Курсант: Назад в СССР 14

Глава 9

— Ты точно всё это сама записывала? — спросил я, раздумывая. — Не по слухам?

Ведь разве не к ней стекались все разговоры? И, может быть, месяц за месяцем, год за годом — она научилась им верить?

— Первые годы — сама. Ходила, смотрела. Потом ноги сдали, возраст. Только слухи. как ты говоришь, и оставались. Но слухам здесь доверять можно больше, чем газетам. Не поверишь — бабки на завалинке точнее календарей.

Я молча кивнул, снова уткнувшись в блокнот. Это был след. Самый настоящий. А ещё это может быть и ловушка…

— Береги его — он у меня в одном экземпляре. Столько лет записи делала. И… Надеюсь, хоть как-то поможет.

Я внимательно посмотрел на Марфу Петровну, стоявшую в тени избы, в полумраке, озарённом тёплым отблеском свечей.

— Спасибо тебе, бабушка, — сказал я. — За всё, что рассказала. Но одно мне всё же не даёт покоя… За что тебе заплатил Мещерский?

Она будто сжалась, плечи поникли, глаза опустились в пол.

— Я не могу сказать… Ты человек приезжий, и… Пусть это… останется на моей совести.

Я не ответил. Уже собирался уйти, но что-то в её молчании — не злоба, не хитрость, а скорее, глухая усталость и боль — не давало мне просто шагнуть за порог. Как у человека, которому стыдно, но он всё равно не может признаться. Я прищурился, глядя ей в лицо, и сказал негромко:

— Ты ведь всё понимаешь, Петровна. Мы оба не вчера родились. И я не в суде, не протокол пишу. Просто скажи по-человечески. Не мне — себе. Правда, ведь легче носится чистая совесть?

Старуха подняла глаза. В них сверкнуло что-то — не слеза, но, может, её отражение. Или боль, или стыд, но мои слова её проняли.

— Да, — выдохнула она. — Заплатил. Сказал, мол, приедет какой-то там «московский проверяльщик». Слишком умный. Слишком копает. Скажи ему, что смерть его ждёт у Чёрного озера. Напугай, чтоб в свою столицу обратно убрался.

— И ты согласилась, — кивнул я, не осуждая, просто констатируя.

— А что мне было делать, касатик? Я одна. Старуха. Пенсия не бог весть какая, кому я нужна? А я уж… думала, скажу, ты и уедешь восвояси, не знала, что ты так за правду. А ты, гляди, не испугался. Вот и вышло, что соврала зря.

— Всё ясно, — сказал я, нащупывая в кармане Макарова и крепче сжав пальцы. — Спасибо, что призналась. Это важно. Очень важно.

Она вздохнула и тихо, почти на выдохе добавила:

— Будь осторожен, сынок, у них руки длинные…

Я вышел на крыльцо, постоял несколько секунд, прислушиваясь. Пытался привести мысли в порядок. В голове всё крутились совпадения — слишком уж гладко они ложились друг на друга: даты, имена, исчезновения. И если хотя бы часть этого — не случайность, то сегодня ночью произойдёт что-то, чего я потом себе не прощу, если останусь в стороне.

Нужно действовать. И я шагнул в темноту улицы, быстрым и решительным шагом направившись к зданию ГОВД, сжимая блокнот, который вручила мне Гречихина. Если она была права — а всё указывало на это — то времени оставалось в обрез.

На крыльце отдела милиции горела одинокая лампочка, излучавшая желтый тусклый свет. Я вошел внутрь. Дежурный, скрючившись, как школьник на последней парте, мирно спал за столом, уткнувшись носом в скрещённые руки. Рядом — раскрытая книга регистрации: старая, казённая, обтрепанная.

— Рота, подъём! — громко сказал я, шагнув в помещение дежурной части. — У тебя жулики из КПЗ сбежали!

— Как — сбежали⁈ — дежурный подскочил, хватаясь за телефон, но, увидев мою физиономию и усмешку, замер. — А… это вы. Шутите, товарищ майор?

— А ты не спи на посту. А то, кроме жуликов, и тебя самого однажды вынесут — не заметишь.

— Да у нас тут тихо, — зевнул он, отставляя телефон, так что шнур его змеёй полез обратно за стол. — Скука. Что у нас тут может случиться?

— Ну, раз всё так тихо, — я достал свою записную книжку, вырвал из нее листок и разложил перед ним, — вот тебе сообщение о возможном преступлении. Регистрируй, как положено. Валентин Ефимович Мельников, кандидат наук. Прибыл в Нижний Лесовск из Москвы для проведения исследований. Сутки назад ушёл к Чёрному озеру и не вернулся.

