Курсант: Назад в СССР 14

Глава 19

Это был он. Беспалый. Тот самый урка, которого я видел возле горящего дома Марфы Петровны.

Память выдала мгновенно: тогда он стоял в толпе, делая вид, что просто пришёл поглазеть, да и пришёл-то, мол, поздно, уже всё было в дыму и ничего не видно. И смотрел… глаза у таких не меняются — ни на воле, ни на пожарище. Да он и не помогал тушить.

Я сильнее вдавил ствол в его лоб. Чувствовал под кожей твердь кости.

— Говори, сука! — рявкнул я.

Иван Беспалый скривился, стиснул зубы. Даже в тусклом ночном свете было видно, как на его скулах играют желваки.

— Ты её не найдёшь, мент, — хрипло выдохнул он.

— Ну всё, — сказал я. — Хана тебе. Пристрелю, как бешеного пса.

Я не играл в тонкие допросы. Времени на это не было. Либо он скажет сейчас — либо останется тут навсегда. Я оторвал макарова от лба и направил ему в живот, пускай не надеется на скорую смерть. Но страха в его глазах и не было. Лишь глухая, чёрная ярость.

— Я и так не жилец, — прохрипел он, слабеющим голосом, но с ноткой торжества, будто переиграл меня.

Я на секунду замер, потом склонился ближе:

— Скажешь всё — вызову скорую. Попробуют спасти. Жить будешь, хоть и не на воле. Выбирай.

Он коротко усмехнулся, без радости.

— Ты не понимаешь, мент, — сипло проговорил урка. — Они меня везде достанут. Лучше сразу убей.

— Ничего у тебя не выйдет, думаешь так просто от меня отделаться? Хрен тебе, — процедил я. — Подлатают, очнёшься — и я тебя каждый день допрашивать буду, с пристрастием. Пока не расскажешь все.

В глубине души я уже понимал: выбить что-то из него будет тяжело, он готов умереть, это видно по взгляду, по голосу. А ведь у меня есть только сейчас, никакого потом — времени почти не оставалось, ведь Беспалый истекал кровью. Даже в темноте было видно, как по простреленным рукам тонкими струйками, будто ручьями, сочится кровь. Не останавливается, а будто бы наоборот — течёт все сильнее и сильнее.

Почему?

— Не выйдет, мент…. Я почти труп… — усмехнулся он, задыхаясь — будто уловил мой немой вопрос. — Кровь у меня не сворачивается…

Гемофилия.

Мелькнуло, будто ток ударил. Редкая штука. И смертельная при таких ранениях. Я сделал шаг было к калитке — рвануть к соседям, вызывать «скорую», но тут же остановился. Пока найду телефон, пока кто-то дозвонится, пока врачи приедут — будет поздно. Он умрёт раньше. Перевязать его подручными материалами? Можно попробовать, но… Но нет. Это просто не поможет. Оставалась одна возможность — дожать его здесь и сейчас.

Я наклонился, схватил его за руку и вдавил палец в перебитую кисть. Он вздрогнул всем телом, хрипло застонал.

— Лиза! Жива⁈ — закричал я ему прямо в ухо. — Говори, тварь! Будет еще больнее…

Он содрогнулся, напрягся. Из его пересохших губ вырвалось:

— Да… жива…

Слова были едва слышными. Больше похожими на стон или выдох, чем на ответ.

Я уже открыл рот, чтобы задать следующий вопрос — где она? — но Беспалый вдруг размяк, всё напряжение в его теле ушло, глаза закатились.

Я схватил его за грудки и тряхнул, пару раз ударил по щекам.

— Очнись! Не вздумай сдохнуть, гад!

Но всё было бесполезно. Приложил руку к шее. Пульс под пальцами на артерии еле угадывался. Слабый, рваный.

Через минуту Беспалый был мёртв. Отправился в ад. А вместе с ним уходил последний шанс быстро найти Лизу. Но главное, теперь я знаю, что она жива… Жива!

