Там за горизонтом

Глава 14

14

Триста километров до Марселя, я преодолел за один день. Сейчас, мне не нужно было оглядываться на пассажирку, и поэтому, я гнал считай на полную. Дорога была практически свободной, и достаточно ухоженной, и потому, порой я разгонялся километров до шестидесяти в час, останавливаясь разве что для того, чтобы перекурить, или выпить чашечку кофе, в придорожном кафе. В Марсель прибыл к вечеру, и потому поиски жилья отложил на следующий день, решив переночевать в отеле.

Наутро, поймал мальчишку газетчика, и по объявлениям, выяснил несколько мест, где можно было бы встать на постой. На этот раз, я решил ограничиться съемом жилья. Кто знает, клюнет меня завтра какой-то петух, и я, сорвавшись со своего места, укачу куда-то еще. Да и не собирался я задерживаться здесь на всю оставшуюся жизнь. Может пару-тройку лет, не больше. Поэтому решил ограничиться съемом квартиры, на неопределенный срок. Подумав, решил, что по большому счету, меня не особенно интересует и заработок. Имеющиеся в наличии больше ста тысяч франков, вполне обеспечат мне безбедное существование на ближайшее время, а ближе к началу Второй Мировой, я отправлюсь на другой континент.

Поэтому сейчас, решил в первую очередь заняться самообразованием. Ехать в Штаты, не было никакого желания. Хотя если так подумать до начала шестидесятых, там можно было вполне неплохо устроиться. А вот дальше, начинался такой бардак, хоть всех святых выноси. И ладно бы я сам, к тому времени, уже находился бы на заслуженном отдыхе, но вот моим потомкам, надеюсь таковые, все же появятся, будет очень несладко.

Я скорее склонялся к Латинской Америке. Например, в той же Аргентине, где довольно большая русская община, да и немцы, там тоже неплохо устроились. И чтобы там не говорили о сбежавших из Германии фашистах, там в Аргентине, Рейх никто не строил. Наоборот сидели тихо, мирно и не высовывались со своими идеями мирового господства. И если где-то в стране местные поднимали бунт против правительства, то там, всегда было спокойно и хорошо, а всех недовольных вышвыривали прочь. И потому местные всеми силами старались оказаться именно там, поближе к немецким иммигрантам, и не высказывали недовольства. Испанцы вообще народ южный и горячий, и бунтуют по любому поводу и без, в то время как в Германской общине, чаще всего чистота, порядок, поэтому лучше жить с ними, гораздо безопаснее и спокойнее для семьи. Честно говоря, подобное меня тоже вполне бы устроило.

Довольно приличную квартирку, под самой крышей пятиэтажного домика, я снял на улице Рефорж, в двухстах метрах от Марсельского Кафедрального Собора, стоящего возле порта. Доходный дом мадам Кони, представлял собой комплекс из четырех домов, поставленных квадратом, с небольшим внутренним двориком, в котором нашлось место и для моего мотоцикла. Правда мадам Кони, требовала, что я не заводил «это чудовище» во дворе, а вначале выкатывал его на прилегающую улочку, мотивируя это тем, что дым вырывающийся из выхлопной трубы, плохо действует на ее цветник, и пару деревьев, за которыми она так тщательно ухаживает. Впрочем, меня это не напрягало, а женщина была в своем праве. Да и действительно, плотная застройка практически исключала любой маломальский сквозняк, и дым действительно долго держался у земли, не желая растворяться в воздухе.

Сразу после того, как я определился с жильем, то разобрал все свои тайники и заначки, и отправился в банк, здесь открыл счет, положив на него десять тысяч франков, а заодно арендовал и сейфовую ячейку привязав ее аренду, к текущему счету. И вот в ячейку как раз и легли все основные средства в размере четырехсот семидесяти трех тысяч долларов, с учетом тех, что я нашел в портфеле постояльцев, и полутора тысяч фунтов стерлингов, все из того же портфеля. Своя сотня взятая в дорогу, к тому времени полностью разошлась еще в Германии. И большую часть суммы во французсуких франках. Очень не хотелось показывать их отправляя на счет, из опасения, что придется выдумывать то, как они оказались в моих руках. А положенная на счет десятка тысяч, хоть и довольно большая, но тем не менее, вполне обычная сумма, для среднего француза.

