Скопа Московская (СИ)

Глава двадцатая

Нарская конфузия

Как всякий Чингизид, а Крым-Гераи были потомками величайшего из ханов, ведя свой рода от Джанак-оглана, младшего брата отца хана Тохтамыша, потомка Тука-Тимура, тринадцатого сына Джучи, старшего сына Чингисхана, Джанибек-Герай не стал входить в Серпухов. Чингизиды входят только в покорённые города. Его орда, а своё войско он предпочитал называть именно так, разбила стан за его стенами, пугая серпуховчан целым морем юрт самого разного размера и табунами коней, объедавших траву на много вёрст окрест.

В этот стан въехал князь Иван-Пуговка вместе с парой гайдуков. Большую часть детей боярских, сопровождавших его, он оставил в Серпухове, взяв с собой лишь двоих, самых верных, кому мог безоговорочно доверить свою жизнь. Оба понимали, что из стана Джанибек-Гирея они могут не выбраться живыми, однако вызвались охотниками, не задумавшись ни на секунду. Князь верхом проехал до самой роскошной юрты Джанибека, и только перед ней спешился. Они были равны, ведь Иван — князь и брат русского царя, Джанибек же приёмный сын нынешнего крымского хана Селямет-Гирея и калга, второй человек в ханстве после самого хана. Конечно, о равенстве в стане Джанибека князь Иван говорить бы не стал, однако и раболепствовать, словно в Сарай за ярлыком явился, тоже не будет. Даже если это может стоить ему жизни. Татары силу уважают и с тем, кто перед ними глаз поднять не смеет, говорить будут как с рабом, а то и хуже, словно с псом.

Спешившись, Иван кинул поводья сопровождавшему его дворянину и остановился на пороге Джанибековой юрты. Входить без приглашения не вежливо, а уж татарский княжич мог воспринять это как прямое оскорбление. Однако один из рабов тут же откинул перед Иваном полог юрты, впуская внутрь. О нём знали и мурыжить на пороге не стали.

Внутри на кошмах сидели сам Джанибек-Гирей и его верный мурза Кантемир, пили что-то из пиал. То ли чай, то ли кумыс, то ли ещё что. Джанибек кивнул князю Ивану, и тот сел напротив.

— Поминкам твоим рад, — так приветствовал Ивана крымский княжич. По-русски он изъяснялся вполне прилично, хотя и с гортанным акцентом жителя степей. — Царь твой никогда на них не скупился.

— Он уважает тебя, Джанибек-Герай. — Иван постарался произнести фамилию собеседника правильно, а не на русский манер, тем самым демонстрируя ему своё уважение. — Но больше ничего прислать не сможет.

— Отчего так? — приподнял бровь Джанибек. — Или оскудела казна в Москве? Так я могу и сам взять, что захочу, без царя.

Кантемир-мурза что-то произнёс на татарском. Джанибек в ответ усмехнулся, однако тут же велел ему говорить по-русски.

— Гость в моей юрте не должен тревожиться, что мы сговариваемся против него или его царя, — пожурил он мурзу, говорил при этом по-русски. — Он должен понимать каждое слово, что говорится здесь.

Князь Иван предпочёл не заметить этих слов, хотя и говорились они явно для него, однако вежество требовало делать вид, что он их не слышал вовсе.

— Не сможет поминки слать государь потому, — ответил князь Иван, — что на Москву из Калуги войско сильное двинулось. Калужский вор помер…

— Как? — перебил его Джанибек.

— Бают, убили его, — проглотив оскорбление, ответил князь Иван. Он ждал подобной реакции и был к ней готов. — На зайцев охотился, да самого как зайца и подстрелили. А татар, что служили ему, перерезали всех.

— Так то касимовские были, — махнул рукой Кантемир-мурза, говоривший с ещё более сильным акцентом, чем Джанибек. — У них жидкая кровь, что с них взять.

— А после того, как помер калужский вор, — продолжил Иван, снова как будто его и не перебивали, — вдова его упала в ноги ляшскому королю Жигимонту. Тот прибрал себе всех, кто служил прежде вору, да двинулся на Москву.

— Вот как, — глотнул из пиалы Джанибек-Гирей, — выходит, совсем худо твоему государю без нас придётся.

— Совсем худо, — кивнул князь Иван.

— А я слыхал, князь Скопин побил ляхов крепко, — встрял Кантемир-мурза, — и с войском стоит у самых стен Москвы. Нами прикрыться решили?

