Красавчик. Часть 3

Глава 12

За окном бабушкиной квартиры звучали птичьи и детские голоса (по воскресеньям этот двор в любое время года был с раннего утра и до позднего вечера заполнен ребятнёй). Сквозняк покачивал штору. Солнечные лучи заглядывали на кухню, отражались от стеклянных поверхностей. Они замерли на потолке, превратившись в солнечных зайчиков. У меня за спиной поскрипывал в прихожей паркет, словно там, за дверью, прогуливалось привидение. За стеной в большой комнате бормотал телевизор. Алёна обнимала пальцами чашку с чаем, не сводила глаз с моего лица. Она дожидалась ответа на свой вопрос.

— Мой ответ сейчас не имеет никакого значения, — произнёс я. — Он ничего не изменит. Чтобы я тебе ни сказал, сложившуюся ситуацию это не улучшит. Но ухудшить — может. Алёна, прими, как факт: наши отношения невозможны. Они завершились ещё там, в пансионате. То был курортный роман. Он остался в нашей памяти. Но мы пошли дальше: каждый своей дорогой. Ты уверенно движешься навстречу всесоюзной славе. А я скоро поеду к коле и к жвачкам. Каждый получит по заслугам. Не хочу, чтобы твои заслуги обесценились из-за меня. Не допущу этого. Поэтому думай, что хочешь. Но сейчас мы снова расстанемся. Без вариантов.

Я развёл руками.

Кухонный стол пошатнулся — заметались по потолку крохотные пятна света.

— Серёжа… ты не любишь нашу страну? — спросила Лебедева.

Мне послышались в её словах грустные нотки.

— Алёна, моя любовь к кому-то или к чему-то теперь не играет никакой роли. Хотя честно тебе скажу: я не идейный комсомолец. Но и жвачки с колой меня к себе не влекут: уж точно меньше, чем…

Я не договорил, покачал головой.

— Меньше, чем я? — сказала Лебедева.

Она приподняла подбородок.

Я задержал взгляд на её приметной родинке.

Ответил:

— Я перебрал все возможные варианты. Не нашёл ни одного приемлемого. Кроме как уехать из страны.

— Варианта, в котором мы с тобой останемся вместе здесь, в Москве, ты тоже не увидел?

— Такой варианта нет, — заявил я.

Стукнул по столу подушечкой указательного пальца.

Алена дёрнула плечами и спросила:

— Почему ты как решил?

— Для меня существует только один способ остаться в СССР, — сказал я. — Если я здесь затаюсь. Сольюсь с толпой, не привлеку к себе внимание… ничьё внимание. Вот только этот вариант тоже исключает наше с тобой совместное будущее. Потому что рядом с тобой я не останусь незаметным. Я и не хочу быть незаметным. Такая жизнь не для меня. Да и зачем она такая нужна? Если есть альтернатива.

— Убежать за границу?

— Да. Уехать за границу.

— А что тебя ждёт там? Кто тебя там ждёт? Друзья?

Я усмехнулся.

— Там меня ждёт интересная жизнь. Насыщенная событиями, а не то болото, которое возможно для меня здесь. Будут встречи с интересными людьми. Эйфелева башня, Лазурный берег, Колизей, Гранд-Каньон, Голливуд. Работа, развлечения. Ещё… слава и богатство, разумеется. Уверен, что они не обойдут меня стороной. Ещё там у меня будет свобода.

— А разве здесь ты не свободен? — спросила Алёна.

Она повела плечом.

— Здесь у меня есть свобода минного поля, — ответил я. — Каждый мой новый шаг вправо или влево грозит эту свободу завершить. Тут мне можно лишь стоять на месте: тихо и неприметно. Но я так жить не хочу и не сумею. Жизнь одна. Её срок ограничен. Вернуться назад и пройтись по ней заново не получится. Это без вариантов. Поэтому я принял решение. Оптимальное решение.

Я взмахнул руками.

— А если я поеду с тобой? — тихо спросила Алёна.

— Куда? За бугор?

Лебедева тряхнула головой.

— Да. За границу.

— Бросишь здесь успешную карьеру, родителей, друзей и поклонников? — сказал я. — Ради человека, которого знаешь без году неделю? Ты серьёзно? Представляешь, кого сделает из тебя пресса? «Голоса» с восторгом закричат о том, что знаменитая советская актриса разочаровалась в СССР, прониклась западными идеалами и сбежала из Советского Союза.

