Генеральный попаданец 3

Глава 7 7 октября 1965 года. Париж-Стокгольм-Вена. «Великое красное наступление»

В Европах в той жизни я поездил немало. Так что не испытываю никакого волнения от чем слегка удивил Голля. своего тутошнего вояжа. Первый раз в Югославию еще в девяностом ездил. Спасибо комсомольскому «Спутнику» и бутылке дорогого коньяка. Надо честно признаться, что в советский период выезд зарубеж сопровождался разнообразным маразмом в виде партийного или комсомольского комитета, что должны были убедиться в чистых помыслах потенциального туриста. Что он едет не по магазинам затариваться, а нести высокую культуру быта в дикий мир капитализма.

И сначала ты мог посетить лишь страну соцлагеря, братского соседа по бараку, а уж потом увидеть прелести загнивающего Запада. И вот именно в этой идеологической проверке таилось множество западней. Не дай бог, ты был в ссоре с партийным начальством или плохо отнесся к замухрышке, которой поручили в вашей организации комсомольскую активность. Я лично знал парней, которые выпив для храбрости и выключив свет, «окучивали» страшненьких комсомолок, зато получали «визу». Ну и массу проблем в придачу. Нельзя отказывать некрасивой девушке слишком долго. Женщины во власти — это дьявол в юбке!

Виза через постель или подношение. Что еще может быть продуктивней к контрпропаганде советского образа жизни. К сожалению, маразм реального социализма иногда так зашкаливал, что уже думалось: а может, ну его на фих? Без него станет лучше? Не стало. Маразматические сосуды сообщаются между собой. Видимо, это нечто родное, посконное. В каждой избушке свои погремушки.

Ильич поездил по миру больше моего, но уже с иными целями. И сказать честно, наблюдал Европу настоящую меньше меня. Вот что я вижу сейчас, сидя в дипломатическом лимузине? Проехали Триумфальную арку, но народу по сторонам улицы не убавилось. В доинтернетную эпоху люди ценят любые яркие зрелища. А здесь настоящий лидер коммунистической России приехал! К нашей стране у французов сложные чувства. Ярые враги, захватчики, союзники, братья по оружию. Кто мы для них сейчас? Левые здесь традиционно сильны и также традиционно стоят от нас наособицу. Они забыли свои революционные грехи, но радостно тыкают ими в нас. Где же ваша куртуазность, мусье?

Я скажу больше: готовясь к визиту, в очередной раз убедился, что работу с компартиями Европы ЦК завалил полностью. Жалкие попрошайки или оппортунисты. Какое они имеют право учить нас? Откровенный елей еще хуже. Осерчав, я потребовал на Секретариате снять Бориса Пономарева с должности руководителя международного отдела ЦК КПСС, который тот занимал с 1955 года до конца правления партии. Пономарев, вообще, личность любопытная. Выходец из Коминтерновских, протеже Суслова, имеет мутные связи с теми, кто мне может противостоять. Но здесь и заступничество второго человека в партии не помогло. Мое Информбюро нарыло достаточно материала даже для исключения Пономарева из КПСС. И поедет Борис куда-нибудь подальше послом.

Но слава Партии и Ленину все треволнения позади, я восседаю на высоком сиденье рядом с мировой легендой Шарль де Голлем! Встретили меня по-королевски: красной дорожкой, почетным караулом, Марсельезой! В аэропорт прибыл сам президент Пятой республики и тут же протянул мне руку у трапа. Я долго тряс её, пытаясь выдавить несколько фраз на французском. Но Шарль неплохо общался на английском, и мы сразу перешли на него. Нас тут же окружили кольцом корреспонденты, и мы так и стояли, ярко улыбавшись. Это явно работа на публику. И я в ней также преуспел, чем несколько поразил де Голля.

