Сети Госпожи ужаса

Глава 8

Год 2 от основания храма. Месяц четвертый, не имеющий имени. Окрестности Энгоми. Кипр.

Город стоял вдалеке от морских волн, скрывшись в глубоком заливе, куда впадала река Педиеос. Крутой холм, опоясанный башнями, окружен остатками Нижнего города, где, судя по всему, сейчас нет и малой части прежних жителей. На месте целых кварталов — лишь черные пятна пожарищ и груды мусора, а в порту — ни одного корабля. Здешний басилей, или просто вожак банды, еще не успел навести порядок, обеспечив спокойствие купцам. Он непременно это сделал бы в самое ближайшее время, но теперь слишком поздно. Мы уже пришли и разбиваем лагерь прямо напротив городских ворот. Со стен на нас испуганно смотрят какие-то морды, не внушающие ни малейшего доверия. Разбойные морды, положа руку на сердце.

Энгоми — довольно большой город. Не Пер-Рамзес, конечно, и не Вавилон, но тоже внушает. Точнее, когда-то внушал. Все величие его осталось в прошлом. Передо мной раскинулись десятки кварталов разрушенных предместий. Многие дома на окраинах превратились в пыль, заброшенные еще десятилетия назад, когда удары морского народа опустошили все берега Великой Зелени. Жалкий огрызок Нижнего города жмется к высокому холму, на котором только и осталась безопасная жизнь. Крепость в виде вытянутого овала размеры имеет невеликие: восемьсот на пятьсот шагов. Чуть меньше Микен и чуть больше Трои. Река, питающая эту местность, еще полноводна, а зимняя влага, скопившаяся в горах, идет в море веселым потоком… Да что тут у нас происходит?

— Два наряда вне очереди! — орал новоиспеченный сотник Хрисагон на новобранца из ахейцев, взятых под Троей. — Тупой баран, не помнящий, что жрал утром!

— Да что я сделал-то, господин сотник? — хмурился воин из новых, в которого строки Устава влезали с превеликим трудом, и исключительно с помощью палки.

— Кто позволил из реки пить? — ревел сотник. — Хер ослиный! Устав забыл? У тебя что, коровья жопа вместо башки? Все биться будут, а ты дристать в кустах? Может, потом еще свою долю в добыче попросишь? Я тебе в кошель дерьма овечьего вместо добычи насыплю! А если заболеешь, так тебя палкой отхожу, что новая шкура понадобится!

— Да просто пить захотелось, господин, — осознал свою ошибку новобранец. — Уксус не получали еще. Там же каптер увечный. Пока разгрузит кувшины, полдня пройдет.

— Терпи, — пригрозил ему палкой Хрисагон. — А каптер свое увечье в бою получил. Не тебе, козий ты котях, ему пенять на это. Ты присягу самому Морскому богу давал, парень. У тебя сейчас пути назад нет. Или будешь приказам подчиняться, или на кресте сдохнешь как богохульник. Ты теперь мой на дюжину лет и три года. Или ты надеешься раньше сдохнуть? Не надейся! Я тебя сам похороню, потом сам откопаю, палкой поколочу и дослуживать заставлю!

Я хмыкнул и пошел дальше, любуясь, как выставляют ровными рядами палатки, сделанные по римскому образцу из телячьей кожи. Одна на целый десяток. Сколько мне это обошлось, даже выговорить страшно, но дело того стоит. Мои воины посматривают на союзников свысока, а разноязыкий сброд, прибившийся к войску с целью совместного грабежа, пялится на лагерь с нескрываемой завистью и восторгом. Их мир только что перевернулся с ног на голову, и в нем появились прямые линии. А когда союзники узнали, что гадить на территории лагеря нельзя, пьянствовать нельзя, мочиться в реку нельзя, и жечь дома горожан для повышения собственного настроения тоже нельзя, их мир перевернулся еще раз. А уж вода с уксусом и вовсе выбила из колеи даже самых стойких. Обычное ведь дело, когда армия доходит до места битвы, потеряв четверть личного состава. Потом в битве гибнет процентов десять, а на обратном пути мрет еще треть из уцелевших. Стертые ноги убивают больше воинов, чем вражеские стрелы. Оставшиеся в живых герои, истомленные ранами, голодом, кровавым поносом, простудой и укусами скорпионов, добираются до дома и хвастаются до конца жизни, показывая стонущим от зависти внукам свои трофеи. А трофеи-то о-го-го! Всем соседям на зависть! Хороший когда-то нож, за долгие годы сточенный в шило, прогоревшая до дыр бронзовая жаровня и бусы из мутного стекла, что болтаются по праздникам на шее старухи-жены. Больше и не осталось ничего. Взятая как доля в добыче рабыня померла в родах, расписные горшки побили, ткани сносили до дыр, а все съестное сожрали еще по дороге. Зато повоевали от души. Такие вот они, войны Бронзового века…

— Город богатый.