Помимо четырех жилых домов, хозяйка имела в своем распоряжении небольшой бар, или кафе, предназначавшийся скорее для своих квартиросъемщиков. Сам бар располагался на первом этаже одного из домов, но несколько столиков было выставлено и наружу, среди растущих, честно сказать, довольно чахлых деревьев и цветов. В общем-то учитывая, что большая часть пространства была закатана в бетон, а для деревьев были выделены только метровые кольца, с довольно паршивенькой землицей, было немудрено, что эти насаждения дышат на ладан. Цветы, так и вообще большей частью росли в керамических горшках. Но даже такой садик, честно сказать, вполне умилял, и казалось, что здесь дышится гораздо легче, чем в любом другом месте округи.

В баре тетушки Инес, можно было прекрасно позавтракать, заказав или омлет, или сосиски с гарниром, или какое-то рыбное блюдо, благо что до моря было всего несколько шагов. Кроме того, здесь всегда бал горячий кофе, или свежее пиво, доставляемое тетушке с одной из пивоварен округа. При этом бар открывался с первыми лучами солнца, а закрывался тогда, когда последний клиент поднимался из-за стола. Учитывая, что часть дома снимали студенты технологического училища, чаще всего оказывалось так, что бар работал до самой полуночи. В общем это было довольно удобно, хотя для некоторых довольно шумно. Что интересно, какая бы не собиралась шумная компания в баре, к моему мотоциклу, за все время никто даже не подошел, и меня это очень радовало.

Моя квартирка была расположена на самом верху, практически на мансарде, и выходила окнами в противоположную от внутреннего дворика сторону. Помимо этого, у меня имелась небольшая открытая веранда размером четыре с половиной на полтора метра, выходящая на запад, как раз в сторону улицы Шапит. Таким образом, моему взору открывалась, скажем так, достаточно приличная панорама, большей частью проходящая по крышам располагающихся чуть ниже жилых домов и выходящая в район Кафедрального Собора и Старого Порта, который в общем-то сейчас еще был не таким уж и старым.

Квартирка была в общем-то небольшой, общей площадью всего около тридцати квадратных метров, тем не менее платил я за нее, с учетом того, что мне позволили держать во дворе мотоцикл, целых сто пятьдесят франков в месяц. И это для Марселя, считалось очень недорого. Хотя, учитывая то, что что зарплата пятнадцать франков в день уже считалась приличной, получалось, что я отдаю за жилье, почти третью часть среднего заработка. Хотя студенты, в доме напротив, платили конечно значительно меньше, но и набивались в такую квартирку как у меня человек по пять. Что поделаешь, город считался курортным и цены были соответствующие.

Фактически эту квартиру, наверное, можно было назвать, чем-то вроде «гостинки», принятой в свое время в Союзе. В комнате находилась довольно удобная деревянная кровать с комплектом постельного белья, которое раз в месяц, можно было сдавать в прачечную, за дополнительные три франка, еще одним франком удовлетворялась горничная, которая появлялась по первому зову, наводя в квартире порядок. То есть убирала, мыла полы, протирала пыль и чистила туалет.

Унитаз в туалете, был больше похож на произведение искусства. Представьте себе широкую округлую фаянсовую вазу, украшенную орнаментом, поверх которой лежала откидывающаяся деревянная крышка с кругом для сидения. За спиной, именно за спиной, а не под потолком, находился бачок, облицованный красным деревом, и в общем-то выглядело все это очень прилично. Прибавьте к этому, нормальную туалетную бумагу в рулончике, и вспомните, что сейчас, начало двадцатого века, и возрадуйтесь, хотя бы тому, что не нужно подтираться портретами вождей, из газеты «Правда», при этом воровато оглядываясь, и боясь, что кто-то донесет на вас, за это безобразие, и весь день ходить с черным задом окрашенным вонючей типографской краской.

Тут же в комнатке с унитазом, находилась и раковина с проточной водой. Правда меня сразу же предупредили о том, что воду лучше не пить. Да и для чистки зубов тоже желательно приобретать что-то иное. Умыться, еще куда ни шло, но остальное… Теоретически, кипяченая вода, вполне годна к употреблению, но лучше не рисковать. В том же баре, что держит мадам Инес, воду ежедневно доставляет водовоз, из горного ручья что на восточной окраине, а городская берется из местной реки, и ни о какой очистке, здесь пока не задумываются. В общем-то этой водой, что текла из крана, другой раз и умываться было противно. Воняло так, что и открывать кран было тошно, но для смыва тем не менее подходила прерасно. Душ, считался излишеством. При необходимости можно было посетить баню, где тебе в зависимости от цены, могли предложить и роскошную ванну, и даже девушку, которая потрет тебе спинку, и без лишних вопросов окажет любую другую услугу.