И вот сейчас мы едем рядом, со счастливыми лицами машем народным толпам. Иногда встаем в значимых местах, лимузин открытый, в Париже еще тепло. А я вспоминаю свои прошлые приезды в Париж. Какой русский не мечтает побывать здесь? Тщательно муссируемый образ града-мечты подловил на крючок многих простачков. В конце девяностых мы с семьей еще успели ухватить остатки того классического Парижа. Ходили по его улочкам, восхищались площадями, забегали в кафе за знаменитыми круассанами, поднимались на Эйфелеву башню. Перед самым ковидом я с группой старых товарищей поторопился посетить столицу Франции еще раз. И лучше бы не ездил. Грязь, арабская речь, обилие черных лиц на улице, отсутствие порядка даже в центре города. Все впечатление было в итоге смазано.

Сейчас же Париж моего детства, ярких и отчасти загадочных кинофильмов, — вот он тут! Но я его, к сожалению, не увижу. Бремя руководителя. Люди, с молодости, сидящие у власти, не видят жизни таковой, какова она есть. Тому пример — легендарный халиф Гарун аль-Рашид, что гулял по Багдаду ночами. Зато остается общение с великими людьми! Вижу, что де Голль уже в нетерпении. Тем более, что мы можем разговаривать без переводчиков. Я тут на три дня, так как дел огромное множество. Политические переговоры, подписание договора о сотрудничестве, выступлении на конференции левых партий, интервью на телевидении, общение с прессой. И в последний день знаковое подписание экономических контрактов с самыми большими фирмами Франции.

Это поистине исторический рывок!

Такого не было со времен договора Антанты. Entente cordiale — «Сердечное согласие». Только на этот раз без Великобритании. Вот с англичанами у нас, наоборот, резкое ухудшение отношений. Пусть побесятся. Буквально весь мир сейчас замер в ожидании. Ключевое государство Европы и самая огромная страна на планете. Наш грядущий договор уже называют: «Ось Париж-Москва»! В 1964 году две державы заключили торговое соглашение, затем — договор о научно-техническом сотрудничестве. В том мире де Голль нанес официальный визит в СССР в 1966 году. Он ищет мирового признания, как великий лидер, а СССР рассматривает, как «извечную Россию». И тут я ему крепко подыгрываю. И стоит сказать, что правила игры с той стороны приняты. Еще во время телефонных разговоров, я понял, что у нас получится.

Вообще, 1965 год, год переизбрания де Голля на второй президентский срок, стал годом двух ударов по политике блока НАТО. 4 февраля генерал объявляет об отказе использования доллара в международных расчётах и о переходе на единый золотой стандарт. 9 сентября президент сообщает, что Франция не считает себя связанной обязательствами перед Североатлантическим блоком. В том мире 21 февраля 1966 года Франция вышла из военной организации НАТО, а ее штаб-квартира была срочно переведена из Парижа в Брюссель. В официальной ноте правительство Помпиду объявило об эвакуации 29 баз с 33 тысячами человек личного состава с территории страны. Думаю, что сейчас это произойдет несколько быстрее. Да и это не так важно.

Французы еще весной, когда мы начали переговоры, малость очешуели от масштабов потенциального сотрудничества. А после отмашки на политическом Олимпе начали бодрыми темпами набирать «Очки». То есть пулы крупнейших фирм, что могут нас заинтересовать. Я же со своей стороны открыл все шлюзы, надавил на ЦК, Совмин и спецслужбы. Поток информации между двумя державами стал поистине Ниагарским. Мои Кремлевские отделы чуть не задохнулись. А между двумя столицами возникла целая «челночная линия». Да и в Москве такого потока французских гостей не было с 1812 года. Политики, дипломаты. Театры, кинематографисты, певцы. Ведущие бизнесмены и даже военные. Этих мы пригласили летом на учения. Жест широкой воли, от которого мои генералы сначала выпали в осадок. А потом произвели тактический маневр под кодовым названием «Русское гостеприимство». Банька, шашлыки, много-много-много русской водки. Вот наше секретное оружие против супостатов!

