Курсант: Назад в СССР 14

Глава 14

В кабинет к нам всего через несколько минут зашёл Бобырёв. Лицо хмурое, в глазах стоит недовольство, как у человека, которого вызвали ночью просто так, но на дворе белый день. Но увидел Горохова — сразу выпрямился, как по команде. Нашего Никиту Егоровича трудно было не узнать. Все-таки личность в правоохранительных кругах очень известная, и с Москвой на «ты».

— Товарищ Бобырёв, — начал Горохов, достав из папки листок, — вот распоряжение. С этой минуты все дела по пропавшим людям и связанные материалы переходят под мой личный контроль. Вы временно отстраняетесь от управления вверенным вам отделом. До окончания расследования. Буду ходатайствовать о выведении вас за штат. А потом — будет проверка и оценка вашей деятельности. Уже после завершения расследования и принятия процессуального решения по делам и материалам.

— Вы… не имеете права! — вспыхнул Бобырёв. — У меня своё руководство, в области! Я подчиняюсь…

Он не то чтобы сдерживался — но всё-таки не решался дать при Горохове своему гневу полный ход.

— Прочитайте внимательно, — перебил его мой начальник, поднеся бумагу прямо к лицу. — Особые полномочия, читай внимательно, особенно вот здесь, где подчёркнуто карандашом. Видишь? «На время проведения следственных мероприятий, связанных с многочисленными случаями без вести пропавших граждан, все материалы, дела, а также полномочия, касающиеся расследования, передаются в ведение старшего следователя по особо важным делам прокуратуры СССР старшего советника юстиции Горохова Н. Е. Так же наделить руководителя межведомственной СОГ особыми полномочиями, касаемыми управления территориальным органом внутренних дел, на подведомственной территории которого произошли исчезновения граждан. Вплоть до отстранения руководителей отдела от исполнения обязанностей в целях эффективного расследования и проведения оперативно-разыскных мероприятий».

Горохов, закончив зачитывать, довольно крякнул. А потом вытер лоб рукавом и продолжил трясти документом:

— Подписано. Утверждено. Все процедуры соблюдены. На мое усмотрение. Всё. Точка! Не успел приехать, а терпение мое лопнуло.

— Это, простите, что ж получается? Вы меня — отстраняете? — раскраснелся начальник милиции.

— Временно, — сказал Горохов, садясь в кресло. — Я просто беру на себя то, с чем ты, извини, не справляешься. Я понимаю, у тебя, подполковник, своих дел хватает — хозяйство, служебный транспорт, административка, драки, пьяные, бытовуха и кражи… А это совсем другое. Дело на контроле в ЦК. Замминистра МВД лично курирует ход расследования. А у тебя бардак, мать за ногу! Люди десятками пропадают на протяжении многих лет, а все тишь да благодать! Это-то как же?

— А кто будет руководить отделом? — глухо пробормотал Бобырёв, уже понимая, что проиграл.

Горохов вопросительно взглянул на меня, мол, принимай бразды, Андрей Григорьевич, но я сразу покачал головой. Мне сидеть в кабинетах сейчас нельзя, я должен быть на земле. Рыть, копать, искать. Вовсе сейчас не до административно-управленческой рутины.

— Майор Катков будет руководить, — спокойно сказал Горохов и перевел взгляд на криминалиста, а Алексей под этим взглядом немного поежился. — Будет, значит, временно исполнять обязанности начальника милиции. Вот так-то.

— Я? — тихо выдохнул Катков, но потом глаза его засияли, будто он всегда мечтал порулить отделом, а не только таскаться с фотокамерой и кримчемоданом.

— Вы серьезно? — краснел все больше и больше подполковник.

Видно, Алексей по виду показался ему не столь представительным — хотя вообще-то комплекцию Катков отрастил уважительную.

— Серьёзнее некуда, — хлопнул ладонью по столу Никита Егорович, так, что стоящая на нем пишущая машинка звякнула. — Иного варианта я не вижу. Катков у нас специалист с опытом, вдумчивый, любит анализировать, вникать. А главное — работает по совести и по закону. В общем так, Виктор Игоревич… Я сейчас с главком твоим созвонюсь, все обговорю, пусть готовят приказ о ВРИО.

Бобырёв медленно встал.

— Я… простите… Но всё же… Я — Виктор Игнатьевич. Не Игоревич…

Горохов поднял бровь.

— Да хоть Иван Абрамович. Суть же ты понял.

— Так точно…

— Свободен.

Начальник милиции махнул рукой, опустил глаза и медленно вышел. Сказать ему явно было больше нечего.

— Вот и славно, — выдохнул Горохов. — Теперь местные нам палки в колёса не воткнут. Хотя, конечно… Ну всё, товарищи, начинаем по-настоящему работать.

