой шёл честно и ровно, дубина против дубины, сила и ловкость против спокойного расчёта.

Эта чрезмерная осторожность сковывала, заставляла отступать, сдерживаться, не позволяя нанести решающий удар даже тогда, когда противник уже был открыт. Мрак постоянно оглядывался, ждал сигнала сверху, однако всё было по правилам.

В результате бой затянулся, и дважды он пропустил тяжёлые, сухие удары — по бедру и колену. Кость не сломалась, но двигаться стало сложнее: каждый шаг отдавался болью, каждое движение — мучительной резью.

В итоге он победил.

Прихрамывая и тяжело дыша, вернулся в загон. Там его встретила тишина — без слов и поздравлений, только внимательные, сосредоточенные взгляды. Кто-то молча кивнул, другой протянул влажную тряпку, третий поставил воду рядом на камень.

Караващик опустился на каменную плиту, осторожно прислонился к стене и стиснул зубы, чтобы не застонать от боли и навалившейся усталости.

Впереди оставался только один бой — пятый.

“Последний… Красиво, сука.”

Его разбудил мальчишка, один из тех, кто обычно таскал воду, бинты и убирал кровь с плит. Щуплый, тихий, с глазами, в которых отражалась вся Яма — голодная и молчаливая.

— Тебя ждут за углом, — прошептал парень, сунув под подстилку флягу, и мгновенно растворился в темноте.

Мрак медленно поднялся, умыл лицо и, оставив в покое свежий синяк на бедре, прихрамывая, направился по узкому проходу за дальний блок. Там, где свет прожекторов не доставал до стен и царила вечная полутьма, его уже ждали.

Фигура в капюшоне стояла без оружия и угроз, сутуло, с руками, спрятанными за спину. Слова звучали ровно и сухо, явно не первый подобный разговор:

— Есть расклад. Пятый бой, против приезжего из «другой Ямы». Ты проигрываешь красиво, тебя вырубают без добивания. Всё по сценарию. На тебя крупно поставили, любят, когда герой падает красиво. А ты ведь герой, да?

Караванщик хмуро слушал.

— Выигрыш большой. Десятую часть получишь ты. После боя отправят на «лечение», а утром отпустят на свободу. Живой и свободный. Пятый бой «пережит».

Отпустят? Конечно же. Мрак прекрасно понимал, чем закончится такой «план».Просто посмотрел прямо, холодно и спокойно, и произнёс коротко:

— Не доверяю.

Слова прозвучали глухо, как плевок в грязь. Без эмоций, с глубокой усталостью, развернулся и ушёл, оставив собеседника в тени, неподвижного, словно статуя, вырезанная из гнили.——

Ну конечно.

Когда ворота открылись вновь и тяжёлый воздух Ямы обжёг лицо, пальцы Мрака по привычке потянулись за оружием. Служка сунул в ладонь тяжёлый, холодный металл, звякнувший при движении. Цепь.

Длинная, увесистая, с грубым утяжелением на конце — металлический плод, свисающий на рваном корне. Такое оружие предназначалось не для боя, а для зрелища. Без подготовки бесполезное, без тренировки опасное для самого себя.

Он держал цепь куском мёртвой змеи, пытаясь ощутить баланс. Слишком тяжёлая, чтобы быстро набрать скорость. Слишком гибкая и живая, чтобы контролировать её в ближнем бою. Это был не меч, нож, или посох — это был приговор.

Арена гудела в нетерпении. Толпа орала и хлопала, кто-то уже начинал выкрикивать первые ставки. Они ждали зрелища — того момента, когда герой рухнет, запутавшись в собственной цепи, и будет красиво повержен.

На противоположной стороне арены уже ждал противник.

Невысокий, жилистый, на вид почти подросток, но стоило присмотреться — тело выточено до последнего сухожилия, лёгкое, стремительное. И цепь в его руках жила совершенно иной жизнью: не свисала мёртвым грузом, а извивалась и кружилась, как дрессированный питомец, идеально послушный и готовый атаковать.

Едва Мрак появился, этот парень начал двигаться. Плавно, ритмично, точно — плёл цепью узоры, бросал петли, взмахивал, возвращал назад, раскручивал и резко останавливал, играя с оружием так, будто родился с ним. Шаги были отмерены, движения — лёгкие и отточенные, вес цепи был для него невидимым. Толпа с восторгом завыла:

— Ай да Синка! Ай да сукин сын!

Караванщик лишь стоял, наблюдал внимательно, оценивая. Всё стало ясно сразу.

