Пособие по выживанию для оборотней

Глава 17. Цербер

Стоило только шагнуть через полоску бездны между поездом и перроном, как навалилась усталость, да такая, что Туомас еле дополз до ближайшей скамьи напротив ларька с чебуреками. Ледяной металл сиденья прожигал кожу даже сквозь джинсы. Ноги свело судорогой, живот крутило — возможно, просто от голода, но одуряющий запах прогорклого масла и пережаренного теста не оставлял желудку ни малейшей надежды. Туомас медленно вдохнул холодный влажный воздух через нос, помедлил несколько секунд и выдохнул на шесть счетов — протяжно, через рот. Повторил еще несколько раз; мушки перед глазами раздались вширь, приобрели четкость и наконец превратились в нескончаемый поток плывущих вдоль платформы пассажиров. В голове прояснилось, и он перебрался на деревянную, согретую редкими лучами солнца скамью подальше от ларька и касс, где упорно продолжал дыхательную гимнастику еще минут пятнадцать.

Короткий октябрьский день постепенно угасал; стрелка на огромных вокзальных часах неумолимо ползла к шести. Он ждал ночной смены в неотложке с болезненным нетерпением: душ и санитарский халат виделись величайшим благом, о котором Туомас мог сейчас только мечтать. Грязный, избитый — вылитый бомж — и облапанный Дарьей, Туомас меньше всего хотел возвращаться в квартиру. На ум шли странные мысли: значит, так ощущают себя девушки, отбившись от насильника? Туомас помнил, что сам согласился — будучи связанным, правда, — но нестерпимое желание поскорее оказаться под душем и драить, драить до боли кожу там, где Дарья его касалась, не отступало.

Ссадины постепенно заживали — он чувствовал натяжение свежей кожи, нестерпимый зуд и желание поскорее сковырнуть запекшиеся корочки. О синяках Туомас даже не вспоминал, представляя свое тело потрепанной, но еще не выпотрошенной боксерской грушей. Зеркало в привокзальной уборной помогло разобраться, что глиной и песком перемазаны только джинсы и рукава куртки, да и скулы почти зажили, но след от хлыста еще горел сливово-багряным рубцом от нижней губы до края подбородка. Кое-как отчистив одежду, он посидел на вокзале еще немного, запивая теплым компотом небрежно завернутые в лаваш овощи с намеком на мясо, и только в восьмом часу вечера наконец рискнул выбраться в город.

Тяжелые деревянные двери Финляндского вокзала вытолкнули его в холодный, горящий сотнями огней осенний Питер. С Невы привычно тянуло сыростью, ревел нескончаемый поток машин вдоль набережной. Поежившись, он почти бегом преодолел небольшой пандус и, не замедляя шаг, нырнул в вестибюль метро, где в любое время толпился народ — вокзальные станции жили в своем ритме. На входе Туомас оказался зажат в тиски торопящихся и опаздывающих, прибывших и провожающих, встречающих и просто тех, кому не посчастливилось выбрать именно это время. Он немного поработал локтями, кое-как оберегая пожилых и детей рядом с собой, — иногда так же поступали и другие мужчины, но чаще каждый просто ломился из последних сил в отнюдь не бездонное чрево подземки.

Забившись в угол вагона, он еще раз прощупал на прочность созревшую в электричке мысль. Попрощавшись с последним источником информации в виде Дарьи, Туомас решил, во-первых, начать с начала, а во-вторых, заняться всем самому.

Yksi: на Игоря напал какой-то оборотень. До этого события на Туомаса всем было плевать. Ковен сидел тихо, человек в черном тоже появился после. Люди в сером, разгромившие квартиру Майи, тем более.

При мысли о людях в сером мелькнуло какое-то свежее воспоминание, но Туомас не смог его уловить и перешел ко второму пункту.