Я выпрямился, медленно вытер ладони носовым платком, тот вмиг пропитался насквозь чужой кровью. Платок я скрутил в комок и швырнул в пыль под крыльцом. Сомнений не оставалось: Ивана Беспалого послали за мной. Груня была лишь приманкой, наживкой для тех, кто хотел меня убрать. И хоть ублюдку не удалось исполнить приказ до конца, он всё же успел сыграть свою грязную роль — он сдох, и теперь следы вели в тупик.

Следы. Почти все следы.

Я опустил взгляд. Его ноги. Ботинки — грязные, истоптанные, с треснувшими подошвами. Но что-то в них насторожило, чуйка кричала, что нужно осмотреть обувь. Я наклонился, сдёрнул один ботинок и, рассмотрел подошву на отсвет луны, сразу узнал характерный рисунок. Грубые многоугольники, глубокие протекторы. Я сразу узнал подошву — точно такой отпечаток я видел на крыльце горящего дома Марфы Петровны. Тот едва заметный след, оставленный на закопчёных досках — и в одно мгновение смытый пожарными. Я видел его и запомнил, но показать не мог никому. Так вот кто шастал там той ночью! Не случайный зевака из толпы, пришедший поглазеть на чужое горе. Убийца.

Я снова выпрямился, сжал челюсти. Беспалый был лишь пешкой. Он убивал — но его кто-то направлял, вёл за руку, толкал на убийство. И этот кто-то сильно не хотел, чтобы правда о Чёрном озере выбралась наружу. Сегодня они попытались меня убрать, устранить, а это значит, что я подобрался слишком близко к разгадке.

Не теряя времени, мы с Гороховым, Федей и Катковым организовали осмотр жилья Ивана Беспалого. Улица Тракторная, 6. Понятые, протокол, опись — всё, как положено. Перерыли весь дом. Он представлял собой типичную халупу: грязные, давно не беленые стены, старая железная кровать, покрытая замызганным ватным одеялом, на столе — щербатая посуда, в углу — ворох тряпья и пустые бутылки.

Но среди этого хлама нашлось кое-что куда более интересное.

В дальнем углу, за старым комодом, стояла железная канистра с вмятым боком. Когда я поднял её и открыл, по комнате пополз характерный запах бензина. А в самом комоде мы нашли резную деревянную шкатулку с удивительно утонченным и старым для урки орнаментом на крышке. Она никак не вписывалась в обстановку и была явно чужой. Так оно и оказалось. Это стало окончательно понятно, когда мы открыли её — и обнаружили женские украшения: кольца с камушками, серёжки, тонкие золотые цепочки. Там же лежала пачка советских денег, аккуратно перевязанная черной тугой резинкой для бигудей, и, самое главное, — сберегательная книжка.

Я взял её. Имя внутри, на развороте, было выведено аккуратным почерком: Гречихина Марфа Петровна. Вот так находочка!

Пазл сложился окончательно. Беспалому было поручено убить старуху, инсценировать пожар, но, как водится, криминальный элемент не удержался — прихватил то, что плохо лежало. Деньги, золото, сберкнижка. Жадность дворняги. Даже не подумал, что без живого владельца книжка — просто кусок бумаги. Или подумал, да плевать хотел.

Убийство Марфы Петровны было раскрыто. Но легче от этого не становилось. Вопросов стало вдвое больше. Кто руководил Беспалым? Кто дал ему наводку, кто прикрывал? Сколько ещё таких пешек шастает по улицам Нижнего Лесовска?

Я чувствовал всем нутром: настоящая игра выходит на кульминацию. И ставки в ней были куда выше, чем можно было представить в самом начале.

Сегодняшняя ночь вылилась в бессонную и кропотливую работу, но даже утром передышки не было. К девяти часам к месту сбора подкатила потрёпанная «буханка» УАЗ-452 с чёрными буквами «Речной флот» на дверцах. Из неё выбрались трое водолазов в выцветших спецкомбинезонах и с большими мешками на плечах.

