Скопа Московская (СИ)

Глава двадцать четвертая

По делам и награда

Мы въезжали в Москву триумфаторами. Даже после развала Тушинского воровского лагеря и бегства второго самозванца в Калугу не было такой радости, как сегодня. Жители столицы видели ляхов, стоявших в считанных вёрстах от Земляного города, самые отчаянные бегали поглядеть на них, а кое-кто даже наладил торговлишку с панами и особенно казаками да стрельцами, по широкой дуге обходя коломенский гуляй-город. Оно всегда так, кому война, а кому мать родная. Копеечка, она всегда карман согреет, а от кого получена, не так и важно.

Вдоль улиц, по которым ехали воеводы во главе, конечно же, с князем Дмитрием, Трубецким, который пустил своего коня по правую руку от царёва брата, и мной, скакавшим слева, стояли толпы народа. Нас вместе с младшими воеводами и выборными дворянами, скакавшими немного позади, приветствовали криками. В воздух летели шапки. Люди смеялись, обнимались, а сбитенщики и прочие лотошники бойко продавали свой товар, иногда наливая или насыпая в горсти страждущим и бесплатно. Такая радость сегодня была среди народа.

Правда крики не особенно радовали князя Дмитрия. То и дело он морщился, когда народ выкрикивал моё имя, а чаще просто «Скопа» или «Скопа московская», как прозвали меня. Царёв брат приветствовал всех, махал рукой, однако его как будто не особо и замечали. Всё внимание толпы было сосредоточено на мне. Все приветствия и крики были адресованы мне, и я отвечал на них, вскинув руку, улыбался в ответ, чем приводил князя Дмитрия в бешенство.

Не было с нами Якоба Делагарди. Шведский генерал педантично исполнил своё обещание и покинул наш стан сегодня утром. Вместе с ним ушли и ландскнехты, прежде служившие Яну Вейеру. Как и стрельцы Трубецкого они отступили в свою часть лагеря, отгородились наскоро собранными рогатками и приготовились принять бой. Однако никакого боя не вышло, к ним пришёл на переговоры сам Делагарди вместе с полковником Таубе. Длились эти переговоры не особенно долго. Умирать ландскнехты не желали, как и прорываться из-под Москвы непонятно куда, а потому их офицеры приняли не особенно щедрое предложение Делагарди.

— Я дал им слово, что подписав со мной и моим королём контракт они получат право свободного выхода, — сообщил мне шведский генерал. — А кроме того они будут служить моему королю в течение полугода в Новгородской земле.

Так мой друг сообщил мне, где пройдёт новый фронт войны. Ляхи и литовцы спешно покидали пределы России, преследуемые касимовскими татарами, вспомнившими о присяге царю Василию, однако на северо-западе теперь готово было вспыхнуть пламя нового конфликта.

— Крепкое подспорье ты получил сегодня, — произнёс я в ответ. — В Новгороде и на Ладоге оно тебе пригодится.

Тут Делагарди вытянулся во фрунт, словно новобранец перед строгим унтером, и выхватил шпагу из ножен. Я едва удержался от того, чтобы не взяться за эфес трофейного палаша. Однако Якоб явно не угрожал моей жизни. Он чётко отсалютовал мне, а после спрятал шпагу обратно в ножны.

— Драться вместе с тобой было честью для меня, Михаэль, — проговорил он по-русски.

— И для меня, Якоб, — ответил я ему по-немецки.

— Я без радости скрещу клинки с тобой, — добавил Делагарди. — Однако воля моего короля непреклонна. Царь Василий не пожелал исполнить обещанного, а значит мне придётся брать всё самому. Силой.

— И для меня не будет радости в той войне, — кивнул я.

Мы крепко обнялись на прощание, понимая, что если суждено нам будет встретиться, то уже под разные стороны поля боя.

Когда кортеж наш миновал Алевизов ров[1] и проехал украшенные двуглавым орлом Фроловские ворота, нас встретил сам царь Василий вместе с богатой свитой. Наверняка среди бояр, что сопровождали его, были и те, кто слал письма к Сигизмунду и на кого он рассчитывал, двигаясь с войском к Москве. Не один же рязанский воевода Ляпунов подбивал народ против царя, сам бы он ни за что на нечто подобное не решился без серьёзной поддержки на самом верху. Тех, кого по урокам истории из своего времени я знал, как Семибоярщину, однако никакого представления не имел, кто это были эти самые семь бояр и было ли их на самом деле семеро, а не больше или меньше.

Увидев брата, князь Дмитрий первым спешился, звякнув доспехом, который ни разу не бывал в деле. Мы с Трубецким не особенно отстали от него, однако у царёва уха князь Дмитрия снова оказался первым.