Это не просто чужак, перед ним профессионал, не мясник — хирург. Он дышал ритмом и контролем, а цепь была продолжением тела, пальцев, его воли. Бой обещал быть честным, но честным лишь по правилам циркового представления. Один выступал с оружием, другой — с неуправляемым инструментом.

Мрак попробовал раскрутить цепь, бросил её вперёд — получилось жалко, со шлепком по пыльной земле. Слишком медленно, слишком неловко. Цепь жила отдельно от него, игнорировала руки, не подчинялась мышцам. Толпа заметила его неуклюжесть, снова засмеялась, заорала в предвкушении издёвки:

— Эй, Бритый, учись танцевать! — Смотри на Синку, вот это мастер!

Противник продолжал своё представление — цепь летала в воздухе, создавая вокруг него сияющие петли, чертила круги, бросалась вниз и снова вверх, ложась на землю ровной полосой, как шрам. Каждый шаг, каждое движение было идеально рассчитано.

Мрак сделал осторожный шаг вперёд, снизу вверх оценивая чужой ритм.

В ответ — молниеносный, резкий взмах цепи, вспышка металла, звон в воздухе, и перед лицом промелькнул железный наконечник, почти царапнув ос. Это было ясное предупреждение: не приближайся без приглашения.

Он отступил на шаг назад, стиснув зубы от злости. Очередная подстава, ловушка, только на этот раз — утончённая, изящная.

Синка играл. Уже с первого движения стало ясно: он наслаждался не кровью, а самим танцем. Ему нравилось, как цепь резала воздух, звонко взлетала пыль при каждом ударе, нравилась напряжённая, лёгкая игра в кошки-мышки. Боец не стремился завершить бой слишком быстро. Для него самое вкусное было именно сейчас, в начале охоты, когда добыча ещё трепещет.

Мрак шагнул вперёд — цепь тут же ответила молниеносным взмахом, наконечник взлетел метеоритом вверх, и только резкий рывок головы спас от перелома черепа. Тяжёлая сталь пронеслась по волосам и с хрустом врезалась в землю, подняв облако пыли.

Отступил на шаг назад — немедленно ощутил удар в бедро, точно и резко. Цепь, словно живое существо, предугадывала движения раньше, чем он сам успевал их сделать. Синка двигался легко, почти бесшумно, и каждый шаг оставлял в воздухе лёгкий, звенящий шлейф стали.

Попытка зайти сбоку закончилась очередным хлёстким ударом — сначала в плечо, затем в бок. Груз на конце цепи, кажется, был обмотан чем-то грубым, с неровным рельефом, предназначенным не просто бить, а саднить. Каждый новый удар отзывался тупой, глубокой болью. Мрак хрипел, стискивал зубы, чувствуя, как под кожей набухают свежие синяки и горит порез на спине.

Он попытался поймать цепь рукой — бесполезно. Та мгновенно ускользнула, будто чувствовала угрозу, а Синка тут же резко подкинул её снова, направил вниз, и только прыжок спас ноги от удара, способного раздробить кости.

Толпа ревела и бесновалась:

— Давай, Синка, рви!— По колену бей, добивай!— Покажи Бритому!

И Синка бил. Неторопливо, методично и точно.

Время тянулось мучительно медленно, как верёвка на шее. Мрак кружил, пытаясь найти свой ритм, но всё было напрасно. Его полностью сбили с привычного темпа, караванщик оказался жертвой, запертой в чужой, смертельно опасной мелодии. Пока удавалось только одно — не дать себя убить.

Синка продолжал танцевать, и цепь пела в воздухе. Каждый точный удар — очередная метка на теле, очередной шаг к падению.

Мрак понимал: если следующий удар придётся точно в колено, это конец. Он превратится в то же, чем был когда-то Суло — беспомощным куском мяса. А Синка аккуратно и спокойно завершит работу под аплодисменты и уйдёт ждать следующего представления.

Нет.

Пока целы кости — игра продолжается.

Мужчина дождался своего момента.

Синка чуть сбился с ритма — сместился на полшага, цепь слегка ушла в сторону, вырвалась из пальцев. Мрак мгновенно почувствовал эту брешь. Или убедил себя, что почувствовал. Сердце отбило сигнал: сейчас или никогда, тело рванулось вперёд быстрее, чем разум успел осмыслить происходящее.

Всё, что болело до этого, исчезло за спиной. Сработала чистая механика: плечо выставлено вперёд, вес тела пошёл тараном, взгляд упёрся в цель. Один прыжок. Один шанс.

Но это была ловушка.

