Рысюхин, помните свои шестнадцать?

Глава 8

Сначала отъезд задержался из-за погоды. Утром горы внизу закрыл туман, густой и плотный, как разлитое молоко. Уж простите за избитое сравнение, но иначе не знаю, с чем ещё сравнить. Его верхняя кромка клубилась где-то метров на сто-сто пятьдесят ниже нашей базы, причём опустившимся на землю облаком, ещё одно избитое сравнение, туман не казался. Нет, это по виду была именно жидкость, причём горячая, от которой пар идёт. Струи тумана перемещались, перемешивались, обтекали вокруг гор и отдельных скал… Красиво, завораживающе, поэтично — но вообще нифига не видно, где там извивается заковыристыми петлями дорога! Нет, возможно, изнутри туман не выглядит таким непроницаемым, и там есть видимость «аж целых» метров пятьдесят, но такой аттракцион «Молдавские горки» нам не нужен, вот совсем и абсолютно. Так что единогласно решили отложить выезд, пока вся эта красота не рассосётся. Ну, или хоть видимость улучшится метров хотя бы до трёхсот.

А уже через час стало не до красот: на заставе спохватились, что пропал боец! И, казалось бы, какое мне до этого дело, какое пограничникам дело до меня? И, оставайся я в их глазах просто каким-то бароном, пусть и выполняющим поручение Государя, никто бы мне и слова не сказал. Более того, проследили бы, чтобы скандальная информация не просочилась из ведомства. Но раз уж проявил себя как флигель-адъютанта, то есть — офицера для особых поручений, более того, для личных особых поручений Императора, то меня тут же включили в цепочку принятия решений, чтобы скинуть хоть часть ответственности.

Пропавший боец, носивший уже лычки младшего унтера, отслужил на границе почти два года, за это время познакомился с кое-кем из местных и даже ухитрился стать официальным женихом одной девицы. Девица, дочь местного пастуха, жила с семьёй на хуторе примерно в полутора верстах от заставы, и наш унтер время от времени навещал её, как в увольнениях так и, иногда, в самоволку бегал, прикрываемый от командования сослуживцами. Правда, в этот раз он ушёл законно и официально, но не явился на утреннюю поверку. За «загулявшим» бойцом отправили наряд, который вернулся с выпученными глазами и заявил, что на хуторе нет никого вообще! Тут-то всё и закрутилось по-взрослому. На хутор отправили усиленный наряд с офицером, который констатировал одно: скотина заперта, вещи немного разбросаны, словно кто-то что-то искал, но так, поверхностно, плита растоплена, но похлёбку для свиней вариться на неё так и не поставили. И — ни одного человека, хоть осмотрели всё.

Надо сказать, что слово «пастух» для описания хозяина невесты не совсем подходило, скорее, хуторянин, но поскольку основным его занятием был выпас в окрестных горах стада из трёх десятков принадлежавших ему овец, то и проходил по документам как пастух. Ещё на хуторе держали пяток свиней, лошадь, полсотни кур и старого пса в будке на привязи. Так что поискать было где, как и спрятаться, если бы пришла в голову устроить дурацкий розыгрыш для сослуживцев и командования. И вот: собака убита, скотина на месте, а хозяев нет. Всего, получается, пропало, растворилось в тумане, семь человек: хозяин хутора с женой, его старший сын двадцати двух лет, тоже с женой, две дочки — девятнадцать и семнадцать лет и пограничник.

Заставу тут же подняли «в ружьё», разослали усиленные патрули, удвоили посты, но толку не было никакого. Пока где-то через час после обнаружения пропажи из начавшего рассеиваться тумана к пограничному посту не вышел бледный и трясущийся от страха румын с завязанной тряпицей старой корзиной для винограда. Оставив корзину на нейтральной полосе — румынских пограничников на месте не было, что не особо и удивляло их коллег на нашей стороне он, непрерывно кланяясь и что-то неразборчиво бормоча на местном диалекте развернулся и неожиданно быстро скрылся в тумане. Разумеется, постовые не стали подходить к корзине, а уж тем более — заглядывать в неё, но вызвали разводящего. Офицер со всей осторожностью приблизился к поклаже и кончиком шашки отбросил в сторону тряпицу. Заглянув внутрь, он закаменел лицом — там лежали головы пропавшего пограничника и его местной невесты. И открытый конверт из вощёной бумаги, видимо, чтобы кровь не испортила содержимое.