— Вот, государь, вернулся я к тебе с победой, — весело произнёс князь Дмитрий, — да ещё и в войске прибыток. Калужские стрельцы князя Трубецкого верно послужили тебе в битве с Жигимонтом и готовы и далее тебе служить столь же верно.

Трубецкой, тоже одетый в прочный панцирь, по которому не пришёлся вчера ни один удар ляшской сабли, низко поклонился царю.

— Прими меня, покаянного холопа твоего, государь, — проговорил он. — Служил я самозванцу, да опутан был колдовством жёнки его, Маришки, воровской жены, а брат твой глаза мне открыл. И после того я сызнова верный холоп твой, государь.

И снова низко поклонился царю.

— Что ж, Димитрий, — обратился к нему царь, — повинную голову меч не сечёт, но и награды не жди от меня. Станешь и дале служить мне верно, будет и награда по заслугам.

Трубецкой в третий раз поклонился царю, кажется ещё ниже прежнего.

— И тебе благодарность моя, Михаил, — обернулся ко мне царь Василий. — Оборонил ты столицу, погнал ляха с нашей земли. За тебе честь и хвала.

Теперь настал мой черёд кланяться.

— За тебя, государь, да отечество стоял, — ответил я, — и впредь стоять будут столь же верно и твёрдо.

— Нет у меня в том сомнений, — кивнул царь Василий. — А теперь, гости дорогие, пожалуйте ко мне в горницу на пир великий. Чествовать вас будем как победителей и по чести и заслугам всем награда выйдет.

Неладное началось, когда мы расселись за столами. На почётных местах рядом с царём оказались князь Дмитрий и Трубецкой. Меня уже усадили во главе ближнего воеводского стола. Место вроде и почётное, вот только не для царёва родича и князя из Рюриковичей. Это было почти оскорбление, и сидевший рядом князь Хованский поспешил мне об этом напомнить.

— Заслуги твои князь Дмитрий решил себе прибрать, — прямо заявил он. — Не за воеводским столом тебе сидеть должно, Михаил, но куда повыше.

Как будто я без него не знаю. Но не вставать же и не затевать свару с Трубецким прямо при царе. Тому вроде как кроме прощения никаких наград царь не обещал, но вот он уже сидит буквально на моём месте. Неужто его будут чествовать как спасителя Отечества вместе с князем Дмитрием, а обо мне просто забудут. От такой вопиющей несправедливости у меня защемило сердце. Хорошо, что рядом сидели люди рассудительные, князья Хованский и Елецкий, а ещё оправившиеся от ран, полученных при Клушине, Мезецкий и Голицын. Дальше сидели воеводы и князья, не ходившие в поход на Сигизмунда, и я там сразу узнал Воротынского, на крестинах его сына князя Скопина и не отравили. Тот старался не встречаться со мной взглядом. Зря я, наверное, до отбытия из Москвы ещё и к нему не заехал. Воротынский явно чувствует передо мной вину за то, что в его доме я, как он считает, едва Богу душу не отдал. Это надо было использовать сразу, можно было бы заполучить весьма ценного союзника в Москве, в самой ближней свите царя. Сейчас тоже можно на этом сыграть, ишь как Воротынский взгляд от меня воротит — гложет душу его до сих пор вина — вот только эффект будет уже далеко не тот. Но будет время, навещу его двор. Тогда наверно на каком-то подсознательном уровне мне было просто страшно ездить туда, где убили князя Скопина. А ну как смерть его там сторожит снова… Такое вот суеверие, доставшееся в наследство от князя.

Тут поднялся сам царь Василий, и все мы за столами встали вместе с ним.

— Во славу спасителей Отечества от ляхов и воров, — провозгласил он здравицу, поднимая золотой, богато украшенный каменьями кубок. — Князей Димитриев. Брата моего и Димитрия Трубецкого!

И все мы вынуждены были повторить эту здравицу, хотя у меня от этих слов с души воротило. Два предателя, перемётчика, вот кто они! Не верил я в то, что князь Дмитрий бежал к Сигизмунду, чтобы переманить Трубецкого, просто так удачно вышло. Да и Трубецкой, видя как идут дела на поле боя, вполне мог изменить планы, а князя Дмитрия держал при себе как ценного заложника. Будет военная удача на стороне ляхов, так можно и выдать его с потрохами, пускай польский король сам с ним разбирается — казнить или миловать царёва брата. Но всё обернулось так, что королевское войско, даже на пороге победы, могло всё потерять. Что руководило Трубецким, не знаю, что заставило его принять такое решение. Однако он поставил всё на эту карту, и не прогадал. Как там говорил Сапега? Делагарди мне потом перевёл его латынь. Вовремя поменять сторону, не предательство, а предвидение. Как в душу Трубецкому лях глядел.

