Светлейший-9. Битва за надежду

Глава 29

— Итак, повторим для протокола, ваша светлость. Вы утверждаете, что действовали по собственной инициативе? — голос майора «Четверки» Тютчева был сух, как корка подсохшего хлеба, и оттого раздражал куда сильнее, чем крик.

Я кивнул. Упёрся локтями в стол, сцепил пальцы в замок, стараясь сохранять спокойствие.

— Ваша собственная инициатива — взять под охрану важного государственного свидетеля и спрятать его… в багажнике, чтобы лично разобраться с опаснейшим государственным преступником? — продолжал Тютчев, не сводя с меня глаз. — Вы понимаете, насколько абсурдно это звучит?

— Я понимал, что Толстой идёт ва-банк. И если бы я не сделал этого, он бы убил княжну Юсупову. Возможно, не только её. У меня не было другого выхода. Пришлось торопиться и немного блефовать.

— Но вы ничего не сообщили командованию! Не согласовали ни один из своих шагов. Нарушили два императорских указа и четыре внутренние директивы охраны. Ваша самодеятельность могла привести к…

Дверь в кабинет распахнулась так резко, что в воздух поднялась пыль.

На пороге стоял человек в форме придворного флигель-адъютанта. Однобортный китель из чёрного сукна плотно облегал его фигуру, белый кант остро подчеркивал линии воротника, обшлагов и клапанов карманов. На пуговицах — золотой императорский орёл, эполеты — серебряные, с алым подбоем и тонким шитьём. В глазах — холод и сталь.

Я узнал его. Аксаков. Один из приближенных покойного великого князя Фёдора Николаевича.

За ним — двое чиновников Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Их двубортные чёрные сюртуки украшали продольные плечевые знаки. Светло-синие воротники и обшлага отливали бархатной глубиной. Чёрные фуражки со светло-синими деталями венчали кокарды с двуглавым орлом.

Серьезные гости. И все — опять по мою душу.

Аксаков подошёл к столу и, не удостоив Тютчева приветствием, бросил на стол какой-то документ. Я успел лишь разглядеть гербовую печать и водяные знаки герба Канцелярии на плотной бумаге.

— По распоряжению Его Величества светлейший князь Алексей Иоаннович Николаев подлежит немедленному освобождению из-под стражи, — отчеканил Аксаков. — Сей же момент.

Майор Тютчев поднялся. Медленно, сохраняя ровную осанку. Поднял бумагу, раскрыл. Читал долго — или просто делал вид, что читает, чтобы выиграть несколько секунд. Потом инстинктивно отступил на шаг и опустил руки.

— Алексей Иоаннович, вы свободны, — сухо сказал он. — Однако прошу вас не покидать пределов губернии до окончания разбирательств по делу Толстого-Юрьевского. Вы будете неоднократно допрошены и вызваны на судебное заседание.

— Принято, ваше благородие, — кивнул я. Встал, с трудом разминая затёкшую спину. Стул в допросной комнате был худшего образца — явно спроектирован так, чтобы ломать человека через боль в крестце.

— Благодарю, ваше благородие. — Аксаков уже направился к двери. Чиновники отступили, пропуская его вперёд. Один из них слегка склонил голову в мою сторону.

— Светлейший князь, — сказал флигель-адъютант, не оглядываясь. — Государь желает лично выслушать ваши объяснения произошедшего. Прошу проехать со мной.

— Разумеется, — отозвался я и последовал за ним. Видит бог, это должно было случиться.

На улице нас ждал автомобиль с гербами Императорского двора на дверях и капоте. Глянцевый, чёрный, он блестел даже в тусклом петербургском утреннем свете. Мы тронулись почти бесшумно.

Я ожидал, что повезут в Зимний — все же угроза миновала. Но машина свернула в сторону Невского. Значит, Аничков дворец. Государь выбрал резиденцию, некогда принадлежавшую нашей бабушке, вдовствующей императрице. После ее смерти дворец пустовал.

Всю дорогу мы ехали в полной тишине. Только ровный гул двигателя и каменные физиономии чиновников Канцелярии по бокам от меня.

— Ваша светлость, с учетом обстоятельств я прошу вас сохранять почтительный тон в отношении его императорского величества, — проговорил Аксаков. — Вчера он потерял дядю.

— Я тоже, если вы забыли. И едва не потерял невесту.

Флигель-адъютант коротко кивнул и умолк.

Аничков дворец встретил нас холодной торжественностью. За чугунной оградой тянулись небольшие аллеи, дорожки были чисто подметены. Внутри — несколько постов охраны. Гвардейцы молча пропускали машину, но их лица были насторожены. Никто не расслаблялся.