— А… ну… времени ведь ещё мало прошло, — замялся дежурный. — Может, задержался. Или на турбазе какой остался, выпил чего…

— Я тебе русским языком сказал — пропал. А если я сказал — значит, пиши.

— Да не, я не против… — он замялся, — Может, сначала участкового послать? Он по месту его пребывания соседей опросит, справки наведет, а потом уже…

— Отставить, — я шагнул ближе. — Регистрируйся и поднимай участкового, а на место я сам поеду. Но мне нужна машина. Срочно. Где водила ночной?

— А водитель наш… — он сжался, снова как школьник, только теперь у доски, — … на ужине. Домой отбыл.

— Бардак, — сквозь зубы процедил я. — Зови его по рации.

Он мигом подскочил и отстегнул от корпуса радиостанции трубку-гарнитуру, клацнул кнопкой, прижал к губам и заговорил, не глядя на меня:

— Двенадцатый, двенадцатый, приём… — дежурный уткнулся в рацию, как в молитвенник. — Двенадцатый, ответь Чертополоху.

В динамике — шипение, хриплый щелчок. Тишина. Потом ещё один щелчок, как от старой зажигалки.

— Приём… — голос дежурного стал тонким.

— Ну что там? — я прищурился, хотя ответ уже знал

— Тишина… — дежурный сглотнул. — Но — это, он скоро будет… Надо подождать.

Я уже чувствовал, как внутри поднимается негодование. Молча шагнул к нему, выдернул трубку из рук. Сам позвал неуловимого двенадцатого. Прислушался. Только шипение, щелчки, мёртвый эфир.

— Бардак… — процедил я. — А если убийство? А у тебя водитель разгуливает неизвестно где. Не поздновато для ужина?

Дежурный развёл руками, глядя в пол.

— Да отъехал он, Андрей Григорьевич… Минут на сорок. Обещал — скоро вернётся.

— У меня нет сорока минут. Мне ехать надо. Давай машину. Пусть без водителя. Сам справлюсь.

— Так… — он замялся, глядя в сторону. — У нас одна… Вторая — на ремонте. А эта… на ней водитель уехал. Она одна и есть. Все смены на ней. А у начальства «Волга» — в боксе. Под ключом. Без распоряжения никак…

Я медленно развернулся к нему:

— Как — одна?

— Ну… Вот так… Одна.

Я подошёл к дежурному вплотную, чуть наклонился к нему и сказал негромко, но так, чтобы каждое слово врезалось в уши, как удар резиновой дубинки:

— Слушай сюда. У меня особые полномочия. Хочешь — проверяй. Хочешь — не проверяй. Но если ты мне не поможешь сейчас, через полчаса я подниму по тревоге весь отдел. И поверь, ты первым будешь писать объяснительную, почему дежурный проспал возможное ЧП на озере, где, возможно, гибнут люди. Ты меня понял?

Он сглотнул и медленно кивнул.

— Да, да… Я понял… — дежурный сейчас напоминал кролика, взгляд его растерянно заметался по стене, но вдруг на чем-то сфокусировался, став более осмысленным. — Есть мотоцикл… «Урал». С коляской. ГАИшный, у нас на подхвате стоит. Ключи — вот висят.

Я подошёл к крюку с пучком ключей, взял нужный — маленький и плоский на веревочке. Когда-то, в юности, я уже имел дело с такой техникой, как-нибудь справлюсь.

— Пойдёт, — кивнул я.

— Только… только вы осторожнее, товарищ майор, — пробормотал дежурный. — Говорят, туда лучше ночью не ездить.

Я усмехнулся.

— Говорят, что в озере черти сидят.

Он замолчал, будто хотел что-то сказать, но передумал. Я посмотрел на часы — время за полночь.

«Урал» стоял в тени гаражей, пыльный, видно было, что им давно никто не пользовался… Надеюсь, хотя бы заведется. Я открыл кран бензобака, повернул ключ зажигания. Потянул на себя рычажок воздушной заслонки, проверил нейтраль. Один вдох — и резкий удар ногой по кикстартеру. Рык, щелчок — не завёлся. Второй удар — и двигатель с хрипом ожил, заурчал. Я убрал заслонку, дал мотору немного прогреться. Из трубы вырвалось облако сизого дыма, как будто воскрешали спящего дракона. Сцепление тугое, руль широкий. Поехали! Я тронулся с места, и улица заскрипела под колёсами.

Мотоцикл пробивался сквозь ночную пустоту. Фары «Урала» выхватывали из темноты деревянные дома, торчащие на перекрестках одинокие деревья и клумбы с пересохшими от летней жары стеблями.

