Олигарх 6

Глава 17

На дворе уже ранняя осень, которая здесь, в Забайкалье, уже чувствуется. В Иркутске, когда мы его покинули, еще было лето, а здесь по ночам уже иногда почти ноль градусов, чуть ли не каждый день идут дожди, и постоянно дует холодный ветер.

До Читы нам предстояло преодолеть больше пятисот пятидесяти верст. Это серьезное расстояние. Если у нас все пойдет хорошо, то на переход от Верхнеудинска до Читы у нас уйдет дней десять. Главная проблема — это горные хребты Забайкалья, их отроги и отрожки. В Восточной Сибири, как и на Аляске, любые горы — это серьезное испытание даже летом, не говоря уже о зиме.

Они какие-то потрясающе дикие и безлюдные. Даже здесь, где есть какая-то дорога, по которой сейчас почти непрерывным потоком идут и едут люди, чувство дикости этих мест все равно присутствует.

Почти непрерывный поток людей и грузов, который я увидел, когда мы выехали из Верхнеудинска, меня просто потряс. Особенно то, что он был фактически в одном направлении — в Читу. На новой, еще строящейся Кругобайкальской дороге движение было, но очень незначительное, несравнимое с потоком, идущим от байкальской переправы. Это по большей части люди, которые идут пешком, едут в повозках и верхом. Среди них есть даже одиночки.

Но оказалось, что самый мощный грузовой поток шел в Верхнеудинск с юга, из Кяхты и Петровского Завода.

— Среди этих людей почти нет тех, кого компания пригласила. Они почти все проехали уже давно, и сейчас их единицы, — сказал мне Петр, когда, выехав из Верхнеудинска, мы увидели эту картину, и я от удивления остановился. — Почти все эти люди, ваша светлость, бегут от нашего царя-батюшки. Они надеются там, — Петр махнул рукой, показывая на восток, куда шла дорога, — построить свою новую жизнь. А кто-то хочет попасть за океан.

Я резко обернулся и окинул Петра взглядом с головы до пят. Никогда в его голосе еще не было таких интонаций и напряжения. Казалось, что его голос звенит, как туго натянутая струна, хотя Петр говорил это очень тихо.

Как ни крути, а он и мы, как говорила незабвенная Раиса Захаровна, из разных социальных слоев. Говоря «мы», я имею в виду российского императора Николая Первого и светлейшего князя Новосильского. А Петр со всех сторон — стопроцентный крестьянин, и простого мужика понимает и сочувствует ему.

Недаром в истории масса примеров, когда вроде бы преданнейшие слуги, иногда даже почти ровня хозяину, в критическую минуту уходили от них или вообще предавали. Да и господа всякие — дворяне, короли и императоры — некоторые чаяния подлых сословий никогда не понимали, да и не могли понять.

Моя сила заключается в том, что во мне произошло органическое слияние двух сущностей: древней олигархической и самой что ни на есть рабоче-крестьянской. Поэтому я понимаю и чувствую как русский столбовой дворянин, стоящий на одной доске с императором, и как самый простой русский мужик, которого всё гнобят, гнобят.

Ничего не ответив Петру, я тронул лошадь и поехал вперед.

Червячок сомнения меня грыз, когда я читал в отчетах Василия, что он не испытывает недостатка практически ни в чем. А людей, возможно, даже избыток. Но, похоже, что в реальности так и есть.

— А я, Алексей Андреевич, засомневался, когда ваши управляющие говорили, что людей пока хватает. Ян Карлович одну цифру называл, а у Василия Алексеевича другая получается, — подъехавший Иван Васильевич, как будто прочитал мои мысли, совершенно неожиданно заговорил на эту тему.

Он с полковником немного задержались на подворье. Нескольким казачьим командирам Забайкалья, отобранным по рекомендации Яна Карловича и братьев, был послан приказ прибыть в Верхнеудинск и Читу.

Затею с Верхнеудинском я лично считал чистой воды аферой, но к своему удивлению ошибся, и во время завтрака приехали селенгинские и с харацайской пограничной дистанции.

Я был сторонником идеи проведения учредительного войскового круга нового Байкальского казачьего войска, но как это сделать, было не понятно. И самое разумное — посоветоваться с народом, ведь местные казаки — это немного другое, отличное от других областей России, не говоря уже об условиях жизни и службы.

Поэтому Иван Васильевич и полковник задержались в Верхнеудинске.

— А что вас, Иван Васильевич, смутило в цифрах Яна и Василия? — меня тоже разобрали сомнения, когда я попытался сравнить их.

— По данным Василия Алексеевича, из Верхнеудинска в сторону Читы людей ушло почти на десять тысяч больше, чем показывает Ян Карлович. Народ из Иркутска идет в основном на байкальскую переправу. Может быть, десятая часть, не больше, идет по суше, те, кто порисковее, — по Кругобайкальской дороге, но в основном через Троицкосавск, — Иван Васильевич, вероятно, обратил внимание на то же самое, что и я.

Интересно, что он еще подметил.

