Тайна крови

Глава 25. Цена спасения: Любовь и иллюзия

СЕЛЕСТИНА.

Дверь закрылась за спиной отца, и в покоях воцарилась тишина, внезапно показавшаяся мне оглушительной. Я стояла, прислонившись к косяку, и не могла пошевелиться, пытаясь осмыслить только что услышанное.

Они помирились. Ярость отца угасла, сменившись на усталое принятие. И это должно было бы наполнить меня облегчением. Но вместо этого внутри поселилась странная, холодная тяжесть.

«…магическая необходимость в этой связи отпадёт. Контракт можно будет расторгнуть».

Слова Эрдана эхом отдавались в моих висках. Они звучали так разумно, так логично. Так… бесстрастно. Всё, через что я прошла, весь этот ужас и боль, странная близость, возникшая между нами за эти дни, мои собственные смутные и пугающие чувства, которые я боялась сама себе признать… всё это было просто… необходимостью? Частью учебной программы?

Я чувствовала себя полной дурой. Я чуть не сгорела заживо — меня спасли. Мне подарили второй шанс — а я начала строить воздушные замки на пепле своего старого «я». Я смотрела на Эрдана, который теперь стоял у камина, отвернувшись ко мне, и его плечи казались ссутулившимися под невидимой тяжестью. Он выглядел не всемогущим ректором, а уставшим человеком, взявшим на себя чудовищную ношу. Мою ношу.

И в этом был весь он. Решение — жёсткое, безжалостное, но единственно верное. И тихое, безмолвное раскаяние за причинённую боль, которое никто, кроме меня, возможно, и не увидел бы.

Он обернулся, и его взгляд встретился с моим. В его глазах я прочла усталость, остатки напряжения от разговора и… вопрос. Он видел моё смятение.

— Селестина… — начал он, и его голос был тише обычного.

— Так это всё был обман? — выпалила я, и мой собственный голос прозвучал слабо и сбито. — Для света? Эта… иллюзия брака?

Он вздохнул, подошёл ко мне, но не стал сокращать дистанцию полностью, оставив между нами пространство, давая мне возможность отступить.

— Не обман. Стратегия. Защита. Для тебя, — он говорил чётко, как на уроке. — То, что происходит между нами в этих стенах — твоё обучение, твоё исцеление — это реально. То, что видят снаружи — это щит. Щит, который убережёт тебя от сплетен и лишних вопросов, пока ты не окрепнешь.

— А когда я окрепну? — прошептала я, глядя на него. — Всё это просто… исчезнет? Как будто ничего и не было?

Он замолчал, и в его молчании был весь ответ. Именно так. Всё это было временной мерой. Костью, брошенной судьбе, чтобы выиграть время.

Внутри всё перевернулось. Облегчение от того, что отец и он больше не враги, смешалось с горьким осознанием, что моё спасение — это всего лишь холодный, расчётливый акт. И с ещё более горьким пониманием, что для меня оно уже перестало быть таковым.

— Я поняла, — сказала я тихо, отводя взгляд к огню в камине. Мне вдруг стало очень холодно. — Это было необходимо. Я благодарна вам. За… щит.

Я произнесла это, но мы оба слышали непроизнесённое: за то, что дал мне надежду на нечто большее, лишь для того, чтобы напомнить, что это всего лишь иллюзия, порождённая необходимостью.

Эрдан смотрел на меня, и мне показалось, что он всё понимает. Понимает смятение в моей душе. И в его глазах мелькнуло что-то, что могло быть сожалением.

— Ничто из того, что действительно важно, не исчезнет, Селестина, — произнёс он наконец. Его голос прозвучал почти как шёпот. — Твоя сила. Твоё будущее. Твоя свобода. Всё это останется с тобой. Всё остальное… — он сделал паузу, — …всё остальное мы переживём.

Но в тот момент его слова звучали как далёкое эхо. Я могла думать только об одном: что мне придётся пережить то, как эта вынужденная близость с ним медленно и неизбежно превратится в воспоминание. И я была совершенно не готова к той боли, которую это причиняло. Прямо сейчас.

В этот момент, стоя перед ним, таким сосредоточенным, таким правым в своей логике, меня словно ударило током. Вспышка осознания, жгучая и беспощадная. Это было не из-за репутации. Не из-за фиктивного брака. Моё сердце билось так часто, не от страха, а от чего-то совсем иного.

Я… я полюбила его.

Горькая, отвратительная правда. Вот почему мне было так больно. Вот почему его слова о "расторжении" и "свободе" пронзали меня насквозь. Я не хотела этой свободы. Я не хотела, чтобы всё исчезло.

Мои щёки вспыхнули от стыда, от этого внезапного, нежелательного откровения. Он смотрел на меня, ища ответ в моих глазах, но я не могла дать его. Как я могла сказать ему? Как я могла признаться, что этот "якорь" стал для меня чем-то большим? Что этот "канал" проложил путь не только для магии, но и для чего-то… живого?

