Сети Госпожи ужаса

Глава 4

Год 2 от основания храма. Месяц второй, называемый Дивойо Омарио, богу Диво, дождь приносящему, посвященный. Февраль 1174 года до н. э. Сифнос.

— Не Парфенон, но сойдет!

Это была первая мысль, что пришла мне в голову, когда все леса с храма были сняты, а на кровлю уложен последний лист свинца. У меня железа мало, а вот этого металла как дерьма за баней. Его вместе с серебром выплавляют.

Приземистый, тяжеловесный храм был слегка похож на классические образцы, но именно что похож. Ему недоставало той ажурной легкости, устремленной к небу, что получалась у более поздних греков. Да и крошечный он, едва ли метров на сто квадратных, если вычесть колоннаду. Потому-то и управились так быстро. Сотни людей трудились здесь бесплатно, приходя известку мешать и таскать камень, оставив мастерам лишь тонкую работу. Они хотели прикоснуться к великому, вкусив божественной благодати.

И вроде бы ничего особенного, а с другой стороны, тут и такого ни у кого нет, а потому стоявший рядом со мной Анхер раздувался от гордости и имел на это полное право. Это он привнес в архитектуру святилища египетские мотивы, сделав здание чуть более основательным и кряжистым, чем мне бы хотелось. Нет, храм по-своему даже красив. Он, вынесенный на каменный язык узкого мыса, обнимающего гавань, внушает немалый трепет. Храм прекрасно виден с моря. Это ведь дом бога. Сам Посейдон-Поседао живет здесь. Тот, кто не верит, может пришвартоваться в порту, заплатить пошлину, расторговаться на рынке, потому что без сифносской монеты здесь делать нечего, а потом зайти в храм и убедиться в этом лично.

Бог моря сидит в огромном кресле, с трезубцем в руке, и смотрит на ничтожного просителя ярко-голубыми глазами, сделанными из афганского лазурита. Глаза получились пронзительные и жуткие, великолепно сочетающиеся с устрашающим выражением лица. Очень знакомого лица, кстати. М-да… Даже меня пробрало, если честно, а что уж говорить про местных, испокон веков поклоняющихся ручьям, деревьям и камням особенно затейливой формы. Такая персонификация божества здесь в новинку, ведь ни на островах, ни в материковой Греции храмов нет. И жрецов нет. Не по карману нашей чахлой экономике содержать дармоедов, и по совместительству конкурентов за власть над умами. Богам тут молятся у каменных жертвенников, а жрецами считаются цари. И даже у жертвы предусмотрительно вырезается только бедро, а остальное съедается. Люди считают, что богу этого достаточно. Рачительный подход, ничего не скажешь.

— Награжу тебя, — повернулся я к Анхеру и ткнул в стену справа от входа. — Вот здесь высеки имена всех мастеров, кто храм строил, а в самом низу — имена горожан, которые помогали вам едой и трудом.

— Можно? — восторженно посмотрел на меня Анхер. — Мне будет дозволено на доме бога свое имя начертать?

— Я же тебе говорил, что ты будешь знаменит, как Имхотеп, — с самым серьезным лицом произнес я, зная, что этот парень немедля притащит к стене свою Нефрет, а та, не умея читать, будет гладить высеченные в камне буквы и восторженно смотреть на своего мужа.

— Великое дело сделано, — негромко произнес Гелен, который несколько месяцев из этого храма вообще не выходил. Он, наплевав на свой статус, таскал камень и подавал мастерам воду, проникшись грандиозностью замысла.

— Видение мне было, — негромко произнес я. — Бог Посейдон, повелевающий морем, открыл мне во сне, что в Аид люди после смерти не просто так попадают.

— А как? — жадно спросил Гелен, который даже рот приоткрыл, снедаемый любопытством.

