Суккубьи заморочки

Глава 5

Я вспомнила первый день нашего знакомства, мы только, только переехали во Францию, и дабы не искушать меня большими городами Учитель решил поселиться в Сен-Клу. Это потом, когда там находился Орлеанский дом, было шумно, а когда мы переехали, это было тихое, мирное поселение, без доминиканцев и костров, и я могла особо не таясь, продолжать свое обучение и практиковаться в магии, как своей, так и универсальной.

Я уже говорила, что Учитель мой — маг, который не разбирается в основах моей, суккубьей магии, он не знал, да и сейчас не знает многих моментов. Все, что он мог сделать, это собрать всю имевшуюся на тот момент литературу и безропотно сносить мои неумелые и от того частенько болезненные наскоки.

Медведь был у нас проездом, он уже сотню лет как был инициирован, и показался мне практически таким же полубогом как мой Учитель, вот я и… перестаралась, в общем. Я как раз начала учить такое милое заклинание как очарование. Именно из-за него, таких сущностей как я, в среде иных частенько называют очаровашками. Оно не боевое, он скажем так, делает меня такой прекрасной, что любой и человек и иной не может на меня напасть. Вот я и применила к себе это заклинание, и мне кажется, что за всю сотню лет Медведь не встретил ни единой суккуб, иначе он, наверное, отреагировал по другому. Он же буквально ходил за мною по пятам, не оставлял наедине ни на секунду и постоянно повторял — какая же ты маленькая и хрупкая. Даже потом, когда заклинание прекратило свое действие он не оставил меня в покое, я навеки вечные стала его прекрасной дамой, за которой он следовал все эти годы. Мы не расставались более ни на день. Мой прекрасный рыцарь. Мой защитник.

Я пыталась сватать ему многих девушек, как иных, так и смертных. Я бы могла влюбить в него каждую, причем даже не прибегая к магии. Но он чурался их всех и мне кажется, что он, верный заветам рыцарства с тех самых пор хранит мне верность… Теперь то вам понятно, почему его так взбеленил тот факт, что Дэм мне не верен?

— Дорогой, не кипятись, поехали переодеваться, нам сегодня в театр, не забыл?

— Нет, прости малыха, я что-то раскипятился. Это ваше личное дело, и не мне туда влезать со своим медвежьим рылом в ваш суккубий ряд.

— Ну вот уже и обиделся, давай я тебя поцелую.

— Целуй и полетели ко мне, а потом к тебе заскочим. Тебе часа хватит, чтобы собраться?

— Да я еще вчера продумала, что надеть, так что меньше даже, успеем заскочить по мороженому съесть.

— Порталимся?

— Давай. Надоели мне такси, если что, в театре доберу.

— Возьми у меня.

— Я уже говорила — нет. У тебя я не возьму, даже если буду умирать.

— Ты хоть понимаешь, что своим отказом обижаешь меня?

— Ты не представляешь, что именно ты мне предлагаешь.

— Я предлагаю тебе себя, целиком и полностью. Я хочу оберегать тебя, как раньше, хочу быть с тобой, как раньше, хочу, чтобы ты брала энергию только у меня, не стесняясь. Я сильный, я справлюсь.

— Ты сильный, но ты не справишься.

Я открыла портал и шагнула прямо с яркой и душной мостовой в полумрак его спальни.

Что бы там не говорил Медведь, но жилище очень многое говорит о характере и привычках. Глядя на его квартиру можно было сделать вывод, что этот юноша помешан на рыцарских романах и мрачном времени средневековья.

Вот взять, к примеру, его кровать, ну что это за безобразие? Если уж так хочется спать на голых досках, так спи себе на полу, вон кинь пару одеял и подушку для приличия и все будет в ажуре. Так нет же, посреди комнаты стоит какая-то узкая и длинная лавка, на которой не то что вдвоем — одному тесно. На ней спать можно исключительно на спине, скрестив на груди руки, как покойник. На стенах навешаны гербы, какие-то пыльные тряпки бывшие раньше боевыми стягами крестоносцев, куча всякого ржавого железного барахла называемого оружием. Ну ладно, ладно, тряпки не пыльные и оружие не ржавое, Медведь следит за этим, но вот скажите на милость — тазик в углу для умывания? Ну на кой тебе этот тазик, если у тебя прекрасно оборудованный санузел? Да неужто ты, уже давным-давно пользующийся мобильными телефонами, интернетом и сливаемым унитазом по утрам умываешься из тазика? И книги, книги, книги миллионы, триллионы, секстиллионы книг. Они везде — в спальне, в зале, на кухне, в прихожей, даже парочка в ванной и туалете. Все, что за всю историю книгопечатания когда-либо издавалось, Медведь раздобывал, и тащил в свою берлогу, и будьте уверены — все это он прочитал. А некоторые книги не по разу, и не по два. Первое издание «Мастера и Маргариты» я раз девять уже носила к переплетчику. Почему я? Не поняли еще, да? Потому, что если у него и есть еще хоть какой-то иллюзорный порядок в берлоге, то это дело моих рук, ибо он следит исключительно за своим гербом, своими тряпками, эм, стягами, стягами, конечно ну и всякими алебардами, арбалетами, копьями и прочими холодными орудиями смертоубийства. А на все остальное ему глубоко фиолетово в крапинку. Кухня в его квартире вообще бесполезное помещение, под потолок забитое книгами. и я там прохожу тихо как мышь, иначе все это обрушится и увы и ах на мою бедную голову.