Я усмехнулся и продолжил:

— Так и вижу заголовки в советских газетах: «Лебедева променяла Родину на колу и жвачку», «Вот и проявила себя гнилая душа Елены Лебедевой», «Продажная актриса». Представляешь, как затравят твоих родителей? Что скажут твоему отцу? Как сможет учить студентов человек, воспитавший предательницу? Представь, что поведают в интервью твои нынешние коллеги.

Я заметил, как потускнел Алёнин взгляд.

— Как ты объяснишь свой поступок родителям? — спросил я. — Что ты им скажешь? Что променяла свою и их карьеры на любовника? Скажешь, что предала ради этого любовника родной город и любимую страну? Бросишь из-за влюблённости тень на свой театр и на своих театральных педагогов? Выйдешь из комсомола? Предашь идеалы советского человека?

На улице за окном стало темнее, словно солнце спряталось за тучу.

Тень легла и на Алёнино лицо.

— Но… ты же их предашь? — сказала Лебедева.

Она не опустила взгляд — смотрела мне в глаза.

— У меня небогатый выбор, — ответил я.

Развёл руками.

— Я свой выбор сделал осознанно, — сообщил я. — Полностью осознаю все последствия такого решения. Понимаю, что оно для меня оптимально и безальтернативно. Потому что альтернатива этому побегу меня не устроила. Ни в одном из возможных вариантов будущего я не останусь в Советском Союзе рядом с тобой и не потеряю при этом свободу. Такого варианта нет.

Я скрестил руки на груди — будто отгородился от пристального взгляда Алёны.

Почти полминуты мы молчали и смотрели друг другу в глаза.

— Вот так вот… просто Алёна, — сказал я. — Вот такие вот невесёлые у нас дела. Зря ты сюда приехала. Лучше бы ты считала: я тебя разлюбил. Так было бы лучше: для тебя. Скоро тебе поступят новые предложения от известных режиссёров. Ты получишь прекрасные роли в кино и в театре. Москву и весь Советский Союз заклеят броскими киноафишами с твоим изображением.

Я изогнул губы в улыбке.

Заявил:

— Всё у тебя будет хорошо. Как только работа избавит тебя от дурных мыслей. Жизнь прекрасна, Алёна. Это без вариантов. Живи, и получай удовольствие от жизни. Желаю тебе удачи. Во всём. Пришлю тебе открытку на Новый год. С изображением Эйфелевой башни. Повесишь её на зеркало в гримёрке. Вместо той фотографии. Если захочешь, конечно. Я не настаиваю.

Я пожал плечами.

— А теперь уходи, Алёна. Возвращайся к своей жизни и работе. Ты узнала всё, что хотела.

Большим пальцем правой руки я указал себе за спину на дверь.

Лебедева вздрогнула.

— Серёжа, быть может…

— Не может, Алёна, — сказал я. — Сама это поймёшь. Когда схлынут эмоции. Уходи.

Сан Саныч повёз Лебедеву домой — по требованию Варвары Юрьевны.

Мы с бабушкой Варей остались в квартире вдвоём.

Варвара Юрьевна налила мне чай, спросила:

— Братец, ты правду ей сказал? Про заграницу…

— Да.

Бабушка Варя покачала головой.

— Сан Саныч тоже поедет? — поинтересовалась она.

Я покачал головой.

— Нет.

— Жаль, — сказала Варвара Юрьевна. — Капроновые колготки бы мне привёз.

Она вздохнула и спросила:

— Ты-то чего туда попрёшься? Просто сбежишь? Правда что ли?

Я снова тряхнул головой.

— Просто сбегу. За колой и жвачкой. И за колготками.

— Колготки там хорошие продают, — согласилась Варвара Юрьевна. — Я видела у своей знакомой. Её любовник подарил. Из Франции привёз: из загранкомандировки. Вот бы…

Бабушка встретилась взглядом с моими глазами и замолчала.

Она улыбнулась и сказала:

— Не злись, братец.

— Я не злюсь.

— Ага, вижу.

Варвара Юрьевна махнула рукой и сказала:

— Ладно, братец. Пей чай. У Сан Саныча всё разузнаю.

Вечером я рассказал прадеду о своём разговоре с Алёной.

Юрий Григорьевич вздохнул и сказал:

— Так может… с собой её возьмёшь?

— Лебедеву? — переспросил я.

— Да. Кхм.

— Дед, ты с ума сошёл? У неё здесь всё: родители, успешная карьера, любимая советская Родина…

— Для женщин родина там, где живёт её семья, — сказал Юрий Григорьевич. — Родит тебе Алёна пятерых детей, купишь ей дом. В этот… в Голливуд её устроишь. Или сомневаешься в её актёрском таланте?