Мне помогли выйти, провели к одному из боковых входов. Внутри — узкие коридоры, тёмное дерево панелей, вытертый ковёр, тишина. Лишь несколько адъютантов и камердинеров с черными повязками на рукавах. Траур. Не только по хозяйке этого дворца, но и по великому князю.

Мы поднялись по лестнице. Я узнал этот мрамор, эти зеркала. Вдовствующая императрица долго прожила в трауре, и это ощущалось. Тёмно-бордовые портьеры, пожелтевшие портреты, полумрак. Всё так же пахло воском и ладаном, как и при ней.

Но теперь траур был не только в убранстве. Он был на лицах. На форме. Повязки на рукавах, печальные взгляды. Символ большой утраты.

Аксаков остановился у высоких двустворчатых дверей, украшенных позолотой.

— Государь ожидает, ваша светлость, — сказал он.

— Я готов.

Гвардейцы у дверей расступились и распахнули створки. Меня поглотил свет мягкий свет большого помещения.

Зал был просторным и по-царски выдержанным в мрачной строгости. Потемневшие стены, золото карнизов, потолочные фрески, словно потускневшие от траура. Огромные окна были занавешены плотным бархатом, пропускающим лишь приглушённый дневной свет. На стене между окнами висел портрет покойного Фёдора Николаевича в парадной форме — в массивной черной раме.

Императорская семья уже собралась. Пусть и не полным составом, но приветствовать всех по форме у меня бы отвалился язык.

— Ваше императорское величество, — поклонился я.

Император Николай Петрович стоял у камина, в черном кителе без знаков отличия. Его светлые волосы были аккуратно зачесаны назад, лицо казалось жёстким, даже резким, но в глазах — мрачная решимость.

Рядом с ним — кузен Андрей. Точнее, теперь полноправный великий князь Андрей Федорович, глава своей семьи. Он был в повседневном мундире Спецкорпуса с чёрной траурной перевязью. Мы обменялись короткими кивками. Его лицо оставалось спокойным, собранным, но я понимал, каково ему было сейчас. Потерять отца и не сломаться — его обязанность. Последний экзамен, который он должен выдержать.

— Алексей, — кивнула София.

София стояла рядом с Андреем — в траурном платье с длинными рукавами и высоким воротом. Её лицо, обычно живое и открытое, теперь было задумчивым, скорбным. Она мягко коснулась руки Андрея, когда тот чуть опустил взгляд. Жест без слов, но полон сочувствия. София всегда была очень эмпатичной.

Государыня Надежда Фёдоровна тоже надела черное. Она сидела чуть поодаль, на кушетке, окруженной ворохом подушек. Глаза её были усталыми, словно она не спала всю ночь.

Государь указал рукой на кресло:

— Присаживайся, Алексей Иоаннович. Будем говорить.

— Благодарю, ваше величество.

Я опустился в кресло напротив императора, чувствуя взгляд Андрея на себе — твёрдый, мрачный, но не враждебный.

Государь выпрямился, закинул руку за спину и наконец заговорил:

— Ты нарушил мой приказ, Алексей. Я ведь просил тебя надежно оберегать Юрьевского.

— Технически — не нарушил, ваше величество, — ответил я спокойно. — Все время до самого моего задержания я сопровождал пленного Юрьевского. Просто… изменилось место его содержания.

Не очень-то он и расстроился, когда я засовывал его в багажник. И к чести преступника, даже не попытался сбежать. Хоть где-то повел себя честно.

Император медленно покачал головой.

— Хитроумная казуистика, дорогой кузен. Я уже знаю, что профессор Толстой похитил Зинаиду Феликсовну. И понимаю, почему ты сорвался ей на помощь. Поверь, если бы что-то случилось с моей супругой, я бы сам преодолел половину империи, чтобы её вернуть. — Он взглянул на императрицу. — Но ты, Алексей, обязан был сообщить. Мне, Андрею, да хотя бы Шереметевой. То, что ты никого не предупредил… выходит за рамки допустимого.

Он говорил жёстко, но без крика. В голосе звучала не злость, а разочарование. Это было хуже. Я чуть наклонился вперёд:

— Прошу прощения, ваше величество. Я действовал в условиях спешки. Времени не было. Я оценил риски и был уверен, что смогу справиться. Толстой был слишком опасен, чтобы оставить его в Петербурге. Я специально выманил его подальше от гражданских. Ведь он уже не дорожил ничьей жизнью.

Император долгие секунды смотрел прямо на меня. Наконец, он опустил плечи и кивнул:

— Что ж, к тебе не будет применено никакого наказания. Но лишь потому, что ты в очередной раз показал, на чьей ты стороне. Я понимаю, что тобой руководят благие помыслы и преданность нашей большой семье. Но если ты когда-нибудь ещё решишь сыграть в одиночку… — он не договорил. И не нужно было.