— Нет силы в войске родича нашего, князя Скопина, — покачал головой князь Иван. Раб, конечно, поднёс ему пиалу с кумысом. Не то, чтобы князь любил его, однако отказаться — обидеть Джанибека, и он сделал глоток. — Крепко досталось ему при Клушине и после под Смоленском. Победить ляхов он не смог, и нет веры ему. Да и шатко войско его. Свеи на сторону глядят, калужских дворян да детей боярских много, а им веры нет, они за вора стояли, почитай, ещё вчера. Рязанцы тоже нестойки, их воевода на Москве против царя голос поднимает. Мало сил у Скопина, не достает их отбиться от ляхов.

— Значит, царь Василий хочет, чтобы мы его спасли, — кивнул Джанибек, делая глоток кумыса из пиалы, и раб тут же полил ему ещё, чтобы не опустела. — Будет так, — снова кивнул он. — Бери кошун в три кюгана,[1] Кантемир, — велел он верному мурзе, — всех на самых быстрых конях, и веди их наперерез Жигимонту и войску его. А я поспешу следом с остальным войском.

— А куда вести кошун? — тут же спросил у него Кантемир.

— А вот князь Иван тебе и покажет, — усмехнулся Джанибек. — Это земля урусов, они тут каждый куст знают, вот пускай и подберёт нам место для битвы поудобнее.

Иван понял, что Джанибек ловко подставляет его. Проиграют татары бой, кто виноват — русский князь, который неверно место выбрал. А победят, так только их в том заслуга. Однако Иван-Пуговка понимал, что рискует головой, когда отправлялся в стан к Джанибеку, и возражать не стал.

— Нынче же и отправимся, — кивнул Кантемир. — До заката ещё далеко, и если твой гость место укажет недалеко откуда, так мы там завтра же будем.

Князь Иван снова ничего говорить не стал. Он обдумывал, куда направить передовое войско татар. Быть может, им хорошо бы соединиться с Михаилом Скопиным, да вместе ударить по ляхам. Вот только после того, что наговорил о нём и его войске князь Иван татарский мурза на это точно не пойдёт. Остаётся попытаться перехватить Жигимонта на пути к Москве, и лучше всего сделать это на переправе. Осталось только вспомнить окрестности столицы и прикинуть, на какой реке лучше всего встречать супостата.

[1] Кюган — военное подразделение в тысячу человек. Объединялись во временные соединения в несколько тысяч человек — кошуны

Кан-Темир не слишком любил, когда его звали этим именем, он предпочитал Хан-Тимур, напоминающее о страшном хромце, что наводил ужас на весь мир, ну или Кровавый меч. Однако ехавший рядом с ним урусский бей Иван с жалким прозвищем Пуговка не знал этого, и потому звал на своём языке Кантемиром, что дико бесило гордого мурзу. Приходилось мириться, ведь они до поры союзники урусов, так сказал ему Джанибек-Герай, напутствуя перед отъездом.

— Будь ласков с ним, — велел он Кан-Темиру, — он нужен нам, как и его царь. Пока мы здесь, царю в Москве есть на кого опереться, кроме нелюбимого родича. А потому он будет слать нам поминки ещё более добрые.

— Но не воевать же за него, — рассмеялся Кан-Темир в ответ.

Крымчаки воюют когда захотят и за кого захотят, купить их богатыми дарами нельзя. Хотя попытаться можно, и нужно. Подарки любят все.

— Воевать — повоюй, — покачал головой Джанибек, — но крови много не лей. Всё одно с литвой и ляхами и урусами нам ещё придётся подраться и не раз, так что лучше теперь им кровь пустить, когда они друг с другом дерутся. Заодно и ясырей[1] может хороших возьмёшь. Я слыхал шустрый бей Скопин едва не пленил ляшского короля, так может тебе это удастся. Такой ясырь любую кровь окупит.

Кроме его собственной, так подумал в тот момент Кан-Темир, также думал он и сейчас. Не выйдет большой драки с ляхами да урусами. Джанибек не ради этого и не за поминки царские подался в эти земли. Он сидит здесь с сильным войском, ждёт когда Аллах приберёт его приёмного отца Селямет-Герая. Вот тогда-то и начнётся настоящая война, но не здесь, в холодных землях урусов, но в жарком Крыму среди его камней и песка, а может и в самом цветущем Бахчисарае. Идти к реке, указанной урусским беем Иваном, Джанибек, конечно же, не собирался, послав вперёд Кан-Темира лишь для вида. И это заставляло мурзу злиться ещё сильнее, срывая злость на рабах и том же бее Иване, несмотря на наказ Джанибека быть с ним ласковым. Уж каким-каким, а ласковым Кан-Темир не был.

Река Нара была не слишком широкой, но начавшиеся в конце августа дожди наполнили её водой, и потому войско Сигизмунда не сумело переправиться вовремя. Король велел разбить большой стан на берегу от села Фоминского, выставить артиллерию для его прикрытия и лишь после этого начал переправу.

— Ему, верно, донесли, что мы идём, — высказался князь Иван.