Что не откажешь французам, так это в чувстве прекрасного. Я ошалело разглядывал лестницы, стены и потолки Palais de l’Élysée, президентского дворца. Он больше смахивал на почтенный музей. На стенах картины, гобелены, много расписных вазонов. Впрочем, завтра поутру мне обещали Лувр. Пока там не будет посетителей. Хотя насколько я помню первое свое посещение, и месяца мало, чтобы этот музей обойти. Де Голль заметил мое любопытство и дает комментарии. Ему радостно, что мы можем общаться без переводчиков. Те будут присутствовать, чтобы переводить официоз или помогать со сложными идиоматическими выражениями. В них я силен, уже огорошил не раз. Иногда хроноаборигенов ставлю в тупик. Я всегда был неравнодушен к разнообразному сленгу, поэтому мои помощники услышали как термины из блатного мира, так и словечки поколения «Зет». Но вскоре все понимали, что «душнить» и не «по пацански», сказанные с разной интонацией, обозначают совсем различные вещи.

После мы неспешно пообедали в узком кругу. Со мной приехали Мазуров от Совмина и заместитель Громыко Василий Кузнецов. Сам руководитель МИДа нынче в Дели, ведет переговоры о мире. Его американский коллега уговаривает Исламабад. Чертовы китайцы, все-таки влезли в конфликт и поломали нам всю малину! Индусы их откровенно боятся и потому остановили войска в шаге от победы. И, в свою очередь, давят уже на нас. Громыко, скользкий угорь, вытянет нам с обоих сторон лучшие преференции. Во всяком случае, индийцы на нашу военную технику подсели. Их впечатлили действия нашей авиации на поле боя и возможности для разведки. Будут покупать и выпускать по лицензии. Как самолеты, так и танки. Тем более что у них возник новый приоритет — Восточный Пакистан. Так что возникновение Бангладеш в этом течении времени произойдет раньше. Кузнецов опытный дипломат, как раз такой нужен для переговоров. Я его как раз присматриваю на место министра.

Де Голль и я много шутили. Француз вспомнил свое боевое прошлое, я также ввернул пару историй. Их мне поведали однополчане. Отчего-то в официальных мемуарах об этих случаях нет ни слова. Нет, все-таки тернист был путь Ильича. А что происходило в сорок первом, он и в оставшейся мне памяти умалчивает. Лишь обрывки ярких воспоминаний иногда накатывают. Горящие поля, валяющиеся по обочинам пыльных дорог трупы. Уже раздутые от жары тела беженцев, женщин, стариков, детей. Разбитые телеги, сгоревшие автомобили. Немецкие летчики любили пройтись пулеметами по канавам и кустам, что росли вдоль трасс. Сколько там сгибло прятавшегося от налетов народу, никто уже никогда не скажет.

Внезапно осознаю, что проговариваю это вслух. Чертов француз разбередил память! В комнате воцарилось молчание. Нашим ужасы войны и так известны, но почему-то в обществе не принято о них рассказывать. Спасибо Симонову, что осмелился первым задеть этот крайне трагический год в своей книге. Хозяева малость остолбенели от жестокости моего рассказа. Собственный сороковой, когда немцы вовсю проявили себя живодерами, они как-то позабыли. Про оккупацию благоразумно помалкивают, а мы не роемся в чужой памяти.

«Кто старое помянет, тому глаз вон. Кто забудет, тому оба!»

Глаза де Голля подозрительно блестят, видимо, вспомнил нечто свое.

— Спасибо, Леонид, что был так откровенен со мной. Нашим политикам полезно не забывать о тех суровых годах и нашем боевом братстве.

— Полностью согласен с вами, Шарль.

Мы еще в аэропорту договорились без протокола общаться по именам. И за добродушной улыбкой я прячу доводы, которые внезапно озвучил перед делегацией от Пятой Республики, что приезжала в Москву. Когда они открыли рот, чтобы выкатить нам претензии, накопленные еще с царских времен, я бросил им на стол стопку листов. Там в точных цифрах было указано, сколько французов служило в СС и вермахте. Сколько их попало к нам в плен. Сколько военной продукции они поставили Третьему Рейху и прочие неблаговидные деяния. Надо было видеть скисшие лица французов. Давно, видимо, не макали их в грязь. Но помнят они все хорошо. Франция давеча пережила унижение во Вьетнаме и Алжире. Так что не перед нами им качать права.

