Курсант: Назад в СССР 14

Глава 27

Стук сердца отдавался в висках. Я обернулся, крутясь вокруг своей оси, вычерчивая лучом фонарика обстановку — пусто. Тогда присел на корточки, направил фонарь под ряды ржавых столов. Свет заскользил по затертому кафелю, пробивая темноту и пыль — и, наконец, уперся в того, кто стонал.

Там, под дальним столом, лежал человек. Тело скрюченное, на боку. Лицо залито кровью. Я отшвырнул стол, пробрался ближе, посветил прямо в глаза.

— Леонтий… — вырвалось у меня.

Это был Лазовский-старший, и он был ещё жив. Грудь у него вздымалась прерывисто. Но по полу уже растекалась фатальная багровая лужа — кровь шла прямо из груди. Сквозь порванную ткань рубахи виднелось нечто ужасное: будто кто-то пытался вырезать ему сердце. Живому человеку… И почти успел, только я, видимо, спугнул.

— Помогите… — прохрипел Леонтий почти по слогам.

Его губы ещё шевелились в последнем усилии, но он сам был уже почти труп. Живой труп. Слишком обширны раны, и столько крови натекло. Прошло только несколько секунд, ещё несколько толчков уставшего, раненого сердца, и его голова безвольно упала на пол. Глава кровожадной семейки испустил дух и застыл навсегда.

Его глаза остались открытыми. Но в них уже ничего не было.

— Кто, чёрт побери, кто это сделал с тобой, Леонтий Прохорович?..

Я снова осмотрелся, в одной руке фонарик, в другой — пистолет. Кровавые следы на полу — цепочка тянулась от тела к углу столовой, где стоял громоздкий ларь-морозильник. Кругом валялась разбитая посуда, под полками — опрокинутые кастрюли. Здесь кто-то бился не на жизнь, а на смерть. И этот кто-то ушёл победителем.

Я шагнул к ларю. Он был давно отключен. Крышка закрыта, но пыль у ручки стерта. Явно кто-то ее торгал совсем недавно…

Я поднял крышку и замер.

Внутри, как в саркофаге, лежала женщина. Лицо серое, кожа — застывший воск. Грудь окровавлена. Но главное — у неё не было сердца. Просто чёрная дыра.

— Анна Васильевна… — выдохнул я. — Твою дивизию…

Я опустил крышку. Пальцы сжимали пистолет. Это была не просто расправа. Это был словно какой-то зловещий ритуал.

Но кто такое сотворил?

Вдруг что-то звякнуло. Я резко развернулся. В углу, у старого металлического шкафа, качнулась дверца.

Я посветил туда и увидел разамазанные следы незасохшей крови. Они вели к шкафу. Вот где ты, сука, прячешься.

Ничего, я тебя выковырну.

Рука с пистолетом вытянулась, беря на мушку всю жестяную конструкцию. Осторожно подошел ближе.

— Выходи! Я знаю, что ты там! Считаю до трёх. Раз… два…

«Три» — я не досчитал. Рука сработала сама.

Бах! Бах! Бах!

Несколько выстрелов легли веером по створкам. Железо лязгнуло, дрогнуло, дверцы отворились со скрежетом, и тело вывалилось наружу.

Я отпрыгнул, едва не пальнув снова — рефлекторно, на движение большой темной фигуры. Но стрелять больше не пришлось.

Он был уже мёртв.

Игорь Лазовский. Тренер по боксу. Лицо перекошено болью. А на груди — та же пустота. Сердце вырезали.

Это не я его убил, он был уже мертв. И кто-то, уходя, сунул труп в шкаф.

— Всю семейку… — сказал я глухо. — Всю. Кто же ты, сука?..

Из Лазовских оставался только один — Григорий. Но и в его живое присутствие я уже не верил.

Хотя…

— Гриша⁈ — я вышел из столовой и крикнул вглубь коридора. — Гришенька! Это я, дядя Андрей. Не бойся. Я здесь, чтобы тебе помочь. Если ты жив — откликнись. Я один. Никого больше нет. Выходи. Гриша, я здесь, чтобы тебя защитить!

Я двигался медленно, фонарь скользил по старым стенам. Старая плитка скрипела под ногами. ПМ наготове, пальцы — на спуске. Я звал, а сам был уверен, что полудурок — уже тоже труп.