Кроме кровати, в комнате имелся платяной шкаф, стол и два стула. Теоретически, мне никто не запрещал готовить и дома. Пожалуйста, покупай керосинку или примус, и наслаждайся домашними обедами. Вот только гораздо дешевле было питаться в каком-нибудь баре. Да и хранить продукты тоже было негде. Об электричестве, тут пока не задумывались. В городе оно имелось разве что в богатых домах, в мэрии, соборе и некоторых присутственных местах. В квартире имелось две керосиновые лампы, и их света, в общем-то было достаточно, чтобы не расквасить себе ночью нос, идя в туалет, а большего и не требовалось. Верандой, я почти не пользовался, хотя иногда вечерами и выходил на нее, чтобы перекурить, но это случалось достаточно редко.

Первым делом, после того, как решил вопросы с жильем, постарался найти преподавателя испанского языка, что оказалось, не такой уж и большой проблемой. Сейчас, что только не предлагали. И со следующего дня, трижды в неделю, начал ходить на занятия. В остальное время, развлекал себя как мог. Посещал местные музеи, наконец-то добрался до дворца, который так и не смог осмотреть в прошлой жизни. Как оказалось, парк Лоншан был открыт еще в 1869 году одновременно с дворцом, который строили в течении тридцати лет. В это время во дворец переместили коллекции произведений искусства и естествознания. В парке также находился зоопарк с 1898 года, где в металлических клетках были размещены звери, привезенные из африканских колоний Франции. Правда к моменту моего посещения, клетка со львом, была уже пуста, да и в остальных, животные находились в удручающем состоянии. Разве что, было интересно в птичьем вольере. Особенно возле клетки с попугаем, где любила собираться окрестная детвора, хором повторяющая в слух скабрёзные выражения, обучая местного какаду, «правильному» французскому, благо, что посещение зоопарка было бесплатным.

В парке на вершине находящегося в парке фонтана были расположены скульптуры четырёх больших быков и трех женщин: центральная фигура, представляющая Дюранс, по бокам находится фигура, олицетворяющая виноград, и другая фигура, олицетворяющая пшеницу и плодородие. Позади женщин, в центральной части дворца, находится искусственный каменный грот, украшенный резными сталактитами и нимфами. Из-под трёх женщин и из быков вода текла во второй бассейн, а затем в искусственный пруд. Затем вода стекает из пруда в подземные трубы, из которых выходит в виде водопада и в двенадцать богато украшенных бронзовых фонтанов, расположенных вдоль него, впадая во второй, более крупный пруд. За дворцом располагается классический французский сад, известный как Сад Плато. Также есть английский ландшафтный сад с извилистыми аллеями и множеством примечательных деревьев, в том числе 100-летним платаном, дубом и вязом приземистым, которым почти по пятьдесят лет.

Одним словом, все это было очень интересно, и я с удовольствием бродил там в течении нескольких дней рассматривая сад, в музее картины великих художников пятнадцатого-шестнадцатого веков, и экспонаты естественной истории. Еще более интересные представления, разворачивались на пляжах Лазурного берега. В то время, как на пляжах возле воды располагались красотки, в современных купальниках, уже практически ничего не скрывавших от многочисленных зрителей, чуть выше собирались люди пожилого возраста, в основном разумеется мужчины, и с удовольствием вглядывались подслеповатыми глазами, хотя порой используя и театральные бинокли, для того чтобы разглядеть молодых девушек и восхититься их формами. Заодно и вспоминая былые времена.

— А ты помнишь, лет пятнадцать назад, на пляж выходили только ради того, чтобы прогуляться по берегу, подышать морским воздухом, а уж отсутствие шляпки или летнего зонтика, считалось чуть ли не развратом, зато посмотри сейчас! Что за нравы, как можно на виду у всех ходить в коротенькой маечке, с выглядывающими из-под нее трусами.

— Где, где ты это увидел?

— Да, вон же прямо перед тобой.

— Что-то подслеповат стал, дайка мне бинокль! Ух, ты. Вот это да! А ножки-то какие. Знаешь Жозе, мне кажется у меня сейчас встанет.

— Что там у тебя может встать? Там уже все давно сморщилось и усохло.

— Не скажи. Еще каких-то лет пять назад…

— Какие там пять, лет двадцать пять еще поверю.