Голль что-то ощущает и благожелательно спрашивает:

— Леонид, помнится, у вас было некое культурное предложение?

— Конечно! Не так давно в 1960 году мы выпустили совместный фильм «Нормандия-Неман» про ваших летчиков, воевавших на стороне Советского Союза. Как вы смотрите на то, чтобы снять во Франции ленту о легендарном Русском экспедиционном корпусе, что помогал вам в Великой войне. Особо отличилась русская пехота под Реймсом, не допустив прорыва немецких дивизий в направлении Парижа.

Президент удивленно уставился на меня. Его помощник откровенно хлопал глазами. Похоже, что он и вовсе не в курсе тех событий. Как они быстро забывают нашу помощь! Зато претензий целый вагон. Но де Голль далеко не дурак, он моментально вцепился в идею. Боевое братство, что может быть лучше для пропаганды!

— Эта прекрасная история о нашем содружестве стоит того, чтобы ее экранизировали! Русские и французы вместо против общего врага!

А это уже толстый намек на тонкие обстоятельства. Пожалуй, лучше и не выбрать год для начала оживления наших отношений. Противостояние Америке и НАТО только разгорается. И тут мы, как нарочно, протягиваем руку помощи. Под наши долгоиграющие проекты, да залог в золотых слитках французские банки шикарные кредитные линии открыли. Видимо, надеются, как в прошлом веке опутать нас долгами.

— Со своей стороны обещаю всяческую помощь, лучших актеров и режиссера.

Шарль неподдельно удивился:

— Кого?

— Сергей Бондарчук. Он сейчас заканчивает эпическое полотно «Война и мир»!

— О!

Брови де Голля устремились вверх. Толстого во Франции знают и уважают.

— Обещаю прислать вам одну из первых копий его нового фильма.

— Буду премного благодарен.

Мы перешли в небольшой кабинет, где устроились вокруг изящного журнального столика из темного дерева. Кресла были невероятно удобны, но я не расслаблялся. И обратился в первую очередь к премьеру Жоржу Помпиду.

— А я ведь привез вам огромный сюрприз. Что может сдвинуть с места камень преткновения между нашими державами.

Французы туту же обратились во внимание.

— Мы решили, что возможно, пересмотрим отношение советского правительства к старым дореволюционным долгам. Но и вы должны пойти к нам навстречу.

Надо было видеть удивленные глаза французов.

На предварительных переговорах эту щекотливую тему старались обходить стороной. В конце января 1918 года председатель Всероссийского центрального исполнительного комитета Яков Свердлов подписал декрет об аннулировании займов царского и Временного правительств. На основании этого документа задним числом с 1 декабря 1917-го списывались внешние и внутренние государственные долги почти на 60 миллиардов рублей. Среди пострадавших оказались не только иностранные государства, до Октябрьской революции кредитовавшие Россию, но и частные инвесторы. Так, декрет ВЦИК в одночасье разорил десятки тысяч французов, которые со второй половины XIX века вложили в считавшиеся выгодными и надежными царские гособлигации до 15 миллиардов золотых франков. Учитывая итоги Гражданской войны в России, это стало важным прецедентом. В будущем.

Вопрос с долгами решится лишь в 1997 году, когда Москва заключит с Парижем договор о выплате 400 миллионов долларов в счет погашения царских долгов. Но и тогда осталасся казус с частными пайщиками, коих накопилось аж четыреста тысяч. И тут внезапно всплывает проблема царского золота. В 1918 году из Советской России в Берлин по условиям Брест-Литовского мирного договора было отправлено 93,5 тонны золота. Большая его часть в скором времени досталась Франции в качестве контрибуции от проигравшей в войне Германии. Таким образом, Париж век назад фактически присвоил часть золотого запаса своего бывшего союзника.