Конверт, провокационно адресованный «главарям русских оккупантов» был доставлен на заставу, где его содержимое достали и прочитали. На двух листах бумаги на двух же языках, румынском и русском, излагался один и тот же текст. Неизвестные, подписавшиеся как «Фронт Освобождения Бессарабии», изливали несколько абзацев бреда про «разделённый оккупантами единый народ», про «изнывающих в терзающих кровавых когтях русского кречета братьев и сестёр» и прочее такое же, с призывами к «борьбе за воссоединение» и прочей антиимперской пропагандой, которая даже сама по себе тянула лет на десять каторги как минимум, насколько я могу судить. А в конце шли угрозы, что, мол, за каждого «погибшего бойца за правое дело» мы, то есть — «русские собаки» заплатим жизнями «десятка своих псов и их прихвостней». С обещанием, что «возмездие начнёт вершиться сегодня на рассвете».

Тут уж и СИБ, и Корпус встали на дыбы — с такими-то заявочками, как не встать? Тут не то, что встанешь — вскочишь и запрыгаешь! Хоть до сего дня никто про этот самый «фронт» и слыхом не слыхивал, что само по себе могло быть поставлено в вину. Метаться начали все как муравьи, если на их жилище чем-то едким плеснуть. Ну и я, поняв, что уехать сейчас просто-напросто нельзя, направил РДА в дозор на фланги, КША на его обычное место на центральной позиции, только придал им в охранение всех, не занятых в других местах в качестве охранения, а миномёты с командным пунктом — выдвинул вперёд по дороге, там в можжевеловой рощице на одной из террас можно было вполне удобно расположиться, и стелющийся можжевельник нашим самоходкам ничуть не мешал.

Тем временем туман уходил, из него на той стороне границы проявилась ранее уже упоминавшаяся старинная крепость как бы не четырёхсотлетней давности. Кто и когда её построил на самом деле — я не знал, да и противоречивыми местными легендами не интересовался. Может, ей и вовсе лет сто всего. Там до недавних пор размещалась пограничная застава и таможенный пост. Для их работы в стенах проделали двое ворот: в сторону Империи и в сторону Румынии, в здании посреди двора, бывшем донжоне, разместились таможенники, в прочих сооружениях, лепящихся изнутри к стенам, были казармы, оружейные комнаты, склады, конюшни и всякое прочее, нужное для службы. Шли годы, здание ветшало, да и путешественникам, всё больше купцам, чем дальше, тем больше надоедало лезть в гору к крепости, что когда-то возводилась на пригодном для обороны, а не торговли, бугре. Недавно построили новое здание заставы, в более удобном месте, а старое стали использовать как таможенный склад и в целом «для хозяйственных нужд».

И вот в этом самом старом строении началось довольно бурное движение. Для начала раздался пушечный выстрел, причём холостой, явно призванный привлечь внимание к тому, что планировалось сделать ещё на рассвете, но туман помешал. На стенах после выстрела началось какое-то шевеление, я взял сделанный для себя во время недельного ожидания сорокакратный бинокль. Крепость послушно «прыгнула» навстречу, прибор превратил почти семь километров расстояния в сто шестьдесят — сто восемьдесят метров. Особых подробностей с такого расстояния не разглядишь, но угадать в пятерых помятых и раздетых до исподнего людях пропавшую семью пастуха труда не составило. Причём и обе женщины, и девушка двумя руками удерживали на груди явно порванные рубахи. Пленных поставили на колени, после чего на стене появился какой-то придурок, почему-то с турецким ятаганом в руках и в чалме. Он прыгал на стене, что-то орал, судя по широко раскрывающейся пасти, махал руками и оружием, делая явно угрожающие жесты в сторону границы. По ужимкам — чистый павиан, но смеяться почему-то не тянуло совсем. И вот во время очередного прыжка он с оттягом ударил с разворота ятаганом по шее младшей дочки пастуха! А потом, методично и буднично, словно капусту на огороде заготавливая, срубил головы и всем остальным, от младшего к старшему. Тела убитых сбросили со стены, после чего придурок в чалме снова погрозил границе, и все двинулись к сходу со стены. А над центральным зданием крепости рядом с румынским флагом подняли ещё один — вроде такой же цветовой гаммы, только полоски разной ширины и в верхнем углу у древка что-то намалевали, не поддающееся распознанию из-за расстояния и ветра.