— Понимаешь, братец, — увлек я его за локоть подальше от посторонних ушей. — Аид — он не таков, как мы его представляем. Мы вот считаем, что в подземном мире тоскливо и жутко, а это не так. Великие боги не могут хороших и дурных людей в одном месте после смерти собрать. Хорошим людям обеспечено доброе посмертие, а дурным — муки. Элизий — вот то место, куда попадут те, кто ведет праведную жизнь.

Я процитировал классика, с огромным трудом выковырнув из завалов памяти давно забытые строки. Кто бы знал, чего мне это стоило. Кое-что я, кажется, сам дописал, компенсируя дыры в воспоминаниях.

— Там человека легчайшая жизнь ожидает.

Нет ни дождя там, ни снега, ни бурь не бывает жестоких.

Вечно там Океан бодрящим дыханьем Зефира

Веет с дующим свистом, чтоб людям прохладу доставить.

— О-о-! — Гелен смотрел на меня округлившимися глазами и жадно внимал.

— Здесь, за отечество кто, сражаясь, раны прияли,

Кто непорочны остались, жрецы в течение жизни,

Кто — благочестны, пророки, вещая достойное Феба,

Изобретеньям искусным кто жизнь свою посвятили,

Память оставили кто в других о себе по заслугам…

На этом мои воспоминания иссякли полностью, но Гелен был нокаутирован. Он замер, глядя куда-то поверх моей головы, и повторял строки, написанные Гесиодом и Вергилием, выучив их с первого раза и навсегда. Тут вообще память у людей куда лучше, чем у моих современников, что были не в состоянии запомнить номер телефона. Рассказать какой-нибудь эпос длиной в сутки для ахейца или лувийца просто раз плюнуть.

— А люди дурные и порочные попадают в Тартар, где их ждут вечные муки, — заговорщицким тоном продолжил я.

— А что надо сделать, чтобы попасть в Элизий? — жадно спросил Гелен.

— Ну, для начала, нужно выполнять кое-какие заповеди, — небрежно продолжил я. — Их немного, всего десять. Вот, послушай. Почитай отца твоего и мать твою. Люби своих детей превыше себя самого. Не убивай, если на тебя не нападают. Не прелюбодействуй. Не кради. Не лги. Не желай ничего чужого. Не обижай гостя и того, кого шторм выбросил на берег, потому что он тоже гость, посланный богами. Не обижай хозяев дома, давших тебе приют, ибо эти узы священны. И самое главное! Почитай законную власть, ибо она от богов.

— Не понял, — растерянно посмотрел на меня Гелен. — Вот выбросило море на берег корабль с сидонцами. Их теперь не убивать и не грабить, что ли?

— Нет, — покачал я головой. — Дать приют и помочь собрать товар. Убивать всех чужаков подряд нельзя.

— Мне бы присесть, государь!

Гелен, не найдя места, умостился прямо на основании колонны, видно, парня ноги перестали держать. Лицо его приняло отстраненное выражение. Он переваривал свалившееся на него знание, а я загибал пальцы, припоминая первые четыре заповеди. Да, они точно не подходят. И кумиров мы возводим, и богов всуе поминаем, и день субботний для нас полнейшая абстракция. В общем, я пока решил обойтись шестью старыми, добавив четыре от себя. Здесь с чужаками совсем беда. Они испокон веков законной добычей считаются. Потому-то и ходят караваны, вооруженные до зубов. Потому-то пропадает бесследно любой корабль, выброшенный на берег гневом Посейдона. А ведь это, между прочим, очень вредно для международной торговли.

Без крепчайшего клея религии собрать новую державу у меня не получится ни за что. Да и мерзкие обычаи хананеев с их человеческими жертвами и ритуальной проституцией мне откровенно противны. Тут уже попытались как-то раз на жертвеннике младенца задушить, так я утопить этого дурака из Бейрута приказал. Едва успел собственный приказ отменить. Не поняли бы люди, а финикийцы начали бы обходить Сифнос стороной, считая меня опасным сумасшедшим, не чтящим богов. Тоньше нужно действовать, деликатней. Начнем с малого.

