Олегархат им. тов. Сталина

Глава 6

Вовка заболел шестого марта, и уже вечером я с ним попала в больницу. А вышла с ним из больницы двадцать девятого. Вышла, больше похожая на зомби, чем на человека — и за прошедшее время я вдруг окончательно поняла, что семья — это самое дорогое, что я всех детей, мужа, остальных домочадцев очень люблю — и что они тоже меня любят. И делают все, чтобы у нас все было хорошо.

Домой-то я вернулась, но на бюллетене просидела еще два месяца, полностью выпав из «общественной жизни», а когда я в эту жизнь вернулась, то убедилась, что как начальник я специалист не просто хороший, а отличный. Потому что за время моего отсутствия на работе эта самая работа продолжалась как ни в чем не бывало, и все, что я когда-то намечала, было уже сделано. А еще много было сделано такого, о чем я даже и не мечтала — но специалисты сами придумали и сами это сделали!

Далеко от Москвы, на горно-обогатительном комбинате возле станции Известковая, в мае заработала установка по «правильному» обогащению железной руды. Я вроде когда-то, причем вскользь, заметила на каком-то совещании, что сейчас руду обогащают неправильно — и ребята сами постарались ситуацию исправить. Очень простую ситуацию: при существующих способах обогащения, например, при магнитной сепарации, в отвал уходит порода, содержащая менее двадцати процентов собственно железной руды, а конкретно на Известковой туда шла порода, содержащая железа около семнадцати процентов. Немного, но если учесть, что исходная руда этого железа содержит чуть больше тридцати пяти процентов, то получается, что в отвал уходит половина добытого — а это выглядит уже не так весело. Ну и «металлурги» Комитета решили повеселиться, придумав установку, которая из породы железо вытаскивает практически полностью.

Там применялась не самая простая химия, нужно было и очень много серной кислоты, и соляной, и прочие химикаты нужно было чуть ли не эшелонами доставлять — а в результате из тонны «отвала» страна получала дополнительно чуть больше полутора центнеров чистого железа. Очень чистого, из которого можно было сварить самую хорошую сталь — вот только обходилось это чистое железо раз в тридцать дороже, чем при старом методе обогащения. Да и электричества для его получения нужно было вообще немеряно — однако парни, устроив по этому поводу совещание в Госплане, пришли к простому выводу: дело это нужно всемерно развивать, а чтобы придуманная ими установка смогла переработать весь получаемый на ГОКе «отвал», нужно срочно строить две больших ГЭС на Бурее и две на Зее. И несколько ГЭС поменьше на других речках, а так же неподалеку построить еще и ТЭС мощностью под гигаватт. И такое неожиданное заключение им получилось пробить лишь потому, что эти полтора центнера железа с тонны отвала тоже можно было считать «отвалом», отходом производства, ведь после всего химического колдунства с такой рудой в сухом остатке у них выходило с тонны еще чуть больше трех килограммов титана, килограмм марганца, грамм по двести ванадия, вольфрама и кобальта, стронция восемьсот граммов, циркония и иттрия грамм по двести пятьдесят, рубидия за сто, грамм по тридцать скандия и галлия — в общем, столько всего очень интересного, что овчинка точно стоила выделки.

А чтобы овчинку выделывать, требовалось очень много чего построить — и на строительство тоже очень многое нужное с установки в виде отхода выходило: очень чистый кварцевый песок, причем самый мелкий, идеальный для изготовления высокопрочных бетонов, а так как в процесс переработки включался еще и буроугольных шлак с ТЭС, то одновременно и не самый плохой цемент производился. Должен был производиться — пока там работала установка опытная, перерабатывающая тонн двадцать «отвала» в сутки. Но постановление о начале строительства всех нужных ГЭС и ТЭС парни пробили как раз восьмого марта, когда мне вообще ни до чего не было, и Станислав Густавович теперь наизнанку выворачивался, пытаясь изыскать средства на новое грандиозное строительство. И ведь изыскивал!