Я кивнул, хотя внутри остался осадочек, потому что, вроде как, давили мы на своих. Но другого выхода не было. Я ведь честно давал шанс Бобыреву включиться в расследование, но он тогда не поверил, не заинтересовался — а возможно, рыльце у него уже давно в пушку. Это я выясню, и скоро.

— Никита Егорович, — сказал я, — надо бы ещё прокуратуру местную приструнить. Санкцию на обыск Лазовских жду сутки. А у меня уже руки чешутся всё перевернуть в этом доме.

— Да хрен с ними, — ответил на это Горохов. — Сейчас сяду и сам напишу постановление на обыск. От себя. Вместо их следака. А если местный прокурор не согласует — я лично поеду к нему и задам вопрос о саботаже. Бардак у них тут. Пора наводить порядок.

И я ему верил. Потому что если и был человек, способный продавить любую стену, то это был Горохов.

Мы выехали не сразу. Оформление бумаг, получение санкции на обыск по согласованию с городским прокурором — всё это отняло время, но Горохов, как человек, привыкший работать в системе, знал, кому и как звонить, на кого надавить, чтобы не нарушая закон, сэкономить часы. Да что скрывать, некоторым способам «подкрутить правила» я и сам его научил тогда, когда наша группа только ещё складывалась.

Через час постановление на обыск, санкционированное местным прокурором, уже лежало у него в портфеле. Еще через пятнадцать минут колонна из двух УАЗов и одной «Волги» прибыла к особняку семьи Лазовских.

С собой мы взяли и хозяина дома — Леонтия Прохоровича вывели из камеры. Поначалу шёл он, не говоря ни слова, с прямой спиной, но с лицом, на котором отпечатались обида и плохо скрываемая злоба. Уже садясь в машину, хрипло бросил:

— За это вы ответите. Все до одного.

Участковый, сопровождавший его, промолчал, кивнув машинально, будто соглашаясь с тем, что он сказал. Поправил фуражку и поджал губы. В первый раз он видел, как уважаемого в городе человека ведут вот так, в наручниках.

Мы подъехали к дому целой процессией. Вошли, ведя впереди Лазовского-старшего, наручники с него уже сняли.

Анна Васильевна, хозяйка, бросилась на шею к мужу, лишь только мы вошли.

— Леонтий, что происходит? Где Гришенька?

Её глаза были опухшими от слёз, лицо — серым, в руках она мяла платок, как ребёнок, попавший в кабинет к строгому учителю. Мне даже на миг стало ее жалко, ведь женщина ни в чем не виновата, но таков порядок, а Гришенька ее — скорее всего, безжалостный убийца.

— Все нормально, — Лазовский сухо оторовал от себя жену. — Не разводи слякоть. Не давай им повод торжествовать…

— А мы и не торжествуем, — заявил Горохов. — Все в рамках закона, товарищи. Вот, распишитесь, что принимаете участие в обыске вашего жилища.

Следователь, не теряя времени, дал расписаться хозяевам, а затем разложил на столе в гостиной бланки и чётко начал диктовать самому себе, записывая и озвучивая текст:

— Протокол обыска в жилом помещении, расположенном по адресу: улица Октябрьская, дом номер восемь. Обыск проводится на основании санкции прокурора города, в присутствии понятых, с участием гражданина Лазовского Леонтия Прохоровича, хозяина дома.

Понятые — мужчина лет пятидесяти и девушка, студентка педучилища — переглянулись, но ничего не сказали. Они уже были проинструктированы заранее.

Катков начал осмотр с кухни, ему в помощь отрядили двух сержантов. Я пока что ходил по коридорам, осматривался. Затем перешли в кабинет Лазовского. Там был образцовый порядок: книги расставлены по высоте, документы подшиты, какие-то статуэтки высятся ровно, всё по полкам. Именно там я начал искать с особым усердием, пока Погодин осматривал гостиную.

— Что вы ищете? — скрипнув зубами, спросил Лазовский, стоя сзади.

— Мы ищем правду, Леонтий Прохорович, — не поднимая головы, отозвался я.

И вот, наконец, комната Григория. Оставили ее на десерт, так сказать, чтобы в остальных комнатах хозяева, если что, не успели скрыть улики. А комнату Гриши всё это время охранял безусый лейтенантик из дежурной части. Когда мы подошли к двери этой спальни, солнце неожиданно село, и стало сумрачно, пришлось даже свет включать.

Я подвинул лейтенантика, первым вошёл внутрь, огляделся, сел на корточки у кровати. Постель — заправлена, на одеяле лежит выцветшая игрушка, над кроватью полка с пожелтевшими открытками. Подоконник покрыт пылью.

Катков стал рыться в вещевом шкафу, я же медленно провёл рукой под кроватью — и нащупал что-то плотное.