— Эх, как я жалею, что не видел всего этого тогда.

— Ну да, тебя всегда тянуло на что-то огромное, и толстозадое, как твоя Марта, ты бы на это и смотреть бы не стал. Пойдем ка лучше выпьем кофе больше пользы будет.

Слушать это было не менее интересно, чем находиться среди этих девчонок на пляже, впрочем, и там я отдыхал тоже не однажды. Хотя, если те же девушки, с каждым годом уменьшали на себе количество одежды, то мужчины, наоборот придерживались классических купальных костюмов. И это был именно костюм, а не банальные плавки. Представьте себе наглухо закрытую, под самое горло футболку с длинными рукавами, трусы, больше напоминающие шорты. Причем та самая футболка, непременно спускалась вниз, прикрывая собой то, что несколько выделялось. При этом на ногах обязательно должны были находиться гольфы до колен, и кожаные тапочки. И если слабая половина, уже отказалась от большей части точно такого же костюма, удалив из него и гольфы, и до предела укоротив футболку, то мужчины до сих пор щеголяли именно так. Причем, если на пляже появлялся кто-то смелый, решивший разоблачиться и оставить на себе только шорты, на него зыркали, как на врага народа, а некоторые даже высказывали свое: «Фи!».

В какой-то момент, мне надоело мотаться с коляской, и я, отцепив ее бросил во внутреннем дворике съемной квартиры, и раскатывал на одиночном мотоцикле. Во-первых, так было гораздо удобнее, во-вторых, никто не принимал меня за таксиста и не требовал куда-то доставить. Однажды спустился сильно на юг и оказался в бухте Анс де Саблет, не самом богатом районе, одного из пригородов Марселя, месте, где в основном собирались местные рыбаки и работники местной лодочной мастерской, расположенной неподалеку. Мое внимание привлекло местное кафе с громким названием «Русский самовар» причем выписанное именно кириллицей, французский перевод хоть и присутствовал, но был написан довольно мелко, скорее в угоду местным законам, нежели для того, чтобы это бросалось в глаза. Очень захотелось посмотреть на это заведение изнутри, ну и заодно чуть передохнуть, и выпить чашечку кофе.

Ничуть не удивился и тому, что это место облюбовали русские эмигранты. Да и само кафе явно принадлежало не французу, и было сделано в русском стиле. Стены были разукрашены под деревенскую избу, сложенную из толстых бревен, на стенах висели картины в пасторальном стиле с пастушками, березками и стогами сена, окна с резными наличниками и кружевными занавесками. На стойке бармена, величественно возвышался медный, натертый до яркого блеска самовар, а официанты разгуливали в хромовых сапогах гармошкой, синих шароварах и красных атласных косоворотках, перепоясанных кушаками, и по виду, совсем не были похоже на русских, хотя похоже и понимали русскую речь, которая преобладала в этом заведении. Во всяком случае, за столиками разговаривали в основном именно на русском языке.

Зайдя внутрь, занял место за одним из столиков на веранде, и заказал подбежавшему гарсону, который попросил именовать себя «половой», сказав, что в этом заведении принято именно так. Улыбнувшись заказал стакан чаю и пару ватрушек, сто лет не видел ничего подобного, а здесь прямо-таки просто захотелось. Уже через пару минут у меня на столе оказался настоящий граненый стакан в серебряном подстаканнике с изображением Российского герба, стоящий на блюдечке. На столе появилась сахарница с кусковым сахаром, щипчиками для его колки и чайная ложечка, а в отдельном блюдце две одуряюще пахнувшие свежей сдобой румяные ватрушки, с легкой ноткой ванили. На вкус, оказались еще вкуснее, чем я ожидал.

В этот момент, из-за одного из столов поднялся какой-то молодой человек, хоть и в гражданской одежде, но с явно военной выправкой, и подойдя к небольшому возвышению, поднялся на него, подхватил, лежащую на табурете, довольно приличную гитару, и присев на табурет запел какой-то, несколько заунывный на мой взгляд русский романс. Впрочем, в антураже «Русского самовара» все это смотрелось довольно органично, хотя и несколько тоскливо. С другой стороны, а что еще, можно было ожидать от исполнителя-эмигранта.