Синка уже ждал, стоял полусогнутый, сжатый пружиной. Видел насквозь, цепь покоилась за спиной, левая нога опорная, а правая — взлетала вверх, описывая чёткую дугу.

Удар пяткой прилетел прямо в затылок — сухо, хлёстко, с отвратительным звуком кости о кость.

Красиво. Зрелищно. Толпа взорвалась восторгом: кто-то вскочил, свистнул, захохотал от неожиданности. Мрак даже не понял, откуда именно прилетел удар, — вспышка света, резкий провал сознания, и мир вдруг качнулся, словно фура, заваливающаяся на бок после съезда с дороги.

Синка использовал импульс, чтобы отскочить после удара, а Мрак медленно, тяжело падал вниз, как сломанная башня. Не рухнул совсем — успел опуститься на колени. Острый гравий впился в ладони. В глазах — мутно, расфокусировано, видно только камни, пыль и кровь. Его собственную кровь. Слух исчез, сменившись гулом в голове.

Всё.

Сознание медленно плыло вниз, в темноту, туда, где уже нет боли. Туда, где зверь затих. А Синка не торопился добивать.

Он танцевал вокруг, играя с цепью, как с праздничной лентой, заливая арену металлическим звоном. Удары были методичными, чёткими, не убивающими, а унижающими. По плечам, по лопаткам, по спине. Чтобы все видели, как медленно умирает тот, кто дошёл до пятого боя, кто вызвал гнев людей наверху, должен был пасть красиво и запомниться публике.

И именно это ломало сильнее, чем боль.

Что-то внутри Мрака треснуло. Зверь замер и притих, просто лёг и закрыл глаза. Человек тоже перестал сопротивляться, и в груди вдруг стало пусто и свободно. Будто сам сказал себе: всё, хватит, пусть будет так. Устал, сейчас можно будет отдохнуть.

И вдруг, сквозь этот густой гул в голове, прорвался крик. Звонкий, отчаянный и знакомый до боли, яркой вспышкой, прорезавшей пелену темноты:

— МРАК! ДЕТАЛИ! МРААААК!

Он не сразу поверил, что слышит именно этот голос, который помнил по сотням бессонных ночей и ремонту под грохот Шлюза. Но тон был тот самый — юношеский, горящий, упрямый. Голос Ильи. Вектор был здесь.

Караващик медленно поднял голову, с трудом, преодолевая тяжесть, вдавившую его в землю. В глазах мутно, на затылке запекалась кровь, крик снова прорвался — ближе и громче, перебивая шум толпы и тяжёлое дыхание:

— Я нашёл! Всё поставил! Всё готово! ВЫХОДИ!

Эти слова прошли сквозь тело разрядом. Сознание, почти погасшее, вдруг ожило, а монстр, готовый окончательно уснуть, приоткрыл глаза и навострил уши.

Детали. Парень нашёл их. Сам. Один. Выжил в Краегоре, справился со всем, брошенным на полпути. Достал, собрал, закончил работу — броневик снова готов к дороге. Готов к жизни. Вектор справился сам. Ждал его. Более того — теперь он звал.

“Он зовёт меня…”

Пустота в груди начала заполняться смыслом, уставшая ярость стала превращаться в ясность цели. Если мальчишка справился, значит, за стенами этой Ямы снова есть дорога. Есть причина вернуться. Смысл продолжать жить.

И для этого осталось всего одно: Выжить.

Демон, что столько лет жил глубоко внутри, медленно поднялся из глубины, глядя в глаза человеку, и в этом взоре уже не было ярости или жажды крови. В нём стояла печальная, спокойная ясность — понимание, что бой стал для них обоих последним, и уйти из него вместе они не смогут.

Он принимал всё спокойно — без сопротивления, просьб и требований. Просто начал отдавать себя, медленно растворяясь в том, кого всегда защищал от лишних эмоций. Зверь доверял человеку продолжение пути, уступая ему всё оставшееся: свою силу, волю, древнюю ярость, которую всегда хранил на чёрный день, который, наконец, настал.

С каждым мгновением демон становился слабее, тоньше, прозрачнее. Рассыпался на частицы, исчезая навсегда. В последний момент их взгляды встретились вновь, и в глазах читалось простое, без слов:

«Дальше сам».

Это было горькое прощание. Человек остался один, чувствуя, как внутри пустеет и одновременно становится легче. Он знал, теперь у него хватит сил идти дальше. Вектор ждал, машина была готова, броневик ждал дороги.

Ему нужно было жить — за двоих.

