Аптекарский огород попаданки

Глава 23.

Повисла неловкая пауза. Я старалась не терять лица и ничем не выдавать своей растерянности. Ректор же всё сильнее бледнел и явно боялся произнести хотя бы одно лишнее слово. Его замешательство пока не имело объяснений, но в глубине души я надеялась, что он просто смущён столь неожиданной связью с кем-то, кто имеет очень серьёзное влияние.

Ухватившись за эту призрачную гипотезу, я произнесла вкрадчиво:

— Понимаю ваше потрясение, Николай Саввич. Конечно, для вас это, вероятно, является неожиданностью…

— Ещё какой… — пробормотал Тихонравов.

— Да-да, — торопливо вставила. — Но давайте всё-таки обсудим, какие возможны варианты…

— Погодите, Александра…

— Ивановна.

— Ивановна, — выдохнул ректор, при этом пот на его лбу выступил ещё сильнее. — Право, я не знаю, что и сказать…

— Но мы ведь оба знаем, что данное послание принадлежит руке… — я прервала речь в надежде, что Николай Саввич договорит за меня.

Однако он молчал и тупо смотрел через стол, не моргая.

— …Принадлежит руке господина… — медленно-медленно снова подвела я собеседника к кульминационной точке.

Ректор всё-таки однократно моргнул. А я понял, что тянуть дальше становится просто нелепо.

— Пожалуй, не стоит произносить вслух его имя…

— Нет уж, позвольте, сударыня, — вдруг перебил Тихонравов. — А мне бы вот хотелось, чтобы вы, с вашего позволения, уточнили, о ком речь.

— А вы разве не понимаете?.. — всё ещё сладким голосом пропела я, но чаяния мои уже успели разлететься в щепки.

Я облажалась. Это было слишком очевидно, но разум мой пока отказывался принимать сей факт.

— Нет, прошу простить меня, Александра Ивановна, — подтвердил худшие опасения ректор, — но я был бы крайне благодарен вам, если вы объяснились более развёрнуто.

— Неужели печать на письме ни о чём не говорит вам, Николай Саввич? — не уставала я хвататься за последнюю соломинку.

— Решительно ни о чём, — заявил господин Тихонравов, вбив финальный гвоздь в крышку гроба моих надежд.

При этом было видно, насколько ректор сконфужен и не понимает, как выйти из ситуации. Что ж, в этом мы были с ним на равных — я тоже не знала теперь, как выкрутиться.

— Я впервые вижу эту печать, — продолжил Николай Саввич, говоря всё более уверенно. — Она мне не знакома. А ваша просьба… — он прокашлялся. — Не знаю, что и ответить вам…

— О, пустяки! — звонко рассмеялась я. — Письмо — лишь формальность. Мы ведь и так поняли друг друга. Речь вообще не о том. Вернёмся же к обсуждению возможной работы…

— Простите, Александра Ивановна, — снова оборвал меня ректор, на сей раз с толикой раздражения, — это вовсе никакие не пустяки. Александра Ивановна… Кстати, как ваша фамилия?

Тихонравов прищурился. А я поняла, что миссия моя окончательно провалилась, и пора утекать отсюда, покуда господин ректор не разозлился по полной программе.

— Не столь важна моя фамилия, сколь важны мои практические навыки, — я состроила оскорблённое лицо и тотчас поднялась со стула. — Но раз вы не готовы оказать маленькую услугу, что ж, не стану утомлять вас, уважаемый Николай Саввич.

— О, простите, сударыня… — Тихонравов немедленно сменил тон на виноватый. — Не имел намерений доставить вам неудобств.

— Что вы, что вы, — бросила небрежно. — Это я, должно быть, доставила вам неудобства, господин ректор. К тому же отняла ваше драгоценное время…

— Александра Ивановна!..

Николай Саввич бросился за мной, когда я уже подходила к дверям. Возможно, сейчас стоило вновь начать гнуть свою линию, пользуясь моментом смятения ректора. Но у меня самой уже всё клокотало внутри. Всё-таки для настоящей аферистки мне не хватало хладнокровия, и я поспешила поскорее завершить свой визит.

— Я бы и рад помочь вам, — меж тем лопотал Тихонравов, — но, увы, не имею ни малейшего понятия, как это возможно…

— Ничего, господин ректор. Мне было приятно познакомиться с вами, это огромная честь для меня.

Я протянула руку в знак прощания. Николай Саввич поглядел умоляюще:

— Честное слово, Александра Ивановна, ваше желание столь необычно, что я не знаю, как отнестись к подобному.

— Необычно? Разве необычно добропорядочной женщине желать служить своему отечеству, как служат все его верные сыны?

Ректор снова побледнел и замялся.

— Ваши речи, Александра Ивановна… Не лишены ума и красоты. Но… больно уж веют фармазонством…

Вот, значит, как… Фазмазонство. То есть нигилизм и вольнодумие. Похоже, многоуважаемый господин ректор отнюдь не придерживался либеральных взглядов на женскую эмансипацию, поскольку тон его, когда он произносил своё признание, дал однозначно понять, что фармазонство в его парадигме мира неприемлемо и презираемо.

— Я вовсе не желаю обидеть вас, сударыня, — вдогонку стал торопливо оправдываться Тихонравов. — Простите, если мои слова вас ранили…

— Ничуть, — отрезала я. — Ваши слова лишний раз дали мне пищу для измышлений, Николай Саввич. Покорнейше благодарю вас. И доброго дня.

— Александра Ивановна… — ректор вновь порывался остановить мой уход, но я для себя уже решила, что ловить мне тут нечего, и стоит пытать удачу в другом месте.

— До свидания, Николай Саввич.

— До свидания…

Я вышла прочь в секретарскую с гулко бьющимся сердцем. Провал был очевиден, но не катастрофичен. По крайней мере, последнее слово осталось за мной, и меня хотя бы не вышвырнули прочь, что уже немало. Хотя бы за это стоило поблагодарить судьбу. Но в то же время в душе мгновенно разлились печаль и тревога — куда пойти и куда податься дальше, я не имела ни малейшего представления.