— Есть, — сказал я приглушённо, глядя под кровать. — Что-то тут лежит… мокрое.

Я аккуратно потянул на себя — из-под днища вылез туго обёрнутый свёрток из мешковины. Ткань серо-коричневая, с неравномерными пятнами бурого цвета, местами подсохшими, местами — блестящими от влаги или корочки, я пока что не разобрал.

— Ого… — присвистнул Горохов, приседая рядом. — Что это у нас?

На несколько секунд наступила тишина. Даже скрип половиц под сапогами утих.

— Сейчас разберёмся, — произнёс я и протянул руку к Каткову, который уже подавал мне пару резиновых перчаток.

Один из понятых шагнул ближе, девушка же осталась стоять, сжав руки на груди и тревожно вытянув губы в ниточку. Анна Васильевна скукожилась в углу комнаты, будто хотела вжаться в стену, слиться с обоями. Леонтий Прохорович смотрел исподлобья, челюсти стиснуты, в глазах застыло напряжение. Было видно, что он готов сорваться, но ещё держался. Он понимал — никто в комнату не заходил, свёрток нашли на его глазах.

— Товарищи понятые, прошу обратить внимание, — чётко сказал я официальным тоном, — приступаем к осмотру обнаруженного предмета. Подойдите ближе.

Я медленно, с внутренней настороженностью, начал разворачивать мешковину. Даже в перчатках чувствовалась липкость. Запах ударил сразу, знакомый, сладковато-железистый, тот, что чувствуешь при свежем ранении.

Или, может, мне только показалось… Но будто бы кровь я почувствовал не только носом, а своей внутренней чуйкой. Меня это удивило, ведь такого со мной прежде не бывало.

— Ну что там? — нетерпеливо подался вперёд на корточках Горохов. — Разматывай уже.

Я отлепил последний слой мешковины — и остановился. В руках моих лежало сердце. Настоящее. Человеческое.

Мгновение никто не дышал. Потом девушка-понятая медленно осела на пол, завалилась набок. И стукнулась бы головой о стенку, если б Федя Погодин ее вовремя не подхватил. Анна Васильевна глухо вскрикнула, зажав рот ладонями, и вылетела из комнаты — шарахнулась прочь, как тень от света. Лазовский-старший побледнел, сжал кулаки, но всё ещё стоял здесь. Один из молодых милиционеров отшатнулся к стене, нагнулся — его вырвало прямо под батарею.

Только наши, оперативная группа Горохова, остались на месте. Не дрогнули. Глаза у всех были одинаково холодные, сосредоточенные. Появился тот самый азарт. Как у охотников, которые вдруг услышали в кустах щелчок ветки: дичь рядом.

— Смотрите, — сказал Катков спокойно, опускаясь на корточки рядом со мной. — Разрез ровный, чёткий. Ни рваных краёв, ни заусенцев. Инструмент, значит, был острый — скорее всего, скальпель. Медицинский. Не кухонный нож, не охотничий.

Он осмотрел края среза, медленно провёл по ним пальцем в перчатке.

— Вырезали уже после остановки сердца, но совсем недавно. Ткань ещё плотная, мышечные волокна отчётливо различимы, признаков выраженного аутолиза нет. Это не любитель — человек точно знал, что делает.

— А ты откуда поднаторел в судебной медицине? — хмыкнул Горохов с удивлением, но одобрительно.

— Много раз на вскрытим был, — ответил Катков, — да и учебные пособия читаю, сколько нам с вами трупов пришлось осмотреть, уже со счета сбился. А судмеды всегда разные, а разным безусловной веры нет, вот и приходится самому вникать.

— Похвально, — хмыкнул Горохов. — Это что получается? Хирург у нас нарисовался? В подозреваемых?

— Совсем не обязательно, — замотал головой Алексей. — Просто навык отточен, этому может научиться и не врач.

Такое предположение, конечно, прозвучало невесело.

— Ну что ж, — выдохнул я. — Теперь вопросов меньше. Но и легче от этого не стало.

Лазовский всё-таки не выдержал:

— Это подлог! Это мерзкий, грязный подлог! Вы за это ответите! Все до одного. Я главный технолог, у меня грамоты, я вас по судам затаскаю!

— Разберемся, гражданин Лазовский. Не вам решать, что подлог, а что нет, — сухо сказал Горохов, заполняя протокол обыска.

Анна Васильевна вернулась в комнату, едва не падая, прошла к мужу и встала рядом, взяв супруга за руку. Лазовский смотрел в пол. Он будто теперь провалился куда-то в себя, а потом отмахнулся от жены, как от мухи.