Они вместе с самим Кантемир-мурзой отправились на разведку. Вроде бы негоже воеводе лично так близко подбираться к вражескому стану, а ну как заметят да пошлют сильный отряд на перехват. А у ляхов с конницей полный порядок, их панцирные казаки не раз гоняли тех же крымцев по степи. Этак можно и голову сложить, и в плену оказаться, чего князю Ивану совсем не хотелось. А вот Кантемиру-мурзе на это было решительно наплевать. Он был человек сабли и всегда готов принять смерть. Откажись князь ехать Кантемир посчитает его трусом и вообще перестанет общаться. Он и так был не слишком ласков с Иваном, а после уж совсем потеряет уважение и станет относиться хуже чем к псу. Всё это князь отлично понимал, и потому поехал в разведку вместе с Кантемиром.

— Он глуп, — произнёс в ответ мурза. — Стоит на берегу, когда надо переправляться. Ждёт нас на том берегу, думает, мы станем обороняться. Он глупец и командует глупцами. Теперь понятно, почему вам едва не удалось взять его в плен. Завтра я приведу его Джанибек-Гераю на аркане.

Отряд вернулся к небольшому татарскому к стану, который те разбили в полуверсте от ляшского табора. Так далеко разъезды панцирных казаков и детей боярских, оставшихся верными сперва вору, а после переметнувшихся к ляхам, не забирались. Они считали, что идут по своей земле и опасности нет.

— Жигимонт думает, мы на том берегу встретим его, — повторил Кантемир для своих кюган-баши, — не ведает, что у него в тылу. Нас мало, но его люди переправляются на другой берег, все их пушки смотрят туда. В эту сторону даже сюда не добираются их разъезды.

— Мы отплатим им за беспечность, — махнул плетью старый кюган-баши с сединой в длинных волосах и узкой бородке. — Много ясырей возьмём.

— Запрутся в таборе, — покачал головой кюган-баши помоложе, но более рассудительный, — и нам их не взять. Пушки у них лёгкие, развернуть на нас их можно быстро.

— Надо не дать им запереться! — снова взлетела вверх плеть седовласого. — А уж внутри мы покажем им как дерутся крымцы!

— В таборе нам смерть, — осадил его Кантемир. — Сила наша в поле, где раздолье есть для коней.

— Как урусы на реке Пахре побили Девлет-Герая, — подлил масла в огонь младший кюган-баши, — так и нас тут побить могут. Ударят их гусары из-за табора по нам, как драться? А у них не только гусары, но панцирники есть. Рассеют нас как ветер семена по ветру.

Тут старому кюган-баши, прошедшему битву на реке Пахре близ деревни Молоди, когда запершиеся в таборе урусы не просто отсиделись, но вывели из-за него конницу, что разбила лучшие тысячи самого Девлет-Герая, а после погнала их к той самой реке, было слишком хорошо известно, как победа поражением оборачивается. А ведь тогда их куда больше пришло с великим ханом крымским, да и воины получше нынешних шли в тот поход. Многие нашли свой конец в те чёрные дни под саблями урусов да в помутневших от крови водах Пахры.

— Тогда как нам бить их? — спросил седовласый кюган-баши у Кан-Темира. — Или уйдём обратно к Джанибек-Гераю?

— Без боя не уйдём, — ответил тот. — Но бой тот будет нелёгким. Загоним в табор, а после коли выйдут, уйдём сами. Но не этой дорогой, а через реку. Оттуда уже какими ни есть силами вернёмся к калге.

— Ни ясырей ни добычи не будет, — почти без вопросительных интонаций выдал седоусый кюган-баши.

— Если улыбнётся нам Аллах, — усмехнулся Кан-Темир, — то будет всё. Ударим ночью, в самый дурной час, когда веки тяжелеют и нет сил поднять их и открыть глаза пошире. Ворвёмся в табор, возьмём, что сможем, и уйдём за Нару. А оттуда сразу к Джанибек-Гераю с добычей и ясырями, какие ни есть.

— А если не улыбнётся, — проговорил третий, молчавший до того кюган-баши, — так все в землю ляжем здесь.

— Мы — люди меча, — напомнил ему Кан-Темир, — и от меча умирать нам, а не исходя на дерьмо от старости на вонючей кошме.

Он жестом распустил командиров кюганов — тысяч, сам же уселся прямо на кошму, постеленную на земле и велел рабу налить кумыса. До вечера ещё далеко, он успеет обдумать, как ему лучше всего ударить по врагу. Так чтобы и правда взять в плен их короля. Вот уж это будет ясырь так ясырь, и слава о Кан-Темире пойдёт по всему Крыму. Он сумеет затмить даже великого калгу, которому вынужден сейчас служить. Конечно, ханом в Бахчисарае ему никогда не стать. Он потомок Едигея и Мансура, не Чингизид, а вот о своей орде Кан-Темир задумывался давно, вот только чтобы за ним пошли нужно совершить нечто такое, чтобы о нём заговорили всюду. И пленение ляшского короля для этого подходит как нельзя лучше.

