Олегархат им. тов. Сталина

Глава 16

Двенадцатого апреля на орбиту поднялась новая долговременная пилотируемая станция, на этот раз весом чуть больше двадцати тонн. Вообще-то таких «тяжелых спутников» на орбиту уже десяток вывели, но они все были автоматическими (хотя спутники серии «Звезда» считались «посещаемыми», то есть к ним теоретически могли пристыковываться пилотируемые корабли для проведения профилактических работ), а теперь появилась и «тяжелая ДОС». Имеющая кроме размеров и другие отличия от старых «Алмазов», например на них допускалась работа экипажей численностью до шести человек. Но главное отличие этой станции от предыдущих пока еще ждало своего часа: новый «переходной» модуль с шестью стыковочными узлами все еще дорабатывался на Земле. Поэтому спустя две недели на станцию прибыл «стандартный Алмазовский» экипаж из двух человек и приступил к обычной своей работе. Ну и к не очень обычной — тоже: кроме ставшей уже практически «традиционной» работы первого экипажа станции по расконсервации всего ее оборудования им предстояло подлететь максимально близко к первому «Алмазу» (который уже два года болтался на орбите в «режиме глубокого сна») и попытаться перетащить с него к себе кое-какое ценное оборудование.

Всего «Алмазов» было запущено уже четыре, и три продолжали штатную работу — а вот самый первый ресурс выработал процентов так на двести пятьдесят и на него экипажи больше не посылались. Но сама станция еще не «умерла», а последняя экспедиция на нее поставила там небольшой электрореактивный двигатель, позволяющий станции еще некоторое время не падать на Землю, и теперь началась реализация программы по «сохранению ценного оборудования». Но на самом деле оборудование, хотя и было довольно дорогим (особенно с учетом стоимости его подъема на орбиту) тут было далеко не самым главным: из-за проблем с «железом» станцию не смогли вовремя «уронить», а автоматы к ней пристыковаться не смогли.

Командиром корабля был назначен молоденький лейтенант Владимир Крысин (которого в «отряд Челомея» взяли по моему настоянию), а командиром ДОСа был подполковник Евгений Хрунов — но стыковаться с «Алмазом» должен был именно Крысин: он был единственным, кто на тренажере-имитаторе смог в ручном режиме «состыковаться» с не отвечающей на сигналы с корабля станцией. Вообще-то «Алмаз» именно «не отвечал»: у него, скорее всего, сдох приемопередатчик системы сближения, потому что на команды с Земли станция реагировала нормально. И ориентацию держала благодаря своим гироскопам, однако Володя смог обойтись без ответов со станции. Ну да, «не в первый раз», да и «Алмаз» был совсем не похож на злополучный «Салют» (о котором, впрочем, одна я и знала), так что в успехе предприятия я практически не сомневалась.

То есть «успех» был в первую очередь основан на исключительно грамотной работе наземных служб: корабль при запуске вывели настолько близко к новой станции (получившей индекс «Алмаз-М»), что топлива на стыковку и тратить почти не пришлось. И благодаря этому и «перестыковка» оказалась возможной, а вот хватит ли топлива на «возвращение» обратно к «Алмазу-М», зависело почти полностью от мастерства Володи. И он не подвел, а Евгений Васильевич успешно заменил на «Алмазе» блок ответчика системы стыковки и еще через десять дней специально подогнанный грузовик сбросил первенца советской орбитальной пилотируемой системы в Тихий океан.

И за эту работу оба космонавта — первыми из всех членов обеих отрядов — получили звания Героев Советского Союза. По этому поводу Николай Семенович в разговоре со мной заметил мимоходом:

— Ребята, конечно, звания заслужили, но я надеюсь, что такое не превратится у нас в традицию.

— То есть вы не хотите за полеты в космос Героев космонавтам присваивать?

— Светик, эти двое — по настоящему Герои, они же знали, что если что, то на Землю они и не вернуться могут, ведь систему дозаправки корабля со станции еще никто в условиях полета не испытывал. А остальные — да, у них работа опасная и очень непростая. Но по мне, так сейчас твоя работа еще более опасная: они-то там с суровой природой борются, а ты с очень коварными и изворотливыми людьми. А люди — они и есть главная опасность для человечества.