Проехал квартал — и вдруг впереди, с воем сирены, мимо пронесся пожарный ЗИЛ. Где-то в ночи горел дом.

Я хмыкнул, не сбавляя скорости.

— Тихо у них, значит, в городе… — сказал вслух, перекрывая шум двигателя. — Тишь да благодать… а дома горят.

А в груди сжалось что-то нехорошее. Интуиция давала собственную пульсацию, как жилка в виске: что бы ни пылало — это не случайно. И я повернул обратно, за ЗИЛом. Нужно проверить, что там горит.

Впереди, у перекрёстка, пожарная машина резко свернула влево — знакомый маршрут. Я крутанул руль, прибавил газу. Сердце сжалось: с каждой секундой становилось яснее — горит именно её дом.

Огненное зарево било в небо, окрашивая ночной небосвод в медно-кровавый цвет. Искры сыпались столпом, танцуя в воздухе. Чёрный дым медленно стелился по крыше, заворачиваясь в спирали, словно змея.

Я затормозил у обочины, бросил мотоцикл, и через несколько шагов врезался в толпу. Крики, хлопанье вёдер, суета. Кто-то тащил воду от колонки, кто-то лопатой ковырял землю. Кто-то просто стоял — молча, наблюдая за суетой и пожаром. А дом уже вспыхнул весь, сразу, будто кто-то окатил его горючим. Почему же дом Марфы так споро воспламенился?

Машина только-только остановилась. Пожарные медленно — слишком медленно — начали стягивать рукава. Один, видно, старший, усатый, с чёрным налётом сажи на лице, мрачно сказал:

— Бесполезно. Тут нашей бочкой не обойдёшься. Главное — не дать соседним домам загореться. Остальное уже поздно.

Я подскочил:

— Вы что, спите⁈ Там человек был!

— Кто сказал? — нахмурился он.

— Я час назад разговаривал с хозяйкой. Старуха. Здесь жила.

Не дожидаясь ответа, я схватил ведро у колонки, плеснул на себя, сорвал с верёвки наволочку от подушки, обмотал ею голову и бросился к крыльцу. Позади закричал пожарный:

— Эй! Ты чего⁈ Там жара адская! Не лезь — сгоришь!

Я влетел во двор, уже был у двери. Спустил рукав рубахи на ладонь, дёрнул нагревшуюся от пламени ручку — закрыто. Заклинило? Дёрнул еще — глухо. Нет, не просто заклинило — под дверью что-то подставлено. Или брусок, или клин, не вижу. Кто-то специально её подпер.

Дёрнул ещё. Ручка осталась в руке — облезлая, раскалённая. И тут — глухой хлопок. Лопнуло оконное стекло. Жар ударил в лицо. Я отпрянул.

«Её убили…» — пронеслось в голове. «Специально. Сразу после нашего разговора».

На крыльце — след. Чёткий отпечаток грубого сапога. Насечки, пятка. Свежий. Я опустился ниже, вгляделся… И тут ударила струя воды — прямиком в меня. Окатило холодом. Струя ударила и по следу, не прошло и секунды — смыла его.

— Эй! — крикнул усатый. — Не сгори!

Пожарные специально окатили меня водой, но не знали, что уничтожили улику. Поздно. Всё, что только могло — исчезло, а остальное сгорит дотла.

Я вытер лицо, отошел от раскаленного дома. Во рту горький пепел, а на душе — мерзкое ощущение, что я не успел. Там, где в нормальных условиях приехали бы эксперты, собрали бы улики, провели исследование, здесь — только пепел и дым. Никаких зацепок, никаких выводов. Только догадки.

Я развернулся, подошёл к старшему расчета, вытирая с лица пепел и остатки воды:

— Это поджог. Я проверил — дверь была заклинена.

Пожарный — коренастый, весь в саже, с опухшим от жара лицом — шумно сглотнул, потер ладонью усы и глянул на меня с усталой обречённостью:

— Ну, и как ты это докажешь? Там уже всё сгорело. Только твои слова останутся. А мало ли кто, что скажет…

Я молча достал удостоверение, показал:

— МВД СССР. Надеюсь, теперь достаточно моих слов?

Он расправил плечи, кивнул:

— Ладно. Тогда следака вызовем.

Я снова посмотрел на дом. Балки внутри уже осели, потолок осыпался, пламя лизало стены с двух сторон. Ещё недавно здесь жила женщина, которая хранила тайны. Теперь — только обугленные брёвна, пепел и молчание. Дом явно облили горючим, не мог он от простой свечи или искры так быстро вспыхнуть… или мог? Теперь уже не определишь.