А я смотрел на сердце. Оно лежало на куске мешковины, как немое обвинение. И на ощупь оно было почему-то холодное — холоднее, чем всё вокруг, чем комнатная температура. Странно… Но даже если кто-то ещё сомневался — у меня больше не осталось иллюзий.

Эта странная история только начиналась.

Я отозвал Горохова в сторону, когда понятые уже очухались, пришли в себя и проставили свои подписи в протоколе. Мы с шефом прошли вглубь коридора, туда, где стоял старый платяной шкаф с облезлым лаком, и остановились в полутени. Я говорил негромко, чтобы до ушей окружающих наши слова не долетели.

— Послушайте, Никита Егорович. Если Гриша Лазовский с момента задержания сидит в КПЗ под замком, а мы только что вытащили из-под его кровати сердце — значит, что-то тут не стыкуется. Физически, — с ударением произнёс я, — он положить его туда не мог.

— Почему это?

— Потому что оно там недавно, оно холодное, будто из холодильника.

— Вот как? — вскинул бровь шеф. — Но температуру мы не замерили, судмед только едет, вызвали. Такие вот наблюдения к протоколу не пришьешь. Ну напишем, что на ощупь холодное., но это не заключение экспертизы будет, сам понимаешь.

— Не пришьешь. Кто же знал, что медик здесь понадобится. Пока доедет, температура выровняется — это факт.

Горохов молча слушал, глаза прищурил, подбородок вперёд выдвинул. Он уже и сам понял, куда я клоню.

— Всё указывает, конечно, на Гришу, — продолжил я. — И диктофон, и вещи из землянки, и теперь это… Но, выходит, кто-то подложил. А может, он не один работает. Вся семейка… за исключением жены. Анна Васильевна… вон сидит, как мышь под веником, вся дрожит, в платочек плачет, даже рта не раскрывает. А муж на неё шикает, зубами скрипит.

— Думаешь, придурок не один убивал?

— С большой долей вероятности — да. Остальные — под подозрением. Особенно старший сын, Игорь. Его мы, между прочим, до сих пор не допросили по-человечески. И сейчас его нет здесь. Нужно его трясти и отца. По полной.

— И ты прекрасно знаешь, — вздохнул Горохов, — что мы не имеем права никого из них задержать. Нет у нас ни основания, ни санкции. На бумаге всё чётко: всё найдено у Григория, всё якобы указывает на него. Экспертиза, конечно, покажет, что сердце человеческое, но на этом всё и встанет. Домочадцы свалят на умственно отсталого — и дело с концом.

— Вот именно, — согласился я. — Поэтому работать надо с самим Гришей. А дом ещё раз обыскать — внимательно, не по протоколу, а по-настоящему. Каждую щель, каждую доску, каждую норку.

Мы вернулись в гостиную. Я сделал круг по комнате, окинул взглядом мебель, стены. Ничего. Всё, казалось, на своих местах. Но вдруг взгляд зацепился за одну деталь — над телевизором в деревянной рамке висела фотография. На ней семья Лазовских: Леонтий, Анна Васильевна, Игорь и Гриша. А сбоку — женщина постарше, с высокими скулами и узнаваемыми чертами. Я подошёл ближе.

— Кто это? — спросил я, не оборачиваясь.

Сзади заскрипел голос Леонтия Прохоровича:

— Сестра моя. Наталья.

— Наталья? — повернулся я. — А она случайно не замужем за Виктором Игнатьевичем Бобырёвым?

Я вспомнил, где видел эту женщину. На фото в кабинете Бобырева. Под стеклом была их супружеская фотокарточка. Я тогда запомнил ее, потому что она кого-то мне напоминала. А напоминала она мне Лазовского, но я тогда не догадался об их родстве и сходстве.

Ответ от хозяина дома последовал не сразу. Потом голос стал тише, почти неслышен:

— Ну да… Замужем. Только… сейчас, может, уже и не замужем. У них все непросто.

Я обернулся. У Лазовского лицо посерело, он держался за спинку стула, будто боялся упасть. Руки дрожали. Был ли он действительно в шоке — я не знал. Но играл хорошо.

— Значит, — произнёс я, глядя прямо в глаза, — начальник милиции — ваш шурин? А, простите, зять.

А про себя подумал, что очень вовремя сегодня Горохов отстранил от управления отделом начальника милиции.

— Мы не выбираем, кто на ком жениться, — прохрипел Лозовский. — И сейчас вообще не до этих вопросов.

— Очень даже до, — сказал я. — Потому что именно при вашем зяте в этом доме происходили вещи, за которые в других местах людей на пожизненное сажают. А значит, всё теперь мы пересматриваем под другим углом. Абсолютно всё.

Я снова глянул на фотографию. Женщина на снимке улыбалась, но теперь её улыбка казалась мне фальшивой, плоской — как рамка, в которой её заперли.