— Бог будет мне откровения посылать, — сказал я. — У нас в головах, братец, большая путаница. И имена богов отличаются, и отвечают они порой за одно и тоже. Надо порядок навести.

— Как это? — непонимающе глянул на меня Гелен.

— А вот так, — заговорщицки посмотрел на него я. — Ты ведь понял уже, что наш Тешуб, вавилонский Адад и ахейский Диво — это одна и та же сущность? А угаритяне зачем-то нашего Посейдона Йамму называют. А в Газзате его чтят как Дагона. Порядок, братец, нужен, порядок! И в делах, и в богах. Одни боги выше стоят, другие ниже. Одни торговле покровительствуют, другие — земледельцам, третьи — морякам. Дивонус вот вообще за одно только виноделие отвечает. Хорошо устроился, правда?

— Я понял, — прошептал Гелен. — Как же я слеп был.

— Вот и займись этим, — похлопал я Гелена по плечу. — Я почему-то уверен, что ты как жрец Посейдона тоже от него откровения получать будешь. Только ты мне их сначала расскажи, чтобы путаницы не вышло.

— Ты мне предлагаешь это самому придумать? — изумленно посмотрел он на меня.

— С ума сошел? — возмутился я. — Стой тут и жди откровения. То, что нам с тобой в голову придет, и есть божье послание. Неужели ты считаешь, что человек способен на подобное без воли богов? Ты мне смотри, не богохульствуй тут!

Я так и оставил этого парня стоящим с раскрытым ртом. Он, сложив руки, смотрел в лазуритовые глаза Посейдона и что-то шептал. Видимо, просил откровений. У меня времени просто в обрез. Стройную систему почитания богов и привязанную к ней мораль нужно было создать еще вчера. Иначе на этих жертвенниках так и будут резать ягнят и жечь их мясо. Недалекие товарищи с Ближнего Востока продолжат душить своих первенцев, а их дочери — отдаваться кому попало, считая это благочестивым поступком. В этом точно ничего хорошего нет. У нас тут, между прочим, гонорея известна, а антибиотиков нет и не предвидится.

— Проклятье! — остановился я. — Забыл сказать ему, чтобы прекратил по печени гадать. Он же в своем желании узнать будущее все поголовье овец на острове изведет. Ладно, в следующий раз скажу.

В то же самое время. Микены.

Хеленэ возлежала на пиршественном ложе в мегароне, где теперь царил совсем другой человек. В ее руках серебряный кубок, где розовым багрянцем переливается разбавленное вино. Она приехала сюда, чтобы решить те вопросы, которые обычно надлежит решать мужам. Но только не в этом случае.

Менелай в Спарте крепил стены и завозил припасы, готовясь к скорой войне, но женское сердце подсказало басилейе, что все может повернуться совсем по-другому. Она приказала подать повозку, взяла десяток воинов и рабыню для услуг в дороге, и поехала в гости к сестре. Кто ей мог запретить? Менелай? Да он, когда весть о смерти брата получил, стал похож на побитую собаку. Не сдюжить ему против мощи микенского войска, а собрать басилеев оказалось не так-то просто. Нестор и аркадяне зимуют на Эвбее, а остальные виновато отводят глаза в сторону. У них тут теперь хорошая торговля с новым ванаксом Энеем. Серебряные драхмы за оливковое масло и шерстяное полотно рекой текут. Им войны без надобности.

Непонятна оказалась ситуация в Аргосе. Там почему-то насмерть разругались неразлучные друзья Диомед и Сфенел, а значит, и Аргос не пойдет биться с Эгисфом. Менелай остался совсем один и теперь походил на загнанного зверя. Не ест, не спит, только пьет, колотит слуг и насилует крестьянок, вымещая зло на бессловесной черни. А еще Феано сбежала вместе с единственным законным сыном, отчего отважный воин выл, словно раненый волк. Эти бабы решили его доконать. Пару раз, будучи пьян, он наведался в покои Хеленэ, не обращая внимание на ее робкое сопротивление. Просто попользовался ей и ушел, словно малую нужду справил. Вот рыдала тогда басилейя, вспоминая жаркие ночи в Трое. Попустили боги ей немного женского счастья, она его теперь вовек не забудет.

