Сети Госпожи ужаса

Глава 1

Чужеземья заключили союз на своих островах. Пришли в движение и рассеялись в пылу битвы страны в один миг. Не устояла ни одна страна перед руками их, начиная с Хатти, Коде, Каркемиша.

Арцава и Алассия опустошены в один миг. Разбит был ими лагерь в месте одном посреди страны Амурру. Уничтожили они людей его, землю его, которые стали несуществующими.

Они шли, и пламя занималось впереди них по направлению к Земле Возлюбленной. В союзе их были пелесет, текер, шакалуша, дануна, вашаша.

Страны объединенные, наложили они длань свою на все земли до круга земли. Сердца их были тверды и уверенны: Наши замыслы сбудутся!

Из надписи о событиях 8-го года правления фараона Рамсеса III на стене его заупокойного храма в Мединет-Абу. Год 1177 до н. э.

Год 2 от основания храма. Месяц первый, Посейдеон. Январь 1174 года до н. э. Арголида.

Измученное ахейское войско пробиралось от острова к острову, нещадно грабя каждый из них. Оно шло домой долго, слишком долго для такого небольшого пути. Ахейцы уже не раз попадали в шторма, и их разбросало в стороны, заставив многих царей пойти своей дорогой. Да так оно и лучше, ведь мелким отрядам куда проще прокормиться, чем огромной орде, которая в мгновение ока опустошает закрома небольшого острова. Полегче стало, когда пришли на Эвбею. Во-первых, остров этот гигантский, и при том весьма богатый, а во-вторых, это же царство предателя Паламеда, пощипать которое сами боги велели. То, что Паламед был всего лишь одним из басилеев Эвбеи, никого не остановило. Голод не тетка. Тут остатки ахейского войска и провели несколько недель, нещадно грабя население, отъедаясь после перенесенных лишений и чиня потрепанные корабли. А потом разошлись кто куда. Цари соседней Фессалии поплыли к себе, благо их земли — вот они, за узким проливом, Нестор и басилеи Аркадии остались зимовать на Эвбее, опасаясь идти через бурное море, а цари Арголиды двинули в родные края.

До чего тяжело сидеть на чужбине, когда до дома рукой подать. Восточный берег Пелопоннеса — вот же он, лишь Аттику обогнуть! И вроде близко, но надо идти медленно, вытаскивая корабли на берег в тот самый момент, как только волна становится слишком высокой. Упустил время, и все, налетевший шторм швырнет тебя на острые скалы. Вот поэтому тот путь, что летом занимает три-четыре дня, они проделали за две недели, то и дело пережидая шторма, которые шлет Морской бог в это время года.

Агамемнон не спешил. Он дал отдых измученным воинам, обогатил их новой добычей и все это время собирал по крупицам те сведения, что приносили из непокорных Микен. По всему выходило так, что мальчишка Эней не соврал. Двоюродный братец Эгисф правит Микенами вместе с женой Клитемнестрой, его дочери живут с ними, а сын Орест бежал и теперь находится неизвестно где.

Прибытие в Навплион получилось каким-то скомканным и до чрезвычайности неприятным. Старейшины закрыли ворота и впустили своего царя только после клятвенного обещания в противном случае взять город и перебить их тут всех как бешеных собак. Купцы чего-то боялись. Они водили глазами по сторонам, как будто украли что-то, и в сердце Агамемнона поселился неприятный холодок. Звериным чутьем человека, который силой взял трон, обильно политый кровью родни, он ощутил неладное и начал рыть. Да, чутье его не подвело. Торговый люд спелся с тамкарами Энея, перебравшимися на острова из разоренного Угарита, и теперь они ведут хорошую торговлю, почти не опасаясь морского разбоя. Микенцы везут на Сифнос расписные горшки, ткани и масло в неслыханных ранее количествах, получая за это честное серебро и товары со всех концов света. Тут и слоновая кость, и клыки речного быка[1], и страусиные яйца, и медь с Кипра, и льняное полотно, и магические скарабеи из Египта. И самое неприятное — многие из купцов заказали себе новые печати, украшенные какими-то незнакомыми письменами. Без таких печатей тамкары Сифноса сделки не проводили. Именно эта, казалось бы, незначительная деталь, взбесила Агамемнона больше всего. Он сам читать не умел, но то, что его собственные купцы, поколениями служившие микенским царям, потеряли гордость и стали подстраиваться под новые порядки, показалось ему даже более унизительным, чем военное поражение. Впрочем, телеги для перевозки добычи и ослов купцы выделили без разговоров. Да и попробовали бы не выделить. Лучше им самим отвезти в Микены имущество царя, чем если повозки и ослов заберут воины. Пойди-ка тогда, верни их назад.