— По счастью, очень немногие люди.

— А нам и одного бы хватило. Но пока там — он показал пальцем на потолок — работают наши космонавты, то здесь мы должны опасаться лишь собственных предателей, а с ними наши люди бороться, слава богу, умеют. В том числе и благодаря тебе, — Николай Семенович довольно рассмеялся. А затем снова посерьезнел и задал недоуменный, но исключительно риторический вопрос: — Но я понять так и не могу, каким образом у наших воров денег в загашниках набралось аж на пять годовых бюджета Союза…

— На шесть с лишним, а еще не меньше годового бюджета у них в виде наличности где-то припрятано. Но вы в одном правы: мы уже знаем, как с этим бороться, а главное — знаем, как это безобразие победить. И обязательно победим!

На самом деле Николай Семенович прекрасно знал, откуда воры такие огромные средства брали: в экономике Предсовмина разбирался отлично. Например, в том же шестьдесят шестом госбюджет составил триллион рублей с небольшим, но — как в нормальной экономике и происходит — денежный оборот в том же году оказался чуть больше шестнадцати триллионов. Неожиданностью для руководства страны (да и для меня) стало лишь то, что в «теневом» обороте находилось заметно больше десяти процентов общего — но преступники просто не могли всю свою выручку потратить: продукции СССР производил гораздо меньше, чем воровалось денег, и эти деньги просто «оседали» в «тайных хранилищах». А так как даже золота и драгоценностей в обороте было на порядки меньше, чем уворовывалось криминалом, то большая часть украденного попадала на счета в сберкассы.

И «криминальные средства», хотя и давили на экономику страны, делали это довольно слабо: заныканные рубли (миллиарды рублей) в оборот большей частью не выходили и являлись, по сути, просто «циферками на бумажках». Но если бы криминал попытался их все же ввести в оборот, то Советскому Союзу сразу бы пришел экономический… коллапс. Но пришел бы этот же… коллапс и криминалу: соответствующие органы не смогли бы не заметить такого вброса наличности и меры предприняли бы самые жесточайшие, а пока все выглядело довольно пристойно. И всякая сволочь искренне думала, что и дальше будет всё так же, однако эта сволочь и не подозревала, насколько они ошибаются. Ведь даже после того, как началось «досрочное» погашение облигаций, никому в голову не пришло, что это «ж-ж-ж» неспроста, все решили, что правительство, на год раньше начавшее это погашение, просто пытается «размазать» выплаты не по четырем траншам, а по шести, ведь облигаций сорок седьмого года было больше всего. Просто потому их было в разы больше, чем более поздних выпусков, что именно в сорок седьмом все ранее выпущенные облигации были принудительно «конвертированы» в новые и, по сути дела, именно в сорок седьмом просто «обновили» дату выпуска по всем военным и приличной части еще довоенных облигаций, и общая сумма их в сорок седьмом превысила размер госбюджета. Понятно, что эти бумажки долгое время практически никак не котировались, на рынке за сторублевую облигацию давали максимум десятку, а чаще около шести рублей — но государство-то должно было из именно по номиналу выкупать, а это просто огромные суммы набегали, так что «попытка размазать транши» выглядела вполне логичной.

Все равно погашение облигаций только за один год требовало огромных денег, а ведь выплаты шли и по более поздним их выпускам — ну а то, что только с «левых» счетов было «изъято» заметно больше, никого обмануть не могло: изымались-то именно «циферки», а людям нужно было дать простые товары. И какое-нибудь «подорожание водки» в этом плане даже не рассматривалось, за такие копейки даже смысла не было «злить народ». Людям нужно было дать что-то «настоящее» — и тут уже по-настоящему вступила в игру «социалистическая интеграция дружественных стран». В принципе, СССР и сам бы мог справиться с проблемой, причем с достаточно скромными потерями, но если можно обойтись без потерь, то «терять» было бы просто глупостью. Но вот как это проделать, было не очень-то и понятно.