— Я… я понимаю, — выдавила я, отворачиваясь. Слова были ложью, но я не могла произнести правду. — Я просто… мне нужно время, чтобы это осмыслить.

Эрдан шагнул ближе. Я почувствовала его магию, его присутствие, словно лёгкий ветерок, коснувшийся моей ауры. Он пытался достучаться.

— Селестина, я знаю, что это тяжело. Я знаю, что многое изменилось. Но я здесь, чтобы помочь тебе пройти через это. Как наставник. Как… твой наставник.

Он хотел сказать "муж", я это знала. Но остановился. Потому что в его понимании, слово "муж" теперь не имело никакого романтического веса. Это был просто технический термин для магического якоря.

Я сделала шаг назад, подальше от его прикосновения, от его магии, от его логичных, но ранящих слов. Я почувствовала, как внутри меня начинает расти стена — инстинктивная защита от этой боли.

— Мне… мне нужно уйти, — я едва слышно произнесла, уже направляясь к двери. — Мне нужно… побыть одной.

Я почти бегом выскочила из его покоев, оставив его стоять посреди комнаты, всё ещё, наверное, недоумевающим. Он спасал мою жизнь, он дал мне будущее, а я отплатила ему истерикой и неблагодарностью. Но что я могла поделать? Моё сердце, наивное и глупое, не слушало доводов разума. Оно уже сделало свой выбор. И теперь ему было суждено разбиться.

Я почти бегом пересекла коридоры, не разбирая дороги, лишь бы подальше от его рассудительного взгляда, от его успокаивающего голоса, который причинял мне больше боли, чем любое обвинение. Мои лёгкие горели, а сердце бешено колотилось, словно пытаясь вырваться из груди и убежать от этой новой, мучительной правды.

Добравшись до своих покоев, я почти рухнула на кровать, уткнувшись лицом в прохладную подушку. Хотелось кричать, но изо рта не вырвалось ни звука, лишь судорожные всхлипы. Слёзы текли ручьём, горячие и горькие, смывая остатки самообмана.

Как я могла быть такой глупой? Какой наивной дурой! Он спасал меня. Он был моим наставником, моим защитником. А я… я перепутала благодарность, зависимость и восхищение с чем-то совершенно иным. С чем-то, что теперь жгло меня изнутри не хуже того пламени, что чуть не погубило.

Я вспомнила его глаза, когда он смотрел на меня, не понимая, почему я так реагирую. Для него это было так просто: спасти, защитить, дать свободу. Он не видел в этом романа, не видел надежды, которую я, оказывается, сама себе позволила питать. Он видел лишь свою обязанность, свою миссию. И для него я была ученицей, объектом спасения, но никак не женщиной, в которую он мог бы влюбиться.

Он сказал, что это было всерьёз, — вновь и вновь отдавалось эхом в голове. — Для спасения твоей души. Для якоря твоего дара.

Он никогда не говорил: для нас. Никогда не говорил: для нашей любви.

И вот оно. Разбитое сердце, которое ещё недавно было так пусто и холодно. Я ощущала неимоверную тяжесть в груди, словно весь мир обрушился на меня. Боль была физической, пронзающей, отнимающей воздух.

Я сжала кулаки, пытаясь подавить дрожь. Это было так унизительно. Так несправедливо. Я позволила себе увидеть в нём нечто большее, чем он был готов показать, или чем он вообще мог быть. Позволила себе мечтать, когда он лишь исполнял свой долг.

Внезапно я ощутила лёгкий толчок в области сердца, словно невидимая рука коснулась меня. Это была наша связь, тонкая нить, которая всё ещё нас объединяла. Он, наверное, чувствовал моё горе. Его беспокойство о моём состоянии, как наставника, который видит, что ученик находится в эмоциональном кризисе.

Это только усилило мою боль. Он беспокоился, да. Но не так, как я хотела бы. Не как мужчина, который переживает за любимую женщину. А как ректор, которому небезразлична судьба подопечной. И эта разница, этот невидимый барьер между нами, был теперь так очевиден.

Я отвернулась от этого ощущения, пытаясь заблокировать его, оттолкнуть. Не хотела, чтобы он чувствовал моё страдание. Не хотела, чтобы он видел эту мою слабость. Я должна быть сильной. Ради себя. Ради своего дара. Ради той свободы, которую он так щедро мне обещал.

Но что толку от свободы, если сердце уже связано?

Я лежала так долго, пока слёзы не иссякли, оставив за собой лишь чувство жгучей опустошённости. Сил не было даже пошевелиться. В голове крутилась лишь одна мысль: как теперь жить с этим осознанием? Как смотреть на него, зная, что я чувствую, и зная, что он не чувствует того же? Как продолжать это "обучение", эту "защиту", когда каждый его взгляд, каждое слово будут напоминать о пропасти между нами?

За стенами покоев медленно сгущались сумерки. Мир продолжал свой ход, а мой мир только что рухнул. И я знала, что завтрашний день будет самым трудным в моей новой жизни.

