Сети Госпожи ужаса

Глава 22

Ночь ватага афинян просидела в зарослях тростника, по ноздри в затхлой воде. Они едва не сошли с ума от кваканья лягушек, трескучего карканья ибисов, орущих: Хаа-аа! Хаа-аа! и рева водяных быков, бесивших при малейших признаках опасности. Этот зверь, что был похож на плавающий в воде пифос, не терпел шума и бросался на все, что тревожило его покой. Он выходил из себя даже быстрее, чем дядька Гелон, страдающий с похмелья. Тимофей едва под себя не сходил, когда увидел, как эта тварь откусила борт папирусной лодки, под завязку набитой лучниками. Египтяне с воплями посыпались в воду, чем еще больше раззадорили повелителя нильских заводей. Он разорвал своими клыками двоих, а остальные выбрались на берег, где были перебиты афинянами.

Их и впрямь ждали немного дальше. Ниже по течению все удобные места на берегу утыкали заостренными кольями. И около каждого такого места нес службу немалый отряд, который засыпал стрелами любой корабль, что пытался пройти мимо. Впрочем, дальше пройти уже было нельзя. Египтяне знают свои земли лучше всех, а потому все эти секреты ставили там, где корабль с глубокой осадкой прочно застрянет в илистом дне. И Тимофей видел обгоревшие остовы этих кораблей. Видел множество тел, у которых отрубили правую кисть руки. Он знал, что так египтяне считают убитых врагов. Нести кисть куда удобней, чем отрубленную голову. Тела валялись там, где их бросили, и их обобрали дочиста, оставив крестьянам лишь грязные, окровавленные тряпки. Крестьяне закопают пришельцев, и жизнь опять пойдет своим чередом. Ведь здесь, в Египте, нет понятия будущего. Здесь время движется по бесконечному кругу, так, как движется осел, вращающий мельничный жернов. От одного разлива Нила до другого.

Два десятка грязных, голодных, бесконечно уставших мужиков шли по пропитанной кровью и нильской водой земле. Совсем недалеко, впереди, слышались крики и звон оружия. Там бьются их братья, и еще тысячи воинов, говоривших на разных языках.

— Наших вижу! Вон Гелона шлем! — восторженно завопил один из гребцов, но радоваться было особенно нечему. Родня, плывшая на втором корабле, отступала вместе с сотнями других бедолаг, теснимая меченосцами явно нездешнего вида. У египтян не растут бороды, и они не носят рогатых шлемов.

— Дядька! — заорал Тимофей. — Ты живой, старый хрыч! Держись там! Мы к тебе идем!

Что сделают два десятка там, где уже полегло две сотни? Да ничего не сделают, но афиняне, воодушевленные видом родни, бросились вперед, забыв про усталость и раны. Они нашли своих, и что будет дальше, пока не понимали. Да у них и времени не было особенно подумать об этом, ведь жуткие изогнутые мечи[34] неумолимо опускались на тела их братьев, отсекая руки и головы.

— Племянник! Живой! — хрипло ответил Гелон, с трудом отбив щитом удар хопеша. — Прости, не поверил тебе! Если выберемся, без разговоров под твою руку пойду. Нет надо мной милости богов. Не гожусь я больше в вожаки.

— Не до того сейчас, дядька, — ответил Тимофей, отрубив кисть шардана вместе с оружием.

— Парни! — крикнул Гелон, пронзая насквозь воина из второго ряда. — Возьмите меч! Нечего доброй бронзе пропадать.

Воющего от невыносимой боли гвардейца, зажимавшего кровоточащее предплечье, ткнули копьем, а хопеш оказался в чьей-то мозолистой руке. И он с новой силой заходил по щитам бывших хозяев, кроша их в щепки.

— Сомнут нас! — крикнул Тимофей, который обстановку понял сразу же. — Уходить надо! Дядька! К реке уходить надо! Слышишь?

— Да слышу я! — сипел Гелон, отбиваясь сразу от двоих копьеносцев, которые пытались достать его в лицо. У них вот-вот получится, ведь их враг немолод, и ему все сложнее поднимать щит.

— Сейчас подсоблю! — прохрипел Тимофей, срубив мечом верхушку щита одного из копьеносцев, досаждавших дядьке. Египтянин взревел в бешенстве, но упал с размозженной головой. Это постарался Главк, который с утробным уханьем поднимал и опускал свою дубину.

