Красавчик. Часть 3

Глава 7

В четверг Сан Саныч пришёл раньше, чем Юрий Григорьевич. Я до его появления уже примерно два часа медитировал в кресле: силился почувствовать энергию окровавленных платков. За это время я вдоволь насмотрелся на пламя свечи и на аквариум, проголодался и едва не уснул. У меня затекла от неподвижности спина. Поэтому я с удовольствием покинул «рабочее место» и рванул Александрову навстречу. Выразил искреннюю радость его визиту. Сварил в медной турке на газовой плите кофе. Уселся за стол напротив Сан Саныча, который всухомятку уплетал бутерброды с колбасой. Придвинул к нему чашку.

— Сан Саныч, у тебя должок передо мной, — заявил я. — Надо бы его вернуть.

Александров приподнял белёсые брови и спросил:

— Что ещё за должок?

Он икнул, сделал осторожный глоток из чашки.

— Сан Саныч, не прикидывайся валенком, — сказал я.

Тоже попробовал кофе и спросил:

— Я машину Хлыстова по твоей просьбе нашёл? Нашел. Ты мне за это подогнал адрес Лебедевой. Было такое? Было.

— Что с того? — спросил Александров.

— Сан Саныч, я тебе девчонку в лесу отыскал? Было такое?

Александров пожал плечами.

— К чему ты клонишь, Красавчик? — сказал он. — Между прочим, за машину ты получил от меня билет в театр. Забыл?

— Не от тебя, а от Хлыстова. Ты, Сан Саныч, к этому билету не примазывайся. Ты мне должен за прогулку по Лидинскому лесу. Я там чуть копыта не откинул, пока выполнял твою просьбу. Так что ты мне за ту прогулку задолжал услугу.

Сан Саныч хмыкнул.

— Зачем ты мне мозг паришь, Красавчик? Какую ещё услугу? Что тебе от меня нужно?

— То же, что и в прошлый раз, — ответил я. — Всего лишь адресок… и номер телефона. Вот этого вот товарища.

Я положил на столешницу перед Александровым билет в Московский театр сатиры. Перевернул его обратной стороной. Пальцем указал на выведенные мною же синими чернилами слова.

— Зверев Иван Леонидович, — прочёл Сан Саныч. — Режиссёр.

Он посмотрел на меня и произнёс:

— Зверев… Погоди. Это тот самый тип, который твою Лебедеву в кино не пускает?

— Он самый, — ответил я. — Тот самый змей. Подколодный.

Сан Саныч ухмыльнулся.

— Что ты надумал, Красавчик? — спросил он. — Морду этому вредному старикану набьёшь? Или вызовешь его на дуэль?

Александров хитро сощурился.

Я покачал головой и ответил:

— Какой толк вас, стариканов, бить? Развалитесь от простого щелчка по носу. Я в комсомольскую организацию на него пожалуюсь. Или анонимку в ЖЭК напишу. Ещё точно не решил. Как раз над этим я и раздумывал перед твоим приходом.

Сан Саныч кивнул.

— Анонимка в ЖЭК, — сказал он, — это сильный ход.

— Ага, — согласился я. — Если вы не отзовётесь, мы напишем в «Спортлото».

— Григориьич знает об этом твоём «Спортлото»? — спросил Александров.

Он постучал пальцем по театральному билету.

Я покачал головой.

— Сан Саныч, ты как маленький, — сказал я. — Юрий Григорьевич уже старый. Ему семьдесят лет стукнуло! Это не шутки. Понимаешь? Я берегу его здоровье, не волную прадедушку лишний раз. Побереги его и ты, Сан Саныч. Пусть это будет нашей с тобой тайной.

Я указал на билет.

Александров покачал головой.

— Чтобы ты знал, Красавчик…

Сан Саныч не договорил. Потому что в прихожей дважды щёлкнул замок. Я услышал кашель своего прадеда. Александров цапнул со стола билет и сунул его в карман. Он посмотрел мне в лицо и погрозил пальцем.

— Позже на эту тему поговорим, Красавчик, — сказал он. — Григорьичу пока ни слова!