— Понял, ваше величество.

— Жаль только, что меня с тобой не было, — тихо проговорил Андрей. — За отца… Я бы отдал многое, чтобы прикончить его самому.

Государь опустил взгляд:

— Наша месть ещё не окончена. Толстой мёртв, но суд над Юрьевским состоится. И над всеми, кто был причастен. Кроме того, есть еще один фрагмент этого калейдоскопа, с которым мы должны разобраться.

Он повернулся к камердинеру:

— Приведите наших гостей.

— Кого именно, ваше величество? — спросила императрица.

— Шведов, — ответил государь. — Пора обсудить, что мы будем с ними делать. Они ведь тоже замешаны в заговоре против нас.

Двери распахнулись с лёгким скрипом, пропуская внутрь двоих мужчин в сопровождении личных слуг императора.

Первый — он держался царственно, с прямой спиной и горделиво приподнятым подбородком — оказался кронпринцем Карлом Густавом. За ним следовал принц Кристиан, более сдержанный, но с тем же благородным достоинством в движениях.

Я первым делом уловил тень растерянности, промелькнувшую по лицу кронпринца: очевидно, он ожидал встречи в Зимнем дворце, а не здесь, в траурной тишине Аничкова. И уж тем более он рассчитывал на официальную и более пышную аудиенцию.

— Ваше императорское величество, — на ломаном русском проговорил кронпринц, но тут же перешел на английский, раскланиваясь со всеми. — Государыня Надежда Федоровна, великая княжна София Петровна, великий князь Андрей…

Меня он словно не заметил — не считал важным расшаркиваться перед каким-то там светлейшим князем, пусть он и приходился императору родней. Хотя на самом деле наверняка Карл Густав уже был в курсе, благодаря кому сорвались все его планы.

Кристиан же первым делом посмотрел на траурный портрет великого князя. Его взгляд задержался на лице дяди, затем медленно скользнул к Софии. Их глаза встретились. София тут же отвела взгляд, ее щеки очаровательно порозовели.

Император шагнул вперед.

— Ваше высочество, — сказал он сдержанно. — Благодарю за визит.

— Ваше величество, — с таким же достоинством откликнулся Карл Густав. — Рады видеть вас в здравии.

— Ваше императорское величество, примите наши соболезнования по поводу утраты, — Кристиан склонил голову, встретившись взглядом с Андреем. — Великий князь Федор был достойнейшим человеком.

Император кивнул и предложил всем сесть. Они опустились в кресла: Карл Густав и Кристиан напротив него.

Я стоял чуть поодаль и в который раз отметил, насколько же разными были этот Карл Густав и Кристиан. Кронпринц — острый, колючий, словно выточенный клинок, с глазами стальных оттенков и лицом, словно высеченным из мрамора. Кристиан — мягче, теплее. Его взгляд был внимательным, в нём светилось неподдельное участие.

— Вы выразили желание провести срочную аудиенцию, — начал Карл Густав. — Чем мы можем помочь в этот трудный час?

Император выпрямился:

— Я пригласил вас, чтобы обсудить предложение вашего отца. Я все обдумал и готов дать ответ.

Кронпринц, сгорая от нетерпения, лишь немного подался вперед.

— Что же вы решили?

— Я согласен на брак великого князя Андрея Федоровича с вашей сестрой, принцессой Астрид. Но при условии, что она примет российское подданство, православную веру и новое имя, согласно традициям нашего Дома.

Карл Густав помрачнел.

— Ваше величество, но согласно законам моей страны, в таком случае принцесса и её потомки будут исключены из линии наследования шведского престола. Король должен быть лютеранином, но всем известно, что русские князья и княжны веру никогда не меняют…

Император кивнул.

— Именно. Я соглашаюсь на этот брак не из политических соображений, а потому, что Астрид приглянулась моему кузену. И если это чувство взаимно и принцесса хочет стать частью Императорского дома, ей придётся разорвать связи с Швецией. Полностью.

Я слабо улыбнулся. А мой венценосный кузен был не так прост. Астрид, утратившая династический статус, станет гораздо меньшей ценностью для шведской короны. Браво.

Карл Густав медленно сжал подлокотники, но проговорил:

— Мы… примем эти условия. Хоть и с сожалением. Насколько мне известно, моя сестра без ума от великого князя Андрея. Разумеется, если нам удастся согласовать и вторую часть нашего предложения. Касательно брака великой княжны Софии.

Император коротко кивнул.

— Я дам согласие на брак моей сестры, великой княжны Софии Петровны… с принцем Кристианом.

В зале повисла гробовая тишина. Карл Густав побледнел.

— Прошу прощения?