— Чего тебе копьем не бьется? — в который раз спросил Тимофей, когда ему на лицо опять брызнуло чем-то горячим и красным.

— При-выч-ней так! — ответил Главк, на каждый слог опуская палицу вниз.

Не всякий щит держался под его ударами. Только такой, где дерево оклеено воловьей кожей и покрыто сверху бронзовыми пластинами. Именно его Главк пытался сейчас разбить, и у него ничего не выходило. Тогда он сделал выпад в лицо, а сам увел дубинку вниз, раздробив египтянину щиколотку. Тот упал и завыл, продолжая орать от боли, пока его попросту не затоптали свои же, продолжавшие теснить строй северян. Впрочем, строем это было назвать сложно. Египтяне шли, сомкнув щиты, а вот их противники бились сами по себе, развалившись на племена и рода. Они ведь зачастую даже не понимали речи друг друга. Они просто пришли сюда, потому что корабль застрял в узкой протоке.

— Сзади! — раздался обреченный вопль. И столько было в нем безнадежной тоски, что Тимофей обернулся и выругался, поминая всех богов, каких только помнил. Их окружали. Свежие сотни египтян поднимали щиты, а черные как смоль нубийцы тянули к подбородку тетиву луков. Пришельцам не дадут уйти. Они все останутся на этом поле.

— Главк! — заорал Тимофей. — Прикрой! К реке пробиваемся!

И он пошел прямо сквозь вражеский строй, рассыпая удары во все стороны. Все свои силы парень выплеснул в безумной пляске, не помня ничего, кроме мешанины разноцветных пятен и брызг крови. Он в чудовищном усилии прорвал пять рядов пехоты, а за ним клином пошли остальные, пробиваясь в тыл атакующей армии. Их осталось совсем мало. Тимофей, Гелон, Главк и еще десяток парней, что смогли вырваться из кольца, в котором силы северян таяли, словно снег на весеннем солнце.

Тимофей поднял голову, увидев нестерпимый блеск, и на мгновение застыл. Сам царь смотрел на него. Он оказался совсем недалеко, едва ли в полусотне шагов. Да и кто бы еще это мог быть, стоящий на колеснице, облитый золотом с ног до головы и окруженный роскошно одетой свитой. Тимофей заорал истошно и показал живому богу полруки, рубанув ладонью по сгибу локтя. Судя по всему, его отлично поняли, потому что к их отряду потрусили гвардейцы, окружавшие фараона.

— Красиво вышло, племянник! — ухмыльнулся Гелон. — Будет, чем парням в подземном царстве похвалиться. Уходите в заросли, а я останусь. Мой черед пришел умирать. Аид заждался меня. Я слишком долго оттягивал нашу встречу.

— Не оставлю тебя! — замотал башкой Тимофей.

— Проваливай отсюда, дурак! — рыкнул дядька. — И уводи парней. Я их задержу.

И он, с ревом подняв меч, бросился на бегущих к нему гвардейцев, развалив плечо первого из них вместе со щитом. Даже знатнейшие из воинов-пехотинцев не имели такой защиты, какая была у бывшего наемника. И Гелон воспользовался этим, дав бой целой полусотне. Он успел убить двоих и двоих ранить, оставаясь неуязвимым. Но чудес не бывает. Его взяли в кольцо, а потом поразили в лицо и в ноги, свалив на землю. Порыв Гелона был почти напрасным, но какое-то время для своих парней он выиграл. Слишком долго рубили и били копьями его бездыханное тело остервеневшие египтяне. Слишком долго ссорились они за его доспех и за статеры, найденные в кошеле на его груди. Египтяне чуть не передрались из-за добычи, а Тимофей и Главк успели уйти в заросли тростника. Остальные погибли, расстрелянные почти в упор подоспевшими лучниками- нубийцами.

Ночь упала на поле битвы, где сегодня сотни людей нашли свой конец. Египтяне унесли своих, шарданы своих, а тела северян достались хищным птицам. Их обобрали дочиста, отрубили кисти рук и бросили там, где они погибли. Сюда потом пригонят крестьян, и они зароют тела, пока жара не вспучит их, залив окрестности смрадом разложения.

— А где дубина твоя? — спросил Тимофей Главка, аккуратно вырезая стрелу из его плеча.

— Потерял, — коротко ответил товарищ.