Kaksi: к Игорю в палату пришел человек в черном, которого все называют Цербером. Это был тот же самый человек, которого потом испугался доктор Герман в ночь спасения болотницы. Или их было двое? Или это разные люди? Применим бритву Оккама и пока постановим, что это — один и тот же человек, который вошел через дверь, а как вышел — неизвестно. И дальше принялся являться Туомасу, а мальчика вроде оставил в покое. При одном его упоминании все окружающие чуть ли не в обморок падают, но ничего не объясняют.

Kolme: существуют какие-то правила и какой-то Пакт, и нападение на Игоря было явным нарушением, но никто не ищет виновных.

Или виновным просто назначили тебя.

Туомас отогнал тревожную мысль, но она упрямо возвращалась, пока он шел по переходу на синюю ветку.

Yksi: никто не знает, как он провел полнолуние.

Kaksi: он никак не докажет, что был на другом конце города от места, где нашли Игоря.

Kolme: а кстати, где нашли Игоря?

Туомас ощутил болезненный укол в правой ноге: опустив глаза, он обнаружил прямо на ботинке ножку от чьей-то сумки-тележки, кое-как высвободил ступню и мысленно поздравил себя с первой настоящей зацепкой.

Siis[25], надо разобраться, кто же все-таки напал на мальчика и где это случилось, а от этого ниточка потянется дальше.

Добравшись до больницы, он даже не стал подниматься в отделение — принял душ, переоделся в чистую смену белья (спасибо заповедям из «Пособия по выживанию…») и побежал в приемный покой. На его счастье бригада, которая привезла Игоря, успела растрезвонить всем и каждому, где именно они подобрали мальчика. Генка и сотоварищи радостно выложили ему то немногое, что знали, не особо удивившись, — в конце концов, полиция уже всех расспросила, и никаких бумаг о неразглашении они не подписывали.

В приемном покое заезжего интуриста-санитара любили — Туомас никогда не отказывался помочь, тащил на себе любых пациентов чуть ли не вместе с каталкой, не дебоширил и не отвлекал пустыми разговорами. Даже шрам на губе и синяки стали лишь поводом для подначек от фельдшеров, на том тему и закрыли.

Самым сложным оказалось дотерпеть до утра.

Добирался до нужного района Туомас не без труда, чему сильно удивился — ведь если смотреть по карте, то, казалось бы, дело от силы получаса: ни рек пересекать не нужно, ни магистралей. Но еще из бесед с пациентами Туомас понял, что район Ржевки оставался печальным и труднодоступным пятном в транспортной структуре Питера — метро там не строили из-за проблемных грунтов, а переполненный наземный транспорт регулярно стоял в пробках. Он доехал до «Ладожской» и кое-как сумел найти нужный трамвай в хитросплетении колец и лабиринте остановок. Старый дребезжащий состав тащился еле-еле, и Туомас успел замерзнуть, сидя у потемневшего стекла. Люди входили и выходили, рослые многоэтажки сменяли панельки и стройки, но вот дома кончились, а вместе с ними словно кончился и город. Широкий проспект оказался зажат в тисках пожелтевших, потрепанных ветрами деревьев и внезапно сузился до двух полос, разделенных трамвайными путями.

Туомас вышел сразу за небольшим кладбищем, раскинувшимся в низине на берегу неизвестной ему речушки, и двинулся по тротуару вдоль трассы, гадая, сумеет ли найти нужное место по описанию.

Ориентиром служила гигантская опора ЛЭП, сразу за ней начиналась изрытая колесами проселочная дорога вдоль рядов притиснутых друг к другу дачных домиков. Ни дать ни взять зарисовка для постапокалипсиса: покосившиеся хибары, а на заднем плане — поднимающиеся к небу новостройки, но вообще в Питере пока еще не построили ни одного настоящего небоскреба, а простые девятиэтажки, по мнению Туомаса, не справлялись с созданием нужной атмосферы.