— Я, сестрица, в тягости сейчас, — нарушила затянувшееся молчание Клитемнестра. — Через стольких лет бесплодия благословила-таки богиня.

— Да? — Хеленэ так удивилась, что поставила кубок на столик. — Добрая весть, сестра. Надо жертвы Великой матери принести. В твоих-то летах дитя зачать. Повезло тебе.

— Значит, угодны мы богам, родственница, — со значением нажал на последнее слово Эгисф. — Ты ведь родственница нам?

— Конечно, — уверенно посмотрела на него Хеленэ. — И муж мой — родня тебе и по жене, и по отцу. Не забывай об этом, царь.

— Я-то не забыл, — протянул Эгисф, криво усмехаясь. — Да только не я на войну басилеев толкаю. Скажи, Хеленэ, он чего добивается этим? Мне уже несколько царей вести принесли, что муженек твой на мятеж их зовет.

— Он за кровь мстить хочет, — прямо посмотрела на него Хеленэ. — Ты брата его убил.

— Это я его убила, — лениво ответила царица, и лежащие рядом с ней Лаодика и Хрисотемида побледнели и спрятали глаза. — Я, сестрица, с мужа своего бывшего за кровь дочери взыскала. Он любимую мою девочку, как овцу зарезал. Могла бы, так еще раз зарубила бы его.

— Значит, все-таки не врут слухи, — неверяще смотрела на сестру Хеленэ. — Менелай мой с порога вестников погнал, когда ему это принесли. На тебя, Эгисф, думает.

— Нет, — царь покачал головой, украшенной легкой проседью. — . Я своего двоюродного брата похоронил с честью. Его тело в царской гробнице лежит, как и подобает потомку великого рода. Пусть мой двоюродный брат Менелай приедет ко мне. Я богом Диво клянусь, что не держу на него обиды. Слишком много крови в нашей семье. Мы преломим с ним хлеб и будем вечно жить в мире. А что касается Агамемнона, то это жена моя месть свершила за убитую дочь. Она в своем праве была.

— Так, на то воля богов! — непонимающе смотрела на них Хеленэ. — Или я не понимаю чего-то…

— Не понимаешь, сестра, — зло оскалилась Клитемнестра. — Та девка, что твоему мужу постель грела, дарданка… Она это. Она слух пустила, чтобы Агамемнон убоялся жертву принести и поход остановил. Очень ей понравилось царицей в Спарте быть.

— Вот оно чего… — едва смогла выдохнуть Хеленэ. — Но тогда и правда Менелаю с тобой, Эгисф, воевать незачем. В крови той виновница есть.

— Она к хозяину своему под крыло убежала, — зло ответила Клитемнестра. — К тому, которому с самого начала служила.

— Да быть не может того, — уверенно ответила Хеленэ. — Ее же силой в этот дом привезли. Она нить сучила на рабской половине. А то, что родня дальняя Энею оказалась, так это просто совпадение. Жила я в той Вилусе. Да она меньше Арголиды в два раза. Там, куда ни плюнь, в родню попадешь.

— Точно тебе говорю, сестра, — убежденно ответила Клитемнестра. — Кто в той войне выиграл? Менелай твой, на котором от ран места живого нет, или Эней? Кому теперь муженек мой новый служит? Кому все цари Ахайи кланяются? Кто боится земли убитых владык разделить и собственный скот вернуть? Да он в свой теменос четверть Пелопоннеса забрал, когда басилеев запада приказал перебить.