В пятницу я Сан Саныча не увидел. В этот день я воспользовался преимуществом безработного: просидел почти всю пятницу в любимом кресле Юрия Григорьевича. Вечером я мял в руках платок уже под присмотром своего прадеда. Снова отправил всем донорам-убийцам по подарку в виде приступов головной боли. Но сегодня им относительно повезло. Потому что не повезло мне: энергию на «лечение» Вадика я из платков так и не извлёк. Хотя посвятил попыткам «лечения» едва ли не весь день. Но именно в этом я нашёл преимущество тренировок «лечения» перед работой с «поиском»: «лечению» я учился самостоятельно, без участия в процессе ассистента-помощника.

Сан Саныч и Варвара Юрьевна явились в квартиру моего прадеда в субботу. Под их присмотром я снова медитировал в кресле, пока на столе плавилась новая свеча из запасов Юрия Григорьевича. При помощи бабушки Вари я вновь отправил «подарки» убийцам: по две «стандартные» порции головной боли. «Жизненная» энергия из платков послушно откликалась на мой зов при работе с внутренним компасом. Но мурашки пока ни разу не пробежали по коже, когда я пытался вылечить Вадима. Зато я снова заполучил аллергическую сыпь и зуд на коже под платками. Словно это кровь доноров-убийц отомстила мне за глумление над её бывшими владельцами.

В воскресенье мы «всей семьёй» (так назвал наш квартет Юрий Григорьевич) отправились в Останкинский парк, носивший сейчас название Парк культуры и отдыха имени Дзержинского. Там Сан Саныч и Варвара Юрьевна бродили по аллеям в компании моего прадеда. Я же сидел на скамье под клёном с бинтовыми повязками под рукавами рубашки, мял в руках платок (пропитанный кровью Вадика Петрова), изображал индийского йога. Ветер поглаживал меня по голове, словно благодарил за старания. Подтрунивали надо мной птицы. Изредка возвращались ко мне и «родственнички». Они приносили мне поощрительные стаканчики с мороженым.

Начавшийся в четверг разговор мы с Сан Санычем продолжили в понедельник тридцать первого августа, в последний день лета тысяча девятьсот семидесятого года. В этот день Александров вновь явился в квартиру моего прадеда раньше, чем вернулся с работы Юрий Григорьевич. Сан Саныч с порога потребовал чашку кофе.

— Рассказывай, Красавчик, — сказал он, как только я поставил на огонь медную турку, — как ты спасёшь карьеру своей ненаглядной Алёнушки. Что ты придумал? Ведь придумал же?

— Придумал, — ответил я.

— Слушаю тебя, Красавчик. Начни с того, как ты явишься к этому режиссеру домой.

— Не вопрос, Сан Саныч.

Я пожал плечами. Вкратце изложил Александрову свою задумку, пока у стенок турки собиралась пенка.

Сан Саныч выслушал меня, переспросил:

— Сериал, говоришь?

Он хмыкнул.

— Не сериал, а многосерийный художественный фильм, — сказал он. — Но я тебя понял, Красавчик.

Сан Саныч замолчал: он понаблюдал за тем, как я разлил по чашкам горячий напиток.

— Прямо тебе скажу, Красавчик. Твоя идея — идиотская. Это её единственное достоинство. Она настолько идиотская, что никто из моих коллег в подобное не поверит. А ведь этот твой Зверев первым делом пожалуется нам — по совету своих друзей.

Александров пригубил чашку, одобрительно кивнул.

— Вряд ли ты меня послушаешь, Красавчик, — сказал он. — Поэтому я не полезу к тебе с запретами. Всё равно ты не послушаешься. Ведь ты же по-любому ринешься на защиту своей Лебедевой. Как и всякий уважающий себя мужчина. Понимаю. Не одобряю.

Сан Саныч пожал плечами и добавил:

— Сам бы я поступил так же. Только опробовал бы другие методы. Поэтому я кое-что тебе посоветую.

Александров поставил чашку, намазал ножом масло на хлеб и поднял на меня глаза.