Главк выглядел скверно, и даже могучая стать как будто оплыла, сделав налитого силой здоровяка почти что жалким. Борода его и волосы слиплись в грязные сосульки, а хитон промок кровью. Он кривился от боли, но молчал, прикусив губу. До берега три десятка шагов. Начнешь орать, услышат и придут. А они едва-едва нашли укрытие в безбрежном травяном море, сидя в теплой вонючей воде, достававшей им до груди. Это же дельта, гнилое место, где люди мрут от лихорадки чаще, чем от старости. На башке Главка до сих пор надет рогатый шлем, а рядом лежит щит и хопеш. Он прихватил все это, когда скользкая от крови палица вылетела из его рук.

— Что делать будем? — спросил Главк, когда порванная на лоскуты набедренная повязка туго стянула его плечо. Кровь остановилась, и ладно. Если рукой сильно не шевелить, то неделя-другая, и рана закроется. Не впервой.

— Не знаю пока, — честно признался Тимофей. — Но чует мое сердце, нужно уходить быстро, пока неразбериха здесь. Если застрянем, конец нам. Загонят, как оленей и на кол посадят.

— А как ты отсюда быстро уйдешь? — засомневался Главк.

— Сказал же, не знаю, — поморщился Тимофей. — Надену твой шлем, и меч этот чудной возьму. Прогуляюсь по окрестностям. Авось сойду за своего.

— У меня без малого мина золота с собой, — признался Главк. — Моя доля и еще трех парней, которых рядом со мной зарубили. Я с них кошели снял.

— И когда ты все успеваешь! — с уважением посмотрел на него Тимофей. — Я вообще ничего не помню из того боя. Как будто пьяный был.

— Поживи с мое, тоже успевать будешь! — самодовольно усмехнулся Главк. — Это ты, мальчишка, свою долю закопал демоны знают где. Я свое добро на себе ношу. Так оно вернее будет.

— Плеснуло что-то! — напрягся Тимофей.

— Рыба! — отмахнулся Главк. — Ох и жрать я хочу, брат! Крокодила бы сожрал.

— Жри! — мрачно ткнул вдаль Тимофей, который углядел две длинные тени, скользящие по реке. — Вон парочка как раз. На запах крови приплыли. Они на кровь как мухи на падаль летят.

— Где? — побледнел Главк и завертел головой в испуге.

— Вон! — ткнул рукой Тимофей. — Плывет, на бревно похожий.

— Бог Диво… Атана… Аид… Да кто из богов от этих тварей помогает, а? — насмерть перепуганный Главк сжал в здоровой руке хопеш. — И откуда знаешь про кровь?

— Пока тут сидим, они не сунутся, — уверил его Тимофей. — Но на открытой воде нам конец. Даже и не думай на тот берег перейти, вмиг утащат. Мне кормчий много рассказывал про них, когда с купцом Рапану в Пер-Рамзес ходили. Вечером-то делать нечего. Сиди себе у костра и языком чеши.

— Так выйти когда-нибудь все равно придется, — хмуро ответил Главк. — Иначе мы тут с голоду подохнем. И даже золото не поможет.

— Я остерегусь, — уверил его Тимофей, который пощупал свою набедренную повязку, которую повесил над водой для просушки. — Пойду я, брат, вроде бы солнце село. Глядишь, и не признает никто, если шарданом наряжусь. Давай сюда шлем.

Он, стараясь не потревожить даже стебля тростника, начал пробираться к берегу, замирая через шаг. Вроде бы тихо все, и он, раздвинув опротивевшие зеленые заросли, вышел на топкий берег, который недавний разлив и тысячи босых ног превратили в грязное месиво. Он оглядел себя и поморщился. Нельзя в таком виде идти. Снизу до пояса покрыт илом, а лицо как будто кровавой коркой стянуло. Главку спасибо и его дубине. Помыться надо, иначе все на него пялиться будут и гадать, из какой лужи такая свинья вылезла.

Тимофей подошел к небольшой прогалине, плеснул на лицо водой, стирая засохшую грязь, и только чудом ушел в сторону, услышав, как захлопнулась на расстоянии ладони от его ноги огромная пасть.

— Да провались ты! — заревел он и упал сверху на жуткую ящерицу, которая едва не утянула его в воду. Он схватил крокодила за нос, сжав ладонью его морду[35], а второй рукой всадил в него кинжал. Всадил до хруста кости, прямо в желтый, полный равнодушного самодовольства глаз. Крокодил тут же сбросил его, как пушинку, и завертелся на месте, словно пытаясь достать до ножа короткими лапками. Но силы огромного зверя быстро таяли, и вскоре он замер.