Совещание по этому поводу состоялось в субботу, двадцать второго апреля, и к нему собравшиеся тщательно подготовились, то есть собрали все имеющиеся предложения и теперь должны были решить, какие из них имеют шансы сработать. Предложений было много и самых разных, поэтому открывший совещание Пантелеймон Кондратьевич сразу взял быка за рога:

— Я думаю, что над предложением Минпищепрома мы даже смеяться сейчас не будем: народ в стране просто не в состоянии съесть больше, чем уже съедает, а повышать цены на продукты, объявляя о том, что страна старается жизнь людям облегчить — вообще выходит за рамки здравого смысла. Но тем не менее: нам нужно решить, причем быстро, как людям предоставить товаров на тридцать миллиардов рублей до конца года и по столько же, если не больше, давать им в последующие пять лет. Лично я думаю, что идея Минрадиопрома об увеличении выпуска цветных телевизоров на миллион штук в год внимания заслуживает, но это нам даст лишний миллиард, даже меньше…

— Я провел предварительные переговоры с немцами, — тут же добавил Николай Семенович, — и они нам готовы поставить швейной продукции почти на два миллиарда рублей. В основном, конечно, синтетику, но замечу, что эти их дакроновые костюмы и осенние пальто…

— Но мы ведь им взамен что-то должны будем дать…

— Да, безусловно. Но на импортные товары у нас по закону может устанавливаться тридцатипроцентная надбавка, так что если сюда же отнести поставки обуви из Чехословакии и Болгарии, то вот еще один миллиард.

— Да миллиарда уже набираем, — хмыкнул Пантелеймон Кондратьевич, — осталось жалких двадцать восемь. При том, что все уже получаются одетыми, обутыми, сытыми и смотрящими телевизоры с вечера до утра. Еще предложения будут?

— Будут, — в разговор вступила уже я. — В любом случае мы в работе по зачистке криминальных накоплений всё выгрести не сможем, там останутся очень, очень большие суммы, и, думаю, минимум половина так называемой наличности как раз в облигации и спрятана.

— Предложение просто выдающееся! — не удержался от комментария Пантелеймон Кондратьевич, — И что дальше?

— А полвина этой половины как раз в южных республиках и находится. Но на Юге — жарко, так что если там начать массовые продажи кондиционеров…

— Насколько массовые? — все ехидство у Пономаренко мгновенно испарилось.

— Массовые — это действительно массовые. Сами мы, конечно, столько, сколько потребуется, кондиционеров сделать не сможем, но с помощью — существенной помощью — братских, извините за выражение, стран окажемся в состоянии выйти на уровень производства в сто тысяч бытовых кондиционеров ежемесячно.

— Сколько⁈

— Немцы могут нам в этом очень серьезно помочь: они реально могут нам поставлять по сто тысяч вентиляторных блоков…

— Не могут, — отреагировал тут же Николай Семенович, — у них просто медного провода не хватит, даже на четверть такого объема не хватит, я этот вопрос уже прорабатывал. Не про кондиционеры, конечно, а про…

— А с проводом им поможет наш большой друг товарищ Ким Ирсен. У него как раз заработал завод по производству электролизной меди, и, поскольку скоро начнется сезон дождей и электричества с ГЭС у него этому заводу месяца четыре будет хватать без вопросов, то и у немцев с проводами проблем не будет.

— А товарищ Ким сразу моторы для вентиляторов…

— У него есть электролизный завод, завод про изготовлению медного провода и химзавод, производящий лак для изоляции. А электромоторных заводов у него нет. И не будет, у него людей для работы на заводах не хватает.

— Исчерпывающе, спасибо, Светлана Владимировна. И сколько мы получим с кондиционеров?

— Я думаю — а мнением Госкомцен тут можно и нужно пренебречь — при цене в двенадцать тысяч за один кондиционер мы сможем выгребать с южных республик примерно по миллиарду в месяц. Это, конечно, немного, но хоть что-то.

— Вот за что я тебя всегда так любил, Светик, так это за скромность! — довольно рассмеялся Николай Семенович.

— Никакой скромности, все гораздо хуже. Месяца три продажи пойдут там на «ура», а потом до баев тамошних все же дойдет, что кондиционер сам по себе работать не может, ему электричество подавай. А если учесть, что один кондиционер жрет два киловатта мощности, к осени электричество там закончится совсем, а с этим и продажи рухнут.