Снаряжение стандартное: грубые прорезиненные костюмы типа «ГКВ-80», тяжёлые свинцовые грузы на поясах, старые, но ухоженные шлемы из алюминиевого сплава системы «ШВСМ-68», шланговые дыхательные аппараты, насосная станция «РП-12» на базе бензинового двигателя. Всё доказывало, что им приходилось работать в таких условиях не для справки в отчёте, а в реальности и не в первый раз.

В качестве места погружения выбрали бухту на южной стороне озера — там, где несколько дней назад стояла палатка геолога Мельникова и где я собственными глазами видел, как чернеет вода.

Сейчас, в утреннем свете, вода казалась иной. Грязноватая, мутная, но вполне обыденная. Лёгкая зыбь играла на поверхности. Ил, мельчайшие частицы глины переливались в лучах солнца. Никакой черноты. Только тоскливая мутная плёнка над глубиной.

Один из водолазов, старший по виду, коротко кивнул, проверил клапаны аппарата, подмигнул напарникам и медленно вошёл в воду. Еще двое последовали за ним. За их плечами тяжело висели шланги, подающие воздух с насосной станции, и толстые кабели связи. Мы же стояли на берегу, напряжённо следя, как шлемы с номерными знаками медленно скрывались под мутной гладью. Нас было немного: я, Горохов, Борислав Гордеевич, Катков, Федя Погодин, несколько милиционеров в оцеплении. А ещё судмедэксперт, пузатый мужичок по фамилии Чекмарёв, в мятом халате и перчатках, с нескладной походкой и большим облупленным алюминиевым чемоданом с красным крестом на боку.

Минут через семь на воде появился рваный всплеск. Потом — ещё. И вдруг один из водолазов вынырнул. Вода стекала с него, как с мешка. Он хватал воздух ртом, даже не снимая шлема. Двое береговых помощников, что прибыли с ним, бросились к коллеге и вытащили на берег.

Шлем с него сняли почти насильно. Лицо водолаза было бледным.

— Туда… туда я больше не полезу, — сипел он. — Там… мертвецы. Там их полно.

И тут его стошнило, прямо на траву.

Оставшиеся двое водолазов, несмотря на страшную находку, оказались крепкими ребятами и на попятную не пошли. Один — капитан запаса ВМФ, бывший старший минёр тральщика Балтийского флота. Второй — бывший военнослужащий инженерных войск, с опытом подъёма затонувшей техники. Оба знали, что такое страх под водой, и оба умели с ним справляться, не ломая дыхания.

Не теряя времени, они стали работать. Минут через десять на поверхность начали вытаскивать первые тела. Картина оказалась тяжёлой даже для видавших виды.

Тела, извлечённые из воды, были в состоянии так называемой водной мацерации средней и тяжёлой степени. На бумаге это звучит коротко и довольно ясно, а в жизни… В жизни лучше такого не видеть. Серая, посветлевшая кожа местами ослабла до состояния «мокрой бумаги». Волосы на голове частично отсутствовали — или сползали вместе с кожей при малейшем прикосновении. Конечности были деформированы за счёт разложения мягких тканей, пальцы — распухли, но сохранили общую форму.

Особенность этих тел заключалась в другом: отсутствие нормальных признаков гнилостного вздутия. Всё объяснялось составом воды. Высокая концентрация иловых минералов, пониженное содержание кислорода и специфические химические процессы фактически законсервировали останки. Как в формалине.

Орлов стоял рядом, курил — и теперь хмыкнул, глядя на мёртвые, серые тела, едва одетые в остатки рваной одежды:

— Видишь, Андрей Григорьевич… Озеро не отпустило их. Сохранило как было.

Именно в этот момент судмед Чекмарёв, ковыряясь в одном из тел острым скальпелем, вслух отметил:

— Парадоксально… Ни одного сердца. У всех — разрезы в проекции перикарда. Сердца извлечены. Мне кажется, без повреждения соседних органов.

Он даже нацепил очки, чтобы получше рассмотреть:

— Резали острым инструментом.

Некоторые из милиционеров побледнели ещё больше. Один, совсем юнец, начал отходить к кустам, чтобы не опозориться. Я разрешил тем, кто не выдерживал, отойти за оцепление и просто контролировать периметр.