Император поднял руку:

— Моя сестра давно изъявила желание не покидать родину и остается тверда в этом решении. Поэтому, при всем уважении к вам, брак с будущим королем Швеции для нее невозможен. Но, дабы продемонстрировать добрую волю нашего Дома, мы готовы принять супруга для неё здесь. Принц Кристиан получит российское подданство, останется при дворе, сможет сохранить веру. Но дети этого союза будут воспитаны в наших традициях. Новобрачным будет дарован этот дворец, — император обвел рукой воздух вокруг себя, — и щедрое содержание как работающим членам Императорского дома.

Карл Густав вскочил:

— Я не согласен! Это совершенно не то, о чем изначально шла речь!

— Мы готовы принять и Астрид, и Кристиана. Как есть. Приданое не потребуется, — спокойно сказал император. — У Империи достаточно собственных средств, чтобы выбирать не богатых, а достойных. — Он повернулся к Кристиану. — Вас устраивают эти условия, ваше высочество?

Кристиан посмотрел на Софию. И ответил тихо:

— Ради такой девушки, как её высочество, я готов пожертвовать всем.

Император кивнул.

— В таком случае я велю готовить документы о помолвке.

Карл Густав застыл в ярости.

— Но ведь с покойным великим князем уже были договорённости! Мы почти подписали бумаги!

— Великого князя с нами больше нет, — жёстко ответил государь. — А мое решение изменилось. Свадьбы состоятся после окончания траура по моему дяде, через полгода или позже. Сейчас мы будем готовы объявить лишь о помолвке.

— Вы пожалеете! — заорал кронпринц. — Это… Это так непорядочно! Я устрою такой скандал, что от вас отвернётся вся Европа!

— Вам ли говорить о порядочности, ваше высочество? — улыбнулся я, продемонстрировав неплохое владение английским.

— Вы… — Кронпринц сверкнул глазами. — Вы смеете меня в чем-то обвинять?

Я молча достал диктофон, нажал кнопку. В зале зазвучал голос Толстого:

— … при активной поддержке кронпринца Швеции Карла Густава и его отца короля. Именно они предложили использовать Юрьевских и Павловичей как политический рычаг давления. Но основное финансирование шло со стороны шведов. Я бы и так справился, но когда тебе сразу приносят все на блюдечке, глупо отказываться…

Я переключился на другой файл. Зазвучал голос Юрьевского:

— … Шведы и австрийцы поддерживали нас. Они мечтали об ослаблении династии. Карл Густав — один из главных вдохновителей. Он мечтал взять под контроль империю через династический брак с великой княжной Софией… У меня есть доказательства. Переписка…

— Нужно ли перевести, или вы и так узнали голоса? — улыбнулся я.

Карл Густав побледнел как полотно. Я поднялся, медленно обошел диван и навис над ним:

— Если вы хоть словом посмеете очернить семью императора после всего, что вы уже сделали, эта запись станет достоянием всей Европы. И мы устроим вам такой репутационный крах, что у вас даже селёдку покупать перестанут.

Принц сжал кулаки. Его трясло от ярости. Он хотел ударить меня — это читалось в каждом движении. Но я не отвёл взгляда.

— Кстати. У вас в резиденциях охрана ни к чёрту. Особенно у тех, что расположены близко к береговой линии. Подумайте об этом.

— Мерзавец! — прошипел Карл Густав. — Вы смеете мне угрожать? Думаете, пара записей что-то докажут? Мы уходим! И покинем эту страну немедленно!

Но Кристиан покачал головой.

— Возвращайся один.

Император поднялся:

— Аудиенция окончена. Принц Кристиан может остаться для обсуждения деталей. Кронпринца я более не желаю видеть. Оставшиеся вопросы мы решим с послом.

Кристиан и не пошевелился, а я многозначительно уставился на Карла Густава. Кронпринц явно не понимал, насколько ему здесь были не рады. Все пытался укрыться за королевским гербом.

— Предатель! — выкрикнул Карл Густав. — Мразь и подонок!

Я молча шагнул к окну, отодвинул шпингалеты и приоткрыл створки. Свежий воздух ворвался в зал.

— Ваше высочество, через двери или через окно? — невозмутимо спросил я.

Карл Густав озадаченно на меня уставился.

— Что… Да как вы…

— Значит, через окно, — пожал плечами я.

А затем развернулся, схватил кронпринца за ворот щегольского мундира и без единого слова — вышвырнул его в оконный проем. Тот с глухим вскриком шмякнулся в еще не позеленевшие кусты под окнами.

Император вздрогнул:

— Алексей… Обязательно было… вот так?

Андрей и София переглянулись:

— Браво, кузен.

— Ваше императорское величество сами сказали, что больше не желаете его видеть… — невинно улыбнулся я под смешок Софии.

— Кажется, мы подружимся, — отозвался принц Кристиан.