Я бы не затрагивал этот щекотливый вопрос именно сейчас, если бы Франция не нужна была мне в качестве «Троянского коня» в Европе, и мне остро необходима поддержка не только левых партий, но и французских рантье. Хотя в будущем даже Европейский суд по правам человека подтвердил, что межправительственное соглашение не нарушает право заявителей на уважение частной собственности. Отдельно было отмечено, что приобретение царских займов представляло собой рискованную финансовую операцию, и держатели облигаций должны принять последствия данных рисков.

— Это щедрое предложение.

Президент и премьер переглянулись. Видимо, проблемы с обладателями облигаций все-таки существовали. Но они рано радовались. К долгам я привяжу и ущерб, который был нанесен в результате интервенции 1918–1920 годов. Так что переговоры будут долгими. Но мы выполним условия соглашения. Чтобы никто не ушел обиженным.

— Тогда в следующем месяце можно будет вернуться к нему. Когда начнут работать наши завтрашние договоры.

Де Голль еле удержался от усмешки. Хитроумный русский вождь тут же связал вместе обе проблемы.

— Как скажете, Леонид, — он посмотрел на часы. — Тогда, может, поедем пораньше на встречу с нашими деловыми кругами. Пообщаемся с прессой?

— Это я завсегда готов. Особенно, если ваши корреспондентки будут хороши, как Брижит Бордо.

Французы смеются, наши удивлены. Но как можно не дышать Парижским воздухом.

То ли организаторы постарались, или во Франции феминизм так силен, но женщин журналистов собралось немало. И я их вежливо привечал, объяснив мужчинам, что в Париже нельзя не быть галантным. Шутку милостиво приняли. Вообще, я много балагурил и улыбался. Журналистам это нравится, когда с ними легко общаются, а не строят унылые рожи. Даже тем, кто был первоначально настроен против лидера русских коммунистов. В благожелательной атмосфере задавать провокационные вопросы намного сложнее. Это тут же ощутил на себе англичанин, что попытался узнать у меня про наше участие в Индо-Пакистанском конфликте, но его тут же со всех сторон зашикали. Французам в первую очередь интересна Франция!

Я мило улыбнулся приглянувшейся моложавой брюнетке с высокой прической на голове, и та тут же затараторила. Все-таки есть во французском языке нечто такое, что заставляет сильнее биться сердце. Не зря наши дворяне после навязанного Петром немецкого перешли на «парле франсе» и говорили до самой революции. Зачем грубый язык англосаксонских торгашей стал общемировым?

— Господин…товарищ…

— Если вам так сложно, то зовите меня просто mon empereur.

Секунду девушка хлопала длинными ресницами, а потом заливисто захохотала. Она кокетливо с прононсом протянула:

— Ну…. Если вы так просите…

Я хохотал вместе со всеми. Даже строгий де Голль спрятал ухмылку в платке. Обстановка в небольшом зале, где плотно разместились представители популярных изданий, сразу разрядилась. Западные журналисты уже были наслышаны о моей неординарности и сейчас увидели её воочию. Лучшую версию коммунистического вождя в мире!

— Проще обратиться, господин секретарь. — снова улыбаюсь, уставившись прямо в темные глаза корреспондентки. — Извините, так сложилось, что мы любим сложные именования.

— Господин секретарь, почему все-таки Франция?

Хороший вопрос. Короткий и ёмкий. Животрепещущий. Публика тут же замерла в ожидании. Лишь микрофоны приблизились ко мне, заставляя напрягаться охрану.

— А почему нет? Между нашими странами в прошлом случалось разное. Мы крепко воевали, дружили до пьяной икоты, были крепкими товарищами. Вот и двадцать лет назад вместе остановили коричневую чуму. И мы в России никогда не забываем вашу великую революцию. И даже отчасти идем по обозначенному французами пути.

Все равно свинья грязи найдет, — в разговор тут же вклинился худой неприятный тип с топорщащимися усами:

— Во Франции не было Гулага!

Публика неодобрительная гудит. Но меня так просто не возьмешь.

