Червь-2

Глава 16

За два дня я умудрился превратить дом в помойку. Ну и свинья же я. Самому тошно. В редких наркопритонах и то бывает чище, но только поначалу, и до тех пор, пока одного из постояльцев не начнёт плющить так, что он сиганёт в окно, предварительно уничтожив всю мебель и заблевав все углы, сражаясь с вымышленными монстрами после грибно-соляного прихода. Про уют я так вообще молчу. Но, я заморочился: нарвал тряпок из невзрачных платьев хозяйки и протёр пыль. Очень жаль, что под рукой не нашлось полироли для мебели. Люблю её сладковатый запах.

Кстати о запахе. В доме пропал аромат разложения, но кислятиной потягивало из-под двери комнаты хозяйки. И если честно, на общем фоне того, что происходит на улице, того, как местные жители избавляются от своих нечистот — выливая горшки под окна — того, как реки фекалий текут через весь квартал к дырке в заборе, в доме пахло ароматом лаванды нюхнувшей длинную дорожку корицы.

Приведя дом в порядок, я решил заняться собой. Никакой косметики у хозяйки, конечно же, я не нашёл. Ни яркой помады, ни пудры, ни прокладок, которые мне в любой момент могут понадобиться. Ничего страшного, найденное ранее пёстрое платье станет для меня лучшей маскировкой. Да-да, я решил надеть платье и выйти в люди. Вечером. Как полагается приличной девочке. Но с мечом, скрытым под чёрной накидкой с глубоким капюшоном.

К зданию «Швея», к этому замку, к этой неприступной крепости, я шёл напряжённым. Так и ждал, когда кто-то выскочит из-за угла каменного дома и кинется на меня, со словами: Это она! Она убила красавца кудрявого! Это она украла меч! Самозванка! Стерва! Шлюха! И когда кто-то действительно выходил из-за угла, ладонь тянулась к мечу. Уставший народец проходил мимо, не обращая никакого внимания на окружающих. Судя по людям, разливающимся жиденькой лужицей по улицам деревни, рабочий день в «Швея» подошёл к концу. Сейчас самое важное — не упустить объект слежки.

Крутить задом у парадных ворот я не собирался. И так успел привлечь лишнего внимание. А вот в ближайшей подворотне пристроюсь с удовольствием. Тихо, прохладно. В потоке кислых лиц без проблем увижу то самое, симпатичное личико с голубыми глазами.Надеюсь, что дорогой, которой он ходит на работу, он и уходит домой.

Простояв пол часа в пустую, я заволновался. Ручеёк людей сошёл на нет, выкидывая на обочину редких стиляг в дорогих шмотках. Вот так всегда! Всю жизнь живу одним ожиданием! Как же бесит. Как же всё заебало! Когда… вот когда меня будут ждать. И не просто ждать, а дожидаться часами, томясь под обжигающим солнцем! Да никогда, бля. Не та у меня судьбу. Ну, раз такая судьба то…

О, заебись, вот и он!

Паренёк, опустив голову, вышел из-за угла, и устало двинул в мою сторону. Руки в карманах, ноги еле волочит. Никак кирпичи таскал всю смену. Настроение у него ниже плинтуса. Бедняжка. Не переживай, вечер у тебя будет весёлым.

В лоб долбиться не стоит. Скрывшись за углом, и пропустив его вперёд, я пошёл следом. Он даже не обернулся, когда мои сандалии предательски шлёпнули о каменную дорожку. Мне хотелось понять: куда он идёт, где живёт, чем дышит. Нужен случай, чтобы начать диалог, и только потом аккуратно втереться в доверие, обольстить и получить своё. Я начинаю рассуждать как меркантильная сучка, готовая урвать от жизни жирный кусок торта любой ценой.

Пройдя с десяток домов, я усомнился. Так можно и всю деревню пройти насквозь, нахер потеряться здесь, а потом еще искать дорогу домой! Нет уж, надо брать, когда дают!

Я ускоряюсь. Нагоняю паренька. Кладу руку ему на плечо и говорю:

— Приятель, привет!