— Завтра я снова уеду, — сообщил Сан Саныч. — Отправлюсь к одному из этих уродов из твоей папочки. Раздобуду для тебя, Красавчик, ещё один платок. Надеюсь, что он тебе в скором времени понадобится. Буду в разъездах примерно неделю. Не меньше.

Сан Саныч указал на меня ножом.

— Григорьич твою затею точно не одобрит, — сказал он. — Это, как ты говоришь, без вариантов. Григорьич… человек неэмоциональный. Поэтому не рассчитывай на его помощь. А помощь тебе в этом деле понадобится. Ты и сам это понимаешь.

Александров ухмыльнулся.

Я кивнул.

— Понимаю, Сан Саныч. На помощь деда я и не рассчитывал.

— Вот и молодец, Красавчик, что не рассчитывал.

Александров положил нож на столешницу, прислонил его к блюдцу.

— Завтра вечером к вам явится Варя, — сказал он. — Я с ней сегодня договорюсь. Варя пожалуется отцу на мою командировку. Она это хорошо умеет. Пригласит тебя в гости. Повод она сама придумает. Ты на её предложение согласишься. Варя тебе поможет. Но твоя легенда всё та же, Красавчик. Ничего в ней не меняем.

Сан Саныч приподнял брови.

— Никаких рассказов о путешествии во времени и предсказаний будущего. Для Вари ты, Красавчик, по-прежнему единокровный брат. Не усложняй ситуацию. Поживёшь неделю у Варвары. Продолжишь там тренировки. Её дочка во вторник вместе с сокурсниками на картошку уедет. Вот ты во вторник в Варваре и приходи.

Сан Саныч сделал глоток из чашки и сказал:

— Ведь я верно понял, что с Катериной ты, Красавчик, встречаться не намеревался?

— Всё верно, Сан Саныч, — ответил я. — Не намеревался и не намерен. Я, конечно, с удовольствием познакомился бы с мамой. Пусть ей сейчас и всего восемнадцать лет. Я скучаю по родителям. Но… ну его нафиг. Как бы тут не напортачить. С такими вещами я шутить не буду. А то ещё не появлюсь на свет в семьдесят пятом.

Александров усмехнулся.

— Вот и правильно, Красавчик. В этом я с тобой согласен.

Сан Саныч отсалютовал мне бутербродом.

— Я завтра отчалю. Катька уедет послезавтра утром. На неделю займёшь её комнату. И Варя не заскучает в одиночестве. И у тебя, Красавчик, на всю неделю появится помощница. А там, глядишь, смена обстановки и на твои тренировки повлияет. Думаю, в таком виде мы Григорьевичу и преподнесём Варину просьбу. Если Варвара не сочинит чего-то получше.

Александров сунул руку в карман и сказал:

— Вот, держи, Красавчик. Теперь мы в расчете. Пока ты новые долги мне не придумал.

Сан Саныч положил на столешницу клочок бумаги. Я опустил взгляд на уже хорошо знакомый мне билет в Московский театр сатиры, на котором я собственноручно зафиксировал фамилию, имя, отчество и профессию Алёниного обидчика. Обнаружил, что рядом с моими записями появились новые буквы и цифры: там теперь красовался написанные Сан Санычем адрес и номер телефона.

Первого сентября я по обыкновению побежал к входу в метро. Погода была хорошая: небо выглядело безоблачным, а ночная прохлада пока не уступила место дневной жаре. Поначалу я не заметил на улице никаких перемен. Всё так же встречал зевающих прохожих, поглядывал на проезжавшие мимо меня автомобили. Пробежка завершилась всё там же: на спортплощадке около школы. Сегодня я не застал там своих ставших уже привычными компаньонов по тренировкам. Но я увидел их позже, когда приступил к выполнению финальных упражнений тренировочного комплекса. Мальчишки окликнули меня из-за забора.