— Зато была Вандея, казни на гильотине, революционные войны, что прожгли всю Европу. Сколько у вас после случилось революций? Со всеми кровавыми последствиями. Последним было, если не ошибаюсь, восстание коммунаров. Которое, кстати, также встретили далеком не цветами, а пушечными ядрами. Мы же строили первое в истории государство рабочих и крестьян. Непросто, неидеально, совершая ошибки. Не делает их только тот, кто ничего не делает. И что же? Нам теперь вечно посыпать голову пеплом и каяться? Не дождетесь! Мы первыми в мире начали воплощать в жизнь идеалы, которыми с нами поделилась чудесная Франция! Мы создали великую индустрию, дали трудящимся социальные права, всеобщее образование и медицину. Первыми в мире ввели женщин в представительные органы, дали им настоящее равноправие. Сокрушили немецкий Рейх, заслуженно поправ ногами его обломки, первыми отправили в космос человека. Неужели мы не имеем право гордиться своими свершениями? Спросите почему? Да потому это достижения советского человека. Его лучших представителей. Тех, кто будет строить будущее всего мира!

Я таки сорвал аплодисменты. Журналисты в любой стране, публика циничная, и скорее, они оценили правильность подачи аргументов. А также то, что я не испугался провокации и не стал оправдываться. Вечная беда российских правителей: «А что скажут в Европе?» Мы от нее даже в двадцать первом веке не избавились. Вечные оправдания перед «стратегическими партнерами» и «красные линии» из трусов. Вот и я сейчас вижу закатившиеся глаза МИДовца. Представляю, как полыхнули пердаки у кое-кого в ЦК. Но стоять буду на своем. У СССР есть собственные интересы, и никому не позволено на них разевать пасть!

Руку в этот раз тянет молоденькая блондинка с изящной фигуркой. Во Франции лица у женщин совсем иные, более ухоженные. Неплохо бы взять их подход на вооружение. Советские женщины должны быть самыми красивыми! Точно, Галке идею подкину.

— Господин секретарь, вы считаете, что социализм неизбежен?

— Конечно! Просто он разный, как и народы мира. У нас один, в Венгрии другой, в Китае свой азиатский вариант. Формация ведь накладывается на некий культурный код. Но все равно мы видим всеобщее наступление социалистических партий. Они традиционно сильны и в свободолюбивой Франции, горячей Италии. Или возьмем холодную Швецию. У них собственный «шведский вариант социализма». И представьте, это государство имеет монарха! И в то же время обществу не мешает проводить социальные эксперименты. Я считаю, что нам надо шире открываться друг другу. В перспективе сделать Европу общим домом без границ. Хватит с нас войн, которые не нужны трудящимся!

Снова аплодисменты. Ловлю удивленный взгляд французского президента. Не ожидал от рядовой пресс-конференции далеко идущих политических закидонов?

— Вы, молодой человек!

— Господин секретарь, вы согласны убрать 'Железный занавес?

Пошла жара!

— Если мы придем к консенсусу, то да. Но не забывайте, что не мы его сооружали, — поднимаю предупредительно руки. — Подождите, вопрос намного более сложный, чем кажется на первый взгляд. Можно обвинять Советский Союз и социалистический блок в размежевании Европы. Но все ли так в порядке в западной части континента? С кем нам вести диалог, мои дорогие друзья? Почему, думаете, мы выбрали именно вашу страну для прорыва? — публика снова замерла. Я постоянно ломаю общепринятые взгляды и прямо на глазах рушу догмы. Улыбаюсь и развожу руками. — Как я могу обойти страну, первой продекларировавшей: Liberté, Égalité, Fraternité? Это символично, что страна первой демократической революции и провозглашения свобод станет лучшим партнером в Европе для страны первой социалистической революции.

В зале прямо выдохнули и снова зааплодировали. Аплодисменты, переходящие в овации. А ведь сейчас они более искренние, чем в начале.