В общем, жизнь тут за время отсутствия законного владыки поменялась весьма сильно, а потому появление Агамемнона, заклятого врага основного торгового партнера купцов Навплиона, ни малейшего восторга у последних не вызвало. Агамемнон был в ярости.

Ведь это мое масло! И мои горшки! Из моих собственных мастерских! И ткани из моего собственного дворца, сотканные моими собственными рабынями! Да что же это делается, великие боги! — так думал ванакс, направляя свою колесницу в сторону Аргоса, который стоял у них на пути. Он отпустил Менелая и его блудную жену в Спарту, не желая принимать чужую помощь. Слишком унизительно это для того, кто привел из похода корабли, переполненные добычей.

— Аргос! — повернулся к нему Диомед, ехавший впереди. Половину дороги от Навплиона до Микен они уже прошли. — Мне отправиться с тобой, царь? Вдруг чего…

— Нет! — сжал зубы Агамемнон. — Ты иди, друг, Эгиалея уже заждалась тебя.

— Тогда удачи тебе! — поднял руку Диомед и заорал. — К воротам Аргоса поворачивай, парни! Домой идем!

Диомед и Сфенел, два царя Арголиды, воевавшие на одной колеснице, попрощались с ним и повернули к воротам города. Сложенная из огромных камней крепость оседлала высокий холм, царивший над округой. На стенах ее суетились люди, махали руками и перекрикивались. И это зрелище тоже царапнуло по сердцу Агамемнона, хотя он так и не понял почему. Просто предчувствие нехорошее появилось.

Зимняя погода здесь не столько холодна, сколько промозгла, ветрена и дождлива. Порывистый ветер рвет с плеч плащ, пробираясь ледяными струями прямо к телу. Но Агамемнон — закаленный воин. Что ему какой-то ветер и дождь, плевать он хотел на непогоду. Он даже рад воде, льющейся с неба, ведь земля изголодалась по влаге. Летом здесь дождей почти не бывает, о них молят богов. Но боги остаются глухи.

Царь крутил головой по сторонам, заново привыкая к родной земле. Арголида — это города-дворцы, редкие усадьбы знати и множество хижин простонародья. Все ремесло собрано за стенами неприступных твердынь, а люди, которые смотрят на царское войско и робко кланяются, не знают ничего, кроме своего поля, садика и скота.

— Как будто коров меньше стало, государь, — Талфибий, знатный воин, с которыми они воевали бок о бок много лет, повел рукой по сторонам. — Да и коз тоже.

— Дорийцы прошлись, — неохотно признал его правоту Агамемнон.

Хижины бедноты нетронуты, но если раньше в поле зрения непременно попадал какой-нибудь голый мальчишка, со скуки терзающий свирель рядом с отарой овец или козьим стадом, то сейчас что-то изменилось. И скота стало куда меньше, и мальчишки теперь пугливы и угоняют скот, едва лишь завидев толпу воинов на горизонте.

— Я с купцами в Навлионе перемолвился, — смущенно отвел глаза Талфибий. — Такое рассказали… Не поверил я сначала… Да видно, правда это…

— Не томи, — раздраженно ответил Агамемнон. — Что случилось? Коров почти нет. Где коровы-то?

— Купчишки сказали, что много скота дорийцы угнали, когда к Микенам подходили, — продолжил Талфибий. — А потом, когда их у Коринфа разбили, то скот поделили заново, вместе с остальной добычей. Эней почти всех коров себе забрал при дележе. Ему и слова никто не посмел поперек сказать, у него же войско самое сильное было. Скотину на запад погнали, в земли басилеев Элиды.

— Зачем? — с тупым недоумением спросил Агамемнон.

— Да затем, что басилеи те к Клеодаю примкнули, — пояснил Талфибий. — А когда разбили его, всех царей запада под нож пустили вместе с сыновьями, а их земли Эней себе забрал. Там теперь от его имени Эгисф правит. Говорят, по весне какой-то архонт приплывет с Сифноса. То ли писец, то ли еще какая шваль. Но не воин, точно. Навроде телесты твоего, царь. Просто управляющий.