Пленные из числа самых знатных и не запятнавших себя службой второму самозванцу сидели за особым столом. Где-то среди них был и полковник Струсь, взятый в плен при Клушине, и младший родственник Потоцких Станислав, сыплющий латынью так, что понять его было совершенно невозможно, и даже Самуил Дуниковский, с кем мы дрались и при Клушине, и в Коломенском. Поляки и литовцы сидели мрачные, как и положено пленникам, пускай их в отличие от тех, кто успел послужить второму самозванцу, не заковали в железа. Однако праздновать победу над своим королём им было, конечно же, неприятно. И всё же приходилось поднимать здравицы, которые провозглашали царь и князь Дмитрий и даже новоявленный спаситель Отечества Трубецкой.

Вторым звонком стали награды. Князь Дмитрий получил от царя коня и сбрую. Старший брат сам подвёл его к окну и указал на двор, куда конюхи вывели кровного жеребца с золочёной уздечкой и богатым седлом. Трубецкому правда ничего кроме здравиц не досталось, тут царь своё слово, сказанное при всём честном народе сдержал. Может и наградит после, да только когда лишних глаз не будет рядом. Хотя слух всё равно пойдёт, конечно.

И вот ко мне подошёл стольник, посланный царёвым кравчим, князем Лыковым-Оболенским, который служил ещё первому самозванцу, однако вовремя перешёл на сторону моего царственного дядюшки. Вместе с Иваном-Пуговкой он ездил к татарам и едва ноги унёс с реки Нары, так что был в большом фаворе у царя. Я подошёл к трону и как положено поклонился царю Василию. Вот тут-то и началось самое интересное.

— Ты, Михаил, говорил сколько раз, что не за награды служишь мне, — проговорил царь. — Да и есть у тебя всё вроде. Набор саадачный тебе ещё царь Борис подарил. Палаш, что ты носишь, мой уже подарок. Доспех и коня ты себе добыл в бою, как должно мужу воинскому. Так чего тебе нужно ещё, Михаил, скажи мне, государю твоему. Отвечай честно, как на духу.

— Иначе не умею, государь, — ответил я, ничуть не кривя душой. — А нужно лишь служить тебе верно и далее. Никакой иной награды не надобно мне.

Другого ответа от меня царственный дядюшка и не ждал. Однако злобная, торжествующая ухмылка, что блуждала по лицу князя Дмитрия говорила о том, что всё идёт по его плану. И мне это совсем не нравилось.

— И любую службу от меня примешь, Михаил? — спросил царь.

— Какую ни дашь, — кивнул я, — любую приму. Хоть зашли меня в самую Мангазею воеводой на место покойного Давыда Жеребцова, коли считаешь, что там мне место.

— Иная для тебя служба будет, — заявил мне царь и велел возвращаться на моё место за столом.

Никакого дара мне не досталось. Не то, чтобы сильно нужно было что-то, однако жест этот был весьма показателен. Не заслужил я царёвой награды за всю войну с Сигизмундом, за Клушино, за Смоленск, за Коломенское. Каковы бы ни были заслуги князя Дмитрия с Трубецким, а войском командовал я, и победа эта моя, как бы ни пытались её у меня украсть. Да видимо уже украли, раз царь вызвал меня к своему столу лишь для того, чтобы о новой службе оповестить. Видать, и вправду зашлёт куда Макар телят не гонял, и хорошо ещё если в Тобольск, а то может и правда в Мангазею, правда, туда вряд ли. Слишком уж большие деньги там крутятся, как помнил по рассказам покойного воеводы Жеребцова князь Скопин. Не даром же она прозвана златокипящей.

— Это бесчестье тебе, Михаил, — выдал как только я вернулся на своё место Хованский, — и всем нам вместе с тобой.

— Выходит зазря кровь лили, — подлил масла в огонь Мезецкий. Он ещё не вполне оправился после Клушина и был бледен, однако остроты ума не утратил и раны, полученные в сражении с поляками, на неё никак не повлияли. — Не будет нам, воеводам, и дворянам с детьми боярскими никакой награды. Вот она цена царю Василию. Кто последний ему в уши дунет, тот и будет по золоту ходить да с серебра есть.

— Ты не с деревянной тарелки ешь, Даниил Иваныч, — осадил его я. Хотя он был и постарше меня годами, но разница в местническом ранге делала это несущественным, и я вполне мог позволить себе одёргивать его. — И цену царю не нам определять.