Допев свой романс, он поднялся, прислонил гитару к табурету, и спустившись вниз присоединился к своим спутникам, а его сменил другой исполнитель. Я, доев так понравившиеся мне ватрушки, заказал еще парочку, и попросил принести свежий чай. На сцене, между тем, появился еще один музыкант, а вскоре и третий. Честно говоря, у последнего, похоже полностью отсутствовал музыкальный слух. Вроде бы и звуки, извлекаемые им из инструмента, и вырисовывались в некую мелодию, но вот то, что он выводил своим, хоть и довольно приятным баритоном, совсем не совпадало с его игрой на инструменте. Тем не менее, сидящие за столом выражали немалый интерес, к его исполнению, и судя по их виду, были явно рады этому.

Один из мужчин, обернувшийся в мою сторону, заметил мою гримасу отвращения, тут же поднялся и подойдя к моему столику, и не спрашивая моего разрешения, присел на один из стульев, причем постарался сделать это так, чтобы загородить меня от сцены. Причем именно меня от нее, а не наоборот. А после произнес.

— Прошу, вас, мсье, не делать такое недовольное лицо, в отношении этого человека. Когда-то он был великолепным певцом, но из-за контузии потерял слух. И порой то, что помнят руки, не совсем согласуется с тем, что находится в его памяти. Но мы рады хотя бы тому, что он вообще иногда выходит на сцену. Еще недавно он не хотел даже жить, не то, чтобы петь.

Услышав его слова, мне честно говоря захотелось просто провалиться сквозь землю, из-за своей гримасы. Поэтому извинившись перед мужчиной за нее, и пообещав впредь сдерживать свои эмоции, тут же спросил.

— Я понимаю, мсье. Скажите, чем я смогу искупить свою вину, перед вами? — На мгновенье задумавшись, добавил. — Скажите здесь петь, может любой желающий?

— Разумеется. Единственное условие, в этом заведении принято петь только Русские песни. Если вы знаете хоть одну из них, милости прошу.

— Знаю. Правда, я привык к шестиструнной гитаре…

— Это не проблема. — Произнес мой собеседник и подозвав «полового» приказал ему принести другой инструмент.

Мне же очень захотелось спеть. Когда-то, еще до армии, я неплохо бренчал на дворовой гитаре, и даже пытался, что-то изображать в школьном ансамбле, правда очень недолго. Сейчас из всего что, осталось со мною из той жизни, в памяти сохранилось всего несколько песен, одна из которых, так и просилась наружу. И мне подумалось, что именно сейчас, она будет как никогда в тему. Тем более все, о чем в ней говорилось, полностью подходило не только к моей судьбе, но и к жизни любого из находившихся здесь людей. Причем описывая судьбы всех находящихся здесь люей, лучше любого русского романса, когда либо прозвучавшего в стенах этого заведения.

— Как мне вас представить. Это песня точно будет на русском?

Спросил меня мужчина, после того, как половой принес мне гитару, а я опробовал ее строй.

— Никак. Но песня будет русской. — ответил я.

Поднявшись прошел на сцену. Сел на табурет и запел:

Я, в весеннем лесу пил березовый сок,

С ненаглядной певуньей в стогу ночевал,

Что имел не сберег, что любил — потерял.

Был я смел и удачлив, но счастья не знал.

И носило меня, как осенний листок.

Я менял имена, я менял города.

Надышался я пылью заморских дорог,

Где не пахнут цветы, где не светит луна.

И окурки я за борт бросал в океан,

Проклинал красоту островов и морей

И бразильских болот малярийный туман,

И вино кабаков, и тоску лагерей.

Зачеркнуть бы всю жизнь да с начала начать,

Полететь к ненаглядной певунье своей.

Да вот только узнает ли родина-мать

Одного из пропащих своих сыновей?

Я в весеннем лесу пил березовый сок,

С ненаглядной певуньей в стогу ночевал,

Что имел не сберег, что любил — потерял.

Был я смел и удачлив, но счастья не знал…

Стоило мне произнести первые строки куплета, как легкий шум, царящий в зале, вдруг моментально стих, и все люди, находящиеся здесь, вдруг разом повернулись ко мне, вслушиваясь в доносившуюся до них песню, которая отражала, буквально всю суть эмиграции, тоску по потерянной Родине, и так и не обретённой новой.

Допев песню, я поднялся с табурета, осторожно положил на нее инструмент, проходя мимо своего стола бросил на стол десять франков, которые явно втрое перекрывали сделанный мною заказ, спустился вниз к дороге, завел свой мотоцикл и уехал. Мне показалось, что до самого моего отъезда, в кафе не было произнесено ни единого звука.