— Убей меня гром! — из груди Агамемнона вырвался какой-то свист. — Да что тут вообще происходит? Времени ведь и года не прошло, как отплыли. Почему вдруг все с ног на голову встало?

— А мы скоро всё узнаем, государь, — Талфибий, обладавший зрением орла, ткнул рукой куда-то вдаль. — Ворота Микен открыты, а нас дворцовые писцы встречают и царица. Я ничего не понимаю. Я думал, в осаду придется город брать.

— Я тоже ничего не понимаю, — растерянно ответил Агамемнон, который тщетно искал в толпе братца Эгисфа, но не находил. — Да где же он? Неужто сбежал, сволочь? Ладно, еще найду его и кишки выпущу. Дадут, боги, разберусь со здешними делами и верну свою скотину. Лучше бы дочерей этот негодяй забрал, право слово! Аж сердце защемило, до того коров жаль!

В то же самое время. Сифнос.

Здешняя зима — это же сущий смех для человека родом из Средней полосы Евразии. Плюс пятнадцать днем и плюс десять ночью. Это по ощущениям, конечно. Иногда бывает значительно теплее, но парочка стариков божится, что своими глазами видела настоящий лед. Но вот когда старики его видели, они вспомнить не могут. Тут их показания расходятся. Слишком уж давно это было. Впрочем, когда из одежды у тебя — хитон и плащ, вместо отопления — костер, горящий в куче камней, а дверь сплетена из лозы, то и такая погодка не в радость. Холодно по ночам до ужаса. Только самые богатые отапливают свои покои бронзовыми жаровнями, а беднота и вовсе спит вповалку, греясь боками лежащих рядом родичей и дыханием собственных коз, которые ночуют тут же. Потому-то спальни делают крошечными даже во дворцах, не протопить их по-другому. Так что жаровня меня спасает, благо уголек из Спарты и с Крита к нам везут исправно. Свой лес я уже давно трогать запретил.

У меня полно времени и целый вагон идей. В короткий промежуток между двумя войнами мне нужно успеть так много. Например, вот это…

— Все готово, господин, — поклонился пожилой крестьянин из деревни с запада острова.

Они зажиточны, две упряжки волов получили в награду за хороший урожай чечевицы. Глава этой общины — мужик неглупый, по-крестьянски разворотливый и даже малость склонный к новациям, что по нашим временам редкость неописуемая. Новации тут внедряются долго, их не любят и боятся, потому как в случае неудачной новации можно и с голоду нечаянно помереть. Поэтому ну ее к эриниям, новацию эту. А вот этот дядька эксперименты любит и потому слывет среди коллег изрядным чудаком. Тут меня боятся до колик, но когда дело доходит до сельского хозяйства, то даже полубожественный статус не помогает. Коретеры, старосты общин, стоят насмерть, не давая рушить заветы отцов. Если что, то речь идет о двуполье в самом примитивном его варианте. Оно и есть этот самый завет.

Да, я знаю, что никакого трехполья на островах нет и быть не может. Слишком мало земли, и климат засушлив. Это подойдет для плодородных равнин Македонии, куда я послал отца. Там будет где развернуться. А тут…

— Тьфу ты! Не идет, господин!

Плуг! Железный плуг с отвалом, моя гордость и продукт многомесячных мучений кузнецов. Даже упряжке быков не удается вспахать им здешнюю каменистую землю. Упс! Староста смотрит в сторону, видимо, считая, сколько я извел на эту дрянь железа. Он не смеет даже взглядом показать своего отношения и теперь подбирает слова, как бы мне высказать все в максимально вежливой форме. В целях сбережения собственной физиономии от возможных побоев. Я расстроился, ведь тут вспашка земли примитивна до ужаса. Ее вообще деревянной сохой ковыряют.

— Мы, господин, — староста подобрал, наконец, нужные слова. — Мы, господин, Владычицу за вас молим. Урожай собрали небывалый.

— Говори, — приободрился я, совершенно убитый ничтожным результатом своих попыток прогрессорства.

— Вы нам велели под зиму пшеницу сеять, — сказал староста, — а потом, сразу после нее, чечевицу и бобы. А после них скот на те поля гнать, чтобы он там гадил, значится. А еще голубиного дерьма перепревшего под овощи положили. Прямо туда, где репу потом посеяли.

— И что? — жадно спросил я.

— Никогда еще не собирали столько, — улыбнулся в усы староста. — У нас раньше как было? Год сеем, а потом год отдыхает землица. А тут выходит, два урожая получили.