Ко мне подошел Одиссей, который привел три сотни бойцов, собранных на Ионийских островах и на побережье Этолии. Диковатая публика, невежественная и жестокая. Им долго пришлось объяснять, для чего их наняли, но понимали они с трудом.

— Держи парней, — сказал ему я. — Чтобы ни один дом не тронули. За город я из своей казны выкуп дам.

— Да я им сказал уже, — поморщился Одиссей, который убил на объяснения немало времени. Пришлось заставить кое-кого клятвы богам принести, по-другому этим отморозкам веры не было.

— Дома порядок навел? — спросил я его.

— Ага, — ухмыльнулся Одиссей. — Виру мне эти сволочи уплатили. Но тут, знаешь, совсем не денежный вопрос. Даже таким серебром, как у тебя, не решить его. Тут моя честь задета.

— Наверное, на их дома разбойники ночью напали? — я понимающе усмехнулся, а Одиссей не сказал ничего и усмехнулся тоже.

— Скажем так, — ответил он. — Боги покарали их. Парни с Крита хотят потом в Египет наведаться, — как бы между прочим, произнес Одиссей и вопросительно уставился на меня.

— Если нужен мой совет, — ответил ему я, — не ходи с ними. Не вернется ни один. Великий царь хорошо стережет проход в Дельту.

— Так и подумал, — вновь оскалился Одиссей. — Я вообще считаю, что вся эта возня закончится только тогда, когда всех буйных и голодных перебьют.

А ведь он прав, — подумал я. — Он уловил самую суть происходящего! Пока не утилизируется лишнее население, которое поперло со своих насиженных мест, ничего не закончится. Чудовищные толпы фракийцев еще нужно будет остановить, иначе они смоют железной волной и Микенскую Грецию, и Малую Азию, на столетия затоптав робкий огонек цивилизации. Год за годом придется перемалывать пограничным войскам племя за племенем, пока не наступит шаткое равновесие, и количество еды не сравняется с количеством едоков.

Одиссей уже давно ушел, а я смотрел, как подходит один корабль за другим, выгружая гомонящие толпы крепких горластых парней. Мы устраиваемся здесь капитально. Целая сотня с железными топорами пошла рубить лес. Лагерь, расположенный на остром мысе, будет отсечен частоколом по всем правилам, иначе первая же серьезная вылазка лишит нас кораблей. Ветераны, пришедшие сюда из-под Трои, не дадут соврать.

— Чего тебе? — спросил я Рапану, который мялся неподалеку, не решаясь прервать мои размышления.

— Мне как поступить прикажете, господин? — спросил купец, караван которого прошел сюда под нашей защитой.

— Идешь отсюда в Пер-Рамзес, — сказал ему я. — Продаешь товар, а потом все зерно и золото везешь прямо сюда. Тут ведь на три дня пути ни зернышка не найти. Один рейс ты делаешь смело. Второй уже надо будет смотреть. В конце лета первые отряды «живущих на кораблях» должны пойти отсюда в сторону Дельты. Тебе нужно попасть к визирю, чати. Делай что хочешь, но добейся встречи с ним.

— Сиятельный Та — родственник самого царя, — поежился Рапану. — Тяжело будет, господин, но я попробую. Тесть мастера Анхера пока что благоволит мне. Я и в этот раз повезу ему подарки от дочери…

— Добавь от себя, — сказал я подумав. — Подари ему серебряный кубок. У этих чудаков серебро немногим дешевле золота. Он в обморок от счастья упадет.

— Хорошо, господин, — ответил Рапану. — Как думаете, сколько времени продлится осада? Город крепкий. Если зерна накопили и чернь выгнали, тут можно и пару лет просидеть.