После «сталинской паузы» продолжаю:

— Но рядом с вами реваншистская Германия, на постах руководителей которой много бывших нацистов. Укрывающихся военных преступников, не понесших наказание. На юге лежит Испания с диктатурой кровавого палача Франко. В Греции неспокойно, ей также грозит реакция. Но это не помешает нам следовать лозунгу вашего президента: «Европа от Атлантики до Урала».

Кто-то неугомонный с места крикнул:

— А какие предложения вы сделали бизнесу?

Широко улыбаюсь:

— Об этом вы узнаете после подписания соглашений. Но их спектр довольно широк. Мы даже готовы пойти дальше. Например, сотрудничать с Францией в космосе. Ведь там СССР первый и непревзойдён пока ещё никем.

Тот же наглый щеголь с узкими усиками пытает меня:

— Каким образом вы собираетесь это делать? Отдадите нам секретные технологии ваших ракет?

Чую на себе несколько колких взглядов. Некоторым до коликов в печенках хочется сделать мне какую-нибудь гадость. Не стоит думать, что во Франции все любят Россию и уж тем более коммунистов. Правых здесь также хватает. Особенно в армии и в разведывательных структурах. Достаточно вспомнить, что на помощь афганским моджахедам первыми поспешили французские спецслужбы. И лишь после появилось ЦРУ.

— Обмен может быть взаимным. Нам интересны ваши великолепные вертолеты и двигатели. Франции же мы предложим полет их космонавта на нашем космическом корабле.

В зале послышалось «О-ля-ля!», и он тут же взорвался вопросами. Пришлось успокаивающе поднять руки:

— Мадам и месье, подробности будут позже. Нам уже пора, но я смогу ответить еще на один вопрос. Мадемуазель?

Указываю на юную особу с ярко-рыжей гривой и в предельно короткой мини-юбке. Глаза так и тянутся к ее чудесным ножкам. Она это замечает и бессовестно кокетничает.

— Господин секретарь, до нас доходят слухи, что недавно вы предложили советским студентам несколько иное трактование социализма. Мне как представителю молодежного социалистического движения интересно, что вы подразумеваете, что миром «Высокого солнца».

«Однако! А непроста деваха. Но перевод неправильный!»

И мини она надела, чтобы отвлечь внимание от своих умных глазок. Но публика явно разочарована. Им хочется скандалов и сенсаций. Несколько они уже получили. А здесь чистая философия.

— Вопрос на миллион! — и тут же меняю улыбку на серьезное выражение. Я этот переход перед зеркалом долго тренировал. Публика тотчас напряглась, ожидая нечто интересное. В зале затихли. — Наше поколение победителей нацизма желает знать, на кого мы оставим будущее человечества. Ведь именно от вас, молодого поколения зависит, какое оно станет. Будет ли наша цивилизация лучше и каково в ней жить человеку. Мы слишком сложные и непредсказуемые создания. На этом утверждении основана критика коммунизма. Мол, человека не переделать. Он грешен от рождения. Но мы, коммунисты, отвечаем, что это возможно! Создать нового человека, если понадобиться, то вмешаться в эволюцию, устроить наше общество на научных началах. Перестать отдавать на откуп продажным политикам и жадным богачам мироустройство. Как это сделать и какими методами, решать уже вам. Мы можем лишь помочь не потерять ориентиры. Я считаю, что власть должна повернуться к человеку труда. Не на словах, а на деле продемонстрировать «Социализм с человеческим лицом»!

Прощаюсь жестом под «бурные аплодисменты». Вместо тривиальной пресс-конференции выдал целый митинг.

Мы идем по длинному коридору на встречу с банкирами, владельцами корпорация, и де Голль, кося на меня глазом, тихо спрашивает на английском:

— Про космонавта была не шутка?

— Это зависит от вас. Космос крайне дорогое занятие, его лучше осваивать совместно.

Помпиду тут же вцепился в меня. Неужели он ставленник аэрокосмических компаний?

— У вас есть конкретные предложения, господин секретарь?