— Понятно, — задумался я. — А насчет плуга что думаешь?

— Для нашей земли не пойдет, — решительно заявил староста. — Наконечники для рала сделайте, коли у вас железа девать некуда. Наконечники — самое то, господин. Век Дамате-богиню[2] за вас молить будем.

— Получите, — кивнул я. — Несите борону.

Ну, хоть что-то хорошее сегодня случилось. Деревянная рама с множеством железных штырей вызвала всеобщий восторг. По-моему, даже волам понравилось. Крошечный участок земли, который расковыряли до этого привычной деревянной сохой, стал гладким, словно по нему прошлись утюгом. Крупные комья разбились, и теперь староста неверяще разминал землю в пальцах, только что не обнюхивая ее.

— Цены этой штуковине нет, господин! — староста улыбался мечтательно и смотрел на меня совершенно счастливыми глазами. — Мы же обычно бревно покорявей берем и волочем его по полю. А тут… Да я такого себе и представить раньше не мог! Если бы еще серп… Эх! Зажили бы!

— Серп! — я изобразил фокусника, а стоявший рядом кузнец гордо достал из телеги свое изделие и протянул его крестьянину.

— Хо-ро-ош! — восторженно крякнул тот, ласково поглаживая острую железную кромку. — Ох, до чего хорош, господин! Ни в какое сравнение с моим старым бронзовым не идет. Тот просто нож кривой, да еще источенный весь. Он мне от отца достался, а ему от деда. Тут и лезвие больше намного, и изгиб куда круче. Это же какой пучок им захватить можно! Да в руку толщиной, не меньше!

— Мотыга! — скомандовал я, и староста лишь замычал, восторженно кивая. Альтернативе этой штуковине на каменных террасах просто нет. А их возводят одну за другой, опоясав ими южные склоны холмов. Там, на самом солнцепеке новую лозу посадили, которая через несколько лет даст свой первый урожай.

— Воды бы еще побольше, господин! — староста смотрел на меня так, словно я был способен щелчком пальцев призвать на его голову ливень.

— Чего не могу, того не могу, — развел я руками. — Ищите родники, подведем к полям. Можем вам кирпича выделить на цистерну. Но дождь… Нет, тут я бессилен. И даже жертвы не помогут.

Я ушел, оставив крестьянина нянчиться с подаренным ему серпом, мотыгой и бороной. Плуг я отвезу отцу. Там жирная, словно масло, земля, где будут получать неслыханные урожаи. А здесь сойдут и железные наконечники. Ведь вроде бы ерунда, но даже такая малость опередит свое время лет на восемьсот и спасет от голодной смерти множество жизней.

Рядом со мной на повозке едет Филон, на плечи которого ляжет снабжение островов новым инструментом. И внедрение новой агротехники ляжет тоже на него. Его старший сын поедет весной в Элиду, на запад Пелопоннеса, облеченный властью архонта. Я ему небольшой воинский контингент придам для начала. Там кое-кто из земельной аристократии уцелел. Как бы не взбунтовались.

— В этой деревне жертвенник новому богу поставили, господин, — несмело произнес Филон, отводя в сторону глаза. — Как после вашего указания большой урожай получили, так сразу и поставили. Староста этот сам его зажигает, не доверяет никому.

— Что еще за бог? — нахмурился я.

— Вы, господин, — улыбнулся Филон. — Вы этот самый бог и есть.

Вот те на! — совершенно растерялся я. — А как же я про такие обычаи не подумал? Тут ведь это в порядке вещей. Здесь власть не просто божественна. Она и есть самый настоящий бог. И Менелай после смерти стал каким-то мелким спартанским божеством, и Диомед в южной Италии, и даже Аякс на родном Саламине. Проще всего людьми управлять, объявив власть священной. Фараоны так уже последние две тысячи лет делают, и это отлично работает. И Александр Македонский, и римские императоры будут поступать точно так же, и это тоже будет работать.

— Вы, господин, — нарушил мои раздумья Филон, — к статуе бога Поседао давно приглядывались? К лицу, которое египтянин Анхер изваял.

— А что не так у нее с лицом? — напрягся я. Статую я видел, но она еще стоит в лесах, а потому я не смог оценить всей широты замысла.

— Так это же ваше лицо, царственный, — ответил Филон. — Горожане начали молиться той статуе, детей к ней приводят и жертвы несут. Вы бы не ходили по улицам, господин. Неприлично это для вас теперь.