Катков отослал одного из своих участковых в отделение: срочно передать информацию оперативному дежурному, ведь нужно было зарегистрировать материал по обнаружению трупов.

А я стоял, смотрел на тела и ощущал, как внутри поднимается глухая злость. Всё сходилось. Всё вело сюда. Чёрное озеро. Пропавшие люди. И кто-то, кто слишком хорошо знал, когда именно надо убивать, чтобы вода спрятала правду. От всех и навсегда.

Но мы её достали. Теперь оставалось понять — кто стоит за всем этим. И зачем ему эти смерти.

Работа кипела. Мы запросили в Москве подкрепление: судебно-медицинских экспертов высшей категории, специалистов по идентификации трупов при сильных гнилостных изменениях — тех, кто хорошо работал по папиллярным узорам на кистях рук. А также стоматолога-криминалиста — эксперта по установлению личности по зубам.

Местные судмедэксперты, при всём их старании, были не готовы справиться с таким объёмом задач. А вытащенные из «заколдованной» воды тела ждать не могли. Тем временем Орлов по своим каналам инициировал через Москву проверку всей логистики фабрики «Красная Нить». Маховик расследования раскрутился всерьёз.

Я же чувствовал, что нужно торопиться. С каждой минутой тревога за Лизу росла. Куда Беспалый дел Груню? На душе было тяжело. Она помогала мне — и вот теперь исчезла. Я должен во что бы то ни стало ее найти.

Гриша Лазовский продолжал юлить на допросах, строя из себя безобидного дурачка. Но я уже знал — никому из этой семейки верить нельзя. Пора было копать глубже.

И я решил проверить место работы Анны Васильевны Лазовской — Нижнелесовский детский дом.

Заведующая детдома встретила меня с подозрительной радушностью. Елена Семёновна — грузная женщина в платье в крупный горошек, на плечах паутинка шали, несмотря на жару (видимо, для стиля). Вечная испарина на лбу, за версту несло приторноыми духами и немного — потом. Заведущая так и сияла улыбками, суетливо предлагала чай с шоколадом в своем просторном кабинете. Обычно кабинеты не такие шикарные в подобных учреждениях — это я тоже отметил про себя. А почему такое радушие? Видно было, что слухи о моём московском происхождении разлетелись по всему городу.

— Андрей Григорьевич, — запела она. — Садитесь, у нас тут всё спокойно, дети — золотые! Даже трудные подростки теперь у нас как шёлковые…

— Благодарю, Елена Семёновна, — кивнул я сухо. — Но я пришёл не за чаем. Хотел бы побеседовать с воспитанниками Анны Васильевны Лазовской.

На лице её что-то дёрнулось. Неуверенная улыбка угасла.

— Так она… на больничном, — всплеснула руками заведующая. — Давление. Нервы. Ну, сами понимаете, сына посадили…

— Его никто не сажал, — поправил я и улыбнулся. — Он находится под следствием. Под арестом.

— Но он же, простите… дурачок. Хи-хи… Это все знают. Чего с него взять-то?

— А с его психическим состоянием будет разбираться судебно-психиатрическая экспертиза. Умственная отсталость — это не повод совершать преступления.

Она замялась.

— Всё равно… стресс, конечно… Вот Анна Васильевна и не выдержала.

— Ничего, пусть её и нет, я поговорю с детьми. С ее воспитанниками.

— Так уже говорили же, — всплеснула полными руками заведующая. — Приходил от вас парень. Интересный такой. Лихой вид, как у матроса. Кажется, Погодкин.

— Погодин, — поправил я. — Действительно приходил. Но я хочу побеседовать со всеми. А не с двумя-тремя.

И снова на щекастом лице заведующей промелькнула тень, но тут же она натянула улыбку, подчёркнутую ярко-красной помадой.

— Мы их завтра можем собрать, конечно… или даже позже… Вы только скажите, когда…

— Нет, — сказал я жёстко. — Здесь. Сейчас. Без вас и без кого-либо из педагогов.

Елена Семёновна вздохнула так тяжело, что приподнялась ее безразмерная грудь. Но, понимая, что спорить бесполезно, заведующая кивнула и повела меня к нужной группе.