— А вот за что я тебя, Светик, не люблю, так это за твой вечный пессимизм. Там в одном Таджикистане уже выстроили чуть ли не пять сотен небольших ГЭС…

— Общей мощностью хорошо если мегаватт на двадцать пять…

— А с кондиционерами резко вырастет спрос на малые комплектные ГЭС Большеустьинского завода, что дополнительных приварок бюджету даст. Но в целом ты, конечно, тоже права: одной электрической техникой мы людей не насытим. А что у тебя с новым автозаводом?

— Комсомольский завод, — отвечать стал Станислав Густавович, — конечно, заработает даже несколько раньше планового срока, но его полста тысяч «Саврасок», даже в улучшенной версии «Амур», погоды не сделают. А совместное производство с новым автозаводом в Корее начнется лишь в следующем году, да и то, мне кажется, товарищ Ким большую часть выпуска оттуда себе забирать будет.

— То есть если вообще все мелкие проекты в кучу собрать, — подытожил «предварительный обмен мнениями» Пантелеймон Кондратьевич, — то мы в состоянии закрыть где-то в пределах пяти миллиардов…

— И остается только наш Светик, — тем же мрачным тоном продолжил фразу Николай Семенович, — но сможет ли Светлана Владимировна заткнуть такую дыру в бюджете, зависит все-таки не от нее.

— А от кого же?

— Светик, выйди на минуточку, а то я при тебе не могу ответить товарищу Пономаренко. Хотя сиди, я уже придумал, какие слова можно использовать. От мировой конъюнктуры! Правда, если у нее все получится, то про миллион сверхплановых телевизоров можно будет забыть, но никто по этому поводу точно горевать не будет.

— Давай подробности.

— Держи. Пари-Банк сейчас, после того как мы всю эту карточную систему запустили у себя, заказал банковских машин чуть меньше чем на полмиллиарда рублей, и на вдвое большую сумму платежных терминалов. И сразу десять миллионов карточек, которые мы им по десятке предлагаем. Но пока это только один банк, а переговоры идут уже с пятью банками в Швейцарии, а всего в Европе два десятка банков к таким переговорам готовятся.

— Солидно, но причем тут миллион телевизоров?

— У нас же все просто: завод или телевизор делает, или монитор к машине вычислительной. А Светик считает, что как только банковские вычислительные системы заработают — там, на Западе заработают, то все иностранные бухгалтера бросятся закупать бухгалтерские машины. А еще куча народу захочет и инженерные машины приобрести. В целом получается, что возможные продажи этих машин за границу составят примерно миллион штук, и это только в текущем году.

— А чем обусловлена такая цифра? — Пантелеймон Кондратьевич повернулся к Струмилину.

— Тем, что наша промышленность их больше изготовить не сможет, — улыбнулся тот. — Должен заметить, что благодаря работе Светланы Владимировны и ее Комитета мы с большим успехом развалили полупроводниковую… то есть промышленность вычислительной техники в Европе и особенно в США, но уперлись уже в ограниченность наших возможностей. Так что я категорически поддерживаю ее инициативу о запуске нового завода в Корее, ведь если он хотя бы в этом году выйдет на запланированные показатели, то империалистам о собственной вычислительной технике можно будет вообще забыть.

— А это почему?

— Потому что Светик продает буржуям за десять тысяч долларов машины, которые сами они с трудом могут изготовить за полмиллиона. И есть мнение — не мое, я же в этих мелких детальках вообще ничего не понимаю — что через год-полтора у нас можно будет цены еще вдвое снизить.

— То есть Светлана Владимировна одна всю дыру в бюджете закрыть может?

— Может и может. Если мы ей вообще полную свободу рук дадим…

— Не дадим, одними вычислительными машинами страну не накормить.

— Ну конечно, — усмехнулась уже я, — не машинами вычислительными едиными. Я вообще не успела упомянуть о другом проекте, но если с ним все выгорит, то мировое господство мы уже через год получим.

— Господство, тем более мировое — это замечательно, улыбнулся Пантелеймон Кондратьевич. — А господствовать-то мы чем будем?