Я прямо мастер пикапа! Учитесь…

Паренёк замер, не испугался. Обернулся. Увидев меня, его глаза широко выпучились, а губы растянулись в широкой улыбке. Всю усталость как пылесосом втянуло. Тёплый ветерок пробежал через всю улицу нам на встречу, обдув меня стоялым потом. Не то, чтобы мне стало противно, наоборот. И это пиздец как странно.

— Добрый вечер! — ответил он мне.

Джентльмен, мать его.

— Куда идёшь? — спросил я.

Паренёк вначале растерялся, не ожидая подобного вопроса, а потом резко собрался, зачесал угольно-чёрные волосы назад и спокойно произнёс:

— Домой. А ты что тут делаешь?

— Я заблудился… лась!

— Я еще утром понял, что ты не местная. Деревня маленькая, все друг друга знают. А вот тебя я сразу…

Бла-бла-бла!

— Да, я к тётке заскочила на огонёк. Приехала из соседней деревне. Гуляла весь день и вот, потерялась. Помню, что нужно идти вдоль забора, но соваться одной я туда боюсь, — я нарочито приблизься к нему и шепнул на ухо. — Там такие страшные мужики сидят. Не представляю, что они могут со мной сделать. Впятером. Вонючие и грязные как их мысли! Представляешь себе?

Задёрнув бровь, паренёк пожал плечами.

— Не понимаю, зачем им что-то делать с тобой. У нас люди добрый, никто не станет к тебе приставать. Ну, может только те две ливерные сардельки на проходной, и «Труперсы»!

Он улыбнулся. Я улыбнулся ему в ответ.

— Ну, вот их я и боюсь! Понимаешь?

— Нет, — усмехнувшись, ответил он.

Тупой имбецил! Намёков в упор не понимает. Придётся всё делать самой.

Схватив его под руку, я, состроив щенячьи глазки, спрашиваю:

— Проведёшь меня до дома? Он где-то там, — пальцем я указал направление, туда, где мой дом и находился, — мимо рынка пройти нужно. Это всё, что я помню. Вот я глупышка.

— Ну… Я… — замялся паренёк хуже целки.

— Меня тётя обыскалась уже, — начал я своё выступление драматического театра, — Переживает. Как бы плохо не стало.

Выслушав меня до конца, паренёк взял паузу. Молча огляделся по сторонам. Но затем со всей серьёзностью заглянул мне в глаз и важно сказал:

— Хорошо. Пойдём.

На его лице без труда читались растерянность и удивление. Он пытался их скрыть тенью своего серьёзного взгляда, но от меня не ускользнули дрожащие уголки губ, бегающие глаза из стороны в сторону. Он даже вспотел, еще раз. Не ожидал он такого быстрого развития событий. И отказать не имел права. Да и что тут скрывать — он мечтал меня проводить, но под иным предлогом. Нехуй было стоять и сиськи мять. Теперь будет всё по-моему. Ловушка захлопнулась. Паренёк, извини, но сегодня музыку заказываю я.

Шли медленно. И кто больше из нас тормозил процессию, я затрудняюсь ответить. То я приторможу, заглядевшись на перебегающую дорогу белую кошку. То он, указав пальцем на ворону, севшую на деревянную крышу дома. А его разговоры — это вообще отдельная тема. В мои уши он вливал как бутылка холодного пива в охлаждённый стакан: ровно, без лишней пены. Рассказал про работу в «Швее». Без подробностей. На мой вопрос, чем он конкретно занимается, паренёк утаил. Уклончиво сказав, что сшивает между собой кожу толстенными нитями.

Все в «Швее» шьют вещи. Из дорогих материалов. Из уникальных материалов. И всё во благо деревни. Всё, для защиты деревни.

Я же ему только пиздил. Не лучшее начало отношений, но растягивать их надолго я не собирался. Всю дорогу заливал ему такую ахинею, что самому становилось смешно. Но при виде моей улыбке, Алеш — да, так он мне представился: Алеш — улыбался в ответ, не подавая ни единого признака какого-то недоверия моим словам. Я сразу ему сказал, что так называть его не буду. Не звучит. Алеш тут же разрешил называть его — Ал. Просто, Ал.

Когда солнце скрылось за густыми кронами деревьев, что росли далеко за забором, мы пришли к моему дому. Мой дом — громко звучит, но кто-то хочет оспорить моё право собственности?