Впрочем, одна ГЭС на Зее уже строилась, но жалких тысячу триста мегаватт мощности сильно не хватило бы, так что энергетики быстро подняли из архивов еще с десяток практически готовых проектов. Оказывается, только на Зее с притоками было уже спроектировано десять станций, а на Бурее (тоже с притоками) — четыре, и каждая их них где-нибудь в европейской части страны считалась бы большой — ну а там большинство шло за «средненькие», меньше полугигаватта. Но даже на совсем небольшую станцию в сотню мегаватт столько всего требовалось сделать! Одного лишь цемента: на Зее, например, все плотины было решено строить целиком бетонные. Все действительно «небольшие», метров по десять-двенадцать, но, что меня слегка даже повеселило, их вообще сборными собрались строить, из «стандартных блоков», которые будут по реке привозиться и на место ставиться. По идее, так должно было быстрее получиться, но вот кто о такого вообще додуматься смог… Впрочем, додумались же мои инженеры до серийного производства «малых ГЭС», а тут как раз «малые» — по дальневосточным меркам, конечно, станции и строить собрались…

Еще одно, немного связанное со строительством обновленного ГОКа и кучи электростанций, «изобретение» инженеров КПТ уже начало потихоньку внедряться на новеньком Останкинском молокозаводе: там молоко начали разливать по лавсановым бутылкам. А с Известковой это было связано лишь тем, что там на ТЭС предполагалось не уголь, тут же из-под земли выкопанный, сжигать, а получаемый из него полукокс. Потому что даже учитывая, что процентов десять этого полукокса тут же, в коксовых печах', и сжигаться будет, теплотворная способность топлива все равно вырастет: из угля в процессе испарится примерно треть (по весу) воды. Правда, так еще много чего «испарится», и для того, чтобы и от этих «испарений» была польза, на Ушумуне было решено еще и химкомбинат выстроить, практически «увеличенный дублер» Сталиногорского комбината, где чуть ли не треть отечественного лавсана (то есть полиэтилентерефталата) производилось. Но то раньше, а скоро на Ишумуне будет производиться половина. И очень много синтетических бензина и солярки: хотя «синтетика» и дороже нефтяного топлива, но возить его так далеко получается еще дороже. И вот, учитывая грядущий бурный рост производства, ребята с ПЭТ-тарой и подсуетились. Причем бутылки нехватку лавсана точно не создадут: эта посуда будет, как и стеклянная, «возвратной», пластик будет повторно использоваться, скорее всего, в текстильной промышленности. Большей частью будет наверняка.

У меня в «специальных районах» вообще сбор вторсырья был налажен хорошо: и на мозги населению капали чуть ли не по двадцать четыре часа в сутки, и всю необходимую инфраструктуру создали. Везде стояли отдельные контейнеры «для бумаги», «для стекла и металла», «для пластмассы» и, на что народ пришлось особенно серьезно настраивать, «для пищевых отходов». Вот что такое «ядовитые отходы», людям почему-то долго объяснять не пришлось, всякие батарейки, изделия со ртутью внутри и прочее народ честно складывал в нужные контейнеры, даже несмотря на то, что такие не на дворовых помойках ставились, а в магазинах. А вот то, что очистки и объедки лучше выкидывать в специально отведенные контейнеры, народ долго не понимал. И только после того, как по местному телевидению стали каждый лень крутить «рекламные ролики» о том, что пищевые отходы не скармливаются свиньям, в перемалываются и отправляются в метановые танки, народ «проникся». Хотя на самом деле в эти танки отходов отправлялось очень немного, в основном ими кормили червей на «червяковых фермах»: рост урожаев при добавлении в землю «продукции» червяков оказался настолько заметным, что этим аграрии занялись уже всерьез. И не только аграрии, инженеры тоже подключились — но пока на таких фермах основой был все еще ручной человеческий труд…

Все же я действительно стала «отличным руководителем»: как там, «а если начальник заболел, запил или помер, наконец, но никто этого не заметил и все по-прежнему работает, то он отличный начальник». Дед у себя в Брянской области очень неплохо потрудился, по «новой системе» уже больше половины сельских хозяйств в области работать начали. Да и в соседних областях тоже кое-кто приступил к переходу на «прогрессивную форму управления». А со смолянами он вообще договорился о том, что планируемая АЭС будет строиться не в Брянской, а в Смоленской области. Что было в принципе понятно: специалисты Средмаша там площадку для станции подобрали еще весной шестьдесят четвертого, и по их словам, она была чем-то сильно лучше той, которую сначала выбрали на Брянщине. И строящийся город там назвали для меня знакомо: Десногорск. Хотя с названиями городов сейчас все вообще было… несколько странно.