Гардероб Медведя до крайности скуден — пара джинс, штуки три футболки, майка, брюки с рубашкой «на выход» и парадный костюм с галстуком. Все это я ему периодически обновляю. Вот не держатся у него вещи, то рвутся, то прожигаются, то уляпываются таким пятнами, что ни одна химчистка не берется не то что бы вывести но и даже разобрать, что сие есть?

— Давай дорогой, надевай свои парадные трусишки, а я пока что за платьем слетаю.

— Ты к себе?

— Ну да, не хочу тебя смущать, да и процесс нанесения макияжа тоже как бы принято от мужчин женщинами скрывать.

— Ну давай, от меня поедем?

— Да, я сейчас быстренько туда-сюда и к тебе, вызови нам машину на через час.

— Давай.

Дома меня ждал сюрприз в виде моей Амелики.

Она сидела, изящно перекрестив свои великолепные ноги, и лениво перелистывала какой-то журнал. У меня их много всяких на столике возле дивана валяется. Когда то оформила подписку и забыла про нее совсем, вот и несут, ну не выбрасывать же их.

— Я смотрю, интересные тебе письма на почту приходят, — произнесла она тихо, не поднимая на меня глаз и продолжая разглядывать рекламные проспекты.

— Откуда ты знаешь?

— Ты оставила его открытым, а я любопытна. Мне интересно, с каких пор ты от меня начала скрывать подобное.

Она подняла на меня бесподобные глаза и, казалось, прожгла насквозь.

— Я не скрываю, не хотела, чтобы ты волновалась. Я тебе все планировала рассказать вечером, за ужином.

— Я что, растолстела?

— К чему это?

— Раз ты хотела рассказать мне о подобном за ужином, значит, хотела, чтобы у меня было несварение.

— Не говори глухостей, я хочу переодеться но я тебя слышу, — с этими словами я прошла в гардеробную оставив дверь открытой.

— Да, да, театр вампиров, я помню, что наденешь?

— Фиолетовое.

— С каких пор Дэм полюбил фиолетовый?

— Я иду с Медведем, у Дэма дела, он к нам присоединится позже.

— Жаль…

Я нашла наш разговор несколько странным, казалось, моя визави летает мыслями где-то очень далеко и более чем рассеянно отвечает на мои вопросы, обычно она бывала более оживлена.

— У тебя все в порядке?

— Нет, мон ами, у меня все очень не в порядке, мне кажется, я темнею…

Я замерла, как громом пораженная, а затем, отложив платье, как была в белье и чулках, зашла в комнату.

— Ты сейчас что сказала?

У нее был очень несчастный и виноватый вид, она сняла туфли и сейчас сидела в крессе с ногами, свернувшись в маленький, и печальный клубочек.

— Я сказала, что темнею, и совсем скоро я сменю сторону, и ты, возможно не захочешь даже подать мне руки, когда мы случайно встретимся на улице.

— Глупости ты говоришь, родная. Ты с чего это взяла?

— Я вчера еле себя сдержала, что бы не выпить его до конца. Мне одна темная сказала, что все, что мы пьем это сущая ерунда и самый последний глоток самый сладкий, с ним мы поглощаем самую сущность человека, его душу.

— Зачем тебе его душа? Тебе энергии мало?

— Мне стало скучно, хочется разнообразия, я стала злее. Гораздо злее, в последнее время.

— Но ведь ты сдержалась, это о многом говорит.

— Я не могу тебе сказать, на каких остатках самообладания я балансировала, но что меня удержало отнюдь не сознание того, что я поступлю как темная. Я скорее, испугалась.