— Осада? — фыркнул я. — Кто тебе сказал про осаду? Задержись на пару дней, Рапану. Тебе будет что рассказать сиятельному Та…

— А ведь по восточному берегу можно даже зимой в Египет ходить, — мечтательно протянул Рапану, вытянув губы еще сильнее, чем обычно. — От самого Угарита до Пер-Рамсеса и Таниса! Только вы сделайте милость, господин, города северного Ханаана смирите. Уж больно разбойный народ на тамошнем берегу окопался. Одна Уллаза[15] чего стоит.

— Смирим, — рассеянно обдумывал я новые перспективы. — Непременно смирим. Если даже зимой плавать можно будет… На кой-мне разбойники прямо у порога? Это ведь теперь мой дом, Рапану. И твой тоже. Главное, при штурме не перестараться…

Тимофей стоял на стене Энгоми и презрительно сплевывал вниз. Даже та прорва кораблей, что нагнали сюда непонятные люди, живущие в одинаковых шатрах, не внушала ему страха. Энгоми просто так не взять. Зерна здесь много, а горожан мало совсем. Дядька Гелон почти всех прогнал, когда чужие паруса на горизонте увидел. Только самых нужных оставил: писцов, мастеров с медных рудников и купцов богатых. Ворота, помня печальный опыт покойного царя, завалили изнутри так, что и за неделю не пройти. В общем, отобьются, не впервой! Сюда уже не раз банды бродячих басилеев заглядывали, щелкая жадной пастью, да все уходили, вытирая кровавые сопли с битой морды. Цари Китиона и Пафоса тоже цепко держат свои владения, и безземельным бедолагам становилось все тяжелее. Сюда плыла самая отпетая шваль, голодные отбросы со всех концов Великого моря, и места на Кипре становилось все меньше и меньше. И кого тут только нет! И шарданы в рогатых шлемах, и бородатые сикулы в своих ожерельях, и ликийцы в цветных головных повязках, и пеласги с пучками перьев на головах. Все это воинство окопалось на несчастном острове, земли на котором давно уже не хватало. Многие пришли целыми родами, с женами и малыми детьми. А глядя на некоторые посудины, Тимофей лишь уважительно цокал языком. И как на такой дряни можно было море пересечь! Да у его матери корыто и то лучше было.

Тем не менее сила на острове скопилась огромная, тысячи мужей с хорошим оружием. Вон, у шарданов добрые шлемы имеются и длинные мечи, а у пеласгов кирасы и бронзовые тиары. А уж копий и луков — несметное количество. И управляться с ними эти мужи умеют. Многие пришли сюда потому, что воды севера стали опасны. Еще никто, кто пошел туда, не вернулся и не подал о себе вестей. Говорят, странные корабли с двумя мачтами и двумя рядами весел топят всех подряд, кто смеет заходить в пролив между Китирой и Критом. Торговцы рассказывают, что теперь те воды принадлежат самому сыну Поседао, а он не терпит незваных гостей.

— Да вот же те самые корабли! — удивился Тимофей, глядя, как в порт зашла бирема, на которой споро убирали мачты. — Неужто царь Эней к нам нагрянул? Плохо дело! Надо дядьке сказать.

Он нахмурился, а презрительное отношение к пришельцам сменилось глухой тоской. На затылке парня дыбом встали волосы — верный знак опасности. Хоть и не стар еще Тимофей, но жизнь уже прожил изрядную и привык верить себе. Сколько раз чутье отводило его от смерти. Сколько он боев прошел, уже и сам не помнит.

Тимофей повел взглядом по сторонам и загрустил. Энгоми сильно запал ему в душу. Не чета захолустным Афинам, где вокруг убогого жилья басилея на Акрополе пасутся облезлые козы. Мощеные камнем улицы, ровные, словно стрела, храм и царский дворец, окруженный домами знати и богатых купцов, — все это осталось нетронутым. Дядька Гелон жечь город запретил[16], даже прирезал пару дураков, которые по пьяному делу порывались факелы в дома бросать. Тимофей тогда дядьке изо всех сил помогал. Это они с ним, две закованные в бронзу башни, с боем вытеснили из города всех приблудных босяков, дуреющих от запаха вина, крови и женских криков.

— Эх! — Тимофей мрачнел с каждой минутой. — Думал, вот оно счастье-то! Ан нет!

Снова судьба погонит его искать своей земли. После того как Тимофей понял, с кем придется драться, веры в то, что они отсидятся, у него и на ноготь не осталось. Слишком много царь Эней уже сотворил на своем коротком веку. Сюда несколько ахейских кораблей из-под Трои пришло, мужи многое рассказали…

Приятная прохлада отделанного цветным камнем мегарона заставила его на минуту остановиться, чтобы привыкнуть к полутьме. Осада все же. Дядька велел экономить масло. А вот и он, никак не наиграется еще.