— Лампочками. Внешторг провел предварительные исследования, и вроде получается, что наши лампочки у буржуев по цене в районе десяти рублей просто влет пойдут. А на новых заводах мы их сможем — и снова придется сказать «спасибо» товарищу Киму — ежегодно выпускать по пятьдесят миллионов. Сейчас в КПТ уже закончили разработку сборочных роботов для их производства, так что себестоимость их получится в районе пары рублей, а если их буржуям по двенадцать продавать…

— А сами они свои продают примерно по рублю-полтора, и это в рознице.

— Верно, но наши в десять раз более экономичны и минимум настолько же более долговечны. А если их еще выпускать для автомобилей, где лампы раза в три дороже, то только в США еще десяток миллионов можно будет продать, причем именно втрое дороже обычных. Но автомобильные у нас только к середине следующего года в серию пойдут.

— Светлана Владимировна, и вы так уверены, что сами те же американцы их производство у себя не наладят?

— Сразу — нет, им минимум года три на такое потребуется. То есть гораздо больше, ведь мы уже их полупроводниковую промышленность без денег оставили, а желающих крупно вложиться в новые разработки там не найдется, ведь уже почти всем стало ясно, что СССР любого конкурента в этой области оставит без штанов. Да и с сырьем у них возникнут огромные трудности: то, что для производства нужно, на девяносто процентов сосредоточено в Корее, причем коммунистической, и в коммунистическом же Китае, так что даже политически им выгоднее будет у нас готовые товары покупать, а не платить гораздо больше просто за сырье Китаю и Корее.

— А почему им придется за сырье платить больше?

— Потому что в Китае еще там конь не валялся, а в Корее рудники наполовину советские и мы им по дешевке ничего продавать просто не станем. И товарищ Ким не станет, он-то на идиота ни с одной стороны не похож.

— Ну ладно, заработаем мы кучу иностранных денег…

— И купим на них буржуйские товары народного потребления. Буржуи будут довольны, даже специально под наши запросы свои заводы и фабрики расширят…

— А нам какая с этого выгода? Я тут вас как коммуниста спрашиваю, а не как зампредсовмина.

— А мы эти товары населению продадим, у нас денежки появятся изрядные, которые мы сможем пустить на обустройство своих уже фабрик и заводов, подобные же товары производящие — и через два года, когда наши уже заводы заработают, у буржуев начнется очередной кризис перепроизводства.

— У вас все расчеты по этим проектам, надеюсь, уже готовы?

— И готовы, и даже начали воплощаться потихоньку. Пока потихоньку, в рамках смет по поставкам в Пари-банк только. А все подробности вы сами посмотрите, они в соответствующих разделах базы данных по документам уже доступны.

— А в бумажном виде нельзя было?

— Нельзя, — с места сообщила сидящая рядом со мной Лена, — режим доступа к ним до утверждения программ Президиумом Верховного совета исключает возможность изготовления бумажных копий.

— А как Президиум их будет утверждать, если их прочитать невозможно?

— Возможно, но только на рабочем месте и с экрана. А вот после их утверждения… и после согласования вопроса с КГБ и бумажные копии станут доступны.

— Черт, и кто только такие правила придумал?

— Вы, Пантелеймон Кондратьевич. Номер постановления… я могу уточнить, дайте мне пару минут.

— Не надо, это был риторический вопрос. А у меня появился риторический вопрос уже к Светлане Владимировне: Вы не находите, что Елене Николаевне ее погоны несколько жмут?

— Я так не… — начала я возмущенно, но товарищ Пономаренко договорить мне не дал:

— Маловаты ей погоны, всего по одной звездочке помещается. Нужно ей погоны побольше дать, чтобы уже по две звезды…

— Спасибо, но мне и таких вполне достаточно, — довольно спокойно ответила Лена.

— Да, пользуясь, так сказать, случаем, я вас, Елена Николаевна, спешу поздравить: товарищ Ким присвоил вам звание Героя Кореи. Сегодня утром он прислал постановление о присвоении высокого звания советскому генерал-лейтенанту Сувориной.