По выражению лица Ала, было ясно, что он слегка в ахуе от моего района. Апофеозом было появлением ночного горшка из распахнутых ставней деревянного дома, и выплеснутой в воздух волны горячей мочи.

Ал принюхивался и корчился.

Корчился и принюхивался, пытаясь разобрать: чем же это так воняет! Ничего страшного, скоро привыкнешь.

Встав у двери, я скорчил максимально провинившуюся мордашку, ну, как у девок из тиктока, что своим видом так и просят, чтобы их узкие анальные дырки были срочно расширены до толщины огромного болта. Бессовестные сучки!

— Спасибо, — поблагодарил я Ала. — С тобой я чувствовала себя защищённой.

Всё это время ножны тёрлись мне о ногу, просясь выскочить из-под плаща. Скрывая наличие при себе оружия, мне пришлось чуть прихрамывать, но Ал не обратил на это никакого внимания.

— Не стоит благодарить, — ответил он слишком пафосно. — Ну, я тогда…

— Может, зайдёшь на кружечку кофе?

— На что?

— Ты проголодался? Могу тебя накормить.

Вижу же, что он весь сгорает от желания влететь ко мне в дом. Хочет этого больше чем я. Но продолжает стоять истуканом.

— А твоя тётушка против не будет?

— За это можешь даже не переживать. Она уже крепко спит.

— Спит? Вдруг она переживает за тебя? Ты не появлялась весь день дома…

— Всё нормально. Она знает, что я могу постоять за себя. Ну что, готов перекусить?

— Ну… — затянул он. — Я…

Ой, бля… Начинается.

— Ну пожалуйста, — не унимался я, лепя из своего лица несчастного ангелочка.

— Я не вправе отказать такой милой девушке. Да и есть хочется.

Другое дело. Захватил наживку и проколол губу крючком насквозь. Теперь никуда не денешься, карасик!

Заходим. Скидываем обувь.

Алу я предлагаю сесть на стул за столом, и чувствовать себя как дома. А сам ныряю в свою комнату. Закутываю меч в свою накидку и прячу под кровать. Прошу крыс остаться в комнате и не мешать мне, на что взамен эти две усатые морды уламывают меня оставить им сочный кусок курицы.

Соглашаюсь.

План у меня простецкий. Ничего сложного, всё банально и просто. Если трудности и будут, то только с крысами. Посвящать их во все тонкости моего ремесла я не стал. Надеюсь, они всё поймут и не полезут топтать всю малину.

Возвращаюсь в большую комнату.

Ал сидит за столом, жадно поглядывая на жареную курицу. Руки на коленях, ноги скрестил крестиком. Стесняется парнишка. Чувствую — будет весело.

Услышав мои шаги, он быстро обернулся.

— А где твоя тётушка? — шепчет он.

— Где тётя? Спит в соседней комнате.

— Мы точно не причиним ей беспокойства?

— Сейчас спрошу.

Я подхожу к двери комнаты хозяйки. Приоткрываю, и в маленькую щёлку шепчу:

— Тётушка Клава, я вернулась… Да? Хорошо… Я не одна… Что ты сказала? Да-да… Хорошо… Мы покушаем и разойдёмся. Хорошо! Я тоже тебя люблю!

Подойдя к Алу, я сказала, что всё зашибись.

Вечер наш. Ночь наша!

Я подхожу к стулу. Ал быстро вскакивает, отодвигает стул из-за стола, и предлагает мне сесть. Вот это сервис. Подобрав подол платья, я усаживаюсь. Скрипнув ножками стула о пол, задвигаюсь вглубь стола. Ал продолжает стоять.

— Присаживайся. Чего стоишь как на приёму у врача.

— У кого?

Да ёбаный в рот!

— Присаживайся!

Он послушно уселся.

Я убрал тряпочку, под которой прятались две лепёшки, два глиняных стакана, две папироски и серебряная коробочка. Попросила Ала заглянуть под стол.

— Что там?

— Доставай!

Из-под стола он выудил ведро с холодной водой. Да-да, я всё продумал! Внутри ведра томились две глиняные бутылки с пивасом. Достав одну, он спросил:

— Что это?

— Сюрприз моему защитнику! Разливай.