Первый толчок в груди — удар сердца, кто-то резко сжал его изнутри и напомнил, что он ещё здесь, ещё жив. Вторым вернулось зрение. Пелена пыли рассеялась, контуры стали чётче. Впереди — глаза Синки, уверенные, самодовольные, полные превосходства.

Третьим ожил слух. Гул толпы превратился в отчётливый рёв — мир возвращался

Мрак распрямился.

Не сразу. Медленно, собирая собственное тело по частям, осторожно поднимаясь с колен. Суставы протестовали, позвоночник глухо застонал от напряжения. Противник замер, удивлённый таким поворотом, но уже через секунду на губах вновь появилась насмешливая ухмылка. Решил, что это просто последняя конвульсия, отчаянная попытка сохранить гордость перед падением.

Караванщик наклонился, медленно подобрал цепь. Намотал концы на ладонь, сделав гибкий кистень, сжимая до боли, ощущая, как грубый металл впивается в кожу.

Синка снова начал свой танец, с лёгкостью переместился в сторону, цепь вновь зазвенела, замелькала, прочерчивая круги в воздухе. Толпа мгновенно ощутила перемену и взревела, почувствовав, что Бритый снова в игре.

Мрак пока стоял, плечи всё ещё были опущены, колени слегка дрожали, однако глаза уже были другими — не затуманенными и пустыми, а живыми, полными ярости и решимости.

Ещё чуть-чуть…

С каждым новым вдохом тело становилось послушнее. Пальцы крепче сжимали оружие, спина выпрямилась, а боль, которая всё ещё была с ним, перестала мешать, превратилась в топливо.

Танец смерти начался вновь, теперь же всё было иначе.

Если в начале боя Мрак вышел на арену с сердцем, полным пепла, и телом, что двигалось лишь по инерции, то теперь он горел. Вектор плеснул в кровь пироцелий — горячий, едкий, взрывной. Мышцы отвечали мгновенно, зрение стало резким, слух ловил каждое движение цепи.

Он тоже танцевал. Не так легко и зрелищно, как Синка, — его движения были тяжёлыми, приземлёнными, но наполненными точностью и смыслом. В них была уверенность караванщика, который снова вёл фуру сквозь пустоши, избегая ловушек и налётов.

Синка продолжал наносить удары — лёгкие, почти издевательские, проверял, действительно ли перед ним воскресший боец или лишь его пустая оболочка. Мрак пропускал только слабые удары, которые не сломают и оставят возможность двигаться дальше.

Терпел, смотрел и ждал, искал свой ритм.

Вот — замах, всегда справа, потом быстрый разворот. А вот тут — пауза, лёгкий акцент, попытка заманить. Нет, это обман. Настоящий провал в защите — после второго поворота, когда плечо Синки слегка поднимается, дыхание становится чуть рваным. Вот оно. Вот момент.

Мрак чувствовал, время уходит очень быстро. Его вес, раньше дававший преимущество, теперь тянул вниз. Мышцы наливались тяжестью, дыхание сбивалось всё чаще. Каждое движение отнимало у него секунды — те самые, что в пустошах ценнее жетонов, и которые нельзя вернуть. Собственная масса работала против него, и если сейчас не поймать момент — следующего уже не будет.

И когда цепь снова взвыла в воздухе, когда Синка начал новый заход и металл в его руках снова описал яростную дугу, мужчина больше не отступал.

Он двинулся прямо навстречу.

Ещё один рывок вперёд — и снова ловушка. Бритый был уверен в моменте, прочитал траекторию и разгадал ритм, но Синка оказался не просто ловким танцором, а опытным охотником. Резко сместился в сторону и одновременно бросил цепь вперёд, прямо в лицо.

Время на размышление истекло. Сработал чистый инстинкт: Мрак метнулся вбок, едва удержавшись на ногах. Удар просвистел рядом, обжигая воздух возле виска, не зацепив кожу, заставив сердце провалиться вниз. Мужчина отступил, хватая ртом воздух, в лёгких — пыль и огонь. А Синка уже снова кружил вокруг, спокойно улыбаясь, точно знал, как всё закончится.

Караванщик мгновенно осознал — его специально изматывают. Каждый бросок, удар, обманка были тщательно рассчитаны не на убийство, а чтобы медленно, по капле, выдавить из него последние силы. Толпа продолжала гудеть, но уже без былого восторга — в её шуме зазвучало нетерпение, предчувствие очевидной развязки.

И Мрак решил сыграть на этом. Пусть все так и думают, даже Синка.

Он начал показывать слабость. Согнул спину, стал тяжело и часто дышать, харкать кровью в пыль, громко и мучительно выдыхая, зверем, которого загнали до полного бессилия. Он издавал слышные звуки боли — именно те, которые противник жаждал услышать.