Я обвел взглядом немногочисленную толпу, которая успела собраться у дома Марфы. Женщины в халатах, мужик с котомкой, какой-то подросток. Все испуганно мотают головами, жмутся к забору. Тут взгляд зацепился за фигуру на краю толпы. В тени стоял мужик лет за сорок — крепкий, жилистый, с широкими плечами. Волосы тёмные, коротко остриженные, лицо жёсткое, нос перебит, губы узкие. Из-под закатанных рукавов армейской рубахи торчали синие наколки.

Папироса медленно тлела в уголке рта, а сам он наблюдал за пожаром с интересом — не страхом, не тревогой — с этаким спокойным вниманием.

Я подошёл ближе:

— Гражданин. Предъявите ваши документы.

Он слегка усмехнулся, не сдвигаясь с места.

— А вы кто будете?

— Милиция, — я достал ксиву и показал греб, не раскрывая корочек.

Он мельком взглянул и пожал плечами:

— Документов нема, гражданин начальник. Ночью, сами понимаете, не таскаю. А в чём дело?

— Что вы здесь делаете?

— Да я тут рядом живу, чё. Ниче не делаю. Просто вышел.…

— Имя, фамилия, — наседал я.

— Иван Иванович Беспалый. Хата моя тут поблизости, на Тракторной шесть. Вон там, за старым гастрономом.

— Знаете его? — спросил я тетку, что слушала наш разговор.

Она была в ночнушке до пят и фуфайке поверх нее, явно из близлежащего дома.

— Ванька, это, Бес, — кивнула тётя. — Не врёт, с нашего околотка.

Я занёс в память: Беспалый Иван Иванович. Примерно 45 лет. Проживает: ул. Тракторная, 6. Ранее судим.

— Так что тут делаешь, Беспалый? — снова я повернулся к бывшему сидельцу.

Он выпустил дым, прищурился.

— Шум увидел, зарево — вот и вышел. Марфу жалко… Бабка-то была, как есть, правильная. К чаю звала, травы сушёные давала от хворей. Между нами говоря, я в ее шарлатанство не верил. Говорил ей — фуфло всё это, но она по-своему жила, душевная была, по-людски. А теперь вот…

— Никого не видел? — спросил я, вглядываясь ему в глаза. — Ни до пожара, ни после? Никого подозрительного?

Он повёл плечами.

— Да нет, никого. Дым валил в харю, глаза резал, темень… Сам только недавно выбежал. Кто там шастал или нет — не скажу. Не видел, начальник.

— Ладно, — кивнул я, разглядывая его обувь. Он был в рваных калошах, а не в сапогах или грубых ботинках, след от которых я видел на крыльце. — Вспомнишь что — приходи в отдел. Спросишь майора Петрова.

— Ну, если вспомню, — буркнул он, будто нехотя, но без вызова.

Я вернулся к «Уралу». Завёл. Двигатель рыкнул, выпустил сизый дым из трубы. Мотоцикл дрогнул, будто чуял — путь предстоит нехороший.

Я сел, выжал сцепление, переключил скорость ногой и, не оглядываясь, поехал в сторону Чёрного озера.

Несмотря на ночь, дорогу я нашел безошибочно. Запомнил еще тогда, по поездке на турбазу. Выехал на берег и направился вдоль него, вглядываясь в каждый куст на небольшой скорости. Вот и озеро. Я остановил мотоцикл и заглушил мотор.

Мертвое озеро открылось сразу — тёмное, неподвижное, будто не вода, а гладь, будто затянутое свинцом. Оно не было чёрным в буквальном смысле, но и ночной свет не отражало, а глотало. Казалось, оно не плоское, а уходит куда-то вглубь, как шахта без дна, как самая настоящая бездна. Выглядит зловеще. Может, поэтому его называют Черным? Может, оно вовсе и не чернеет, а просто этакий оптический эффект? Отсюда и суеверия.

Пробираясь через кусты, я подошёл ближе, медленно опустил пальцы в воду. Холодная — не ледяная, но с каким-то непривычным, вязким ощущением. Казалось, она не обтекала пальцы, а обволакивала, цеплялась, будто пытаясь увлечь за собой в бездну. Не вода — вещество. Хм… или мне просто кажется? Наслушался баек, теперь вот надумываю.

Жар после пожара уже отпустил. Но губы пересохли, а пить здесь я не стал. Эту воду не пьют, потерплю.

Я вернулся к мотоциклу, достал планшет, разложил на баке старую карту. Место, отмеченное Красновой, — бухта, к югу от основной линии берега. Там, где, по её словам, остановился Мельников.