Он свернул с тротуара на грунтовку и двинулся дальше, мимо домов с охрипшими от лая собаками, к которым уже привык. В транспорте собак возили нечасто, и Туомас, почуяв малейший запах, старался отойти как можно дальше от бедного животного, но удавалось не всегда. Он двигался медленно, и с каждым шагом деревьев становилось все больше, а домов — все меньше. Где-то вдалеке угадывалась автомобильная развязка, но от нее долетал лишь неясный гул машин. Несмотря на силуэты панельных коробок у самого горизонта, Туомас, оглянувшись, понял, что здесь действительно неоткуда ждать помощи. Даже если в домах кто-то жил, вряд ли испуганные волчьим воем жители посмели бы выйти в ночи на улицу. Как Игоря вообще занесло сюда поздно ночью?

Да и какие следы он мог здесь обнаружить? Туомас отругал себя за то, что прождал почти три недели, и натянул капюшон, спасаясь от промозглой погоды (еще одна загадка: промозглой, потому что промерзают мозги или потому что мороз пробирает до костей?).

Мимо проехал блестящий, затонированный до черноты внедорожник, тяжело переваливаясь на глубоких, заполненных водой рытвинах. Туомас не без интереса наблюдал, как он ползет со скоростью черепахи, едва не шаркая днищем по ухабам. Русские любили массивные машины, но другая по здешним выбоинам и не пройдет. Внедорожник повернул налево и встал; медленно, с еле различимым скрипом поползли в стороны раздвижные ворота. За высоким забором виднелись лишь крыша да кусок спутниковой антенны — но Туомас уже по бетонному въезду и видеокамерам догадался, что хибарой это жилище не назовешь. Он двинулся дальше, уже видя, что через сотню-другую метров придется разворачиваться: за последними домами смыкались неплотным строем деревья, а дорога будто растворялась в блестящей от невысохшей росы траве.

Внедорожник тронулся с места, заезжая на участок. Из любопытства Туомас обернулся и застыл на месте; в боковом зеркале на мгновение мелькнула и тут же пропала знакомая плешивая голова. Туомас жадно втянул воздух, надеясь уловить хоть какой-то запах, кроме выхлопных газов. Ворота медленно поползли обратно, скрывая от его взгляда и машину, и ухоженную лужайку перед домом.

Может быть, лысый недомерок Вадим ему мерещится в каждом встречном? Туомас продолжил идти, по инерции глубоко вдыхая, хотя нос не различал уже ничего в аромате прелой листвы и размякшей от дождей хвои.

Не удержавшись, он достал телефон, сфотографировал адресную табличку на заборе и свернул с дороги на едва заметную тропу. Интересно, если в России легко сливают базы данных сотовых операторов — что-то невообразимое для Финляндии, — то, может быть, хозяина дома тоже получится вычислить? Туомас не слишком разбирал, куда идет, пока деревья не расступились, пропуская его на широкую, заросшую пожухлой травой прогалину. Заметно похолодало, ветер странным образом стих. Прислушавшись, Туомас обнаружил, что птицы определенно избегали этого места. Перед каждым шагом он осторожно прощупывал почву, опасаясь, что она окажется слишком болотистой для кроссовок.

— Слабоумие и отвага? — послышался голос справа. — Или наивная беспечность?

Туомас резко повернулся. Между деревьями, почти сливаясь со мхом и потемневшей сосновой корой, стоял высокий, закутанный в темное одеяние человек. Среднего роста, обычного сложения. Плащ или пальто полностью скрывали силуэт, а лицо не представляло собой ничего приметного. Среднего размера нос, карие или просто темные глаза, густые брови и четко очерченный рот. Встретишь такого в толпе — и пройдешь мимо, не узнав.

Зато волна силы, исходившей от незнакомца, едва ли не сбивала с ног — такого Туомас не ощущал, даже сидя напротив Госпожи Ковена. Амулет на груди словно исчез, слился с теплом тела, а волосы на затылке поднялись дыбом.

И поэтому Туомас знал, кого видит перед собой.

— Цербер. — Он остался стоять на месте, хотя звериная часть порывалась отступить в тень, выбрать удобное место для засады или путь отступления.