— Подох, что ли? — Тимофей бросил издалека камень, но зверь не пошевелился. Еще один камень дал схожий результат, и тогда парень осмелился дернуть крокодила за хвост. Бронзового кинжала было жалко до ужаса. Не оставлять же его в этой туше.

— Да нет, подох, — с удовлетворением произнес он, обтирая нож пучком травы. — Вот и второе предсказание Морского бога сбылось. Надо же! А я все гадал, к чему оно. Какому, думал, дураку придет в голову крокодилью пасть рукой сжимать. А оказывается, я тот самый дурак и есть.

Тимофей стащил мертвого крокодила в воду, не слишком справедливо полагая, что эти твари охотятся по одному, и бестрепетно умылся. Боги и невежество сегодня на его стороне. Плевать он хотел на всех.

Тимофей повернулся и приложил ладонь ко лбу. До лагеря египтян оказалось куда ближе, чем он думал.

Рапану, который прошел выше по течению, причалил у ставки фараона. Тут обосновались давно. Сотни палаток воинов и огромные шатры знати успели покрыться пылью. Множество женщин и детей, взятых в плен на кораблях, сидели тут же, прямо на земле. Их не стали убивать, ведь они не опасны.

Рапану увидел тысячи воинов, приготовившихся к сражению. Щитоносцы, носившие льняной доспех, становились первыми, а ополченцы, призванные на войну, занимали второй ряд. Сотни лучников уже натянули тетиву и воткнули перед собой легкие тростниковые стрелы. Три дюжины в колчане. Два колчана на каждого. Они ждут, когда отряды ловцов с собаками выгонят на них орды тех, кто уцелел на воде. Кого не задели стрелы, кого не тронули зубы крокодила, и кто избежал гнева хозяина здешних вод, гиппопотама. Уцелевших добьет войско царя, который стоит тут же, подобный бронзовой статуе. Его доспех покрыт золотом, каждая его чешуйка и пряжка. Рапану зажмурился, ослепленный солнечным зайчиком, отлетевшим от нестерпимо блестевшего шлема.

Купец будет ждать, когда его и писца Сети призовут к визирю. А случится это не раньше, чем закончится битва, которая уже идет вовсю. Гребцы высыпали на берег, пугливо поглядывая в сторону бойни, что заклубилась в полутысяче шагов от них. Там отборные части египтян крушили отряды северян один за другим. Они понемногу продвигались все дальше и дальше от ставки, истребляя пришельцев до последнего человека, а толпы крестьян, пригнанных для черной работы, стаскивали и складывали в кучи тысячи отсеченных рук. Какой-то писец, брезгливо выпятивший нижнюю губу, заставил их переложить кучу, тщательно пересчитав жуткие трофеи. Он что-то помечал в своем папирусе. Его величество увековечит эту картину на стене погребального храма. Такое деяние не должно быть забыто.

«Я уничтожил народы, пришедшие с моря. Их города стёрты, их корни вырваны. Их воины стали дровами для огня, их жёны — рабынями. Я наполнил храмы Египта их пленными, как река наполняется рыбой».

Так напишут на стене храма, вселяя трепет перед великим царем прошлого.

В тот день к визирю их так и не позвали. Поле, заваленное телами, покрылось тысячными стаями воронья, слетавшегося сюда со всех сторон. Прилетели и грифы из пустыни, которые, судя по удивленному виду, счастью своему поверить не могли. Тут ведь еды хватит на несколько недель, и они обожрутся так, что едва смогут взлететь.

Писец Сети пошел в ставку к визирю, пытаясь попасть к нему на прием, а Рапану, устав ждать, хотел было присесть к котлу, где поспевала каша. В руке он держал кувшин вина из фиников, собираясь вознаградить себя за тяжелые дни. Внезапно купец застыл, ощутив леденящее прикосновение ножа к своему боку.

— Привет! Помнишь меня, толстячок?

— Тимофей? — дрогнувшим голосом произнес Рапану. — Как ты смог уцелеть в этой бойне?

— Да вот, послушал совета одного умного человека, — просипел Тимофей, горло которого саднило от пыли и жажды. Он даже не думал пить из реки.

— Чего ты хочешь? — спокойно спросил купец. — Если бы ты хотел убить меня, то уже убил бы.