Учуяв запах, он довольно улыбнулся. Он прямо весь засиял. Кружки наполнились пенным. В тарелках появились сочные куски курицы и половинки лепёшек.

— Ну что, — сказал я, подняв в воздух кружку, — выпьем за моего защитника!

Засмущавшись, Ал опустил глаза и вкрадчиво улыбнулся. Мы чокнулись, отхлебнули, и только потом накинулись на еду, да так, словно нас неделю голодом морили.

Наблюдая за ним, я радовался. Радовался по-женски. Наконец-то мужик в доме. И я себя спрашиваю: вот откуда эта слащавая хуйня у меня в голове? Мой разум невидимо для меня медленно подстраивался под женский организм, поддаваясь потоку гормонов. Плохо это или хорошо — сказать не могу. Сейчас я ощущаю себя более женственно, уютно, словно нахожусь в своём теле, и это состояние не сравнить с тем, что я испытал в первый раз. Глядя на жадно пожирающего куриную ногу Ала, я испытывал ощущение, похожее на жажду. Организм чего-то требовал. Просил! Зудел, прося расчесать все комариные укусы, поставить ногтем на них крестику. Сунуть изъеденную дерматитом ладонь под струю кипятка.

Что-то я расчувствовался. Надо еще выпить.

Паренёк прожорливым оказался, улепётывал за обе щеки. Мычал, пережёвывая пищу. А когда первые нити алкоголя дотянулись до его мозга, начал на меня заглядываться. Без стеснения. Глаза бегали по моему лицу, опускаясь на грудь, на талию, на жопу, спрятанную под несколькими слоями ткани. Смотри не подавись! Ловя мой взгляд, он отводил голову в сторону, но ненадолго, лишь для того, чтобы запихнуть в рот очередной кусок мяса.

Мы ели и пили.

Пили и ели, набивая желудки до предела. Вливая в себя прохладный напиток из хлебных корок. Рассказывая друг другу всякую дурь.

Ал начал ныть, как тяжко ему приходится на работе, как затрахивают коллеги, как заёбывает босс, гоняя его по сто раз на дню с первого этажа в душный подвал. Как будто я подписывался на это дерьмо, пробурчал он себе под нос, утирая пену с губ. Всё это херня, сказал я ему, вот когда тебя просит средних лет женщина внести в квартиру огромную коробку с ходулями для пенсионеров, вот тогда точно жди подвоха.

— Что? — спросил он.

Что-что? Слушай внимательно!

Не успела входная дверь квартиры распахнуться, как я уже слышал истерический вопль недовольной бабы:

— Мама! — вопила женщина вглубь квартиры, — это курьер!

Она продолжала вопить:

— Да, он снимет обувь! Да, мама, от него хорошо пахнет!

Я вошёл в коридор, хотя должен был оставить посылку у двери, но меня любезно попросили о дополнительной услуге, соблазнив парой хрустящих купюр. Как же дёшево я продался в тот день. Женщина, лет сорока, перекрыв своим овальным туловищем вход в кухню, указала мне на дверь в маленькую комнату.

— Туда, пожалуйста, занесите, — обеими руками она убирает за ухо волосы, выкрашенные в цвет белёсого презерватива, поправляет очки и добавляет: — И обувь снимите, пожалуйста.

Носки свежие, стесняться нечего. Скидываю кроссы. Мне отпирают дверь, и солнечные лучи обжигают мои глаза как дым от костра. Меня подталкивают в спину, вежливо прося поставить коробку у окна. Я делаю шаг, пробую открыть ослепшие глаза. Делаю вдох. Горячий воздух комнаты, насыщенный вонью старины, никотина и фекалий режет глаза не хуже нарубленного лука. Я прослезился. Снова ничего не вижу. Двигаюсь наудачу, семеня через комнату. Мне хочется кинуть коробку, протереть глаза, подойти быстрее к окну и глотнуть свежего воздуха. Моргаю и иду.

Иду и моргаю.

Теперь могу видеть только верхнюю часть комнаты, показавшуюся на горизонте картонной коробки. Вижу облезлые обои. Пожелтевший от никотина потолок. Заглянув в сторону, — вижу рваный линолеум с протёртым светло-серым пятном.

— Поставьте у окна, — говорит мне мадам в спину.

