Распутье Воронов

Глава девятая

Первое, что увидел Геральт, въехав в городок через ворота с подъёмным механизмом, был висельник. А точнее, молодая светловолосая девушка в изодранной одежде. Она висела на жерди колодезного журавля, качаясь и поворачиваясь на ветру. Проезжая мимо, он разглядел подробности — распухшее лицо, неестественно длинную шею, синяки на бёдрах, чёрные от запёкшейся крови ступни.

Городок был пуст, словно вымер, на улочке ни единой живой души, даже собачонка никакая не выскочила из-за забора облаять лошадиные копыта. От закрытых ставен и ворот веяло враждебностью. Предупреждением о зле уже свершившемся. И о зле ещё худшем, которому свершиться предстоит.

Подъезжая к площади, он заметил нескольких человек, и они его тоже заметили.

— Ведьмак, правда же? — выдохнул подбежавший к нему юнец в берете с фазаньим пёрышком. — Ах, что я, видно же, что правда. Дошла, значит, весть? Наше прошенье о помощи? На призыв наш откликнулись, верно?

— Я встретил гонца. Он скакал по всем окрестным дорогам. С воззванием. С вестью, что срочно надобен ведьмак в Стеклянную Гору. И вот я здесь. По вызову. Это же Стеклянная Гора, не так ли?

— Так, так. Ой, хорошо, как хорошо, что вы здесь… Потому что на нас тут несчастие пало… Страшное несчастие… Но позвольте проводить вас на площадь, там своими глазами увидите. Сюда, сюда…

— Ведьмак, значит? — от кучки людей в подворотне, выходящей на площадь, отделился солидный седобородый господин. Пуговицы на его дублете были большие, как дукаты. И тоже золотые. Нет, скорее позолоченные. — Значит, ведьмачьим колдовством владеет? Проклятья снимает? Ну, поглядим, поглядим. Спешься, поди сюда. Ближе, ближе.

В подворотне людей было с десяток, они испуганно шарахались от идущего ведьмака, отворачивались.

— Туда, — седобородый указал дорогу. — За мной.

Вошли на подворье, потом по шатким ступенькам на крыльцо. Тут седобородый закрыл нос рукавом.

— Там, за дверью, — пробормотал из-за рукава невнятно, указывая.

И убежал, чуть с крыльца не свалился.

Ведьмак издалека почуял мерзкий, тошнотворный запах гниющей плоти, поэтому не удивился, увидев в сенях лекаря. О профессии его свидетельствовал кожаный шлем с длинным птичьим клювом и застеклёнными отверстиями для глядения.

Лекарь заметил его и сказал что-то, совершенно непонятно из-за птичьей маски. Сообразив это, вышел на крыльцо, жестом позвав Геральта с собой. На крыльце стянул шлем, отёр вспотевшее лицо. Он был очень молод.

— Медицина тут бессильна, — он отдышался, махнул рукой. — Не поможет ни опрыскивание уксусом, ни окуривание серой. Это чёрная магия. Проклятие, беспременно проклятие.

— Потолковее можно?

— Можно, — лекарь прищурился. — Очень даже можно. Вот я вам толково расскажу, что там. А там, в доме — наш бургомистр, его жена и трое детей, из коих один в колыбели. Третьего дня заражённые чёрной магией. Самым ужасным манером. Какая-то мазь, вроде живой смолы, оболокает их тела. Заражает всё сильнее и потихоньку убивает. Может быть, уже убила… Вы же ведьмак, я вижу. Но что вы с этим поделаете? Что тут могут ваши мечи?

— Скажу, когда увижу.

— Правда? Вы хотите войти туда? В дом?

Лекарь пришёл в ужас, замахал руками, казалось, не хотел пускать, но потом передумал.

— Пойдёмте, — пробубнил он из-под маски, которую снова надел. — Сюда.

В комнате было темно, гнилостный смрад душил, щипал глаза. Слышен был тихий плач детей, монотонные причитания женщины.

Медальон Геральта начал сильно дёргаться.

Он чуть не споткнулся о колыбель, она стояла у него на пути. Внутри лежал трупик младенца. Весь покрытый чёрной коростой, словно бы высохшей мазью. Чёрная кукла.

Бургомистр — это, верно, был он, кому ж ещё быть-то? — сидел в кресле с высокой спинкой. Половина тела у него, ниже пояса, была покрыта оной чёрной мазью. Мазь, казалось, ползла. Геральт подошёл ближе. Действительно, мазь пульсировала и вздрагивала, тянула подвижные щупальца.

Женщина лежала дальше, в углу, обнимала двоих плачущих детей. И тоже рыдала. И на ней, и на детях виден был чёрный налёт.

Несмотря на предостерегающее буркотание лекаря, Геральт подошёл ближе. Склонился над бургомистром.

— Спасите, — прохрипел бургомистр, протянув руку. Геральт предусмотрительно отступил. — Спасите… Дети…

Словно услышав или почуяв движение, чёрный налёт ожил, запульсировал и пополз, захватив ещё пару дюймов бургомистрова тела. Бургомистр громко застонал. Женщина в углу завыла, дети закричали.