— Вытащи меня отсюда, — сказал Тимофей. — Меня и моего друга. Он ранен.

— Тяжело будет, — протянул Рапану, который шкурой почувствовал безмерную усталость этого могучего парня.

— Тогда попрощайся с жизнью, — услышал он. — Мне все равно не жить, но зато я прикончу тебя, прикончу твоего кормчего и половину твоих гребцов. Они просто олухи, которые только и умеют, что ворочать веслами. Эта шваль мне на один зуб.

— Я бы тебя вытащил, но с нами египтянин, — спокойно ответил Рапану. — Он нас сдаст. Эта сволочь нипочем лишнего человека на корабле не пропустит.

— Приведи его к зарослям, — оскалил зубы Тимофей и ткнул рукой на север. — В тысяче шагов отсюда увидишь тряпку, привязанную к тростнику. Я все сделаю как надо.

— Что мне за это будет? — спросил Рапану.

— Мина золота есть с собой, — выплюнул Тимофей. — Клянусь богом Диво и Атаной, покровительницей моего рода, что отдам ее тебе. Сам царь Эней наградил нас. Я помог ему взять Ла-Китон.

— Вот как? — удивился Рапану. — Тогда договорились, раз уж сам государь. Сядешь на весло, никто ничего и не поймет. Тут сейчас не до подорожных.

— Договорились, купец, — произнес Тимофей. — Обманешь, лучше бы тебе на свет не родиться. Я тебя даже из подземного мира достану. На закате сделай так, чтобы египтянин подошел к этому месту. И тогда мина золота твоя.

Рапану повернулся и оглядел парня, который вырядился наемником-шарданом. Рогатый шлем, овальный щит и меч-хопеш на поясе. Не отличить его от других гвардейцев фараона. Только речь иная.

— Это я возьму, — Тимофей аккуратно вытащил из онемевших пальцев Рапану кувшин и приложился к нему от всей души. Так, что вино плеснуло на грудь.

Тимофей ухмыльнулся, вогнав купца своей улыбкой в состояние полного паралича, помахал ему рукой и пошел в сторону зарослей. Туда, где повяжет тряпку на стебель тростника. А Рапану, которого не держали дрожащие ноги, сел на корягу у своего костра. На его плечи до сих пор давил свинцовый взгляд душегуба, лишающий воли и сил.

— А ведь он и впрямь перебил бы полкоманды, — буркнул себе под нос Рапану. — Разбойник этакий. Вина жаль, последнее было.

Писец Сети пришел, когда на лагерь почти уже упала тьма ночи. В руке египтянин нес кувшин пива, и он выглядел довольным, как будто наелся печени утки, насильно откормленной инжиром[36]. Лицо его сияло от счастья. И он даже снизошел до беседы.

— Господин наш чати весьма доволен моей службой, чужеземец, — сказал он, с шумом втягивая в себя пиво через трубочку. — Ну и твоей, конечно. Нас ждут завтра, когда солнце встанет в зенит. Величайший выкажет тебе свое расположение.

— Вот ведь счастливый сегодня день, добрый господин! — обрадовался Рапану. — Я даже нашел тело ахейца в богатейшем доспехе! Представляете! И спрятал его в зарослях папируса, чтобы никто не забрал себе. На обратном пути прихвачу этот доспех. Ох и дорогущий он! Один пояс чего стоит! Золотыми пластинами выложен! А какой кинжал! Ему и вовсе цены нет.

— Ты не смеешь утаивать трофеи от его величества! — назидательно поднял палец Сети. — Говори, чужеземец, где ты его спрятал? Я должен немедленно сообщить об этом писцам.

— Там! — обреченно махнул рукой Рапану. — В тысяче шагов отсюда. То место легко найти, господин. Я тряпку к тростнику привязал. Нипочем не промахнетесь. Простите мое незнание, господин! Я и в мыслях не держал оскорбить его величество. Это больше не повторится!

— Сиди здесь! — поднялся с места писец, оставив кувшин в сторону. — Я должен доложить об этом. Не может такая ценная добыча пройти мимо казны Великого дома.

— Конечно, господин! — покорно кивнул Рапану. — Непременно, господин. Буду сидеть, как гвоздями прибитый. Буду вас ждать прямо здесь…

Рапану помешал варево в горшке, попробовал его, дуя на ложку, а затем малость подсолил. Он снял кашу с огня, поставил перед собой, а потом пробурчал.