Поздним вечером, прежде чем татары собрались в атаку, в их стан, больше походивший на табун коней, решивший остановиться на отдых недалеко от Нары, прискакал гонец. Упав на колени перед Кан-Темиром, он стоял упершись лбом в землю, покуда тот не велел ему подниматься.

— Джанибек-Герай, — сообщил гонец, — велит тебе, Кан-Темир-мурза, возвращаться в стан под город урусов Серпухов. Оттуда ты вместе с Джанибеком-калгой вернёшься в благословенный Бахчисарай.

— Аллах прибрал-таки Селямет-Герая, — кивнул Кан-Темир, хотя гонец прямо этого и не сказал. — Бери свежего коня и скачи к Джанибеку-калге, — велел он, — передай, этим утром мой кошун отправится к Серпухову и присоединится к его орде.

Гонец снова ударился лбом в землю и умчался за свежим конём. Что такое отдых гонцы не ведали — такова служба, заведённая ещё Угедеем, третьим сыном Величайшего из ханов. Велено — скачи, хоть мёртвым, а сообщение передай.

У Кан-Темира осталось мало времени, чтобы нанести удар, и он нанесёт его, не нарушив при этом приказа Джанибека-Герая. Утром его кошун отправится обратно под Серпухов. Вот только отправится он туда обременённый добычей и ясырями.

В самый тяжкий для стражи час войско Кан-Темира обрушилось на лагерь поляков. Разъезды татарские всадники просто смели. Мало было вокруг панцирных казаков да русских дворян, не ожидали поляки с их союзниками атаки с этого берега. Считали его своим. Вот за рекой Нарой следили крепко, потому и не сунулся туда Кан-Темир, обошёл вражеский стан с тыла и ударил всей мощью, на какую способна татарская конница.

Засвистели стрелы, выбивая стражу стана. Несли её в основном гайдуки да стрельцы князя Трубецкого. Никаких броней на них не было, и они валились наземь от метких выстрелов татарских всадников. А после в дело пошли сабли. Вскакивающих с кошм, выбегающих из палаток и шалашей, спешно сложенных, чтобы иметь хоть какую-то крышу над головой, рубили без пощады. Это слишком мелкие шляхтичи, чтобы на аркан их брать, можно не жалеть.

— К коням! — кричал, надсаживая глотку, Кан-Темир. — К коням прорываемся!

Сумей выпустить и распугать коней и вражеский лагерь станет могилой для всех, кто внутри. Пешими ляхи воюют не слишком хорошо, им, как и татарам, в седло надо, чтоб всю удаль свою показать.

— К коням! — кричал, надсаживая глотку, гетман Жолкевский. — Не дайте им прорваться к коням! Спасайте коней!

Гетман не хуже Кан-Темира понимал ценность лошадей, поэтому охрана при них стояла самая крепкая.

Панцирники дежурили около табунов рассёдланных и стреноженных коней не снимая броней. При саблях, луках и карабинах. Они-то первыми и дали серьёзный отпор налетевшим татарам. Заскочив в сёдла, панцирные казаки сошлись с татарами в съёмном бое. Полилась первая татарская кровь.

Казаки же Заруцкого выскакивали из станов, строились и палили по несущимся в ночи татарам, да только без толку. Остановить их просто не могли. Татары налетали на собравшихся вместе казаков и рубили седла, накидывали арканы на тех, кого считали достойным выкупа. Но таких было немного. И сейчас татары предпочитали лить кровь, а брать ясырей. Немногим лучше шли дела у стрельцов князя Трубецкого, которых вообще рубили без разбора. Из-за похожих кафтанов в темноте выделить сотенного голову, за которого можно взять выкуп, не вышло бы, вот и секли всех подряд, не давая собраться вместе. Конечно, копья, рогатины и бердыши стрельцов помогали лучше казацких сабель, но яростный натиск татар сдержать всё равно не удалось. Все попытки построиться рассыпались в прах и люди бежали прочь, бросая оружие и прикрывая голову от вражеских ударов.

— Алла! — кричал Кан-Темир, опуская саблю на чью-то голову. — Алла! Алла!

И тысячи глоток поддерживали этот страшный боевой клич, знакомый всем от Подолии до берегов Оки и дальше, до самых окрестностей Москвы и Вильно. Татары наводили страх всюду, где появлялись, как истинные наследники великой орды, прошедшейся огнём и мечом с востока на запад.