После утренней корзины с головами и письма с угрозами можно было ожидать, что с похищенными расправятся. Но так вот нагло, цинично и демонстративно⁈ Они что, бессмертными себя вообразили⁈ Или считают, что мы туда не достанем? Или вовсе решили, что мы уже уехали? Это всё неважно, сейчас — неважно. Узнаем потом, если будет у кого. А пока я повернулся к Нюськину:

— Батарея — к бою!

Он продублировал мой приказ, потом уточнил:

— Думаете, можно? Всё же объект, принадлежащий пограничной страже Румынии…

— Думаю — необходимо. Достанем?

— На равнине было бы на грани, а так, с учётом рельефа и с усиленным зарядом… Пожалуй, ещё метров пятьсот запаса будет.

— Вот и отлично. Похитили, насколько я помню, семерых?

— Так точно! — это уже присланный для связи от пограничников молодой прапорщик.

— Утром убили двоих, сейчас — ещё пятерых. Значит, людей в крепости не осталось, это хорошо.

— По наблюдениям, там как минимум…

— Поголовье мразей меня не интересует. Тварей после Волны считают.

Я почувствовал, как меня окутывает новое для меня чувство. Ощущение холодного бешенства. Ледяной огонь, если угодно. Голова работала чётко и отстранённо, при этом необходимость уничтожить засевших в крепости тварей не подвергалась сомнению, это была аксиома. Голоса окружающих и вообще звуки доносились словно с отдаления, но были при этом непривычно чёткими и разборчивыми. А ещё волна холода поднималась от ног и низа живота, угрожая заморозить меня, если я не сокрушу, не сожгу врага.

Пока миномётчики под удивлённо-восторженным взглядом прапорщика — как же, он в первых рядах! — выставляли заранее повёрнутые кормой к противнику самоходки в горизонталь и раскрывали кузова, я смотрел и думал. Мрази просчитали и подготовили всё заранее. Знали, что Империя не спустит с рук обстрелы своей территории. Знали, что исполнителей этого безобразия рано или поздно, так или иначе, но достанут. И, заранее списав их в не просто неизбежные потери, а в необходимые жертвы, так же заранее подготовились к тому, чтобы повысить ставки и перевести провокацию в политическое поле. Да, заранее, хладнокровно и цинично: изготовить флаги, подготовить типографские (!) бланки с символикой никому неизвестного доселе «Фронта» — это не за два дня всё делается. Всё учли — и неизбежную растерянность местных властей, и отсутствие у них средств и возможностей для быстрого силового решения проблемы, и то, что здесь просто некому проявить именно политическую волю — полковник из пограничного отряда не военный, а чиновник, чиновник Министерства финансов, и он ни за что не возьмёт на себя без однозначного приказа свыше дополнительную ответственность. Особенно — политическую ответственность. Всё, кроме того, что я задержусь с выездом, что у меня есть, чем их достать и что я имею полное формальное право ответить на такую пощёчину Империи ударом латной перчатки в рыло. Пусть меня потом обвинят в превышении полномочий, пусть снимут аксельбанты и вовсе разжалуют — за чинами я никогда не гнался, а этих слишком хитрых, наглых и беспринципных тварей уничтожить необходимо сразу и под корень.