При виде знакомых детских лиц я улыбнулся. Поздоровался с парнями. И лишь потом осознал, что «мир изменился». Потому что увидел в руках детворы портфели. Я проводил мальчишек взглядом. Тут же вспомнил (казалось бы, позабытую) строку из выученного в ещё детстве стихотворения: «…Он ведь с нашим знаменем цвета одного…» Потому что на шеях детей алели пионерские галстуки. Я заметил, что вдоль школьного забора неспешно шагали и другие школьники. Увидел октябряцкие значки на груди у детей помладше. Обнаружил, что девчонки щеголяли в белых гольфах, белых фартуках и с белыми бантами на голове.

Вернулся домой, но не улёгся по обыкновению досыпать. Вместо этого я уселся в кресло, вооружился платками. К тренировкам сразу не приступил. Сидел неподвижно; смотрел на окно, за которым покачивали ветвями деревья. Вспомнил, как в детстве вот так же шагал в школу с портфелем в руке; как отпаривал утюгом брюки от школьной формы и гладил пионерский галстук; как первого сентября с любопытством рассматривал повзрослевших за лето одноклассников и одноклассниц. С удивлением обнаружил, что сохранил о школе только приятные воспоминания — все прочие поблекли, казались теперь чужими и неправдоподобными.

Вечером вместе с моим прадедом явилась и бабушка Варя. Я встретил их, медитируя в кресле. Бабушка выглядела недовольной — словно нахлынувшие сегодня на неё школьные воспоминания кардинально отличались от тех, которые воскресил я. Варвара Юрьевна сразу же оккупировала кухню. Сварила суп и компот из сухофруктов. Пожаловалась нам на Сан Саныча: в очередной раз назвала его командировки дурацкими. Варвара Юрьевна рассказала, что её дочь Екатерина завтра тоже уедет: отправится в подмосковный колхоз на сбор урожая. Заявила, что с завтрашнего дня останется одна в пустой квартире.

— … На целую неделю! — сказала она. — Если Сан Саныч не задержится.

Я посочувствовал бабушке. Юрий Григорьевич тоже пожалел свою сорокалетнюю дочь.

Варвара Юрьевна вдруг замерла и пристально посмотрела мне в глаза.

— Братишка, — произнесла она, — я тут подумала… Ведь ты же скоро уедешь?

— Скорее всего, — ответил я.

Бабушка Варя покачала головой.

— А ведь мы с тобой даже ещё толком и не пообщались. Ты всё время занят… этими вашими тренировками. Да и я до вечера пропадаю на работе. Так мы толком друг друга и не узнаем. Ведь мы и без того уже почти тридцать лет общения потеряли!

Варвара Юрьевна помешал большой деревянной ложкой компот в кастрюле.

Сказала:

— Я сейчас вот о чём вдруг подумала, — сообщила она. — Приглашу-ка я тебя, братишка к себе в гости. Ты ведь ещё не был у меня. Всё у папы тут торчишь. Словно сестры у тебя нет, и никогда не было. Неправильно это. Не по-семейному.

Бабушка Варя положила ложку на мойку, повернулась ко мне, подпёрла бока руками.

— Вот что, братишка. Собирай-ка ты вещички. Поедешь сегодня ко мне домой. Поживёшь у меня неделю, пока Сан Саныч не вернётся. Побеседуем с тобой. Поживём немного бок о бок, как настоящая семья. Я бы сама к вам сюда нагрянула…

Варвара Юрьевна развела руками.

— Да где же я тут помещусь? — сказала она. — Спать на раскладушке я не согласная. Тебя на неё тоже не сгоню: не по-родственному это. А в моей квартире завтра Катькина комната освободится. Поживёшь пока там. Что скажешь, братец?

Бабушка Варя посмотрела на своего отца и потребовала:

— Папа, скажи ему!

Юрий Григорьевич кашлянул.

— В принципе… — произнёс он.

Повернулся ко мне и сказал:

— В принципе… кхм… Варвара права. Смена места тренировок наверняка скажется на тренировочном процессе. В лучшую или в худшую сторону — это нужно смотреть, экспериментировать. Но попробовать, конечно, можно.

— Нужно, папа! — заявила Варвара Юрьевна. — Нужно поэкспериментировать!

Она строго спросила:

— Что нам ответишь, братишка?

Я пожал плечами.

— Можно попробовать, — сказал я. — Раз даже… папа с этим согласен.