— Плюсик в карму за догадливость. Не то чтобы это могло помочь нарушителю Пакта…

Туомас лишь горько усмехнулся — его уже давно перестала занимать эта игра. Каждый так и норовит тыкнуть сначала на больную кнопку, выставить плакат с предупреждением: «Эй, я кое-что о тебе знаю, негодник» — и только после этого продолжает общение.

— Тоже думаете, что это я с ним так поступил? С маленьким мальчиком?

Цербер пожал плечами.

— Понимаю, что сейчас ты к нему привязался. Но незнакомые мальчики — совсем другое дело. А незнакомые мальчики в полнолуние — это вообще не люди, а хороший кусок мяса, верно?

Мужчина говорил ровным голосом, роняя каждую фразу, словно забивая гвозди в помост виселицы.

— Это не я, — Туомас старался держать себя в руках, но тяжесть сказанного увеличилась во сто крат, превратившись из гипотезы в обвинение. — Меня не было здесь. У меня есть билеты на электричку, есть… есть место, где я прятался тогда. Вы же можете все это проверить!

Неожиданно Туомас понял, что Цербер действительно может намного больше Госпожи и любого из Стаи. С ужасом осознал, что вряд ли сохранил билеты и едва ли найдет точное место, где оставил вещи.

— Кто вы такой? — пробормотал он, не слишком надеясь на ответ. — Почему все вас… тебя так боятся?

Мужчина моргнул, впервые за время разговора.

— Всему свое время, оборотень. Если это был не ты, то кто же?

Туомас и сам хотел бы знать, он ради этого притащился в богом забытый район на окраине, вот только ответов у него до сих пор не нашлось.

— Какой-нибудь… — он запнулся. — Какой-нибудь бродяга.

— Единственный бродячий оборотень в Петербурге стоит передо мной, — Цербер пожал плечами. — Никто не шатается по городу без ведома Стаи. Никто не покидает убежище в полнолуние против воли Волчицы. Никто, кроме тебя, Туомас Эрлунд.

Что ж… на такое нечего возразить. Но Туомас решил рискнуть.

— Разве я стал бы сюда возвращаться? — в отчаянии выпалил он. — Зная, что ты следишь за мной?

— И все же ты здесь.

— Я докопаюсь, кто это сделал. Я найду доказательства, и тогда… тогда ты поверишь мне?

— Твои доказательства не имеют веса, пока существует Пакт, — наконец ответил Цербер. — Но подобное не должно повториться. Без Стаи ты не одинокий сыщик, а легкая добыча для тех, кто решит использовать случившееся в своих интересах. Будет лучше, если твой путь продолжится в ближайшее время, Туомас. Не задерживайся в наших местах.

— И зачем ты все это говоришь? — разозлился Туомас. — Расследовать бессмысленно, доказывать тоже, иди своей дорогой и не оглядывайся. Так?

— Говорю, чтобы предупредить. — Цербер, казалось, искренне удивился и отступил во тьму зарослей. — Если останешься — берегись.

Предупреждение Цербера застало его врасплох. Когда Туомас пришел в себя, ни одна ветвь не шевельнулась там, где скрылся его собеседник: ни следов, ни шороха шагов, ни тени промеж деревьев. И что самое странное — от незнакомца не осталось даже запаха.

Запах есть всегда, даже если ты только что вышел из душа. Но напрасно Туомас с полчаса кружил между деревьями, то и дело натыкаясь на дачные заборы, — Цербер как сквозь землю провалился, не ответив ни на один вопрос, не оставив ни зацепок, ни следов.

Выводов было немного.

Yksi: самый главный — Дарья изначально не хотела никого наказывать.

И если, как уверял его Цербер, никто и шагу не смел ступить в полнолуние без ее ведома, то напрашивался следующий вывод.

Kaksi: Волчица точно знала, кто укусил мальчика.

Хотя Дарья и заставляла оборотней собираться на полнолуние в Логове, в этом не было ничего от пресловутой безопасности, о которой твердило «Пособие по выживанию…», — только жажда власти. Туомас содрогнулся, вспомнив ее яростные ласки и наконец осознав, что…

Kolme: …все это время Дарья планировала сделать его козлом отпущения на случай, если придется предъявлять виновного Церберу. Чтобы защитить своих. Чтобы защитить себя.