В самом конце пятидесятых (как мне Лена сказала, после предложения какой-то городок на Владимирщине, а, возможно, и сам Владимир назвать «Патоличевском») было принято совместное постановление ЦК и Президиума Верховного Совета — и «все населенные пункты, названные именами революционеров», переобозвали обратно по-старому. Кроме Ленинграда, Ульяновска и населенных пунктов, названных в честь товарища Сталина. А новые города с такими названиями и имена получили новые, причем таким названия точно придумывали в сильной спешке, как, например, Приозерному. А еще одновременно с этим высланным «по национальному признаку» гражданам из ссылки разрешили уехать куда сами пожелают — правда, далеко не всем. Поволжские немцы получили «свободу передвижений» без ограничений, крымским татарам разрешили переселяться куда угодно, но только не обратно в Крым. Но для всех «переселенных народов», высланных во время и после войны, действовали еще и персональные ограничения: оказывается, НКВД вплоть до начала шестидесятых не прекращало расследований того, что эти «народы» натворили, и составили обширные персональные списки граждан, «сотрудничавших с оккупантами» — и таким «сотрудникам» ссылка осталась пожизненной…

Результаты такой «объявленной свободы» меня немного удивили: немцы в подавляющем большинстве никуда «возвращаться» не стали, чеченцев обратно в горы вернулось около половины (о чем многие, мне кажется пожалели, иначе бы не разъезжали по стране, чтобы на стройках денег заработать), а большинство прочих народов стали потихоньку расползаться по Сибири и Дальнему Востоку: чтобы где-то жить, нужно было все же и работу найти, а и на «прежних местах», и вообще в Европейской части требовались лишь люди с какой-то профессиональной подготовкой. То есть на шабашки ездить было можно, но вот постоянную работу для них найти почти нигде не получалось — а за Уралом стало довольно много именно «постоянных строек», и там «всех брали». Тоже с определенными ограничениями, тут уж КГБ следил, чтобы не образовывалось «национальных анклавов», так что там развивался настоящий «интернационал» — и развивался он вместе с бурно растущей промышленностью.

Впрочем, промышленность везде бурно развивалась, и иногда довольно неожиданными методами: в июне все же заработал второй завод по производству «Саврасок». Товарищ Буров тоже ведь активно строил на базе МТС минизаводики, но он предпочел их ориентировать не на выпуск запчастей для тракторов (дед ему сказал, что Брянщина этим добром Башкирию тоже с запасом обеспечит), а комплектующие для «Саврасок»), а для того, чтобы из этих комплектующих получился готовый автомобиль, выстроил сборочный завод в Бирске. Пока относительно небольшой, то, что уже было построено, должно было в год порядка двадцати пяти тысяч машин собирать. Но так как это было меньше, чем рассчитанный Струмилиным «минимум» для безубыточного автозавода в тридцать тысяч машин в год, за лето там предполагалось выстроить и вторую очередь завода. За лето выстроить, потом за зиму укомплектовать его оборудованием, рабочих новых поднабрать — и вот уже весной следующего года…

А пока заводик выпускал машинки в единственном варианте: двухместные пикапы с деревянным кузовом для грузов — но как раз такие и пользовались наибольшим спросом. То есть у ряжских машин кузов был все же металлический, но деревянный-то не ржавеет! Мне Александр Петрович сказал, что изначально планировалось кузова вообще стеклопластиковые делать, и несколько таких даже заказали «на пробу» в Волоколамске — но вот покупатели от них отказывались, так что оставили деревянные. Которые, кстати, тоже не в Бирске делались, а на небольшом лесоперерабатывающем заводике, выстроенном аж в Добрянке — и оттуда кузова летом возили на специально приобретенном для автосборочного завода речном теплоходе по Каме и Белой, а зимой, как он выразился, «через задницу»: по железной дороге до Нефтекамска, а оттуда грузовиками. Для чего специально в Нижнем Новгороде заказали специальные прицепы к седельному тягачу на базе ГАЗ-51. Все же да, машинка у горьковчан… то есть уже у нижегородцев… то есть все же у горьковчан, когда ее ведь сделали, чуть ли не в войну? То есть машинка получилась просто великолепная. И теперь, кстати, «придворный завод» это великолепие «широко распространял»: там теперь делали потихоньку новые станки с ЧПУ специально для изготовления деталей двигателя для этого замечательного грузовика, и делали — после того, как на ГАЗе станки уже эти поставили — для завода, такие же грузовики выпускающие в Корее и для двух аналогичных заводов в Китае.