— Ты меня пугаешь, и я надеюсь, что это просто очередная блажь твоего сознания. Может тебе отдохнуть?

Я подошла и, присев возле кресла, положила голову ей на колени.

— Я хочу, что бы ты знала, что бы ни произошло, я всегда буду с тобой. Я не буду тебя осуждать. Это твоя жизнь и ты вправе проживать ее так, как ты считаешь нужным. Это твои решения и, зная тебя, я уверена — они не скоропалительные. Это твоя судьба, сделавшая тебя суккубом и ведущая тебя за руку. Это ты. Такая, какой тебя сделала природа, и я люблю тебя такой, какая ты есть.

— Спасибо, родная, — Амии перебирала пряди моих волос и рассеянно смотрела в пустоту, — спасибо. Я не знаю еще ничего, все так зыбко, так расплывчато. Я думаю, что скоро я смогу открыть тебе тайну моего нового романа.

— Отчего мне кажется, что это темный?

— От того, что он темный…

— Это многое объясняет.

— Я не из-за него темнею. Это всегда было во мне. Мне всегда было нелегко сдержаться, и очень часто я балансировала на грани. Ты помнишь Амстердам?

— Как можно забыть?

Говорить больше было нечего, все уже было сказано. Я просто сидела и думала, о чем? Я думала, что скорее всего это сидело в Ами уже давно, она никогда не была, то что называется — светлейшей. Она и раньше допускала промахи и получала предупреждения. Она была совсем не такой как моя Ева.

Мы с ней были примерно одного возраста. Но когда только познакомились она могла дать мне сто очков вперед в плане «суккубистости» ее ведь воспитывал настоящий инкуб, и она была подкована на все сто процентов. То, чему мне приходилось учится методом проб и ошибок, или добирая интуицией, ей показывали и рассказывали. И практиковалась она не на обожаемом учителе, с каждым разом умирая от ужаса и сдерживаясь, а на смертных, имея поддержку за спиной. Она не любила себя контролировать и была очень порывиста в период нашей с ней юности. Славно мы с ней тогда покуролесили, она, можно так сказать, была моим дополнительным учителем, она подсказывала мне все, что знала сама, ничего не утаивая. Но ей казалось смешным всерьез, как я, увлекаться смертными.

— Есть они и есть мы. — частенько говорила она мне, — мы их слегка надпиваем, берем необходимое, а что мы дарим взамен? Неземное блаженство. Я думаю это вполне разумная цена за неземное блаженство, немножко энергии, которая восполнится через пару — тройку дней.

…не всегда она восстанавливалась через несколько дней… Я помню юношу, который навсегда заболел ею, она тогда еще не умела, как следует зачищать память. он прожил всю свою жизнь, грезя ею. Он молился на нее. И умер с ее именем.

Я бы очень хотела, что бы все, что она мне сказала, оказалось лишь очередной блажью ее сознания, но увы. Я вполне верила в то, что она сменит сторону силы, наверное, потому, что давно уже ждала этого.

— Родная… мне будет больно, но я… я не оставлю тебя, даже если ты будешь стоять по ту сторону.

— Спасибо… прости. Я не хотела но так получилось. Это давно сидело во мне.

— Я знаю…

— Знаешь?

— Чувствовала это все время в тебе, но не хотела говорить. Я думала, ты знаешь.

— Я не знала, просто когда… когда я поняла, что люблю… я не готова сейчас сказать кого именно, я начала копаться в себе и мне стало страшно от того, что я там откопала. Я тоже начала анализировать и поняла, что я всегда тяготела именно ко тьме. Мой учитель, он был светлым, но я тебе не говорила — он сменил сторону силы спустя пару столетий после нашего знакомства. И я продолжала с ним общаться, и он продолжал меня учить. Нет, он меня ни к чему не склонял, не настаивал, просто учил. Я не смогла его оставить. Не потому, что это предательство. А потому что я тяготела ко тьме. Уже тогда.

— Что ж, значит так тому и быть, об одном прошу тебя — не убей… Они живые, они не скот, они любят, страдают, чувствуют, живут. Да, им неподвластно многое из того, что можем мы, да, срок их жизни предельно короток, они болеют, страдают и мучаются. Не убей, не преступи черты, ведь ты сама себя уважать не сможешь. Я ведь знаю тебя — ты милая, чистая, искренняя, чудная, родная. Такая, до бесконечности родная ты мне.

— Я постараюсь, я буду очень стараться не преступить той черты. Но с каждым разом мне становится все сложнее сдерживать себя.

— Ты сильная, ты сможешь.