Заявил:

— Но сегодня я никуда не поеду.

— Это ещё почему? — спросила Варвара Юрьевна.

Она нахмурилась.

— Потому что тоже не согласен на раскладушку, — ответил я. — Сегодня твоя дочь дома. Вот и соберёшь её в дорогу. Не буду мешаться у вас под ногами. А завтра вечером — пожалуйста. Мне без разницы, где свечи жечь: хоть здесь, хоть у тебя.

Я снова дёрнул плечом.

Юрий Григорьевич усмехнулся.

— Ладно, — сказала Варвара Юрьевна. — Договорились, братец. Завтра жду тебя в гости. Папа расскажет, где я живу. Парень ты не бедный, как я уже поняла. Доберёшься до моего дома на такси. Борщ мой хоть доешь. Не зря же я его вчера сварила.

В среду второго сентября я уложил в портфель набор китайских трусов, шорты и чистую белую футболку. Сунул туда же «спортивный альманах», бинты и пропитанные кровью платки. Поместил в портфель футляр со шприцем и банку с чистым платком. Выпил вместе с вернувшимся с работы Юрием Григорьевичем по чашке кофе. Попрощался с прадедом «до следующей недели».

Вызвал такси.

Забрался в салон приехавшей на мой вызов «Волги», поставил на заднее сидение рядом с собой портфель. Отметил, что на небе уже алел закат. Назвал таксисту адрес. Но не тот, по которому проживала Варварам Юрьевна. Я озвучил таксисту адрес, который записал на театральном билете Сан Саныч: улицу и номер дома, в котором проживал режиссёр Зверев Иван Леонидович.

В подъезде Зверева я вспомнил слова Сергея Петровича Порошина (он произнёс их, когда мы с коллегами на работе делились своими воспоминаниями о жизни при советской власти). Порошин послушал тогда наши рассказы и заявил, что «СССР был для всех разным». Сейчас я согласился с его выводом. Потому что даже нынешние подъезды в московских жилых домах не походили друг на друга. Одни были украшены полосатыми ковриками и керамическими горшками с комнатными растениями, другие — пошлыми надписями на стенах и чёрными тонкими сталактитами из сгоревших спичек.

Подъезд Зверева больше походил на второй вариант: тут тоже красовались на стенах слова из трёх букв, и лежали по углам окурки. Вот только я увидел здесь и красивые коврики. На один такой (красный) я ступил, когда подошёл к двери кинорежиссера. Не заметил на украшенной красным дерматином двери дверной глазок — одобрительно хмыкнул. Бросил взгляд по сторонам, прислушался. Не услышал звуки шагов и человеческих голосов. Прислонил ухо к красному дерматину — явственно различил рычание холодильника и бормотание то ли телевизора, то ли радиоприёмника.

Я снял с себя рубашку, аккуратно её сложил и сунул в портфель. Стряхнул с кубиков брюшного пресса короткую белую нитку. Парой привычных движений размял мышцы рук, нажал на кнопку дверного звонка. Снова прислушался. Мне почудилось, что звуки радио (или телевизора) в квартире стали тише. Шаги спускавшихся или поднимавшихся по ступеням людей я по-прежнему не различал. Услышал щелчки дверных запоров — на полшага попятился. Напряг бицепсы и грудные мышцы. Дверь шумно распахнулась. Я увидел наряженного в (расшитый золотистыми нитями) шёлковый синий халат толстяка.

Толстяк близоруко прищурился. Его взгляд пробежался по моему телу — от полуботинок до растянутых в улыбке губ. Затем он двинулся ещё выше и встретился с моими глазами.

— Здравствуйте, — сказал я. — Сантехника вызывали?

Тряхнул портфелем.

— Сантехника? — переспросил толстяк.

Он растерянно моргнул. Затем едва слышно ойкнул и закатил глаза. Его обёрнутое шёлковым халатом грузное тело неожиданно плавно и тихо опустилось на расстеленный в прихожей ковёр.

— Впечатлительный какой… — пробормотал я.

Вошёл в квартиру Зверева и прикрыл за собой дверь.