Небрежно пожимаю плечами:

— Возможно. Многое зависит от вас. Но не скрою, нам было бы интересно сотрудничество с такой развитой страной, как Франция. Ведь кроме космонавта мы сможем запустить в космос и ваши спутники, — лица французов вытянулись. Я знаю, что они готовят полет своего спутника «Astérix» на 26 ноября 1965 года. Но вскоре с их космодромом в Алжире Хаммагир французам придется расстаться. Так что я правильно нажал на их больную точку. — В Советском Союзе существует обширная программа освоения земной орбиты. Представьте себе международную космическую станцию, построенную вскладчину. С Советского Союза доставка наверх космонавтов и припасов для работы. Участники же создают за свой счет блоки станции. Например, Франция научно-исследовательский.

— Это… возможно?

— В скором времени — да. И в вашем отсеке будут работать на постоянной основе именно французские ученые.

Президент и премьер дальше молчали. Видимо, моя информация была для них шокирующей. Я внезапно предстал перед ними невольным предвестником великого будущего. Было, короче, о чем задуматься. В том числе и мне. Но сначала нам стоит пережить шестьдесят восьмой.

Информация к размышлению

Брутенц Карен Нерсесович

Мне до сих пор невдомек, почему венгры, где наше вмешательство было более брутальным, чем в Чехословакии, сумели потом проводить гибкую, во многом «ревизионистскую» линию, в то время как у чехов все обстояло совсем иначе. Сказалось ли то, что вмешательство в Венгрии произошло во времена Хрущева, когда он сам был не чужд новаций и понимал, что по-прежнему вести дело нельзя, а его преемники действовали инерционно и ничего не хотели менять, или тут сыграли свою роль особенности национального характера и личность лидера, а может, и все это, вместе взятое?

Тесно сотрудничали мы и с коллегами из ГДР. Хорошо информированные, дисциплинированные, четкие и пунктуальные, они вместе с тем придерживались жестких подходов. Гибкость им скорее была чужда, во всяком случае, они не были к ней склонны. Это, видимо, отражало общий политический климат в ГДР. Немцы сами подтрунивали над некоторой своей прямолинейностью, жесткостью и заорганизованностью, рассказывали на этот счет анекдоты. Вот один из них, относящийся к середине 80-х годов, о конце света. Бог сказал Рейгану и Горбачеву: «Я вижу, вы не можете жить мирно, поэтому будет конец света». Бог облетает землю, так сказать, инспектирует ее и наблюдает, кто и как готовится к предстоящему событию. Американцы безумствуют, русские вовсю пьют водку. А гедеэровцы стройными колоннами маршируют под транспарантами: «Встретим конец света новыми успехами в повышении производительности труда». Следовавшие официальной линии и подчеркнуто лояльные немцы, вместе с тем (впрочем, как и венгры), мне кажется, внутренне относились к нам не без чувства превосходства.

Выделялись болгары, они были мне симпатичны и в политическом, и в личном плане. Во многих отношениях болгарские коллеги фактически принимали советское руководство и делали это искренне, не кривя душой, не насилуя себя. Они отнюдь не смотрели на нас снизу-вверх, блюли свое достоинство и предпочитали недогматические позиции. Однако мы, особенно на уровне руководства, далеко не всегда были достаточно внимательны к болгарам. Нередко действовал близоруко-потребительский принцип: «эти» и так будут с нами.

Когда появился феномен еврокоммунизма, это, естественно, вызвало у нашего руководства крайне негативную реакцию. Он воспринимался в первую очередь под углом зрения усиления критического отношения к нашей политике и даже к нашей системе. Глубокие внутренние причины возникновения еврокоммунизма наши лидеры были склонны игнорировать. Между тем речь шла о попытке некоторых партий осмыслить изменившуюся ситуацию в своих странах и в Европе, сделать необходимые политические и теоретические выводы. Ведь уже возник разительный контраст между идеологическим арсеналом и реальными условиями деятельности этих партий — крупными экономическими, социальными и технологическими сдвигами, происшедшими к 70-м годам в мире и Европе. Они и дали главные импульсы к возникновению еврокоммунизма.