Жилая комната воспитанников детского дома, куда я вошел, ничем не была примечательна: длинная, с выкрашенными в казенный серо-голубой цвет стенами, рядами железных кроватей с заправленными покрывалами. У окна стоял облезлый стол с парой деревянных стульев. На полу — затёртый до дыр линолеум. В воздухе стоял запах хлорки и старой мебели.

Ребята тут собраны разного возраста. Кто-то лет семи-восьми, кто-то постарше, есть и подростки — те уже почти с усами. Они с интересом уставились на меня. Взгляд у всех разный: у одних — забитый, настороженный. У других — колючий. Третьи смотрели с явным любопытством, разглядывая меня как диковинку.

Я зашёл в комнату, коротким жестом выпроводил заведующую, плотно прикрыл за собой дверь и окинул взглядом детей.

— Здравствуйте, ребята, — сказал я спокойно и дружелюбно. — Меня зовут Андрей Григорьевич. Я майор милиции. Приехал из Москвы.

Некоторые подростки насторожились, кто-то быстро отвёл глаза.

— Давайте поговорим по-честному, — продолжил я, делая шаг вперёд. — Мне нужно знать, как у вас здесь всё устроено. Никто вас за правду не накажет. И ничего плохого с вами не случится. Обещаю.

Я сделал паузу, глядя в глаза ближайшему парнишке.

— Мне кажется… вас тут иногда обижают. Это так?

В комнате повисла тишина — не спокойная, тяжёлая. Кто-то отвёл взгляд. Кто-то нахмурился. Но я знал: первые слова — самые трудные. Потом потянется нить.

Секунды тянулись. Я молчал, давая им время. Не торопил, не давил.

Первым не выдержал паренёк лет двенадцати, щуплый, с вечно сбивавшейся на лоб чёлкой.

— Иногда… бывает, — выдохнул он, не поднимая головы и теребя пуговку рубашки.

— Расскажи, — спокойно попросил я. — Кто именно и как? Не бойся… Я здесь, чтобы помочь. Чтобы такого больше не было.

Мальчишка шмыгнул носом, бросил косой взгляд на дверь, на товарищей.

— Анна Васильевна… — пробормотал он. — Она… если кто не слушается — в угол ставит. На колени. Долго.

Я кивнул, чтобы не сбить его с мысли.

— Ещё что?

Тут заговорил другой, старше, с жёстким взглядом, худощавый, с разбитой губой и веснушками.

— У неё палка была, — сказал он, глядя мне в лицо почти вызывающе. — Тонкая такая, пруток. Била по пальцам. Или по спине. Если сильно разозлится. Получалось больно.

— Вот как…. Часто била? — спросил я.

— Смотря кого, — ответил пацан. — Кто слово поперёк скажет — тому сразу. Кто молчит — того только в угол. А если совсем психанёт, могла по губам этой палкой полоснуть. Вот у меня губа и разбита.

Шевеление пробежало по группе. Один, самый младший, тихонько всхлипнул.

Я присел на корточки перед ними, чтобы быть на уровне глаз.

— Никто из вас на это не жаловался? — спросил я мягко.

Мальчишки переглянулись. Щуплый ответил за всех:

— Боялись. Она… когда злится, страшная. И заведующая за неё. Говорили: молчите, а то хуже будет. Ей-то хорошо, что дисциплина железная.

Я тяжело выдохнул, медленно поднялся.

— Вы молодцы, что рассказали, — сказал я твёрдо. — И слушайте внимательно: я за вами присмотрю. Больше никто не посмеет вас тронуть. Ни палкой, ни в угол поставить.

Они сидели, переглядываясь, в их глазах появлялось что-то похожее на благодарность. Несмотря на то, как непросто им жилось, многие готовы были мне поверить.

Я еще раз оглядел комнату. Теперь она напоминала мне камеру, только решеток на окнах не было. Это была тюрьма, замаскированная под детдом. И Анна Васильевна Лазовская — вовсе не та безобидная «серая мышка», какой казалась.