Я усмехнулся.

— Талант у неё есть. С талантом и с деньгами пробиться в Голливуд можно. Мне так кажется.

— Так в чём же тогда проблема? Кхм.

— Блин, дед…

Я покачал головой.

— Ты не уверен, что Алёна тебе нужна? — спросил прадед. — Кхм. Или сомневаешься, что Лебедева понадобится тебе там? Подумай об этом, Сергей. По Советскому Союзу ты скучать не будешь, это я уже понял. Но…

Юрий Григорьевич не договорил.

Он потёр ладонью грудь напротив сердца, указал на мою пустую чашку и спросил:

— Тебе налить ещё кофе?

Первые четыре дня новой недели стали для меня обычными рабочими буднями. Я провёл их по уже отработанному расписанию: утренняя пробежка и зарядка, дневной сон, медитация в кресле.

В полночь с четверга на пятницу в мою комнату вошёл Юрий Григорьевич и сообщил:

— Переписал последнюю статью. Всё. Предсказания советского Нострадамуса почти готовы.

Я поднял на прадеда глаза и переспросил:

— Почти?

— Добавлю туда кое-что из твоих рассказов, — сказал Юрий Григорьевич. — На политические темы. Сделаю это чуть позже. В выходные. Но главные темы закрыты. Что уже хорошо. Успел.

— Времени ещё полно, дед, — произнёс я. — Двадцать четвёртое сентября пока…

Бросил взгляд на часы и уточнил:

— Двадцать пятое.

Юрий Григорьевич кашлянул, потёр грудь.

— Время-то есть, — сказал он. — Вот только смогу ли писать. Вот в чём вопрос.

Прадед скривил губы (или это он так улыбнулся?)

— Сергей, ты ведь не знаешь, где я в той твоей прошлой жизни умер. Хорошо, если дома. Потому что в отделении твоей бабушки над мемуарами не поработаешь. Не смогу. Да и не дадут.

Я положил платок с кровью Вадика Петрова на журнальный столик.

Спросил:

— Плохо себя чувствуешь, дед?

— Мне уже семьдесят лет, — сказал Юрий Григорьевич. — Кхм. Я теперь всегда себя плохо чувствую. Это нормально для моего возраста. Старая машина скрипит, но едет. Вот и я так же: пока еду.

Юрий Григорьевич взглянул на брошенный мною около зажжённой свечи платок и вздохнул.

— Давай-ка чаю с тобой выпьем, Сергей, — сказал он. — С мятой. Чтобы лучше спалось.

В пятницу вечером к нам в квартиру нагрянули Сан Саныч и Варвара Юрьевна.

Они именно «нагрянули».

Бабушка Варя вбежала в мою комнату, сверкая глазами, и потребовала:

— Покажи мне свой паспорт… братец!

Я моргнул — убрал с глаз пелену.

Поднял на Варвару Юрьевну взгляд и спросил:

— Зачем?

— Давай, давай! — сказала бабушка Варя. — Показывай!

Я прислушался к звучавшим в прихожей голосам прадеда и Сан Саныча — о чём они говорили, не разобрал. Уронил на столик платок, зевнул. Встал с кресла и на негнущихся ногах доковылял до рюкзака, лежавшего около дивана. Выудил из рюкзака паспорт и протянул его подпиравшей кулаками свои бока бабушке Варе.

— Вот, держи. На здоровье.

Варвара Юрьевна покачала головой.

— Не этот, — сказала она. — Этот я уже видела. Другой покажи. Тот, что с царскими орлами.

Я взглянул на шагнувших в комнату Сан Саныча и Юрия Григорьевича.

Прадед потёр ладонью грудь и сказал:

— Сергей, покажи ей. Кхм.

Я пожал плечами и ответил:

— Да пожалуйста.

Я достал со дна рюкзака бумажный свёрток и извлёк из него почти новую коричневую книжицу, где на обложке красовался российский герб. Отметил, что даже для меня сейчас эта книжица выглядела странно. Приступ ностальгии я не ощутил. Протянул паспорт Варваре Юрьевне — та выдернула документ из моих пальцев, хмыкнула.

Сан Саныч подошёл к своей невесте, замер по правую руку от неё. Он будто бы собрался встать между мной и Варварой Юрьевной. Сан Саныч встретился взглядом с моими глазами, пожал плечами. Я уселся на диван. Понаблюдал за тем, как Варвара Юрьевна неспешно перелистывала страницы. Мне почудилось, что бабушкино лицо побледнело.