— Коли дворяне да дети боярские по поместьям разъедутся ни с чем, — осторожнее заметил Голицын, тоже бледный после Клушина. Я вообще не был уверен, что увижу его, настолько тот был плох после сражения, однако князь нашёл в себе силы прибыть на большой пир по случаю изгнания ляхов из-под Москвы, — так их более не соберёшь на новую войну. Не приедут просто, а может и хуже того, пойдут к тому, кто копеечку не только сулит, но и платит.

— Царь вызовет меня обязательно, чтобы новую службу дать, — заверил его я, — тогда и напомню ему о нуждах служилых людей по Отечеству.

Пир шёл своим чередом. Менялись блюда, плясали скоморохи, поднимались здравицы. Вот только за нашим, воеводским, столом разговоры шли тяжёлые и думы думались исключительно мрачные. Не было веселья среди тех, кто лил кровь за Отечество, и неприятно было мне слушать, как хулят они моего царственного дядюшку. Мрачнее наверное было только за столом пленным ляхов, они по большей части надирались, однако вели себя прилично. Все помнили о судьбе многих соратников первого самозванца сразу после его свержения и убийства. Начни они тут буянить, вполне могут разделить её.

Мне же в голову раз за разом приходила мысль, что надо бы заглянуть в госте к куме, супруге князя Дмитрия, да напомнить какой за ней должок передо мной. Куда бы ни отправился я, хоть в опалу, хоть в ссылку, он должен умереть в муках через пару недель после моего отъезда. Это я решил твёрдо. Потому что именно князь Дмитрий своей трусостью и корыстолюбием тянет на дно царя Василия и всю Отчизну вместе с ним. Свергать царственного дядюшку я не собираюсь — хватит России узурпаторов, как началось с Бориса Годунова, так и пошли все несчастия, пускай себе правит, не такой уж он и скверный царь. Однако князь Дмитрий должен умереть. И умереть так, чтобы смерть его не бросила на меня тень. Потому-то и надо наведаться к куме да спросить с неё должок.

С такими мыслями провёл я весь остаток пира и отправился домой.

Несмотря на то, что час был ранний, пир-то по обыкновение продлился едва ли не до первых петухов, меня встречали мама и жена. Кажется, я малость перебрал со мёдом, отчего едва не повалился наземь, как только с коня спрыгнул.

— Отчего не весел ты так, Скопушка? — сразу же спросила у меня Александра. — Или скверно тебе было на пиру у царя?

Глаза её наполнились страхом. Она ведь отлично помнила каким вернулся я с крестин у Воротынского, наверное, сейчас я выглядел не сильно лучше. Вроде как по воспоминаниям князь Скопин не имел особого пристрастия к зелёному змию, но сегодня я нарезался так, как в последний раз пил перед отправкой на полигон ещё в прошлой своей жизни. Тогда уж наотмечались от души! Сейчас же, как и в тот раз, я пил с горя, но этой ночью на пиру я оплакивал своего царственного дядюшку и Отчизну заодно. Тяжко ей придётся, очень тяжко. Это я понимал, однако поделать ничего не мог. Брать Кремль со своей армией не стану — довольно с Отечества узурпаторов, что с крестом в одной руке и саблей в другой врываются в Кремль. Не удержусь я на троне без Земского собора, а он никогда такого узурпатора, что силой власть в свои руки взял не утвердит. А раз не утвердит, то продолжится это чудовищная война, верно названная Смутным временем.

— Душно мне там было, Александра, — честно ответил я. — Совсем будто воздуха не было.

— И как же наградил тебя государь? — поинтересовалась куда более практичная матушка. Она уже видела, что я просто пьян до изумления, но умирать прямо сейчас не собираюсь.

— Новой службой, — рассмеялся я пьяным смехом. — У меня же есть всё — и сабля, и саадак, и конь добрый, и доспех крепкий. Что ещё слуге государеву надобно?

— Опала значит, — кивнула мама. — Совсем потерял голову государь наш. А ты, Миша, спать иди. Проводи его в покои, Александра, но не оставайся с ним. Пары винные да медовые ребёнку повредят, а Миша сейчас только ими дышит.

Опираясь на руку верного Зенбулатова, который хотя и крещённый, а по татарскому обычаю вина не пил, я вместе с Александрой прошёл в свои покои.

— Отчего же душно так у царя было-то? — спросила моя жена по дороге. Шагал я медленно и осторожно, и всё равно задевал все углы да пару раз приложился головой о притолоку. Прямо как в первые дни в теле князя Скопина, когда я только обживался, если можно так выразиться, в нём, и не представлял ещё габаритов тела, доставшегося мне в наследство от умершего князя.