Князь Иван ехал рядом с ним. Его выборные дворяне рубились рядом с нукерами Кан-Темира. Сам князь дрался с ляхами, казаками, воровскими стрельцами без жалости. Хоть и русские люди среди них есть, да продались вору, а теперь и вовсе за Жигимонта Польского воевать пошли. Нет таким пощады. Вместе с татарами плечом к плечу рубить таких не зазорно, пускай души у них православные, да за предательство ждёт их пекло со всеми его муками. Вот пускай туда и отправляются поскорее. Так думал князь Иван-Пуговка нанося удар за ударом, разваливая головы казаков или отсекая пальцы закрывающимся бердышами стрельцам. Только что «Алла! Алла!» вместе с Кан-Темиром не орал. Всё же не лучший боевой клич для православного.

— К коням! — надсаживал глотку Кан-Темир. — Алла! К коням!

Он находился на острие атаки, и теперь их с князем Иваном отряд столкнулся с конными панцирными казаками. С ними уже не удалось справиться так же легко, как с пешими казаками Заруцкого и стрельцами Трубецкого. Панцирники рубились отчаянно, понимая, что жизнью своею спасают всё войско. И вот тут-то сеча пошла кровавая и жестокая. Падали нукеры Кан-Темура, валились под ноги коням выборные дворяне князя Ивана, но и панцирники дорого платили за оборону табунов. Вот только прорваться через них не выходило никак.

— Навались! — кричал князь Иван. — Ещё раз! Вперёд!

— Алла! — поддерживал его Кан-Темир, который стал уважать бея урусов за его лихость в бою. — Алла! Алла!

И они вместе рубились с панцирными казаками, но никак не могли прорваться к коням. А после в сражении наступил перелом. И решили его исход, конечно же, крылатые гусары.

[1]Ясырь (тур. esir — узник войны, от араб. أسير ['асӣр]) — пленные, которых захватывали турки и крымские татары во время набегов на русские, польские, валашские, молдавские земли, а также калмыки, ногайцы и башкиры во время набегов на оседлые поселения Поволжья, Урала и Сибири с XV — до середины XVIII века.

Высшие магнаты и сам король держали своих коней не в общем табуне. Нечего там делать кровным жеребцам да дорогущим аргамакам. А ну как конюхи недоглядят и те подерутся, покалечат друг друга, а ведь каждый стоит не меньше сотни дукатов золотом. И это далеко не лучший из коней. Потому их держали при себе, и это решило исход боя.

Ян Пётр Сапега, чей конь, как и кони его товарищей по хоругви, стояли в не общем табуне, не стал кидаться на татар с саблей, выскочив из походного шатра. Он велел слугам одевать себя в доспехи, и товарищам приказал как можно скорее готовиться к бою. Тут же отправил пахолика на резвой кобыле к королевскому шатру, и тот умчался прямо как был в исподнем. Некогда одеваться, плевать, в каком виде он перед королём предстанет, куда важнее, что рядом с его величеством стоит отборная хоругвь Балабана, и гусары его, конечно же, держали своих боевых коней также отдельным табунком под присмотром пахоликов и слуг. Бить надо вместе с ними, собрав в кулак как можно больше сил. Только так можно быстро опрокинуть набежавших татар, пока те не прорвались к главному табуну. Уведут коней, и от похода можно отказываться, Сапега понимал это ничуть не хуже польного гетмана.

Закованные в сталь всадники атаковали ворвавшихся в лагерь татар. Даже без таранного удара им удалось опрокинуть разрозненные силы врага. Не встречая до того особого сопротивления, татары занялись любимым делом — грабежом, и не были готовы принимать удар. Их либо рубили, либо просто сгоняли, не принимая боя татары спешили убраться подальше, иногда пуская стрелы из луков, правда с безопасного расстояния. А это почти не могло повредить закованным в сталь, словно рыцари прошлых столетий гусарам. Наконечники стрел лишь бессильно чиркали по броне да иногда оставляли царапины на конской груди или морде. Скакуны фыркали от боли, однако направляемые железной рукой всадников несли их дальше — к следующему врагу.

Тут к делу подключились и казаки со стрельцами, венгерские гайдуки, сколько их ни осталось в армии Сигизмунда. Они начали давать отпор потерявшим веру в себя, разрозненным силам татар. Немецкие наёмники Вейера алебардами стаскивали татар с сёдел, валили на землю и тут же убивали. Быстро и жестоко, без жалости. Мстили за страх, которого натерпелись в первые минуты сражения. Палили по татарам из-за шатров и палаток, какие ещё оставались в стане. Наваливались, как говорится, всем миром, хватали за руки, не боясь острых сабель, что рубили руки тянущиеся к ним и неосторожно подставленные головы. Стаскивали на землю и приканчивали. Без жалости. Бывало что тут же рвали на куски визжащих от боли татар окровавленными руками. Когда доходит до жестокого съёмного боя люди порой бывают пострашнее любого зверья.