— Наша контора в Троицкосавске все фиксирует четко, до последнего человечка и отправленного килограмма груза. В Селенгинске к кяхтинским обозам присоединяются петровозаводские. Они везут исключительно различное железо. И никаких людей оттуда не должно быть. Но только в Верхнеудинск приходит с этими обозами намного больше людей, чем должно быть.

— И какие выводы вы делаете?

— А здесь, Алексей Андреевич, вывод может быть только один, — Иван Васильевич показал на группу людей, ехавших на телегах и частично идущих рядом пешком, и спросил меня:

— Разве эти люди похожи на переселенцев из-за Урала или из Сибири? Нет. И это не местные, пожелавшие перебраться на Амур, — Иван Васильевич сделал паузу, как бы давая мне возможность рассмотреть людей, идущих и едущих на восток.

— Казаки, приехавшие с пограничной линии, раскрыли маленький секрет. Последние годы, особенно после возобновления уголовных преследований раскольников, в Забайкалье они стали уходить в больших количествах. И это не только раскольники, но и просто беглые мужики и кое-кто с семьями. Здесь есть где спрятаться и много тайных троп, как сюда прийти. Когда в этих местах появились друзья детства вашей светлости, то они сразу же узнали, что среди ваших людей много староверов-поповцев, а братья Петровы не выдают беглых, а отправляют их на Амур.

Ситуация сразу стала совершенно понятной. Осталось только уточнить некоторые детали.

Иван Васильевич давно находится рядом со мной и без слов понял, что меня интересует. По крайней мере, продолжил он рассказывать именно это.

— Староверы-беспоповцы и откровенный уголовный элемент судьбу решили не испытывать и ушли куда-то за Аргунь. Некоторые поначалу собирались идти на север, за Байкал, но потом и оттуда эта публика потянулась в Китай, — я усмехнулся, наверное, господин Го хорошо информирован об этом, и поэтому даже не завел речи о маньчжурской Даурии.

Надо полагать, что эта публика или вернется с повинной, или пойдет служить маньчжурам, что не есть хорошо.

— А остальные, похоже, сами решили податься на Амур? — я вопросом продолжил рассказ Ивана Васильевича.

— Да. Особенно когда пошли слухи о вашем скором приезде. Вас тут, оказывается, ждут с начала лета.

— Спасибо за информацию. Нечто подобное я и так предполагал. Скажите теперь, о чем вам удалось договориться с местными казаками, — организация казачьих войск — это вопрос не первостепенной важности ближайших недель, но к зиме его надо тоже решить.

— Они, как и мы, считают, что провести большой войсковой круг с участием выборных всех казаков Прибайкалья нереально. И поддерживают идею Владимира Ильича провести два войсковых круга и образовать в новом войске два отдела: Забайкальский и Иркутский. Тункинская линия и Култук пусть будут иркутскими, а все остальное до Усть-Сретенки — забайкальскими.

— А Усть-Сретенка и дальше — будущее Амурское войско, — закончил я единственным логическим окончанием.

— Так точно, именно такими словами и закончилось обсуждение, — усмехнулся Иван Васильевич.

— Хорошо, а что решили практически?

— С двадцатого октября по первое ноября в Чите провести войсковой круг. Повестку, как наказной атаман, определите вы.

— Полковник где? — задал я последний вопрос.

— Где сейчас, не знаю, но он нас догонит.

В Чите мы, к моему большому удивлению, были двадцать второго сентября. И это, на мой взгляд, был настоящий подвиг для некоторых наших участников.

Реально на своих ногах, в буквальном смысле, остались казаки во главе с командиром Авдеем Серовым, полковник Осипов с тремя офицерами и я со своим вернейшим и надежнейшим сопровождением.

Господа-инженеры, однокашники братьев Петровых, тоже, можно сказать, входили в наши железные ряды, но когда мы въехали на территорию Читинского подворья, они с трудом держались в седлах. Их тут же осмотрел один из врачей нашего компанейского госпиталя.

Ничего страшного он не нашел. Господам инженерам помогли переодеться, накормили, напоили и спать уложили. Естественно, после осмотра они получили какое-то количество эликсира жизни от доктора Бакатина.

У меня лично болело все тело, ноги были просто налиты свинцом, и был момент, когда мне показалось, что я сам не смогу покинуть седло или даже вообще вывалюсь из него.

Но, собрав последние силы, я сам спешился и отдал поводья подбежавшему местному казаку, после чего осмотрелся по сторонам.

Все, кроме господ инженеров, которых подбежавшие служащие подворья снимали с седел, спешились самостоятельно. Полковник Осипов, Иван Васильевич, Петр, Архип, Тимофей, Авдей, половина его казаков и все кандидаты в пластуны были действительно железными людьми.

Никакой усталости в движениях и голосах, только небритость и немного грязное и помятое обмундирование выдавали их.

Казаки сами распрягли своих лошадей и отвели в выделенные им стойла. У остальных лошадей забрали служащие подворья.

За моим скакуном взялся присмотреть Авдей, отдав свою лошадь кому-то из казаков полусотни.