Я проехал немного дальше, сколько позволяла тропка. Дальше только пешком — тропа стала узкая, звериная, кругом кусты, сырой мох. Лес сдвигался по бокам от меня, становясь все гуще. Ветки хлестали по лицу, цеплялись за мокрую рубаху, а я шёл, не сбавляя хода. Впереди должно быть то, что я ищу.

Палатка обнаружилась внезапно — среди тёмных кустов, чуть в стороне от тропы. Свет фонаря выхватил брезент, кляксу кострища, пару крупных камней. Угли между ними были серыми и сухими — костёр не горел уже давно.

Осторожно подошёл ближе, крадучись, словно боялся спугнуть невидимого зверя. Сбоку палатка была разрезана. Острый, но кривой надрез, похоже, что сделанный изнутри. Я провёл пальцами по краю, наклонился, посветил внутрь.

Спальник скомкан, как будто из него выдернули человека. Один ботинок под днищем палатки, второй валялся метрах в двух, в траве. Вещи из рюкзака разбросаны как попало. Вся сцена напоминала не сборы, а бегство. На полу я заметил раскрытый блокнот. Подсвечивая лучом фонаря, я пробежался взглядом по строчкам, написанным неразборчивым почерком. Ладно, потом прочту, сейчас не до этого. Торопливо сунул блокнот в карман и продолжил осмотр.

Пройдя несколько шагов, я увидел, как что-то белеет на ветке кустарника. Это оказался клочок ткани с каплей засохшей, почерневшей крови.

Всё указывало на то, что человек вырывался. Лез наружу, а значит, что-то произошло. Что-то, из-за чего он забыл про ботинки, вещи и все остальное. Выходит, был сильно напуган. Кто же тебя так напугал, Мельников?

Я огляделся. Лес словно подался ещё ближе. Стволы деревьев казались толще, ветки — ниже. Как будто сама чаща стала плотнее. Где-то в стороне что-то хрустнуло — не громко, но ясно. Я повернулся на звук. Тень? Нет. Никого.

Звук не повторился.

Я остался стоять, глядя на разрезанную палатку. Внутри пусто. Снаружи — пусто. А всё равно ощущение, будто кто-то смотрит. Поднял голову — небо заволокло. Ни одной звезды.

Наклонился, ещё раз посмотрел на следы. И подумал: если бы я приехал раньше… Может, всё было бы иначе. Но теперь — поздно.

Я стоял на берегу, прислушиваясь к лесу. Смотрел на озеро, ведь оно-то прекрасно видело, что случилось с учёным. И тут мое внимание привлекла водная гладь. Там, где минуту назад было хоть какое-то ощущение привычного мира — теперь что-то изменилось.

И тогда тучи начали расползаться. Небо, затянутое свинцом, вдруг будто дёрнули с двух концов. Между обрывками туч медленно, почти неохотно, появилась луна. Полная, жёлтая, но почему-то неровная, как гнилой зуб в пасти неба. Свет её был не серебряным, как в книжках, а тускло-грязным, словно еле тлеющий закопченный фонарь в тумане.

Она смотрела вниз — прямо на меня, на озеро, на этот лес.

Старухи в таких случаях бормочут про оборотней, мол, в такие ночи нечисть выходит из чащи. Я в это не верю. Не верил. Но то, что произошло в следующий миг — выбило из-под ног всё.

На моих глазах озеро начало темнеть.

Не так, как в сумерках. Не так, как при смене погоды. Вода, секунда за секундой, становилась гуще, чернее, как будто в неё вливали тушь. Я щурился, тёр глаза, но иллюзией это не было. Она чернела наяву — с характерной медленной неизбежностью, как будто кто-то тянул на дно громадную, невидимую занавесь.

Я сделал шаг назад, отходя от воды. Твою дивизию! Что происходит?..

Пальцы сами нащупали клапан кобуры. Отщёлкнули. Рукоятка Макарова легла в ладонь.

Чёрт! Озеро продолжало темнеть.

Тот самый эффект, о котором судачил весь город — и Марфа Петровна. Это действо и происходило, сейчас, здесь, у меня на глазах. Я смотрел, как завороженный.

И тогда сзади послышался шорох.

Я резко рванул, развернулся всем телом — пистолет наготове, палец на спуске, дыхание задержал. Но не успел.

Что-то вынырнуло из темноты сзади — не силуэт, не тень, а резкий скачок движения. Удар пришёлся точно, выверенно — мне в висок. Всё обрушилось в один миг: гул, боль, провал.

Последнее, что я видел, прежде чем рухнуть на мокрую землю, — это озеро. Оно было абсолютно чёрным.

Как дьявольский зрачок.

Как смерть.