На следующее утро я заставила себя встать с кровати. Каждое движение отдавалось тупой болью, но я не могла позволить себе снова погрузиться в пучину отчаяния. Отёкшие глаза и бледное лицо выдавали бессонную ночь, но я умылась холодной водой, пытаясь придать себе хоть сколько-нибудь приличный вид. Если он и увидит моё состояние, пусть подумает, что это от вчерашнего потрясения, а не от разбитого сердца.

Когда я вошла в его покои, Эрдан уже ждал меня. Он стоял у окна, руки сложены за спиной, и его профиль был таким же невозмутимым, как всегда. Он обернулся, и я почувствовала на себе его проницательный взгляд. На мгновение мне показалось, что в его глазах промелькнуло что-то похожее на беспокойство, но тут же исчезло, сменившись привычной отстранённостью наставника.

— Доброе утро, Селестина, — произнёс он ровно, без намёка на вчерашний эмоциональный накал. — Я надеюсь, ты отдохнула.

Я кивнула, не в силах выдавить ни слова. Просто "доброе утро" казалось немыслимым в моей ситуации.

Он подошёл к столу, на котором лежали какие-то свитки и книги. Для него всё было так просто, так ясно. Как будто вчерашнего разговора и моего бегства не существовало.

— Нам нужно обсудить твой дальнейший график, — начал он, и в его голосе слышалась привычная деловитость. — Твоя магия стабилизировалась достаточно, чтобы ты могла вернуться к обычному ритму жизни. Пребывание в изоляции не принесёт тебе пользы, особенно сейчас, когда тебе нужно научиться контролировать свой дар в различных условиях.

Моё сердце сжалось. "Обычный ритм жизни". Как будто я когда-нибудь жила "обычной" жизнью. И как будто теперь, когда внутри меня всё перевернулось, я могла вернуться к этому.

— Ты вернёшься на занятия в академии, — продолжал он, разворачивая один из свитков. — Тебе нужно наверстать упущенное и освоиться с новыми предметами. Общение со сверстниками также поможет тебе интегрироваться и привыкнуть к окружающей обстановке. В этом нет никакой опасности, твоя связь со мной достаточно крепка, чтобы служить тебе защитой, если вдруг что-то пойдёт не так.

Я слушала его, и каждое слово, произнесённое им с такой рациональной заботой, лишь глубже забивало гвоздь в мою душу. Он продумывал каждую деталь, каждый аспект моей безопасности, моего обучения. Но не моего сердца.

— А вечером, — его взгляд задержался на мне, — ты будешь приходить ко мне. Мы продолжим наши индивидуальные занятия по контролю над твоим даром. Изучим его особенности, научимся управлять им, чтобы он не только не угрожал тебе, но и стал твоей силой. Это будет основная часть твоего обучения.

Он закончил, ожидая моей реакции. В его глазах не было ни упрёка, ни намёка на то, что он вспоминает мою вчерашнюю истерику. Он просто ждал согласия на свой тщательно продуманный план. План, в котором не было места для моей внезапной и мучительной любви.

Внутри меня всё кричало. Кричало от несправедливости, от безысходности, от понимания, что я не смогу смотреть на него каждый день, зная то, что знаю, и не иметь возможности сказать об этом. Но я уже приняла решение. Я должна была построить эту стену. Должна была стать такой же сильной и отстранённой, как он.

Я опустила взгляд, пытаясь скрыть дрожь в ресницах. Вдохнула поглубже, пытаясь стабилизировать голос, который предательски дрожал.

— Да, ректор, — произнесла я тихо, но твёрдо. — Я согласна.

Это было похоже на отдание приказа. Приказа самой себе – забыть, смириться, подчиниться. Подчиниться его воле, его плану. Подчиниться своей судьбе, какой бы горькой она ни была.

Эрдан удовлетворённо кивнул. Возможно, в этом кивке было облегчение от того, что я не стала устраивать новую сцену. Для него моя покорность означала, что я приняла обстоятельства, что я готова учиться и двигаться дальше.

— Отлично, — сказал он, протягивая мне тонкий свиток. — Здесь расписание твоих занятий. Начинаешь завтра. А сегодня… сегодня ты можешь провести время, осматриваясь в академии. Привыкай. И помни, Селестина, твоё будущее теперь в твоих руках.

Я взяла свиток, его бумага показалась холодной. Моё будущее в моих руках? Нет, моё сердце было в его руках, и оно медленно истекало кровью. Я лишь смогла выдавить ещё одно: — Благодарю вас.

Развернувшись, я пошла к двери. Каждый шаг казался невыносимо тяжёлым. Я чувствовала его взгляд на своей спине, но не осмеливалась обернуться. Я должна была стать идеальной ученицей. Идеальной подопечной. Идеальной фиктивной женой. Идеальной во всём, кроме того, что он никогда не увидит и не оценит. Моих чувств.