И ему не полагалось ни суда, ни последнего слова.

Словно в тумане, Туомас выбрался из поселка и сел в подошедший трамвай, даже не взглянув на номер. Тревога за Игоря разъедала его, мешая сосредоточиться. Цербер не посмеет тронуть мальчика, который всего лишь оказался не в том месте не в то время. Пока еще Игорь ничего не нарушил — но если что-то, хоть что-то с планом доктора Германа пойдет не так, то случится большая беда.

Добравшись до дома, Туомас, не раздеваясь, рухнул на матрас и забылся тревожным сном, в котором снова и снова задавал доктору Герману единственный вопрос, но, проснувшись, не смог его вспомнить.

Утром неожиданно потеплело, но с теплом вернулась и привычная питерская облачность, так что Туомас взмок за пару минут быстрой ходьбы. Звонок из консульства застал его по пути к метро — немного удивленная беглостью его речи девушка сообщила, что просьба о продлении визы удовлетворена и Туомас теперь с чистой совестью мог оставаться в России почти до самого Рождества. Мысль о том, чтобы навестить сестру, мелькнула и тут же угасла. Он уже несколько раз садился за ноутбук, чтобы написать ей, — но каждый раз письмо отправлялось в черновики. Он знал, что Ханна волнуется, но не понимал, почему она сама ни разу не написала за полтора месяца.

Никому не хочется иметь сумасшедшего брата, которого стоило бы упечь в больницу, а не отпускать на все четыре стороны. Ах да, еще и финская полиция ждет его с нетерпением на допрос о трейлере Найджела. Но Ханна молчит, может, что-то случилось?..

У запертого кабинета доктора Германа Туомаса подкараулила сонная, по обыкновению чем-то недовольная Полина.

— Будет после обеда, — буркнула она и стрельнула глазами в сторону ВИП-палаты. — Кстати, ты опоздал.

— Опоздал?

Внутри у Туомаса похолодело. Не вслушиваясь в дальнейшие слова старшей сестры, он бросился по коридору, чуть не сбив бабу Дуню, присевшую на уши очередному санитару. Дверь в ВИП-палату была плотно прикрыта, но Туомас ворвался с такой скоростью, что едва не снес ее с петель.

— Что… Ой, Том, это ты?

Игорь сидел одетый на постели и грыз яблоко. Поверх одеяла у него в ногах валялось несколько книжек с незнакомыми обложками. Пульт от телевизора и подаренная мальчику электронная книга лежали у дальней стены на свободной койке — их место на тумбочке занимала плетеная корзинка с немагазинного вида румяными яблоками.

Фруктовый запах дурманил еще с порога. Отец Авенир, сидевший на самом краешке кровати, медленно повернулся к Туомасу.

— Так это и есть твой таинственный друг? Что же ты сразу не сказал, мы ведь с ним знакомы, — сообщил он мальчику будничным тоном. — Том, верно?

— Как здорово, что ты пришел! — Игорь подпрыгнул и замахал свободной рукой. — Мы тут болтаем с отцом Авениром. Он уже второй день ко мне заходит.

Туомас проглотил упрек — с Авениром или без, но пугать Игоря рассказом о встрече с Цербером он не собирался, поэтому кое-как выдавил улыбку и подошел ближе.

— И правда, знакомы. Успели составить впечатление друг о друге.

Руки священнику он не протянул. Игорь, почувствовав неладное, разом растерял задор и беспомощно заморгал.

Авенир, однако, совершенно не смутился:

— Тело наше бренно, но когда оно страдает, человек не способен думать ни о чем другом, кроме как об исцелении. Когда же тело здорово, настает время позаботиться о спасении души.

— Для этого вы прокрались сюда? Чтобы спасти душу невинному ребенку? Потому что он единственный пациент, который не вышвырнет вас за дверь?