И из-за этого мне не удалось отвертеться от корейской награды: Ким Ирсен, приехавший по делам в Москву в июне, мне вручил-таки «Рорик Енг Енг» — так по-корейски называется орден Героя труда. Точнее, это был не орден в нашем понимании слова: как мне объяснил специальный корейский товарищ, это был всего лишь знак, что человеку присвоено звание Героя труда. И носить его следовало постоянно — но не чтобы выпендриться, а чтобы — этот пункт товарищ мне по моей просьбе несколько раз пояснил — окружающие меня люди могли гордиться тем, что видят этого самого Героя. Да, своеобразный у корейцев менталитет… или я, дура, плохо понимаю корейский русский. Зато сразу у двоих окружающих меня людей появился повод меня поподкалывать. То есть после того, как Вася у меня спросил «а где твой енг-енг», Сережка начал меня об этом каждое утро спрашивать. А затем и Лена стала строгим голосом интересоваться:

— Свет, а где енг-енг? Я к тебе погордиться пришла, а енг-енга нет, мне теперь что, весь день ненагордившейся ходить?

Но к Лене у меня претензий не было, и на нее я даже не обижалась: ведь пока я с Вовкой сидела, она все управление Комитетом и частично координацию работы министерств «девятки» взяла на себя. И пахала как пчелка, так что я думаю, именно благодаря ей меня с должности первого зампреда и не поперли. Потому что на таком уровне все хотя и понимают, что значит, когда дети болеют, но работу все равно нужно выполнять — а раз работа выполнялась, то меня вроде и гнать не за что. Я-то сама знаю, что не за что, я всю эту «саморегулирующуюся» систему управления и выстроила — но об этом-то только я одна и знаю. Или все же не одна я?

Это начало мне в голову приходить, когда Николай Семенович на очередном «совместном заседании правительства и партии» — то есть когда собрался он с Пантелеймоном Кондратьевичем и меня для кучи поговорить пригласил — решил «уточнить»:

— Светик, мне на самом деле интересно и нужно точно знать: сколько времени в твое отсутствие твое управление проработать сможет без сбоев? Точнее, сколько времени потребуется для того, чтобы без твоих личных указаний в системе начались разные нестыковки, срывы планов и тому подобное? Это не пустой вопрос, нам действительно это важно знать.

— Решили меня все же уволить? Мне это, конечно, не очень понравится, но для страны ничем особо плохим мое увольнение не окажется.

— Мы даже не думаем о вашем увольнении, — резко возразил Пантелеймон Кондратьевич. — Вы же на самом деле создали систему… саморегулирующуюся, в которой управление всем происходит почти автоматически. Но вы ведь все равно не сидите сложа руки, ее постоянно поправляете…

— Ничего я не поправляю, просто придумываю время от времени новые интересные задачки, а люди их просто решают. Или люди сами такие задачки для себя придумывают — и я всего лишь решаю, имеет ли смысл эти задачи сразу в работу пустить или по каким-то причинам стоит их отложить на время. Именно отложить: люди-то у меня собраны не самые глупые, они прекрасно понимают, что для страны нужно и ерунды всякой просто не предлагают. Но я всего лишь оцениваю такие задачи с той точки зрения, хватит ли у нас — я имею в виду Советский Союз — сил и ресурсов для решения очередной задачи, и этим я занимаюсь просто потому, что у меня по должности больше всего информации и наличных ресурсах. Поставьте вместо меня другого человека, дайте ему доступ к той же информации — и ничего не изменится. Почти ничего…

— Вот именно: почти, — тут же уточнил свою позицию товарищ Пономаренко. — Мы тут проверили, и даже если не считать достижения СССР в области полупроводников и вычислительной техники, то получается, что почти две трети именно новых разработок было проведено — да и сейчас ведется — по вашим личным указаниям. И о большей части этих новых технологий до вас люди вообще не догадывались!

— Догадывались, просто у тех, кто догадывался, возможности свои догадки как-то реализовать не было. А сейчас, кстати, эти возможности появились, в том числе и благодаря новым разработкам по вычислительной технике. Люди, специалисты получают доступ к информации и на основе этой информации что-то свое придумывают — и придумки свои — в виде хотя бы информации о них — могут легко передать другим людям. Сейчас, если я не путаю, прямой доступ к базе технических данных ВИТИНИ имеется чуть ли не во всех городах Европейской части страны… Так что я насчет увольнения…

— Еще раз, Светик, мы об увольнении не думаем. Но к нам недавно приезжал товарищ Ким и он очень просил помочь ему организовать подобную систему управления. И нам кажется, что в этом лучше тебя ему никто помочь не сможет. А это — командировка в Пхеньян, причем где-то на полгода…

— У меня ребенок годовалый, какая командировка?