— Ты думаешь?

— Знаю, я это знаю.

Больше между нами не было сказано ничего, да и к чему теперь слова. Я посмотрела на нее нашим особым взглядом, увидела ее ауру, и еле сдержала горестный всхлип. Она говорила мне, что темнеет, но она ошибалась… Она уже стала темной. Не знаю, что она сделала прошедшей ночью, но это стало, по всей видимости, последней каплей. Я давно уже не смотрела ее ауры, иначе заметила бы, что с ней происходит неладное. Но это было не по товарищески, не по дружески, не по-сестрински.

— Амочка, ты не темнеешь, — слова давались мне с трудом, казалось в горле стоит комок, — ты уже…

И не договорив, я зарыдала.

— Значит, свершилось, — она встала и подойдя к окну отдернула шторы задернутые Учителем, — окно напротив, ты видела? У него там подзорная труба, направленная на твои окна.

— Я знаю.

— Ты с ним уже знакома?

— Зачем он мне? Он меня питает каждое утро и мне этого достаточно.

— Как долго ты не была с мужчиной? Как долго ты не брала энергию непосредственно от близости с человеком?

— Ты знаешь.

— Я думала, что ты преувеличиваешь, но сейчас вижу, ты не врала мне. Ты хоть понимаешь, как ты сейчас слаба?

— Я не собираюсь вступать ни в какие схватки, а того, что есть у меня, мне достаточно.

— Эти крохи?

— Да, я не боевик, мне ни к чему.

— А твой обожаемый Дэн? Он питается? Регулярно? Прости, я не спрашивала раньше, но мне всегда было интересно.

— Да, он питается регулярно, — наш разговор становился мне все более неприятным, тем более, что Ами стояла ко мне спиной и я не видела выражение ее лица, — он боевик и ему это необходимо.

— Ты не чувствуешь себя ущемленной? Этот ваш запрет являться друг к другу без предупреждения? Тебя это не оскорбляет? К чему он? Если вы и так доверились, ты всегда почувствуешь, когда он не один? К чему эти запреты?

— Это наше с ним дело. Мы так решили, значит так и будет. Прости родная, но сейчас ты влезаешь в те сферы, которые тебя не касаются.

— Да, я знаю, но я темная, мне можно.

— Что за ерундистику ты несешь сейчас?

— Ты сказала, что я стала темной, сказала это с таким отвращением, с таким неприятием, ты бы слышала себя. Как будто у меня выросли рога и хвост, и я стала чудовищем.

— Ты придумала себе сейчас что-то, я не хотела тебя обидеть. Я просто сказала, что ты стала темной вот и все.

— Как ты это увидела?

— Я посмотрела твою ауру.

— И как давно ты это делаешь?

— Это первый раз, — ложь далась мне с огромным трудом.

— А зачем?

— Что бы проверить твои слова.

— И что ты увидела?

— Бордовый и фиолетовый, они превалируют.

— Значит, свершилось… обратной дороги нет. Знаешь, какого цвета твоя аура? Цвет сливок и ванили. Ты светлейшая из светлых. Сама невинность. И не скажешь, что ты суккуб. Невинная суккуб, это даже звучит смешно. Тебе так не кажется?

— Я не невинная и я суккуб. И я пила людей, если ты об этом. Просто, наверное, из-за того, что я уже давно питаюсь в полсилы, так получилось.

— Ты признаешь это, значит, тебе этого не хватает.

— Нет, я вполне довольна своей жизнью. Ты ведь знаешь это не хуже меня.

— Прости, но я не понимаю, как этого может хватить? Этих крох, этой мелочи, это все равно, что пить одну воду и есть хлеб и уверять, что тебе этого достаточно. Я не говорила тебе раньше, но я считаю, что ты не права ограничивая себя, тем более, что твой милый себя ни в чем не ограничивает.

— Мне неприятен этот разговор. Если ты мне хочешь доказать, что я не права, то тебе следовало сделать это раньше. Я не поменяю своего решения.

— То есть, если даже обстоятельства вынудят тебя, ты не изменишь своим принципам?

— Я еще не сталкивалась с такими обстоятельствами, которые вынудили бы меня изменить своим принципам, поэтому я не могу ручаться. Возможно, что в ситуации крайне сложной я пойду на это. Но у меня достаточно накопилось, поверь.

— Ладно, твое дело, не буду лезть. Собирайся в театр, не пойдешь же ты в чулках и подвязках.

Я обернулась, что бы пойти обратно в гардеробную и увидела открывающийся портал, из которого вышел злой до невозможности Медведь.