Геральт достал стилет, поддел несколько капель налёта на кончик лезвия. Встал, попятился. Они вышли вместе с лекарем.

— Вы видели, — лекарь стянул маску, вытер лицо. — Вы видели своими глазами. Это сверхъестественная сила, чёрная магия, а может, и что похуже, какой то демон или вроде того… А моя трость и перчатки на полу, вы видели? Мне пришлось снять их, бросить, потому что жижа попала на них и стала расти, я едва успел… Да что я вам… Взгляните на свой нож.

Капельки мази, взятые на самый кончик стилета, теперь покрывали уже почти всё лезвие. Мазь жила, пучилась, вытягивала извивающиеся щупальца.

— Когда это полностью покроет и удушит тех людей, — мрачно сказал лекарь, — то может двинуться дальше. Искать новых жертв.

— Нет, — покачал головой ведьмак. — Потому что это действительно выглядит как колдовство проклятия, сглаза или порчи. Оно наложено только на них, на тех, что в этом доме. Колдовство убьёт их и на том прекратится.

— Но их убьёт, говорите. Значит, для бургомистра и его близких спасенья нет. Ну, что ж, в таком случае я посоветовал бы всё-таки сжечь дом.

Они вместе сошли в двор. В подворотне застали они сумятицу. И связанную девушку с разбитым носом, которую приволокли на верёвке. Лет пятнадцати, а то и менее.

— Проклятие, — разглагольствовал один из горожан, тот, который держал девушку на верёвке, — всем известно, снимается только смертью того, кто проклятие наложил. С той девкой, кою мы вздёрнули, промашка вышла, потому что она висит, а проклятие всё ещё действует. Но та девка была знахаркой и зелейницей, так что невелика потеря, нечего горевать. А вот эта, другая, той знахарки сродница, она-то уж точно виновата, а кто ж, если не она. А ну, давайте её на виселицу! Вот увидите, её смерть проклятие снимет.

— А ну как не снимет? А если опять неповинную повесим?

— Дом надо сжечь, — вмешался лекарь. — Сжечь. Это единственное спасение.

— Охренел? Застройка тесная, полгорода спалим!

— Так что же делать?

— Вот же ведьмак! — вскричал седобородый. — Затем и гонца посылали, так ведь? По ведьмака, верно? Ведьмак и пришёл к нам! Он в колдовстве понимает! Его послушаем…

— Ведьмак-то ведьмак, — прервал его некто тощий, весь в чёрном. — Да уж больно молод. Поди и не умеет ничего?

Геральт не счёл нужным отвечать.

Этот, в чёрных одеяниях, подошёл к Геральту, очень близко. На шее у него, на цепи, весел какой-то священный знак.

— Здесь не ведьмак-молокосос надобен! — от него страшно разило сегодняшней водкой и вчерашним перегаром. — Тут молитва надобна!

— Вы с утра молились, святой отец, — гневно ответил седобородый, — и никакого не было толку. Господин ведьмак, что скажете? Берётесь ли помочь?

— Помочь? — снова дохнул водкой жрец. — Он? Интересно, как. А по правде, даже и не интересно, потому что тьфу на него. Молитва. Только молитва, говорю я вам. Но сначала девку повесить!

Седобородый, явно важная шишка в городском совете, пошептался с другими.

— Мы нанимаем вас, молодой ведьмак, — объявил он, наконец, — Мы, то есть здешняя власть. За триста марок. Но получите вы их только в том случае, если дело сделается. Ну, в смысле, если будет результат.

— Это ясно. Я принимаю заказ.

— Если помощь какая надобна, мы поможем, всё дадим, ни в чём не откажем. Одно лишь слово, чего желаете?

Ведьмак указал на девушку.

— Её.

Ему не пришлось ни далеко ходить, ни долго искать. Помог, как всегда, полезный в таких случаях эликсир Трясогузка. И наблюдение за капелькой мази на лезвии стилета.

— Там, у ручья, — спросил он у девушки, всё ещё бредущей за ним. — Чьё это хозяйство? Говори громче, я тебя не слышу.

— Красильщицы… Раньше…

— Спасибо. А теперь беги домой. И не попадайся им больше!

Изба стояла на самой окраине — окраине бедноты — городка, среди ольх, над ручьём. Если «раньше» это был дом красильщицы, то оное «раньше» было очень давно. Не видать было сохнущих пучков шерсти и пряжи; на стоящих рядком на крыльце горшках, давно заброшенных, высохли и выцвели потёки краски.

Он вошёл. Дверь скрипнула. В сенях паутина легла ему на лицо, немного, видать, в последнее время гостей заходило в этот дом. Повсюду горшки, котелки и прочий снаряд красильни. Пахло уксусом.

В избе было светло и неожиданно опрятно.

В плетёном кресле-качалке сидела женщина. На вид лет сорока. Но он мог и ошибиться.

Минуту они молча смотрели друг на друга.