Идя через комнату, замечаю кровать, застеленную. Запах становиться вязким. Никотин впитался в каждый миллиметр комнаты, в каждую молекулу воздуха, в каждую песчинку бетона. Даже в занавески. И даже в пыль на полувековом шкафу. Даже книгам, стоявшим за мутным стеклом книжной полки, из-за их нездоровой желтизны можно было поставить диагноз — гепатит.

Дверь в комнату закрывается. Точнее, запирается. Поставив коробку на пол, я быстро оборачиваюсь. Да что тут может случиться? Сквозняк, подумаю я. Делаю шаг в сторону свободы. В сторону конца долгой смены.

Кровать, загнанная в угол комнаты начинает шевелиться. И в этот момент одеяло откидывается в сторону. На огромной кровати, в пожелтевших от пота простынях лежала женщина. Абсолютно голая. Сморщенная как мошонка слона, вся в серых пятнах. Седая не только на голове, но и на лобке. Её груди, её вымя, её сиськи, которые когда-то были шестого или седьмого размера стекали на кровать, обволакивая худющее тело, словно раскатившаяся по полу ртуть. Она согнула трясущиеся ноги в коленях и расставила их в стороны.

— Я дам вам в два раза больше! — раздалось из-за двери.

В щель, между протёртым линолеумом и фанерной дверью, женщина вопила:

— Я дам вам столько, сколько попросите, но я прошу вас, сделайте то, что захочет моя мама! Я вас прошу! Умоляю!

Да что за нахер тут происходит! Подойдя к двери, я начинаю дёргать за ручку. Заперто!

Женщина продолжает вопить в крохотную щёлку:

— Я не сплю месяц! Я прошу вас, сделайте то, что она просит! Пожалуйста.

Безумие…

— Я отдам вам её пенсию и свою зарплату за месяц. Только прошу, сделайте то, что она попросит!

Старушка улыбалась мне. Мычала, водя ладонью у себя между ног. Вставные зубы были жемчужного цвета. Седые длинные волосы раскиданы по подушке. Сморщенные соски смотрели в разные стороны.

— Откройте дверь, — сказал я, и ударил кулаком в дверь.

— Я прошу вас, — раздавалось из-под двери, словно кто-то застрял под грудой обвалившегося бетона и просит о помощи. Только сейчас совсем другая ситуация: жизни той женщины, что стоит на коленях, оперевшись на локти, и разговаривает со мной через крохотную щель, ничего не угрожает. Ну, может бессонница, от которой никто не умирал.

Квартира на последнем этаже, лезть в окно — не вариант. Мобильник! Постучав по карманам джинс, вспоминаю, что оставил его на зарядке. Пока я возился, я даже не заметил, как старушка протянула руку. Моё запястье обвили тонкие пальцы с длинными искусственными ногтями, на которых розовый лак частично облез. Её ладонь была тёплой и влажной. Я содрогнулся, но вырываться не стал. Испугался, что еще вырву руку с корнем. Бабуля облизнула ладонь левой руки и снова принялась рисовать круги у себя меду ног.

Это какой-то бред. Какое-то безумие! Выпустите меня! Я прошу вас, откройте дверь! В штанах у меня начало напрягаться, от чего мне стало еще дурнее. Далеко пожилая женщина притянула меня к себе. Я не смел сопротивляться, меня учили, что пенсионерам надо всегда помогать. Она расстегнула ремень. Спустила мои джинсы, спустила трусы.

Я любовался люстрой и чувствовал, как тёплая ладонь жадно схватила мой набухающий дрын. Начала его дёргать. Я вдруг озадачился: а сколько сейчас составляет пенсия?

Мне стало больно. Мне даже показалось, что она решила оторвать мой отросток, так сильно она потянула его на себя. Я поддался. Ну как можно сопротивляться, когда тебя держат за яйца?

Залезаю на кровать. Оставаясь в майке, в носках, в джинсах и трусах, спущенных до колен, пристраиваюсь между сморщенных ног, которые медленно скрещиваются на моей жопе. Огромные сиськи обволакивают мои руки как горячий песок. Смотрю на зелёные обои, и пытаюсь разглядеть узор, уходящий за оголовье кровати. Что это может быть? Роза? Ромашка? Или всё банально — бездарный дизайнер пустил по всей длине три переплетающиеся между собой линии?