Несколько лет назад в Чите, ее правда тогда называли Читинским острогом, в буквальном смысле кипела жизнь. Здесь проживало и несло службу несколько сотен человек.

Все дело было в том, что в течение трех лет, с 1827-го по 1830-й, Читинский острог был основным местом тюремного содержания декабристов. Через него прошло восемьдесят пять господ революционеров.

В остроге появился комендант в лице целого генерала с кучей офицеров и настоящей воинской командой.

До появления этой публики в остроге и слободе было сорок пять домов, ветхая деревянная церковь и горное комиссионерство с принадлежащими ему двумя магазинами — провиантским и соляным.

Для государевых нужд был построен обнесенный бревенчатым частоколом тюремный острог на холме с высокими и местами обрывистыми берегами, посредине которого стоит старая, уже достаточно ветхая Михайло-Архангельская церковь.

По соседству с тюремным острогом для коменданта на террасовом берегу реки Читинки была построена усадьба с небольшим садом и зверинцем на речном острове, где за оградой содержались олени и дикие козы.

Женщинам, прибывшим в острог вслед за декабристами, разрешили рядом с тюремным острогом построить дома и завести большие огороды.

В 1830 году всех обитателей тюремного острога отправили в Петровский Завод. Следом за ними из острога убыли их жены, тюремное начальство и воинская команда.

Селение совершенно опустело, и когда тут появился Василий Алексеевич Петров, его встретили управляющий Читинской волостью Петр Федорович Кропачев с двумя своими канцеляристами, два купца, настоятель Михайло-Архангельской церкви отец Федор Титов и только что вышедший на пенсию управляющий волостью Семен Иванович Смольянинов, прослуживший здесь больше тридцати лет.

Окрестным крестьянам здесь селиться было запрещено, но рядом с острогом была слобода, жители которой были горнозаводскими крестьянами Нерчинского горного округа.

Острог и слободу разделял овраг, который носил многозначительное имя Чертов, так как многочисленные попытки его засыпать терпели фиаско.

Главной и единственной знаменитостью Читы была одна из смольяниновских дочерей — красавица и умница Аполлинария. У нее состоялся любовный роман со ссыльно-каторжным Дмитрием Завалишиным, оказавшемся на каторге по своей дури и доносу младшего брата Ипполита, тоже, кстати, сейчас находящегося на каторге.

Влюбленные расстались пять лет назад, красавица Аполлинария ждет любимого и пишет письма, он ей отвечает и обещает жениться.

Все переменилось в мгновение ока. Василий Алексеевич, конечно, согласился с моим мнением, когда приехал сюда, и сразу же распорядился начать строить здесь будущий центр Забайкалья.

Управляющий Читинской волостью Петр Федорович Кропачев ему очень понравился и остался на своем посту, возглавив развернувшееся строительство.

Все пустующие помещения на территории острога были капитально отремонтированы, и острог превратился в компанейское подворье.

Бывший комендантский дом был перестроен, став основательнее и больше. В него переехал господин Кропачев со своей семьей, который стал по совместительству комендантом Читинского подворья компании. В этом же доме располагались гостиничные апартаменты для важных персон, посещающих Читу.

В перестроенных и расширенных казематах острога разместилась казачья сотня подворья. В четырех домах, где раньше жили жены декабристов, теперь поселились врачи читинского госпиталя, который строится за храмом на месте дома Нарышкиной. На улице вдоль восточного края Читинского холма расположились компанейские склады.

За складами с холма спускается дорога к различным мастерским, построенным от холма до устья Читинки.

На месте самого устья и ниже по Ингоде начали строить Читинскую пристань.

Напротив комендантского дома были построены компанейская контора и большой постоялый двор. Своими главными воротами он выходит на почтовый тракт, идущий с Удской стороны в Нерчинск, оставляя Читу по правую сторону.

Жизнь на подворье и в слободе просто кипит, и здесь в воздухе витает знакомый мне по Америке дух фронтира, но нашего родного русского.

Этот фронтир за неполные семьдесят лет привел русских казаков и мужиков с берегов Волги и Камы до края света — восточной оконечности Евразии и берегов великого Тихого океана, а затем и в Америку.

А теперь русским людям предстоит сделать еще один рывок и дать России прирасти Приамурьем и Приморьем.

Нас, конечно, ждали, и сразу же предложили пройти в комендантский дом, где для высоких гостей был накрыт стол и подготовлены апартаменты.

Но вид общего зала, заполненного служащими компании, казаками, а также различной публикой, двигающейся по тракту, среди которой преобладали переселенцы, так порадовал глаз, что я решил перекусить здесь прямо с дороги.

Молодой шустрый половой первым сообразил, в чем дело, когда я остановился в распахнувшихся дверях общего зала, и пулей подскочил ко мне.

— Что изволите, барин? — Как обращаться ко мне, он явно не знал и выбрал нейтральный, хотя, возможно, не самый подходящий вариант.

Я засмеялся, а Иван Васильевич, сделав полшага вперед, распорядился:

— Организуй-ка, голубчик, нам свободное место. Их светлость желает поужинать.