— Я вижу смерть у тебя на лице, — сказала женщина. — Я не обманывалась, — продолжила она, не переставая тихонько раскачиваться. — Я знала, что придёт кто-то вроде тебя. Да и городские могли выследить меня… Может, лучше такой, как ты.

Он не ответил. Она долго молчала, потом опять заговорила.

— Бургомистр убил моего сыночка. Растоптал конём, пьяный. А потом застращал, сунул денег. Я ждала долго. Наконец, раздобыла, ох, недёшево, и знание, и умение. Недёшево обошлось, а сделалось так легко… Повести рукою да слово молвить… Отчаялась, оттого и решилась на отчаянное дело. Но я не знала, что последствия будут так ужасны… И что пострадают жена и дети… Дети! И та, ни за что повешенная девушка. Теперь мне хотелось бы вернуть, отменить… Спасти их. Я догадываюсь, как.

— Есть только один способ.

— Я знала, — она кивнула. — Я знала, что только моя смерть… Но я не хотела попасться в их лапы, позволить замучить себя и повесить… Я сама хотела покончить с собой. Купила яд, вот он. Но страшилась принять… Может быть, теперь насмелюсь, при тебе…

— Это делается не так.

— Ах. Значит, меч. Тот, который у тебя за спиной.

Он молчал, не имело смысла подтверждать. Она тоже молчала.

— Ты отрубишь мне голову, — сказала она, наконец, — быстро, одним ударом? Чтобы я не чувствовала…

— Это делается не так.

— Ах, — она сглотнула слюну. — Что ж… Если надобно… Если это спасёт детей…

— Двоих спасёт. Старших. Для младшего уже слишком поздно.

Она хрипло вздохнула. Он увидел слезу на её щеке.

Он обнажил меч. Она вздрогнула.

— Разденься. Достаточно спустить рубаху с плеч.

— Встать?

— Нет.

Он поставил ногу на полоз качалки, остановил движение. Сильно схватил женщину за плечо, впился пальцами. Наставил острие меча на середину груди. На высоте головки пятого ребра.

— Мне хотелось бы…

Он не дал ей договорить.

Толкнул сильно, почувствовал, как лезвие легко пронзает грудину. Красильщица вскрикнул, рванулась, но было уже поздно. Стискивая пальцы на её плече, он наклонился и нажал, лезвие с хрустом прошло навылет, ажурную спинку кресла тоже. Он навалился на меч ещё сильнее, так что всё лезвие прошло через спину, до самой пяты клинка. Женщина уже не кричала, только открывала и закрывала рот. В котором уже появилась кровь.

Но это был ещё не конец ритуала.

Геральт сгорбился, рванул лезвие вверх, сокрушая грудину и головки верхних рёбер. У женщины изо рта брызнула кровь, он знал, что лезвие рассекло предсердие и аорту.

Он навалился на рукоять и сильно рванул лезвие вниз, рассекая последние, нижние головки рёбер. Артерии. Вены. И желудочки сердца.

Красильщица вздохнула. Глаза её всё ещё были открыты.

Но это был ещё не конец ритуала.

Он повернул лезвие. Рванул поперёк, кроша рёбра. Сначала вправо, потом влево. Желудочки и артерии превратились в месиво.

Вот теперь было всё. Конец ритуала.

Потихоньку, осторожно он вынул лезвие, оно вышло легко. Женщина осталась в кресле. Неподвижная.

Если бы не кровь, можно было бы подумать, что она спит.

На площади к нему, задыхаясь, подбежал тот юнец в берете с фазаньим пёрышком.

— Проклятие, — сказал Геральт прежде, чем юнец успел отдышаться, — должно уже перестать действовать. Finis. Уже должно быть заметно…

— Уже лучше! — прервал его юнец. — Перестаёт, уходит! У господина бургомистра и у бургомистрши уже только ступни чёрные, а с детишек смола совсем слезла…

— Рад это слышать. Самое время выполнить договор, не так ли? Что с моей платой?

Юнец замолчал, закашлялся, покраснел совершенно однозначным образом. Геральт вздохнул.

— Видите ли, господин ведьмак, — дрожащим голосом подтвердил его подозрения юнец, — вы же ушли, и вас не было, а святой отец всё время оставался на месте, демонов изгонял и молился… Городской совет постановил, что договор расторгнут. Что это не ваша, а жреца заслуга, что проклятие отступило… В общем…

— В общем, вы мне ничего не заплатите.

— Навроде того, — запинаясь, лепетал юнец. — Потому как таковое решенье постановили… Но чтобы ничего — так это нет, ни в коем разе. Городской совет присудил, что мы можем заплатить вам… пять марок. Вроде как за вызов…

У Геральта уже на языке вертелось, что господа члены городского совета могут оные пять марок засунуть себе в задницу. Но он передумал. Пять марок — это обед в корчме на перекрёстке. А он был голоден.

Он вспомнил глаза женщины в тот момент, когда его меч разрывал аорту. И ему вдруг расхотелось есть.

Но есть надо, подумал он, вскакивая в седло Плотвы и направляясь вон из города.