Дрын медленно отправляется в сухую лунку.

С трудом заходит. Углубляется.

Слева от кровати — тумбочка с огромным стеклянным блюдцем. Внутри — фольгированные упаковки таблеток.

Старушка мычит мне в подбородок. С каждым моим движением её тёплые ладони медленно ползут по моей спине, приближаясь к моему заду.

В блюдце лежат: галоперидол, вимпат и еще что-то, что я никак не могу рассмотреть.

Я ускорился. Мне хочется быстрее закончить сминать живой труп своим брюхом. Я уже мечтаю закончить этот жест доброй воли, жест милосердия и сострадания, и как можно быстрее смотаться домой.

На тумбочке стоит пустой стакан, чей ободок по кругу измазан красной губной помадой. Они готовились, ждали меня. Влажные губы касаются моего соска, целуют его, посасывают. Горячий язык касается кончика моего соска. Как же приятно… Она настоящая умелица своего дела…

Когда я подхожу к черте, у меня встаёт вопрос. Куда спустить: внутрь? На живот? На простынку, испачканную не только потом старушки, но теперь и моим?

Живём один раз…

Галоперидол: если не примет, — то эти долгие пять минут безумия сотрутся из её памяти, как только я пересеку дверь квартиры. Жалко конечно, но сейчас я бы сам не прочь подцепить деменцию и забыть этот день навсегда.

Моё тело скручивает от удовольствие, горячая молофья брызжет так, словно её наполнили газом через сифон.

Вимпат: если не примет, — то судорога скрутит её в узел.

Искусственные ногти вгрызаются в мою кожу. Пенсионерка дёргается. Мычит. Мне больно! Я опускаю глаза и вижу, как её глаза закатываются, скрывая от меня зрачки. Мычание сменяется удушьем. Её бледная кожа синеет на глаза. На лбу набухает огромная синяя вена и тянется к волосам, словно под кожей завелся дождевой червь. Еще никогда я не доводил женщину до такого удовольствия! Я могу гордиться собой.

Я больше не мальчик.

Я больше не мужчина.

Я больше не настоящий самец.

Теперь я на порядок выше всех этих понятий современного мужества, потому что попробовал всё.

Ей хорошо — значит и мне хорошо!

Мою пенсионерку, мою первую пенсионерку, лишившую меня мужественности, начинает колбасить. Скручивать в узел. Выворачивать наизнанку. Ногти полностью входят в мою кожу, вызывая нестерпимую боль. Я пытаюсь вырваться, но чувствую себя молодым волком, угодившим в капкан.

Оголовье кровати долбиться в стену. Тумбочка, заходив ходуном, скидывает на пол блюдце с таблетками. Стакан разлетается по полу сотней мелких осколков.

Дверь в комнату открывается. Под тапочками тяжеленной женщины хрустит стекло, фольгированные упаковки брызжут в воздух белыми облачками раздавленных в порошок таблеток.

Встав возле кровати, женщина вопит:

— Ничего не делайте, пожалуйста!

— Помогите ей, вызовите скорую!

Глядя на мой зад сквозь огромные очки, она вопит:

— Продолжайте на ней лежать!

— Мне больно! — кричу я.

— Потерпите, пожалуйста, скоро всё закончится.

— У неё приступ! Дайте ей таблетки!

Женщина в чёрных лосинах, поставив руки на пояс, вопит:

— Ничего не надо ей давать! Терпите!

Вечером того же дня я купил себе огромный телевизор и плойку с новой батлой. Всю ночь я пил и играл.

Играл и пил, пытаясь заболеть деменцией и забыть прошлый день, даже не смотря на то, что я смог затрахать женщину до смерти.

Ал смотрит на меня. Выпучил глаза и смотрит, внимательно слушая. Не упуская не единого слова хлопает глазами и медленно раскрывает рот. А потом спрашивает:

— Что⁈

Вот это я дал гари! Как бы я не хотел, как бы меня изнутри не сжигала жажда, но с бухлишком придётся притормозить, иначе план пойдёт по пизде.

Еще чуть-чуть. Самую малость.

Последний глоток.

Последний…

Прошу Ала достать вторую бутылку…