Гусары же, выйдя из лагеря, разбились на привычные хоругви, товарищи становились рядом, узнавая друг друга или окликивая негромко, чтобы враг не проведал. Пускай в считанных десятках шагов от них шёл бой, гусарские хоругви строились без особой поспешности. Все понимали — надо бить кулаком, а не ладонью с расставленными пальцами, и потому слушали хорунжих и просто старших товарищей, сбиваясь в плотный, колено к колену, строй.

— Ну, панове, — выдал Сапега, увидев почти идеально ровный строй гусар, — с Богом! Вперёд.

Он ехал в первом ряду, не взяв гетманской булавы, которую по совету старшего кузена запрятал куда подальше. Спорить с Жолкевским пока не время, сейчас надо выступать единым фронтом, демонстрируя в первую очередь свою лояльность королю. Именно его августейшая персона спаивает воедино два войска — бывшее калужского самозванца, которого после смерти его величество признал своим братом и сыном московского тирана Ивана, и армией самого короля. Потому-то Ян Пётр Сапега ехал сейчас верхом на аргамаке с копьём в руке, словно простой товарищ, показывая всем, что он не лучше прочих и на гетманскую булаву, которой владел при калужском самозванце, более не претендует.

— Рысью! — выкрикнул он, и за сотню конских шагом сборный отряд меньше чем из двух гусарских хоругвей перешёл на рысь. — Пики к бою!

И несколько сотен страшных гусарских пик опустились для атаки. Скачущие в третьем ряду гусары изготовили к бою концежи. Им пиками врага не достать, у них для этого своё оружие. А следом, без команды, все разом кольнули коней шпорами или толкнули коленями, пуская в галоп.

Страшен удар гусарии. И нет от него спасения, особенно когда он приходится во фланг и тыл. Пики сметали татар с сёдел, ломались под их весом и всадники бросали их, тут же хватаясь за концежи и сабли. Войско Кан-Темира развеялось, будто дым под ураганом, растаяло словно кусок сахара во рту. Татары валились под ударами пик, под саблями и концежами. Они не приняли боя с во много раз меньшими числом гусарскими хоругвями, предпочли разбежаться, ринулись к реке, чтобы убраться на тот берег, отгородившись ею от гусар. Гусары не погонят своих дорогущих коней в воду, где те могут запросто и ноги переломать.

— Уходим! — сорвав голос, кричал Кан-Темир. — За реку! За реку!

Никто уже не думал о ляшских конях, о добыче, о ясырях. Теперь бы самим ноги унести.

Однако гусары, которых вёл Ян Пётр Сапега, не собирались дать татарскому мурзе и лучшим его нукерам сбежать. Словно нож сквозь масло прошли они через рассыпающееся войско Кан-Темира и врезались в нукеров мурзы и выборных дворян князя Ивана. Бой был недолгим, но яростным. Нукеры с выборными дворянами приняли удар на себя, давая ценой своих жизней время князю и мурзе убраться подальше.

Сам Сапега, ловко уродуя копьём, которое сумел не сломать, рвался через них к заветной добыче. Он хотел пленить богато одетого татарина или не уступавшего платьем и доспехом московита. Знатные пленники, которых можно швырнуть под ноги королю, словно псов, весьма серьёзно поднимут его авторитет. И Ян Пётр сшибся с нукерами и выборными дворянами, сломал-таки пику, дрался тяжёлым концежом, словно безумный. И словно заразив этим безумием остальных гусар, заставлял их, не жалея жизней, бросаться из одной сумасшедшей схватки в другую.

Он сумел прорваться, всего с парой столь же отчаянных как сам он гусар. Без жалости пришпорил своего аргамака. Злой конь его грыз удила, но направляемый железной рукой и железной волей всадника послушно рванул вперёд. За старостой усвятским поспешил ротмистр Балабан, не желавший отставать от Сапеги, и ещё пара гусар-товарищей. Однако Ян Пётр вырвался вперёд на полкорпуса, и уже нацелил концеж свой на поотставшего московита. Вот сейчас ударит его, может насмерть, а может и нет, и возьмётся за татарина.

Сапега занёс концеж для удара, когда московит обернулся в седле. В руке его был зажат длинный рейтарский пистолет. Ян Пётр успел заметить как вспыхнул порох на полке, а после страшная сила ударила его в грудь, выбила из седла. Он рухнул на землю, ломая крыло, прикреплённое к задней луке седла. И осталась у него только чудовищная боль в груди, в переломанных московитской пулей рёбрах.