Толпа замерла, окончательно поверив в этот спектакль. Уже никто не ждал интриги — все ждали добивания.

И именно в этот момент снова прорвался голос из толпы:

— АНЕССА ЖДЁТ! АНЕССА ПРИБЬЁТ МЕНЯ, ЕСЛИ ТЫ УМРЁШЬ!

Это снова был Вектор. Горло срывалось, хрипел от отчаяния, пытаясь достучаться через гул и рёв Ямы. И Мрак его услышал, но услышал и Синка.

Боец резко дёрнул головой, сбившись на секунду с ритма. Под маской уверенности мелькнула тень сомнения. Он понял — у противника есть причина жить.

В этот момент Мрак догадался, что держит в руках не просто цепь, а ставку в большой игре. Настал момент идти “олл ин”.

Его поведение резко изменилось. Взгляд стал жёстче, плечи выпрямились, тот, кто секунду назад плевал кровью в пыль, теперь двинулся вперёд — уверенно, вызывающе. Толпа резко притихла, а Синка напрягся.

И совершил ошибку.

“Открылся" — схитрил. Шаг назад, цепь расслаблена, явно приглашая ударить. Подходи, старик, давай, попробуй ещё раз. Этот трюк был уже знаком Мраку: резкое сближение, затем контрудар — в пах, в горло, поддых. Всё рассчитано на мгновение замешательства.

Но Мрак не попался, резко остановился столбом, точно в тот момент, когда Синка начал движение. Караванщик ясно видел изменения в лице противника — от уверенности к осознанию ошибки. Синка уже летел вперёд, прямо в собственный капкан.

И тогда Мрак нанёс удар. Цепь выстрелила вперёд низкой, смертельной дугой.

Звук удара был глухим, плотным, отвратительным. Голень Синки треснула, как сухая ветка под тяжёлым сапогом. Он взвыл — не столько от боли, сколько от осознания случившегося.

Синка резко дёрнулся, рефлекторно пытаясь отбиться, метнул цепь вперёд, но момент был упущен. Оружие железной змеей обвило его ногу, мужчина со всей силой рванул назад, вкладывая в рывок вес тела и всю ярость, накопленную за время боя.

Синка не удержался и тяжело рухнул, потеряв равновесие. Мрак шагнул вперёд одновременно с падением, зная, что даже в таком положении враг смертельно опасен. Он сразу прикрыл лицо плечом и выставил предплечье вперёд, успев почувствовать, как цепь противника просвистела рядом, едва задев кожу.

Одним точным движением вырвал оружие из рук Синки, легко и решительно, словно выдёргивал нож из мягкой древесины. Затем шагнул ближе и, не дав противнику ни мгновения на ответный удар, сжал обе ладони на его горле.

Сделал это не в гневе, спокойно и расчётливо — руки сомкнулись механическим захватом, ровно на том месте, которое заставляет сознание гаснуть. Мрак смотрел мимо глаз противника, просто выполнил нужное движение. Три секунды — ровно столько потребовалось, чтобы Синка вздрогнул, глаза закатились, тело расслабилось и замерло.

Караванщик тут же отпустил захват, позволяя телу упасть в пыль, не стал добивать. Так же, как и Синка не добил несколькими минутами ранее. Причины были разными: один затягивал зрелище ради толпы, другой же просто не желал убивать без необходимости.

Арена на мгновение погрузилась в тишину. А затем — взорвалась криками и рёвом сотен зрителей. Толпа неистовствовала, выражая и восторг, и потрясение. Они увидели пятую победу.

Ворота арены медленно раскрылись.

По законам Ямы победитель пятого боя выходил свободным человеком сразу же. Без слов, суда, дополнительных условий. Он мог уйти прямо сейчас, и никто не имел права его остановить.

Мрак с трудом поднялся на ноги. Всё тело было пропитано болью, тяжесть от битвы ощущалась в каждом движении. Он шёл, упорно переставляя ноги, шаг за шагом, направляясь к выходу.

А навстречу ему, прорываясь сквозь толпу и охрану, ломился парень в сером комбинезоне. Молодой, отчаянный, с глазами, горящими волнением и надеждой.

Илья.

Он уже кричал во всё горло, махал руками, почти падая на бегу:

— ДАВАЙ! ИДИ! Я ТЕБЯ ЖДУ, МРАК!

И караванщик двигался вперёд — неуклонно, прямо к выходу.

Туда, где вновь лежала дорога, ждала машина, и, вопреки всему, снова начиналась жизнь.