— Награждение непричастных, — рассмеялся я снова, хотя вряд ли супруга моя поймёт шутку родом из далёкого двадцатого века. — Герой-то всей войны теперь царёв брат Дмитрий. Ему честь, хвала и награда. Про меня же уже говорят, что я-де Жигимонта от Смоленска до стен Москвы довёл.

Новостью о таких слухах, которые начали распускать ещё с самого начала наступления польского короля на столицу, поделился со мной князь Мезецкий. Да и Голицын подтвердил её. Хорошо готовил почву для своей авантюры князь Дмитрий, ничего не скажешь.

— Вот за что мне выходит опала, Александра, — добавил я. — За то, что кровь лил и ляхов да воров не щадил.

Много было обиды в моём голосе. Много её скопилось во мне. Как же так выходит, что войну на себе тянут одни, а лавры её пожинают другие. Сколько раз читал об этом и не верил, а теперь вот самому довелось столкнуться. И как же тяжело после такого вот пира продолжать служить государю, как прежде! Хотелось разорвать на груди дорогой опашень и рубаху, так душно мне было, так тяжко. Но не при беременной жене же это делать.

Вот и шагал медленно и тяжко ступая, натыкаясь на многочисленные углы и едва не считая лбом притолоки. Как слуги раздели и уложили меня в просторную постель, помню плохо. Вообще последнее что помню, как лежу в кровати, а Александра сидит надо мной и гладит по голове. Говорит что-то ласковое и я ей даже вроде отвечаю, но как-то на автомате, мозг над ответами не задумывается. С этим и уснул.

[1]Алевизов ров — фортификационный ров, существовавший с 1508 по 1814 год на территории Красной площади в Москве. Канал проходил вдоль стен Кремля от Угловой Арсенальной до Беклемишевской башни и соединял Неглинную с Москвой-рекой. Был назван в честь архитектора Алевиза Фрязина (Нового), руководившего строительством сооружения

Утром же следующего дня как ни странно никакого похмелья не было. Хотя слуги оставили рядом с кроватью жбанчик с холодным рассолом. Я с удовольствием приложился к нему, но не сильно. До дна осушать не стал.

Как потом выяснилось я проспал больше суток. Наверное, сказались накопившаяся за время долгой военной кампании усталость и общее нервное напряжение. А ещё я узнал, что почти опаздываю на встречу с царём. Об этом мне сообщила мама, вошедшая в мои покои, как только слуги доложили, что я поднялся с кровати.

— Силён ты спать стал, Миша, — ласково сказала она мне, — так можешь и опалу проспать.

— Это как же? — не понял я.

Мама пришла, когда слуги помогали мне одеваться. Вот только вместо домашнего платья, которое я приказал принести, они притащили роскошный опашень.

— А так, что тебе велено в Кремль явиться к десятому часу, — улыбнулась мама. — Государь видеть тебя желает, а ты спишь ещё. Так сонным в опалу и отправишься.

— Да есть ли разница, мама, — невесело усмехнулся в ответ я, — как в опалу отправляться? Сонным или бодрствующим.

— Бодрствующий может слово за себя сказать, — жёстко напомнила мне мама. — Сонный же и не узнает, куда его услали. В Суздаль или в Берёзов.

Вроде в Берёзов сослали Меншикова, даже картина была Сурикова. Наверное, места дальше от Москвы мама себе представить не могла.

— Ох, мама, — покачал головой я. — Да что бы я ни говорил всё против меня обернёт князь Дмитрий, так что может оно и лучше было бы проспать.

Однако, конечно же, я отправился в Кремль на встречу с царём Василием и для грядущей опалы, которая станет венцом моей службы ему.

Мама намеренно выбрала для меня роскошный придворный костюм, я ехал к царю не как воевода, но как князь из Рюриковичей. Если и не ровня царю, то уж точно не холоп его. Тут я доверился ей, женщине опытной, причём опыта в интригах при царском дворе у неё было побольше чем у самого князя Скопина. Свиту с собой взял малую, Зенбулатова да ещё пару выборных дворян, не на войну еду — к царю-батюшке. Что мне там может грозить, кроме опалы.

В Кремль меня пропустили без промедления. Свиту как обычно я оставил за пределами царёва дворца, а сам же следом за стольником направился прямиком в ту самую комнату, где обсуждались все важные государственные дела. Здесь сегодня решится моя судьба — это я понимал чётко.

Царь Василий по обыкновению своему сидел в тронном кресле и вид имел самый величественный. Первым же по уже заведённому обычаю ко мне обратился князь Дмитрий.