Князь Иван же дал шпоры коню, уходя от пускай и опешивших в первый миг после ранения Сапеги да быстро пришедших в себя гусар. Он припал к самой конской гриве, толкал скакуна коленями, шпорил, чтобы тот шёл быстрее. Драться с гусарами князь Иван не горел желанием, и спешил добраться до реки, в водах которой ждёт его спасение.

Спасли его правда не воды реки, а татары. Собравшись по приказу Кантемира они обстреляли из луков оторвавшихся от главных сил гусар. Те не стали кидаться в атаку, понимая, что от случайной стрелы можно и самому раны получить и коня повредить. А получится ли захватить знатных пленников, ещё неизвестно. Рисковать зазря Балабан не хотел и велел гусарам возвращаться, добивать тех татар, что ещё не успели к реке уйти.

Пахолики подобрали Сапегу, который лежал у них на руках ни жив ни мёртв и поспешили отвезти его в лагерь — к лучшим врачам.

Князь Иван-Пуговка вместе с мурзой Кан-Темиром убрались за реку Нару и поспешили вместе с остатками кошуна к Серпухову. Со скорбной вестью о поражении.

Утром, когда они сменили коней на свежих, Кантемир-мурза остановил князя Ивана, прежде чем тот забрался в седло. Иван поразился тому, что отряд татар, сбежавших из-под жигимонтова стана на Наре, быстро прирастал новыми людьми. А те вели с собой заводных коней, кто по одному, кто по два, а кто поболе. Брали их у убитых товарищей и врагов, иные же сумели-таки из ляшского табуна свести конька-другого. Тех выдавали отсутствие сёдел и упряжи.

— Не езди со мной к Джанибеку-Гераю, Иван-бей, — сказал Кан-Темир князю Ивану. — Он возьмёт тебя в полон и угонит в Крым. Там ты будешь жить аманатом,[1] покуда держится власть твоего старшего брата. Но как станешь не нужен…

Он замолчал. Некоторые вещи нет необходимости проговаривать вслух. Их понимали и без слов.

— Благодарю тебя, Кантемир-мурза, — ответил ему князь Иван. — Я и мои люди возьмём по паре коней и я поеду к брату на Москву. Донесу весть о поражении.

— Джанибек-Герай не станет больше служить ему, — добавил Кан-Темир, поморщившийся от того, что Иван назвал его на урусский манер, но ничего ему не сказал по этому поводу. — Он уведёт свою орду обратно в Крым. По пути возьмёт всё, что сможет. Думаю, сейчас он пишет твоему брату, что уходит.

Причин Кан-Темир объяснять не стал, но князь Иван не сомневался в его словах. Бой сделал их его не родичами, то уж точно заставил обоих уважать друг друга. А уж то, что князь Иван сумел выбить из седла того безумного гусара, что рвался следом за ними и вёл своих людей, поставило его на одну ступень с самыми могучими багатурами, о которых до сих пор поют песни в жаркой Крымской степи.

— Жаль, он не отправился с нами, — посетовал напоследок князь Иван, глядя как выборные дворяне его споро седлают свежих коней. Кан-Темир отдал Ивану и его людям лучших скакунов из захваченных в ляшском табуне. Самых свежих и сильных. — Тогда мы взяли бы Жигимонта.

— С целым туменом, — кивнул Кан-Темир, — эта жалкая горстка гусар не справилась бы. Но Аллаху угодно было рассудить иначе. И пускай Он больше не пересечёт наши дороги, — пожелал на прощание Кан-Темир.

Он уважал урусского бея и не хотел скрестить с ним сабли. Ведь в следующий раз, когда их дороги пересекутся по воле всемогущего Аллаха, они скорее всего будут врагами.

— Дай Бог, — кивнул в ответ князь Иван, — чтобы так оно и было.

На этом их дороги разошлись. Кан-Темир с увеличивающимся день ото дня войском возвращался к Серпухову, где уже готовил свою рать к возвращению к Крым Джанибек-Герай. Князь Иван Шуйский, прозванный Пуговка, повернул к Москве, чтобы донести до царя скорбную весть о поражении и скором уходе татар.

— Почему ты отпустил его? — спросил у Кан-Темира Джанибек-Герай. — Нам бы пригодится такой аманат.

Они сидели в его юрте, а вокруг люди убирали стан. Без спешки, но и не мешкая.

— Мы дрались плечом к плечу, — ответил Кан-Темир, — были как братья в бою. А когда уходили, Иван-бей может быть мне жизнь спас.

Он рассказал о бешенном гусаре, которого урусский князь выбил из седла выстрелом из пистолета.

— Вот потому ты, Кан-Темир, всего лишь мурза, — улыбнулся ему Джанибек-Герай. — Не быть тебе ханом, пока не поймёшь, братья лишь те, кто с тобой одной веры, кто делил хлеб и воду, соль и кровь. А урусы или ляхи или ещё кто — лишь пыль, к ним не стоит относиться, как братьям никогда. Они могут быть полезны, но как только избывают свою пользу, то лучше избавиться от них.