— Он ошибся, — начала было Лена, но и ей Пантелеймон Кондратьевич до конца высказаться не дал:

— Но мы же не можем допустить, чтобы такой друг Советского Союза ошибся, поэтому постановление о присвоении очередного звания вам уже подписано. Еще раз поздравляю вас… а теперь давайте перейдем к вопросу, касающемуся непосредственно вашей службы. Что там у нас сейчас с расследованиями по коррупции в руководстве республиканских Центральных комитетов?

Я не сразу поняла, почему Пантелеймон Кондратьевич так резко меня сделал коммунисткой, но довольно быстро и с этим разобралась. Ведь та же милиция в республиках по факту подчинялась именно местному партаппарату, и партийные бонзы могли антикоррупционной работе сильно помешать. Но секретарь ЦК был по статусу все же выше даже первого секретаря парткомитета любой республики и в милиции это прекрасно знали, так что местные партийные власти после такого назначения против меня в открытую выступить уже возможности не имели. Конечно, были у них и возможности нелегальные, но и они сразу существенно сократились: на низовом уровне милиция против меня уже точно возбухать бы побоялась. А если учесть, что в новом статусе я могла еще и серьезно поспособствовать карьерному росту офицеров этого «низового уровня» (если более высокие уровни расчистить от взяточников и просто преступников), то работа для меня становилась уже совсем простой. Количество рапортов, содержащих списки правонарушений высших должностных лиц, причем с твердыми доказательствами, исчислялось уже сотнями — а необходимые меры по их пресечению принимались (при полной поддержке младших милиционеров) специальными «летучими группами» КГБ.

Лена, которая работу этих групп была вынуждена теперь координировать, у меня как-то поинтересовалась:

— Свет, а что нам теперь с этими рядовыми и младшими офицерами милиции делать? Ведь они тоже в криминале хоть немного, да замазаны.

— А ты считай их рапорты как явку с повинной. Учитывая, что они закон все же нарушали в значительной части под давлением со стороны начальства. Расследования их собственных правонарушений, безусловно, провести нужно будет, но если они лишь по мелочи провинились… у нас же других-то милиционеров просто нет. А эти, когда вся зачистка закончится, в подавляющем большинстве предпочтут далее не правонарушать: им так спокойнее будет.

— Ага, как же! То есть местами да, большинство предпочтет работать уже честно… некоторое время. Но по Украине, Армении — там же всех поголовно почти просто сажать нужно! И в меньшей степени в среднеазиатских республиках, а уж в Ошской области хоть армию вводи!

— Нужно будет, так введем и армию. Но пока у нас забота другая: если от деталей абстрагироваться, то мы должны всего лишь нарушить связи местного криминалитета с местной же властью. Для начала — именно связи, а потом мы их поодиночке раздавим. Так что сейчас нужно чистить именно руководство, на нижнем уровне у них все же связей практически нет. И чистить жестко: если придется стрелять, то патронов точно мы жалеть не станем.

— Ну, патронов-то не жалко. Вот только уже сейчас приличное количество тех, для кого их не жалко, начало по заграницам разбегаться. И уже есть сигналы, что под новыми личинами по стране разбегаются, ну те, кто помельче. Что-то в последнее время многовато бланков паспортов портить в паспортных столах стали…

— Нам же проще: раз убежал, то, считай, признался в преступлениях. Мы их в полном соответствии с законом осудим… а я надеюсь, что Павел Анатольевич не забыл, как врагов нашей страны и за границей можно… наказать.

— Он уже… старый.

— Но молодым-то опыт передавать не забывает? Да и старые его… специалисты еще не настолько старые. Я, например, их немало даже лично знаю. А припрет, так и сама за работу возьмусь.

— Ну да, ты можешь… но тебе нельзя. Точно нельзя, у тебя работа другая. И уже понятно, причем не мне одной, что кроме тебя ее никто просто не сделает.

— Незаменимых людей нет!

— Тоже верно, но есть незаменимые идеи. И пока ты свои идеи другим людям не передашь, причем в полном объеме… Меня поставили сюда, чтобы тебя беречь, и уж поверь, я тебя сберечь сумею. Если ты, конечно, не будешь слишком уж сильно этому сопротивляться…