— Ну, если я хоть что-то понимаю в людях, то завтра к чати я пойду один. Ну и ладно. Не жалко дурака. Был бы он предан своему царю, как я, остался бы жив. Жаль, вина больше нет! Золотой статер отдал бы за кувшин. О! Свежее пиво! Ну, хоть так. Выпью, пожалуй. Оно ему все равно больше не пригодится.

На следующий день, когда солнце давно уже палило макушки добрых людей, Рапану позвали в шатер к господину чати. Он привычно разоблачился, оставив одежду писцам на входе, вошел в душный полумрак и склонился, прижав руки к груди. Он простоял так десять ударов сердца, а потом медленно выпрямился, не задерживая взгляда выше, чем нижний край золотого ожерелья, висящего на груди величайшего.

— Да будет жив, невредим и здоров великий чати! Славься, слуга Гора! Я — прах у ног твоих, — произнес он положенное славословие и снова замер, глядя на пупок визиря.

— Господин наш чати вопрошает, чужеземец, — услышал он голос глашатая. — Где писец Сети, что был с тобой.

— Не могу знать, великий, — с готовностью ответил купец, который в очередной раз убедился в том, что людская жадность, как и глупость, не имеет предела. — Я весь вечер, ночь и утро провел около своего корабля, не отходя ни на шаг. Я говорил с почтенным Сети вчера, но сегодня не видел его.

— Мы должны найти его без промедления, — раздался озадаченный голос глашатая. — Но пока речь пойдет о тебе. Господин наш чати доволен твоей службой, тамкар царя островка Сифнос.

Кипра и иных островов, сволочь ты этакая! — подумал Рапану, но благоразумно промолчал.

— Ты можешь испросить милости у нашего господина, — продолжил чиновник. — И если просьба будет почтительна и соответствующа твоему ничтожеству, то он исполнит ее.

— Я прошу в виде милости даровать моему господину удвоенный объем зерна от того, что господин наш чати изволил даровать ранее, и утроенное количество льна из Пер-Амона. Взамен мой господин обязуется преподнести в виде даров Великому Дому соответствующее количество серебра и изделий из железа. А в будущем он сможет даровать синий камень, столь любимый в Стране Возлюбленной, и морской жемчуг.

— Господин наш чати вещает, — услышал он ответ, — что просьба в должной мере почтительна и соразмерна твоему деянию. Но он желает получить в дар положенное количество меди, как всегда поступали цари Алассии.

— Мудрость нашего господина безмерна, — с готовностью ответил Рапану. — Но что есть медь без олова! Мягкий металл, почти бесполезный. Мой господин предлагает в дар изделия из бронзы. Он даст потребные Великому дому мечи, копья, шлемы и даже панцири. И он готов подкрепить это предложение отдельными дарами чати, сияющему, словно бог Ра в небе. Скажем, в размере пятидесятой части от стоимости этого товара.

— Господин наш чати благосклонно внимает тебе, чужеземец, — ответил глашатай. — Твоя просьба была почтительна, разумна и скромна, как и подобает такому ничтожному торговцу, как ты. Но дары должны составлять тридцатую долю. Ты услышал волю господина, и теперь ты можешь удалиться.

Рапану попятился назад, помня про то, что ни в коем случае нельзя показать визирю подошву ног, и вдруг услышал отчаянно громкий шепот. За несколько мгновений до этого вернулся писец, посланный за пропавшим Сети.

— Да, величайший, нашли… Прямо в крокодильей пасти головой лежал… Нет, он не почитал бога Себека… Не кормил… Не замечен… Не знаю я, что он там делал… Убил ножом в глаз… Не могу знать, величайший… Вот прямо так и убил… Рука на рукояти… Сами удивляемся…

Рапану выскользнул из шатра и выдохнул с немалым облегчением. Он может отправляться назад. У него теперь появится такой папирус, что таможня в Пер-Амоне будет кланяться ему за стадий и угощать свежим хлебом. Милость самого чати — это мечта для каждого купца. А общие дела с чати, которые господин называл странным словом «откат» — мечта несбыточная, почти невозможная. Рапану, который, получив указания господина, сомневался поначалу, теперь торжествовал. Откат! Это просто новое слово в торговле. Не драгоценные подарки, которые вымогают чиновники без оглядки на прибыль купца, а честный и справедливый раздел этой самой прибыли. Какая, однако, хорошая штука! Господину и впрямь сам бог шлет видения. Иначе как бы он такое придумал.