Орлов стоял у выхода из бункера, у самого ответвления, ведущего к техническому запасному люку — двери в наземный мир. Пистолет он держал дулом книзу, но палец не отрывал от спускового крючка. Фонарик в левой руке уже едва светил — батарейки садились. Он выключил его, чтобы сохранить заряд. Всё равно здесь, в этом коридоре, кое-где ещё теплели плафоны — питались от дизельной станции, которая, слава богу, пока не сдохла окончательно.

И всё же… Что-то было не так.

Ламп горело меньше, чем раньше. Когда они с Петровым только проникли в лабораторию, свет шел цепочкой, будто специально проведённой. Теперь же отдельные секции угасли. Нет, не перегорели — Орлов видел: стекло разбито. Как будто кто-то методично шёл и гасил освещение. Случайность? Нет — охота.

Но почему в этой охоте он чувствует себя жертвой, а не охотником? Он, комитетчик, вооруженный человек. Орлов прислушался. Где-то в глубине бункера послышались выстрелы. Глухие, как в бочке.

— Петров! — прошептал КГБшник.

Несомненно, это он. Что с ним случилось? Майор хотел пойти на звук, но понял, что просто не найдет милиционера в такой темноте. Нет, нужно придерживаться плана. Григорьич сказал, что погонит «дичь» к выходу. Может, и стрелял, чтобы шугануть?

Ждем…

И тут послышались шаги. Впереди, в темноте. Неясные, еле уловимые. Только это были не обычные шаги. Не звук подошв и каблуков по бетону. Это было… не так. Они не стучали — они мягко ступали. Хищно и осторожно. Сначала — едва слышно, как будто кто-то прошёл босиком по резине. Потом — чуть громче, сухо, настойчиво. Будто кто-то двигался на подушечках звериных лап, медленно и крадучись.

Орлов напрягся. Плечи налились тяжестью, рука непроизвольно подняла пистолет. Он хотел было крикнуть привычное: «Стоять! Комитет госбезопасности»! Но сдержался — рано… Пусть ближе подойдет. Петров бы не одобрил, если бы он спугнул преступника. Теперь майор чувствовал и понимал, что это точно не Курсант.

Он сделал шаг назад, оказался за желтым кругом света лампы. Прижался к холодной и шершавой стене. Взглянул вперёд. Дальняя часть коридора тонула во тьме.

— Андрей Григорьевич? — тихо окликнул он. — Это ты?

Шаги тут же оборвались. Растворились.

Лампа на потолке впереди замигала, затрещала. Борислав отошел еще назад и чуть в сторону, хотел укрыться в темноте. Он понял — его видят. И вдруг лампа мигнула в последний раз и погасла. Послышался непонятный скрежет.

— Что за чёрт… — прошептал Орлов.

Генератор работал — гул шёл по стенам, но лампы гасли. И не сами. Он снова включил фонарик и посветил на стену, затем наверх. Там торчал только разорванный кабель. Кто-то выдрал его с мясом. Силой. С нечеловеческой силой.

— Я знаю, что ты там! — выкрикнул он, перекрывая страх и тыча хилым лучом фонарика в черноту. — Выходи! Или я стреляю!

Он вытер лоб, пот катил градом, заливал глаза. Пистолет подрагивал от напряжения, а голос майора стал сиплым и даже ослабел:

— Считаю до трёх! Раз…

Шорох. Что-то шевельнулось слева, потом справа. Или сверху? Он не понял. Но сразу выстрелил.

Вспышка. Отдача. Эхо. Звон гильзы о бетон. И снова выстрел.

Бах! Бах! Бах! Бах! Раскатами прокатился грохот.

Орлов стрелял, пока не опустел магазин. Звук ударял по ушам, разносился по коридорам, казался чем-то чужим, неземным. Когда оружие щёлкнуло пустотой, он сбросил магазин, судорожно вставил запасной, снял с затворной задержки оружие. Пистолет хрустнул, загоняя патрон в патронник. Готово. Борислав замер.

Теперь не горела ни одна из ламп. И фонарик подыхал. Желтое пятно от него становилось все меньше и далеко не пробивало. Жалось все ближе и ближе к человеку.

И тогда что-то капнуло ему на голову. Теплое. Липкое.

Он вздрогнул и поднял руку. Провёл по макушке, поднес к глазам, переведя лучик на пальцы. Подушечки окрасились в тёмно-красное.

Кровь.