Кан-Темир лишь сделал глоток кумыса и ничего не ответил калге, хотя и мог бы. Да только ссориться с Джанибек-Гераем посреди его стана было бы верхом глупости, а уж дураком Кан-Темир не был.

— Завтра мы уйдём отсюда и двинемся в Крым, — добавил Джанибек-Герай, — пойдём быстро, не станем обременять себя ясырями и добром. Нам скоро лить кровь в Крыму, вырывая власть у жалкого выродка, недостойного носить имя Пророка.[2] Надо торопиться и нельзя обременять войско большим обозом и караваном ясырей. Возьмём своё в другой раз, мы ведь ещё вернёмся в эти земли.

Он как будто уговаривал самого себя, и потому Кан-Темир предпочитал помалкивать. Незачем вмешиваться в разговор всесильного калги, и возможно будущего хана с самим собой. Когда в нём будет нужда Джанибек-Герай сам обратится к своему мурзе.

Примерно тогда же князь Иван давал отчёт царю и брату Дмитрию в закрытых палатах, где совещались обыкновенно лишь они втроём.

— И потому, государь, — закончил он свой невесёлый рассказ, — нет у нас более войска, кроме Мишиного. Ему теперь Жигимонта останавливать. Устали, дескать, татары стоять и вернулись в Крым свой.

— Вот как ты царёву волю соблюл, братец, — тут же напустился на него Дмитрий. — Ушли татары в Крым, несмотря на все поминки наши щедрые.

— Вот так и соблюл, — кивнул князь Иван. — Уж получше тебя.

— Это с чего бы? — даже удивился Дмитрий, который считал себя правой рукой царя и самым полезным из его сановников.

— Да с того, — не выдержал Иван, — что я не обозе сидел под Смоленском, а с шаткими воеводами на Жолкевского, а после на самого Жигимонта ходил. На Жигимонта так дважды, второй раз с Кантемир-мурзой. Татарам плевать на все поминки, они не станут воевать за того, кого не уважают. Быть может, Михаил и смог бы с Джанибеком сладить, коли пришёл с нашими ратями, и тогда на Наре всё иначе обернуться могло. А он торчит под Можайском до сих пор смотра дожидается.

— Всё-то тебе Михаил да Михаил, — всплеснул руками Дмитрий, — нешто других воевод на Руси не осталось, один только наш Миша.

— Воеводы-то есть, — признал Иван, — да лучше него, видать, нету.

— Горе, — снова картинно всплеснул руками Дмитрий, — горе Руси святой, — он широко перекрестился, — раз остался у ней один защитник, Михайло Скопин.

— А может не горе? — спросил не у него, а глядя прямо в глаза царю и брату, князь Иван. — Может вовсе не горе это, государь?

Дмитрий снова попытался влезть, однако царь остановил его одним жестом. Всё же с каждым днём на московском престоле Василий всё больше становился царём, настоящим, пускай и не природным. Да только последний природный был Фёдор Иоаннович, богомольный государь, за которого правил Годунов. Вот уже и брата, ближайшего советника своего, к которому всегда прислушивался, осаживает единым жестом, ни слова не говоря.

— Смотру быть, — произнёс царь, — езжай к Михаилу, пускай готовит войска к новогодию[3]. Сразу после него и быть большому царёву смотру.

— А к вечерней службе Михаила пригласишь? — тут же задал вопрос Иван, развивая успех. — И на крестный ход?

Родственников на такие важные праздники, как новогодие было принято звать. Если не позовёшь, то сразу видно как ты к такому родственничку относишься.

— Возвращайся с ним к вечерней службе, — кивнул царь. — Вместе все отстоим службу и на крестный ход в первый день нового года выйдем. Надо народу показать, что Шуйские едины.

Он глянул на князя Дмитрия, ясно давая понять, что возражений не примет. Да тот и не пытался больше, понимая, что в этот раз уступил меньшому брату. Однако впредь он Пуговку недооценивать не станет, раз уж тот посмел голос против него поднять да ещё и за Михайлу Скопина стоит теперь. Отныне брат родной ему враг такой же как воевода Скопин и с ним поступать надобно, как с врагом.

С такими мыслями покинул Дмитрий особые палаты. Князь Иван же поспешил в Можайск с добрыми вестями для князя Скопина.

[1] Заложник

[2]Скорее всего, Джанибек-Герай говорит о своём сопернике за ханский престол Мехмет-Герае, который сбежал в Буджак и после смерти Селямет-Герая пытался захватить власть в Крыму, но вернувшийся из России Джанибек-Герая опередил его, не дав занять престол

[3] 1 сентября