Покосился на миномётчиков, что продолжали выравнивать самоходки. Всё же погорячился, когда решил, что кусты нам не помешают вообще — они под собою прячут всякого рода неровности, которые мешают надёжно установить опоры, или внезапно проседают под весом самоходки. Правда, все площадки уже расчищены, сейчас пузырьки в закреплённых на платформе уровнях точнее в центр трубок загоняют: при стрельбе на расстояние. близкое к предельному, каждая доля градуса будет иметь значение. Я же продолжил размышления. То, что румыны здесь не более, чем ширма и дешёвое «мясо», расходный материал, становилось очевидно даже без дедовых подсказок. Слишком многое говорило об этом, всё перечислять — раньше бой закончится. Нет, не бой — возмездие, кара и, как говаривал Государь, вразумление. Но, возвращаясь к румынам. Они веками страдали от набегов турок, которые то просто грабили эти места, наперегонки с австрияками, то пытались захватить местные княжества для своей империи, все эти лоскутки, и из числа Дунайских, и Транснистрию, и Приднестровье, и Закарпатье. В общем, если их тут ненавидели и слабее, чем на Балканах, но ненамного. И никакая национальная, тем паче — националистическая организация ни за что не взяла бы себе напоминающие о турках атрибуты, не на первую свою «акцию» — уж точно. А тут ятаган с чалмой… Не говоря уж о том, что национальное самосознание, как единого румынского народа, власти этого молодого (моложе моего рода) королевства в своих подданных только ещё начали взращивать, пока ещё подданные короля Михая Третьего ощущают себя представителями скорее своих не то дюжины, не то более народностей.

Австрийцы, после появления на сцене этого «Фронта» с его заявками тоже упали на самое дно списка подозреваемых, и вообще удержались в нём исключительно из-за веры деда в человечество, точнее — в дурость человеческую, которая безгранична. Так что может, теоретически, найтись в Вене достаточно высоко поставленный дурак. В целом же у Австрийской империи главная проблема — это нежелание подданных не титульной нации превращаться в австрийцев второго сорта или оставаться полу-рабами и проистекающий отсюда сепаратизм. Да, они знают на себе, насколько это сильное оружие против центральной власти, но знают и то, как легко эта зараза перекидывается через все кордоны. И даже самый «отбитый» деятель в Вене не станет заниматься чем-то подобным у самой границы с Венгрией! С той самой своей провинцией, что за последние шестьдесят лет устроила два с половиной мятежа, мечтая об отделении!

Почему «два с половиной»? Ну, так два были «по классике», с бродящими по стране отрядами, стычками и полноценной войной, а третий прошёл в формате дворцовой интриги, где под угрозой не то нового бунта, не то дипломатического скандала венгерская знать пыталась выбить себе больше прав. Как ни странно, этот «недобунт» стал самым успешным: Империя стала называться Двуединой или Австро-Венгерской, о чём многие постоянно забывают в именовании. Венгерские аристократы формально получили равные с австрийскими права, но в целом это ситуацию не исправило. Например, аристократов не устраивала формальность равенства. Так, австрийцев было немало среди и землевладельцев, и чиновников на венгерской территории, а вот венгры в Австрии оставались в лучшем случае наёмными работниками. А всем остальным не нравилось то, что эти самые «все остальные» вообще ничего не получили. Так что полыхнуть заново там могло легко и в любой момент, поэтому мысль создать РЯДОМ некую сепаратистскую националистическую ячейку и показать окружающим, как она может работать — это сродни идее пожарить шашлыки на пороховом складе.

За моими геополитическими рассуждениями установки, наконец, были изготовлены к бою. Долго они что-то возились сегодня! Но, взглянув на часы, вынужден был изменить своё мнение — отработали по нормативу между «хорошо» и «отлично», что на незнакомой площадке более чем достойно. Нюськин уже продиктовал установки, клацнул, запираясь, замок на стволе и:

— Орудие!.. Выстрел!

Первый взрыв выбросил свою крону на склоне с большим недолётом и сильным отклонением влево. Второй — лёг ближе по дальности и ушёл вправо от старой дороги. Третий, поделив вилку по азимуту, по дальности всё же не дотянул, рванул прямо на дороге перед воротами. Странно: до ворот от воронки метров тридцать, их должно было хорошо попятнать осколками, да и ударная волна только пыль выбила из створок, что выглядели так, словно должны были от такого удара на дрова рассыпаться. Четвёртая мина, и… Что за ерунда⁈ Она что, на самом деле взорвалась в воздухе, на высоте метров пять, и при этом слева от крепости⁈ Но ведь корректировка шла только по дальности, такой сильный порыв ветра на высоте? И что это за розоватый, с перламутровым отливом, всполох над целью?

— Вот суки! Они над этим сараем крепостной щит поставили!