Гелон, сидевший на троне покойного царя, в царской тиаре, расшитой золотыми нитями, камнями и жемчугом, преспокойно потягивал вино и щурился довольный. Видать, только что из гарема вышел, который тоже унаследовал от предшественника. Красивых баб он себе оставил, а почти всех старух продал без разбору за горсть зерна. От них все равно толку никакого. Одну царицу оставил, не придумав еще, как с ней поступить.

— Чего хмурый такой? — спросил дядька. — Ну, осада. В первый раз, что ли?

— Царь Эней по наши души пришел, — ответил Тимофей.

— Эней какой-то, подумаешь! — с деланым безразличием повел плечами Гелон. — Отсидимся. Я к остальным царям гонцов послал, его дальше не пустят. Эней твой скоро песок жрать будет. Еды во всей округе нет. Она здесь вся собрана.

— У меня, дядька, предчувствие скверное, — неохотно выдавил из себя Тимофей. — А ты знаешь, меня оно редко обманывает. Сколько раз уже по-моему выходило.

— Может, и выходило когда-то, — недовольный Гелон скривил в гримасе костистое лицо, изуродованное шрамом. — А теперь вот не выйдет. Мы за этими стенами хоть год сидеть можем. Мы настоящие воины, а не как тот мужеложец, которому я башку снес.

— Может, договоримся… — начал было Тимофей, но наткнулся на свирепый взгляд дядьки. Парень этот взгляд хорошо знал. Он означал, что пора захлопнуть пасть, иначе будет только хуже. Тимофей плюнул прямо на пол, выложенный тесаными плитами, и пошел к себе. Его покои неподалеку. Он же родственник самого царя, знатный человек!

— Эй! Стой! Племянник, вернись! — крикнул ему в спину Гелон, и в голосе его послышался неприкрытый страх.

Откуда взялся страх? Да все очень просто. Истошные вопли донеслись с улицы. Прошедшие огонь и воду воины не могут кричать так, словно они маленькие дети, увидевшие голодного льва. Значит, случилось что-то такое, что напугало их до икоты. Крики были наполнены ужасом, а за стеной началась паника, которая передалась и сюда, проняв до печенок даже повидавшего все на свете Гелона.

— Да пошел ты, старый дурак! Совсем голову потерял, как в царское кресло сел, — пробормотал Тимофей, злясь на упрямого родственника, который слишком уж заигрался и с титулом царя, и свалившейся на его голову властью. Тимофей же трезво смотрел на жизнь, и мелочи вроде расшитых шапок не могли лишить его разума. Он знал точно: дело — дрянь! Он уложит свои вещи в заплечный мешок. У него немало скоплено золота, серебра и тканей. Кое-что придется бросить, но самое ценное он унесет.

Тимофей открыл дверь своих покоев, едва не выбив ее. Наложница с дрожащими от страха губами бросилась к нему, но он отшвырнул ее небрежным движением руки. Пышная красавица упала за камни пола и тихонечко завыла. Парень достал сундук из-под ложа и запустил туда руки.

— Это возьму… И это… И это… А это нет… Вдруг плыть придется…

Он повернулся к плачущей наложнице и заорал, брызжа слюной.

— А ну, заткнись, дура! Услышу еще хоть звук, глотку тебе перережу!

Тимофей уже знал, что уходить придется быстро. Он затянул веревкой горловину мешка и достал доспех. Надо проверить каждую чешуйку и каждый ремешок. Он ему скоро понадобится. Предчувствие людям посылают боги, и боги пока что хранят его. Хотя обидно! Ведь он совсем недавно принес богатые жертвы Богу моря, а тот прислал своего сына по его душу. Баранья ляжка впустую пропала.

— Не буду я больше Поседао жертвы приносить, — бормотал Тимофей, проверяя свежую кожу щита. — Толку от этого все равно никакого, раз с ним уже Эней договорился. Мне его жертв нипочем не перебить. Не будет Морской бог просьб простолюдина слушать, когда ему сам царь богатые дары приносит. Слышал я, что Эниалий ахейский помогает хорошо, если его задобрить как следует. Парни говорят, верное дело! Та-а-к… Хлеба пару еще лепешек взять!