Орлов медленно поднял голову. Очень не хотелось ему смотреть наверх. Там, под потолком, в месте, где шахта вентиляции переходила в боковой тоннель, чернела дыра. И в этой дыре… что-то было. Что-то смотрело на него.

Он не успел выстрелить. Лишь закричал.

Огромная тень сорвалась сверху. Удар был молниеносным. Плечи Орлова хрустнули, шея скривилась. Он захрипел и рухнул на пол, как сломанная кукла.

Последнее, что он услышал — это хруст собственных позвонков. Последнее, что он подумал:

«Петров… отомсти за меня…»

Фонарик треснул, раздавленный кем-то. Тьма сомкнулась и стала полной. Майор погиб почти мгновенно.

Я пересчитал патроны. Оставалось всего четыре. Один вытащил из почти опустевшего магазина, остальные были во втором. Собрал все в один магазин, защёлкнул в рукоятку, передернул затвор.

Четыре выстрела — негусто. Но если их не тратить, а стрелять метко — достаточно, чтобы прикончить ту тварь, что устроила здесь бойню.

Нет, мне не жаль Лозовских. Кровавая семейка, которая держала весь город в страхе столько лет. Но то, что сейчас бродит по чёрным кишкам бункера, — ещё хуже. Оно убило монстров. И стало чем-то страшнее их. Более хищным. Более ненасытным.

Я знал, оно где-то рядом. Оно следило за мной.

Погасил фонарь, прислонился к стене. Ждал. Глаза привыкали к черноте, плотной, как мазут. Только из коридора, в нескольких метрах за дверным проемом, робко пробивался свет пыльных плафонов. Еле-еле, как жёлтые пятна на бетоне. Но всё же лучше, чем ничего.

И вдруг — издалека послышались выстрелы.

Серия. Беспорядочная — нет здесь хладнокровного расчёта. Паническая стрельба. Кто-то палил, как в бреду, как будто отбивался от кошмара. От монстра.

Тишина, пауза… А потом — крик.

Дикий. Раздирающий. Как будто кого-то вспороли заживо.

Я замер. По мокрой спине пробежал холод. Этот крик… Я узнал его. Это был голос Орлова.

Он кричал так, как не кричит человек. Такой звук исторгается из человека, когда он — жертва, загнанная, раненная, испуганная. И в этом крике уже звучала смерть. Последняя нота жизни.

Я сжал челюсти. Хотел броситься, сломя голову — вперёд, на помощь, лишь бы спасти. Но знал: поздно. Я не успею, уже всё… Там осталась одна лишь секунда, один замах.

А если побегу — только выдам себя.

Тварь знала бункер. Ходила в нём, как у себя дома. Слишком уверенно, слишком тихо. Как будто не шла — скользила по коридорам, слушала стены, чувствовала вибрации пола. Черная душа подземелья.

Силой её не взять. Значит, нужно хитростью.

Я вернулся к телу Леонтия Лазовского. Волоком, с трудом, протащил его по коридору — оставляя за собой кровавый след. Обставил все так, будто он, смертельно раненый, ещё долго полз к спасению. К свету. К жизни.

Усадил у стены в коридоре. Согнул, как живого. Голова опущена, руки на коленях. В правую ладонь ему я вложил фонарь. Включил. Свет робко потянулся вверх, создавая жёлтое пятно под потолком, освещая только его.

Я отступил. Встал в ответвлении коридора. Там, где плафоны давно погасли. Где темнота была кромешной. Где меня никому бы не было видно. Но я видел всё.

Сел на корточки и прижался к бетону. Пистолет наготове, напряженный палец — на спуске.

Наклонился к коленям. Теперь нужно выманить тварь. И я сипло, с напряжением прокричал:

— Помогите…

Не мой голос. Горло сжало. Сухой воздух, пыль, севшие связки — всё сработало на руку. Голос получился чужим, как и хотел. Хриплым. Не слишком похоже на голос Леонтия, но я старался как мог.

— Помогите…

И снова тишина. Теперь ждем. Тик-так, тик-так…

Прошло, может, полминуты. Или час? Время будто исчезло. И вот, наконец — шаги впереди. Медленные. Вкрадчивые.

Они приближались. Стали чаще. Я не дышал, не моргал. Только сильнее вжимался в стену, сливаясь с чернотой бункера.

И свет фонаря, зажатого в мёртвой руке Лазовского, дрогнул.

Что-то заслонило его на секунду. Что-то подошло близко. Очень близко.