— Во-о-от оно ка-а-ак, — Хеленэ сопоставила то, что узнала сейчас, с тем, что слышала еще в Трое, и помрачнела. По всему выходит, что Эней и Агамемнона с Ифигенией погубил, и большую часть своей же собственной родни. Пока троянцы с данайцами насмерть резались, он в сторонке стоял, а потом победу забрал себе.

— Ну что, теперь поняла? — с видом полнейшего превосходства посмотрела на нее Клитемнестра.

— Теперь поняла, — кивнула Хеленэ. — А где Электра? Почему ее за столом нет?

— Она под замком, — зло скривила полные губы Клитемнестра. — На хлебе и воде посидит, пока в ум не войдет. Ей отец-негодяй дороже, чем убитая сестра.

— Ясно, — кивнула Хеленэ. — В Аргосе что происходит? Я ночевала там в усадьбе Сфенела, не стала в город подниматься. Думала на обратном пути к Эгиалее, Диомедовой жене, заехать в гости, поболтать.

— Она не Диомедова теперь, — прыснула в мощный кулак Клитемнестра. — Она Кометова.

— Не поняла.

Хеленэ глупо захлопала ресницами, переводя взгляд с сестры на Эгисфа. Она думала, что это какая-то шутка, но нет. Клитемнестра от души веселится, а глаза ее мужа серьезны, словно два камня. В них даже искорки веселья нет.

— Пока Диомед в походе был, его жена с Кометом сошлась, сыном Сфенела, — пояснил Эгисф. — И жили они хорошо, и торговля началась просто на загляденье, а тут ни с того ни с сего Диомед возвратился. Его уже и не ждал никто. Все надеялись, что его прибьют под Троей. Ан нет, уцелел.

— И что дальше было? — не верила своим ушам Хеленэ.

— Да прогнала его Эгиалея, — расхохоталась Клитемнестра. — Родню свою подбила, а те и проводили ее муженька с честью. Проваливай, сказали, бродяга этолийский, к себе. У нас тут законный род правит.

— А Сфенел как же? — Хеленэ неверяще переводила взгляд с одного на другую. — Они ведь сколько лет друзья.

— А Сфенел промолчал, — глумливо усмехнулась Клитемнестра. — Диомед друг ему, а Комет — сын. Получается, оба царства Аргоса за его детьми останутся. Вот так он забыл и про дружбу, и про то, как вместе с Диомедом кровь проливал. Власть, сестрица, она на всех не делится. Эгиалея — дочь законного царя. Аргос за нее горой стоит, как Спарта за тебя. Тем более сейчас, когда такая торговля пошла.

— А чем ей Диомед стал вдруг немил? Хорошо ведь жили, — растерялась Хеленэ, но тут захохотал даже Эгисф.

— Ой, насмешила! Я не могу! Живот порвется сейчас! — всхлипывал царь, утирая проступившие слезы. — Ну вот не тебе такие вопросы задавать! В Арголиде что, все бабы с ума посходили? Или еще остались те, что в разуме? У вас всех промеж ног зудит, что ли?

— Не равняй меня с блудницами! Я себе мужа по сердцу избрала и ему верность хранила, — хмуро ответила Хеленэ, которая больше не притронулась ни к вину, ни к еде.

Она не могла дождаться, когда, наконец, закончится этот проклятый ужин. Как только упала ночь, она пошла к Царскому Кругу, где лежат усопшие повелители Микен. Она будет молиться, чтобы свершилась ее месть. За Париса убитого, за погубленную жизнь, за постылые ласки ненавистного мужа. Ночь, близость мертвых и жертвы вином и хлебом, — этого должно хватить. Не так часто молят о милости Эрину, дочь Тьмы.

— Богиня, прошу тебя, — шептала Хеленэ, поливая вином камни царских гробниц. — Дай свершиться священной мести. Прими жертвы мои. А если мало тебе будет, то и саму жизнь мою забери. Ни к чему она мне теперь. В Аид сойду бестрепетно, и даже там счастливей буду, чем здесь. Может, хоть в царстве скорби с любимым увижусь.