— Мы этот вопрос с товарищем Кимом обсудили, он предложил предоставить… для тебя лично, апартаменты не хуже, чем твоя московская квартира, и готов принять кроме тебя и твоих пожилых помощниц, и всех твоих детей с необходимым числом нянек и мамок… А нам, Советскому Союзу очень важно как можно сильнее укрепить сотрудничество с северными корейцами, и мы очень надеемся на твою помощь.

— А кроме меня ему что, и помочь некому?

— Он очень просил, чтобы именно ты ему помогла.

— С чего бы это? Он меня и видел-то два раза в жизни.

— Да, но ему кто-то сказал… Светик, это не мы сказали, а кто — выяснить пока не смогли…

— И что же?

— Что товарищ Сталин тебя выбрал когда тебе было еще шестнадцать. А товарищ Сталин не ошибался…

— Сталин меня выбрал для помощи корейцам⁈

— Нет, но ты сама все прекрасно понимаешь. В общем, нам очень важно знать: справится управление со всеми текущими задачами, если тебя тут полгода не будет? То есть ты вроде уже ответила…

— Что-то мне вся эта затея не нравится…

— Думаешь, нам нравится? То есть, думаешь, нам нравится все, чем мы тут вынуждены заниматься? Но мы — занимаемся, потому что это нужно Советскому Союзу! Ты тоже занимаешься, и часто совсем не тем, что хочется — это я знаю, но, Светик, сейчас нужно помочь товарищу Киму.

— Ну раз нужно… Мне потребуется… там будет телефон, по которому можно в Москву позвонить?

— Телефон тебе обеспечим.

— Еще мне потребуется самолет, чтобы разную информацию на дисках переправлять хотя бы в Новосибирск, где кабель скоростной уже проложен, или, лучше, в Томск.

— Выделим сто четырнадцатую машину.

— Нет, она очень шумная, а мне и восемнадцатого хватит. Компьютеры я сама захвачу, если что-то еще понадобится, потом пришлете… КПТ пришлет, об этом можете не беспокоиться. И когда мне вылетать?

— Предварительно мы договорились на осень, то есть где-то на конец сентября или позднее…

— То есть можно все же не второпях собираться, и на том спасибо. Да, я отдельно попрошу… я и сама имею право, но это будет… неправильно, так что лучше уж вы, Пантелеймон Кондратьевич: маме нужно предоставить отпуск на все это время, она с внуками посидит, а я детей туда не потащу все же. Дети — они… а советским врачам я верю. И последний вопрос: с кем из вас мне связь держать по вопросам… непредвиденным вопросам?

— Вообще-то это партийное поручение, — хмыкнул товарищ Пономаренко, — так что вопросы… непредвиденные — это ко мне.

— Партийное⁈

— Светик, не кипятись, — вмешался Николай Семенович, — мы твою позицию знаем и даже понимаем… иногда… спьяну. Но и ты нас пойми: технологии перспективные, станки, машины, трактора — это по государственной линии проходит и людям это понятно. А вот смена… доработка системы управления — это вопрос все же идеологический. А идеологией у нас все же партия занимается.

— Занимаются конкретные люди, потому что партия — это не людь, а толпа, верящая в какую-то идею. И раз уж конкретный людь у нас как раз Пантелеймон Кондратьевич, то… я не буду кипятиться. Я пойду сейчас домой, остыну, и дня через два мы с вами — как два конкретных человека — внимательно и подробно обсудим, чего вы — и тут я имею в виду лишь вас двоих — хотите от товарища Кима получить. И что ему дать, конечно.

— Договорились, — спокойным голосом ответил Пантелеймон Кондратьевич, а Николай Семенович задал еще один вопрос:

— Светик, а твое управление эти полгода без товарища Сувориной-то продержится? Потому что, насколько я знаю, пока тебя не было, она на себя взяла руководство Комитетом.

— У нее тоже есть подготовленные замы, а причем тут она?

— Все знают… многие знают, что она работает твоим секретарем, и если она тебя будет сопровождать, это вопросов не вызовет. А о том, что она носит генеральские погоны, знают немногие. Ким — знает, и просил ее тоже откомандировать, чтобы она поделилась опытом… определенным. С ней вопрос уже согласован, но не скажется ли это отрицательно на работе?

— Понятно. Не скажется. Пойду тогда чемоданы собирать и переоденусь во все чистое… значит, Пантелеймон Кондратьевич, мы встречаемся в понедельник? Вам во сколько удобно?