Пора!

Я выскочил из укрытия, рванул вперёд с пистолетом, палец уже на спусковом крючке — готов был всадить пулю в любого, кто появится на линии прицела.

Фигура осела у тела Леонтия. Заскребла руками по полу. Грязный, весь в крови, со свалявшимися волосами, в рваной одежде — это был Гриша. Он съёжился в комок, будто хотел исчезнуть, и дрожал.

Но тянул тело отца за ворот рубахи, при этом тихо всхлипывал и твердил, будто молитву:

— Папа… папа… не умирай… папа…

Я остановился, замер. Он был жалок, дрожал всем телом, будто битая собака под дождём. Вид у него был такой, будто он, тихий дурачок, теперь на грани полного срыва. Я напрягся. Казалось — вот-вот вскочит и рванёт в темноту или на меня. Но он поднял голову. Глаза — красные, затравленные, но ясные. Узнал меня.

— Дядя Андрей… — прохрипел. — Оно… всех убило… я… я спрятался… я… боюсь…

— Спокойно, Гриша, — произнёс я, медленно двигаясь к нему, не опуская пистолета. Ствол был обращён во тьму позади него. — Ты один?

Лазовский-младший заскулил:

— Оно… убило всех… всех убило…

На щеках его, перемазанных в грязи и засохшей крови, блестели свежие слёзы. Он размазывал их дрожащими пальцами.

— Кто — оно, Гриша? — спросил я. — Расскажи. Что ты видел?

— Я… я убежал… я спрятался… — лепетал он, заикаясь. — Помоги… дядя Андрей… мне страшно…

— Чёрт… — выругался я про себя. Ловушка сработала, но не на того. Привлекла Лазовского-младшего — а не то, что рыщет по этим чёртовым коридорам.

— Ты ранен? — я присмотрелся к его одежде. Он прикрывал бок худой рукой, и оттуда сочилась кровь.

— Я… упал… поцарапался… — всхлипнул он. — Больно…

— Отпусти отца, — сказал я, положив ему руку на плечо. — Ему уже не помочь.

— Тише, — зашипел он. — Дядя Андрей, тш-ш-ш! Оно нас услышит…

Твою дивизию! Теперь я был уязвим. Умственно отсталый мальчишка рядом со мной — мишень. А я — цель. Нужно было менять тактику. Срочно.

— Вставай. Иди за мной, — скомандовал я. — Быстро. Слышишь?

— Мне страшно…

— Быстро встал, я сказал! Или хочешь сдохнуть здесь? — рявкнул я. — Остаться лежать, насовсем?

Он вздрогнул и поднялся. Засеменил за мной, шаркая подошвами.

Я зашагал в сторону лабораторий. Обернулся:

— Иди за мной, не отставай.

Гриша плёлся следом. Я слышал его шаги. Обернулся:

— Что ты там волочишься? Быстрее!

И тогда заметил — он что-то прикрывает. Левая рука прижата к боку, будто прикрывает рану. Я не подал вида. Повернулся вперёд и зашагал ещё увереннее.

Вот и химические лаборатории. За углом коридор открылся в длинную галерею, за стеклом — ряды столов, баллоны, химическая посуда. Пыль покрывала всё, но свет плафонов — пусть через один — всё же оживлял пространство.

Я замедлил шаг. Задержал взгляд на стекле. И в этом стекле — отражение. Быстрое. Резкое. Силуэт. Скользнул — как тень.

Попался! — мелькнуло в голове.

Я развернулся. Выстрелил. Почти не целясь — чисто на интуиции, на инстинкте. Прямо в грудь нападавшему.

Гриша отлетел навзничь. Даже не вскрикнул. Но — в ту же секунду подскочил.

С пробитой грудью он стоял и смотрел на меня. А потом склонился вперёд, зло зарычал. И бросился на меня.

Следующие выстрелы — по ногам. Я перебил ему колени. Ноги выгнулись неестественно, и он рухнул. Почти молча, даже не закричал, хотя боль должна быть дикой. Только зло зашипел, словно зверь. И пополз ко мне, вгрызаясь пальцами в бетон, оставляя за собой кровавый след.

— Бесполезно, — сказал я, направляя ствол ему в лицо. — Следующий выстрел будет тебе в голову, Григорий.

Он замер. Дышал тяжело. Кровь растекалась под ним.

А я понял: спектакль окончен. И теперь — начнётся откровение.