Бабушка взглянула на меня и произнесла:

— Родился в семьдесят пятом году?

Я улыбнулся, кивнул.

— Внук? — едва слышно произнесла Варвара Юрьевна.

Я развёл руки и сказал:

— Здравствуй, бабушка.

Вечер пятницы стал похож на мой первый день в квартире прадеда — тот, что случился в июле нынешнего, тысяча девятьсот семидесятого года. Я снова демонстрировал все привезённые из двухтысячного года вещи, рассказывал о своём детстве, о своей семье и будущем страны. Будущее СССР мою бабушку не слишком заинтересовало. А вот истории о моих родителях бабушка выслушала с интересом. Улыбалась, покачивала головой. Снова побледнела, когда узнала о датах смерти Юрия Григорьевича и Сан Саныча. Она взглянула на своего отца, прикрыла рот ладонью — мой прадед пожал плечами.

— Папа, как же так? — сказала она.

Юрий Григорьевич кашлянул, потёр грудь.

— Успокойся, дочка, — сказал он. — Ещё есть время. Сергей старается.

Варвара Юрьевна схватила меня за руку и потребовала:

— Сергей! Ты должен ему помочь!

Я кивнул и заверил, что постараюсь.

Бабушка судорожно вздохнула, взяла Юрия Григорьевича под руку.

— Папа, может, в больницу?

— Не надо, дочка.

— Варя, ты… действительно во всё это поверила? — спросил Сан Саныч.

Он указал рукой на разложенные по дивану предметы.

Варвара Юрьевна решительно тряхнула головой.

— Конечно, поверила, — ответила она. — Это звучит более правдоподобно. Чем то, что мой папа изменял моей маме. Я своего папу хорошо знаю. Он бы маме никогда не изменил! Даже с королевой. Я бы никогда в такое не поверила, если бы Сергей не был на него так сильно похож. Папа маму любил. Всегда. Он бы её ни за что не обидел. Правда, папочка?

Бабушка Варя пальцем стёрла со своей щеки слезу.

— Конечно, дочка, — ответил Юрий Григорьевич.

Мой прадед обнял Варвару Юрьевну, поцеловал её в висок.

— Могли бы и сразу мне всё рассказать! — сказала бабушка Варя.

Она бросила укоризненный взгляд на Сан Саныча и вдруг будто бы спохватилась — посмотрела на меня.

— Кстати, бра… Сергей, мы тебе кое-что привезли.

Бабушка Варя резко развернулась и ушла в прихожую. Я встретился взглядом с глазами Сан Саныча. Александров усмехнулся, оставил мой безмолвный вопрос без ответа. Варвара Юрьевна вернулась в гостиную и вручила мне небольшой бумажный прямоугольник: билет в театр. Я невольно посмотрел на журнальный столик — «старый» потрёпанный билет с адресом режиссёра Зверева по-прежнему лежал рядом с тетрадями и свечой. Я взглянул на полученный от бабушки Вари листок. Увидел на нём логотип Московского театра сатиры и отпечатанную синими чернилами дату: «26 сентября 1970».

— Это на завтрашнее вечернее представление, — сказала Варвара Юрьевна. — Алёна вчера вечером привезла.

Я протянул билет бабушке Варе и предложил:

— Сходи ты.

Варвара Юрьевна улыбнулась.

— Мы с Сан Санычем тоже пойдём, — ответила она. — Алёна дала нам три билета.

— Отдайте Аркадию или Рите.

Бабушка Варя покачала головой.

— На спектакль пойдёшь ты, Сергей, — сказала она. — Хочешь, чтобы Алёна снова увидела пустое кресло? Не посмотришь на неё даже из зрительного зала? Не обижай девочку, Сергей. И слушайся свою бабушку.

Ночью я медитировал в кресле. Мял в руке носовой платок. Посматривал на билеты в театр: на «старый» и на «новый».

Утром за завтраком я спросил у Юрия Григорьенвича:

— Дед, где сейчас в Москве продают хорошие цветы?

Юрий Григорьевич пожал плечами.

— Кхм. На рынке. Наверное. На Рижском. Да и в нашем цветочном магазине бывают неплохие гвоздики.

— Какие гвоздики, дед? Я ведь не на кладбище сегодня пойду. Где сейчас продают красивые розы? В прошлый раз я был в театре с пустыми руками. Надо бы сегодня реабилитироваться в глазах театрально общественности.

Юрий Григорьевич развёл руками.