— Заставляешь ждать себя, Миша, — елейным голосом проговорил он. — Негоже опаздывать, когда государь зовёт.

— Звали меня к этому часу, — пожал плечами я, — вот я и пришёл.

— Всегда-то ты так, Миша, — тон князя Дмитрия был настолько приторным, что мне противно стало, — никуда не торопишься, всюду мешкаешь, с врагом договариваешься. Жигимонта из-под Смоленска под самые стены московские привёл.

Я знал о том, что он обязательно затронет эту тему и было мне чем ответить ему.

— Так развалилось воинство жигимонтово, как к Москве подошло, — сказал я. — Если бы не пошёл он на Калугу, так не было б в войске его Трубецкого со стрельцами.

— Князя Трубецкого я сманил! — тут же выпалил, перебив меня, князь Дмитрий. Значит, чуял силу за собой снова и расположение царя, раз позволял себе подобные выходки. — Не лезь к чужой победе своими руками, Миша.

— Я кровь лил от самого Клушина до Коломенского, — резко ответил ему я. — Ты же, Дмитрий Иваныч, всё в обозе норовил отсидеться, а после вовсе к Жигимонту перебежал. Кабы не начали мы бить ляхов, может так бы и остались вы с Трубецким при нём.

Нечего терять мне теперь было. Все победы мои перечеркнул князь Дмитрий. И так легко вдруг стало на душе, прямо как перед атакой, когда впереди враг, а наше дело правое. И скоро уже пойдёт пляска стали и будет не до мыслей и разговоров. Голова стала лёгкой, словно воздушный шарик, казалось, крутани шеей неловко, так она улетит.

— В предатели, перемётчики меня записать хочешь, Миша, — напустился на меня князь Дмитрий. — А не выйдет! Я да князь Трубецкой битву при Коломенском выиграли. Без нас бы тебе никогда ляхов с русской земли не погнать. Ты с Жигимонтом всё больше договариваться горазд, а не бить его!

Нечего мне было сказать ему на этот упрёк. Мог бы и оправдаться, что тогда иначе не выходило. Да только там-то князя Дмитрия с нами не было, а из Москвы всегда лучше видно, как надо было поступать. Да и Шеин подливал, наверное, масла в огонь гневным отписками о том, что случилось под Смоленском.

— Молчишь, — прошипел князь Дмитрий. — Нечего сказать тебе теперь против меня.

— Мише нечего сказать, — раздался вдруг голос князя Ивана-Пуговки, — так я скажу. Ты, брат, как из-под Клушина с сеунчем да пленными ляхами отъехал, так в войско не вернулся. Под Смоленском я кровь лил. Дважды на самого Жигимонта ходил. Раз с рязанскими да калужскими людьми, сам знаешь, шаткими да ненадёжными, а после и вовсе с татарами Кантемира-мурзы. Я воеводу ляшского Яна Сапегу из пистоля приложил так, что он до сих пор с кровати не встаёт. Так его лежачего и отвезли на Москву после Коломенского. Где ты был в это время, брат Димитрий? Хорошо на себя славу спасителя Отечества примерять, когда сидел на печи, как Илья Муромец, тридцать лет да три года, а после встал да всех спас вместе с князем Трубецким. Да только были те, кто все это время кровь лили за царя и Отечество, покуда ты сладко ел да крепко спал на Москве.

— Ах вот ты как запел, братец меньшой, — накинулся уже на него князь Дмитрий. — А не след тебе против старшего голос поднимать…

— Довольно лаяться, — осадил обоих царь, и князь Дмитрий тут же умолк, — не бабы базарные, но князья вы и братья мои. Как и Михайло родич наш и ему верю я без оговорок и оглядок. — Царь пронзил взглядом князя Дмитрия, ясно давая понять, что против меня говорить ничего не позволит. — Раз ты, Михайло, так хорошо с ляхами сговариваешься, то вот тебе новая служба. Получаем мы письма из литовских земель, и пишут нам оттуда, что рознь великая меж ляхами да литвинами с русинами наступает. Многие бояре литовские не желают себе королём Жигимонта, которого дважды у нас побили. А он ведь не угомонится теперь, снова пойдёт войною, битым уйти ему гонор не позволит. Вот и поезжай, Михайло, в Литовскую землю да уговорись с тамошними людьми, чтобы мир меж Литвою и царством моим был.