— В этом вопросе я тебе, Сергей, не помощник. Давно я не имел дела… с цветами. У Сани бы такое спросить. Он бы точно подсказал. Видел я пару раз у Варвары розы. Кхм. Даже не знаю, кто бы тебе в этом деле помог сейчас.

Прадед покачал головой.

Я на пару секунд задумался и произнёс:

— Кажется, дед, у меня есть на примете такой помощник.

В своём рюкзаке среди пачек советских денег я не без труда отыскал нужный мне клочок бумаги — тот самый, на котором ещё в пансионате «Аврора» Аркадий Александров и Нарек Давтян записали для меня свои адреса.

На помощь Аркадия я не понадеялся. Александров-младший не виделся мне человеком, покупавшим для тех или иных нужд розы. Скорее, я представлял Аркадия с букетом печально склонивших головы гвоздик в руке.

А вот Нарек толк в цветах наверняка понимал (так мне сегодня показалось). Поэтому именно к Давтяну я и отправился. Дома я Нарека не застал — поэтому поехал к нему на работу (в магазин «Гастроном»).

Магазин, где работал Давтян, находился на первом нежилом этаже жилого дома. Я ещё издали заметил его вывеску и тут же огляделся по сторонам. Признал, что слова Нарека (произнесённые там, в пансионате) оказались не пустым бахвальством: «Гастроном», действительно, был непростым. Потому что находился в шаговой доступности от сталинской высотки. Да и в других расположенных рядом с ним домах наверняка проживало немало представителей элиты и нынешнего, и довоенного Советского Союза. Поэтому я не удивился, когда на входе в магазин столкнулся с украшенной золотом дамой и наряженным в серый костюм мужчиной. Дамочка стрельнула в меня любопытным взглядом — мужчина нахмурился и повёл свою спутницу от меня прочь.

Я распахнул массивную деревянную дверь, шагнул через порог и окунулся в атмосферу приятных ароматов. У входа в магазин пахло свежим хлебом, чаем и ванилью. Звучало эхо голосов посетителей «Гастронома» и его одетых в белые халаты и белые головные уборы продавцов. Я прошёлся по просторному залу — пробежался глазами по витринам. Задержал взгляд на прилавках с конфетами. Отметил, что ассортимент там был раза в два больше, чем в ближайшем к дому прадеда продуктовом магазине. Поймал на себе любопытные взгляды розовощёких продавщиц. Обменялся улыбками с двумя симпатичными молодыми покупательницами, которые при виде меня временно позабыли о цели своего визита в «Гастроном». Глазами отыскал мясной отдел.

Лежавшие на витринах под стеклом куски костлявого мяса меня не заинтересовали. Зато они напомнили мне о названиях способов разделки мясной туши, которые перечислил на пляже в пансионате Давтян. Увидел я на стене и те самые схемы разделки свиных и говяжьих полутуш, о которых говорил Нарек (схемы с указанием сортов мяса). На всё это я смотрел недолго. Потому что нашёл глазами стоявшую за прилавком укутанную в белый халат круглолицую красотку — яркую представительницу рубенсовских женщин. Круглолицая оценивающе окинула меня взглядом (будто мысленно поделила моё тело на сорта мяса), растянула напомаженные губы в ироничной ухмылке. Широкой ладонью она решительно отмахнулась от летавшей над прилавком мухи.

Я подошёл к украшенному мясом прилавку, посмотрел продавщице в глаза.

— Здравствуй, прекрасная фея мясного отдела, — произнёс я. — Позови-ка мне Нарека Давтяна. Будь так любезна.

— Всё мясо на витрине! — заявила продавщица зычным голосом. — Следующее поступление будет в понедельник.

Я улыбнулся и кивнул.

— В понедельник, так в понедельник. Замечательно.

Я склонился над витриной, пристально посмотрел продавщице в глаза и сказал:

— Прогуляйся к Нареку, красавица. С удовольствием посмотрю, как ты покачиваешь бёдрами. Полюбуюсь на тебя со спины.

Продавщица хмыкнула, тряхнула тяжёлой грудью.

— Сам к нему прогуляйся… красавец, — ответила она. — Через служебный ход покричи. Это со стороны двора.

Женщина величественно указала рукой на стену со схемами разделки мясных туш.

— Там, — сообщила она.

— Спасибо за подсказку, красавица. Так и сделаю.

Я послал продавщице воздушный поцелуй и направился к выходу.

Услышал за спиной шумный вздох.

— Фея мясного отдела, — произнесла продавщица. — Придумал же! Фантазёр.