Это уже не опала. Это просто смертный приговор. Отправляться в Литву, недружественную Московскому государству, как снова подсказала мне память князя Скопина да и уроки истории, которые я помнил, со времён Ивана III если не раньше, и пытаться уговориться с тамошней магнатерией о мире с Москвой. Да это же просто утопия. Я ведь до Вильно не доеду, меня литовские воры прикончат раньше. Много людей с собой взять не смогу, да и не дадут мне много, а с малым отрядом шансов добраться до Вильно у меня почти нет. Да что там до Вильно, я даже до Невеля, за которым проходила граница между Московским царством и Великим княжеством Литовским, могу не доехать. Нарвусь на каких-нибудь лисовчиков, которые всё ещё орудуют то тут то там, и поминай как звали. А ведь навести их на мой отряд вполне может и князь Дмитрий — с него станется.

И всё же на пиру я говорил, что приму любую службу, и отказываться от своих слов не собираюсь. Раз хочет царь моей смерти, так тому и быть, да только принимать участь свою молча я не собирался. Снова на душе стало легко, как перед атакой, и я обратился к царственному дядюшке.

— А войско как же? — спросил я. — Кто воеводой будет теперь? Трубецкой или князь Димитрий? Они тебе навоюют, государь. Читал я в юности книгу как-то про Сида Гишпанского, так там король, когда Сида Кампеадорца от себя услал, проснулся от кошмара ночного. И снилось королю, что руку он себе правую отрубил.

Тут я врал царю причём врал безбожно. Вовсе не в какой-то книге читал я про это, а смотрел в старинном фильме-пеплуме про героя испанского народа «Эль Сид» с Чарльтоном Хестоном и Софи Лорен. Из всего фильма мне только и запомнились, что поединок Сида с другим рыцарем, когда Сид отбивался седлом от двуручного меча и эта вот сцена с просыпающимся в холодном поту испанским королём.

— Будет кому и без тебя войско повести, — ответил мне царь Василий. — Тебе же надо сделать так, чтобы не понадобилось оно хотя бы противу Литвы.

— Воеводы мои на пиру, — сменил я тактику, — наказ мне дали передать тебе, государь, что дворянству заплатить надобно. Иначе в следующий раз не соберём мы его для битвы.

Князь Дмитрий уже состроил такую рожу, что видно было хочет влезть с очередным ценным комментарием, однако царь ожог его таким взглядом, будто плетью через всё лицо перетянул. И младший брат его тут же сник и ничего говорить не стал.

— Будет дворянам оплата по свидетельствам окладчиков с Можайского смотра, — заверил меня царственный дядюшка. — А после войско распустить придётся по домам да на Окский рубеж направить. Ногаи да татарва покою нам не дадут. Да то уже не твоё дело, Михайло, ты собирайся в литовскую землю, поедешь новую службу править.

— Жена моя на сносях, — заявил я, — как бы дорогой не родила.

Даже моего профанского знания хватило на то, чтобы высчитать родит Александра не раньше февраля. Вот только государь вряд ли в этом понимает хоть что-то, для него это вообще тёмный и запретный лес.

— Суздаль снова за нами, — ответил он, — вот туда супружницу свою с матерью и отправь с Москвы. От суеты здешней отдохнёт, а брат мой меньшой их туда сопроводит.

Вот тут я зубами скрипнул. Я-то хотел их в своё поместье отправить, от греха подальше, но царь рассудил иначе. Александра с мамой становились его заложницами уже не в Москве, а в Суздали — вотчине Шуйских, которая после разгрома польского короля поспешила прислать весть о верности царю. И присматривать за ними будет сам князь Дмитрий, надёжней сторожа не придумать.

С тяжёлым сердцем подкинул я Кремль. Очень не хотелось мне выполнять царёвы приказы, да только никуда не денешься. Откажись, и это уже не опалой грозит — это натуральный бунт, и после у меня только две дороги останется. Или в узурпаторы на саблях и пиках ещё не распущенного войска или на плаху. Хотя до казни вряд ли дело дойдёт. Не станет царственный дядюшка меня вором объявлять, просто удавят потихоньку или отравят во второй раз, но уже с гарантией, так чтобы точно не выбрался с того света.

И всё же раз при всех на пиру объявил, что иной награды, кроме службы мне не надо, так нельзя от неё теперь отказываться. Князья слов на ветер не бросают. Придётся разбираться с Литвой. Тем более если письма, о которых говорил царь Василий, и в самом деле есть, то быть может не всё так печально для меня. Хотя не очень-то в это верилось. Честно говоря, совсем не верилось.

Но для начала надо решить вопрос с семьёй. Отдавать их под пригляд князя Дмитрия не хотелось совершенно. Так они будут в заложниках у царя и что куда хуже в полной власти его брата, который ненавидит меня. Для царя Василий Александра и мама будут гарантом моей верности, вот только что-то подсказывало мне, что долго власть его не продержится. С такими-то советниками, как князь Дмитрий и Трубецкой, который теперь в фаворе. На одном Иване-Пуговке царственному дядюшке моему не удержаться. Маловато для этого самого младшего из братьев Шуйских. Тем более что влияние князя Дмитрия на царя росло с каждым днём всё сильнее.

И вот тут у меня как будто бы появлялась возможность убить одной стрелой двух зайцев. Но это если повезёт. Вот только чтобы удача была на моей стороне, надо крепко брать дело в свои руки и не доверять ничего или почти ничего слепому случаю.

— Алферий, — обратился я к верному Зенбулатову. Служилый татарин сопровождал меня всюду после гибели Болшева при Клушине, — как вернёмся на двор, бери пару выборных дворян и отправляйся вслед за свейским войском. Оно сейчас к Клину идёт или уже миновало его. Заводных коней берите и нагоните войско. Найди там Петра Делавиля или Ивана Караула, пускай по старой дружбе дадут мне рейтар на одно дело. Награду обещай от меня добрую.

— Мне бы кого из немцев взять, — вздохнул Зенбулатов, — а то как же я со свеями изъясняться буду? Кроме самого Делагарди у них в войске, почитай, никто по-русски ни бельмеса. Как и я в ихнем немецком наречии.

— Откуда мне немцев взять, — развёл руками я. — Ты как доберёшься до свейского войска, разъездам имя моё назови да покажи грамотку. Я в ней всё распишу. Передашь её Делагарди, он не откажет, даст рейтар. Я буду ждать вас в Дмитрове.

— А что делать-то надо? — спросил у меня Зенбулатов. — У меня ж Делагарди спросит о том первым делом, ещё прежде чем грамотку твою, княже, читать станет.

— Жену мою да мать выручать, — честно ответил я. — Чтобы не достались они царю да князю Дмитрию в аманаты.

— Доброе то дело, — буркнул себе под нос Зенбулатов.

Уверен, он бы и на злое дело пошёл прикажи я, однако одобрение его было для меня важно. Те, кто знает что и ради чего куда-то едет, а порой и жизнью рискует, всегда сделают порученное лучше тех, кого держат в неведении. Хотя порой и это тоже нужно, как ни крути.

Вернувшись домой, я сразу же потребовал бумагу и чернила, а закончив писать прошёл на женскую половину и поднялся в жёнину горницу. Там же застал и мать, что меня только обрадовало, вот только поводов для настоящей радости не было вовсе.

— Опала? — первой спросила у меня мама, увидев мрачное лицо моё.

— Хуже, матушка, — честно ответил я. — Приговор, почитай.

Я и не щадя их с Александрой рассказал о той службе, что поручил мне государь. Не забыл рассказать и о том, что они отправляются в Суздаль, чтобы стать заложницами, обеспечивающими мою верность царю, да ещё и под присмотром князя Дмитрия.

— Пощадил бы хоть Сашу-то, — укоризненного высказалась мама, когда супруга моя схватившись за живот поспешила покинуть горницу, чтобы лечь в постель. — Нет в тебе жалости порой, сынок, привык со всеми, как с ратными людьми обходиться.

Она явно пеняла мне за прошлый раз, когда я наговорил лишнего Александре и сбежал на войну. Но теперь всё было совсем иначе, просто мама этого ещё не поняла.

— Когда на двор к нам возок приедет, — ответил я, — да дворяне с приказом вас в Суздаль доставить, Александре ещё хуже стало бы, коли не знай она ничего. Теперь же легче ей будет судьбу принять.

— И ты нас так запросто отдашь, Миша? — спросила мама, глядя мне прямо в глаза.

Нельзя было мне ничего ей сейчас говорить. Нельзя чтобы о затее моей узнал хоть кто-то, кроме Зенбулатова, который уже мчит с отрядом выборных дворян и спешно написанной мне по-немецки грамоткой к Клину догонять войско Делагарди. Потому я потупил взор и ответил заранее заготовленной фразой.

— Не бунтовать же против царя, — сказал я и добавил уже то, чего говорить не собирался: — Ещё одного узурпатора на престоле Отчизна не примет, пускай хотя бы с царём Василием смирится.

— Как ты смирился, сын мой, — резко бросила мне в лицо мама и вышла из горницы.

Упрёк был заслуженный и по делу, но я не стал догонять её и рассказывать всё. Пускай пару дней посердится на меня, так оно и для дела лучше.

Мне же осталось уладить дела да готовиться к отъезду в Литовскую землю, а уж что меня там ждёт — бог весть.