— Том!

— Ничего, — Авенир снисходительно погладил Игоря по макушке. — Твой друг-санитар приехал из Финляндии, там ничего не знают о православии и о том, что не бывает душ, которым бы не требовались опора и поддержка в трудную минуту. Там другое христианство, мой мальчик, но ты не переживай, это совершенно не повод для каких-то раздоров.

Не повод? Туомас, стиснув кулаки, сверлил его бешеным взглядом. Авенир смотрел на него не моргая, и лишь в короткой бородке угадывалась еле заметная усмешка.

— Думаю, отец Авенир не знает, Игорь, что любая религия существует для того, чтобы морочить людям мозги. Особенно тем, кто попал в тяжелую ситуацию — потерял близких людей или заболел. И когда бедняга идет в церковь в надежде получить утешение, то вместо этого получает целый свод правил, которым должен следовать до конца жизни, чтобы якобы обрести спасение.

— Обидные слова выдают в тебе озлобленного жизнью человека, сын мой, — с напускным смирением проговорил Авенир. — Кто-то причинил тебе много боли, а может быть, ты сам стал ее причиной и теперь не можешь простить себя. Не нужно стыдиться своей слабости и отвергать протянутую руку.

И он действительно протянул руку. Игорь с надеждой и испугом смотрел на Туомаса, который с отвращением покачал головой:

— Боюсь, я недостаточно чист, чтобы касаться вашей руки, отец.

— Позволь указать тебе путь к свету. Вам обоим.

В этот момент Туомас почти поверил, что Авенир искренен. Глаза священника горели фанатичным огнем, и Туомасу стало по-настоящему страшно — как устоять перед такой слепой верой? Именно такие, как Авенир, шли за свои убеждения в огонь и воду — и вели за собой других.

— Лучше я вам, — Туомас развернулся и изящным движением указал на дверь. — Прошу, Isä[26]. Уверен, многие вас ждут с нетерпением. Не у каждого пациента в больнице вся жизнь впереди.

Взгляд Авенира полыхнул гневом. Священник отдернул руку и поднялся. В покрасневших глазах Игоря застыли слезы, и Туомас почувствовал себя виноватым. Не стоило устраивать разборки при ребенке.

Авенир мягко коснулся плеча мальчика:

— У меня всегда найдется время для тебя, Игорь. И я не оставлю тебя только потому, что закончилась смена или захотелось выпить. Ты знаешь, где меня найти.

Все так же делая вид, что они с мальчиком в палате вдвоем, он вышел, притворив за собой дверь.

— Да что случилось? — накинулся на него Игорь. — Он столько интересного мне рассказывал! И книжки вот принес…

Туомас сгреб в охапку томики с изображением Иисуса в окружении детей и аккуратно уложил в мусорную корзину.

— Том!

— Прости, я должен был раньше предупредить тебя. — Он сел на краешек кровати и выдохнул. — Будь с ним очень осторожен, Игорь.

— Осторожен? — Мальчик с трудом оторвал растерянный взгляд от корзины. — Почему?

— Потому что ему нельзя говорить про оборотней. Особенно о тебе самом.

— Но я же скоро перестану им быть! — возмутился Игорь. — Доктор Герман говорит, что все идет просто замеча…

Туомас вскочил с кровати, и мальчик резко умолк. Он все еще не хотел ссориться с доктором, но до полнолуния оставалось каких-то десять дней. Если лечение Германа Николаевича не сработает, может произойти нечто ужасное, а Туомаса не будет рядом, чтобы помочь.

— Я все еще не верю в чудеса. — Он опустился в кресло. — Прости, столько всего произошло… Поверь, я вовсе не шатался по барам, даже если Авениру кажется иначе.

Игорь покачал головой:

— Я и не думал, что ты меня бросишь. Просто… зачем ты выгнал его так грубо? Яблоки вкусные, между прочим.

Туомас помолчал, собираясь с духом и с правильными словами, которые опять куда-то разбежались по закоулкам разума.

— Мои родители… я ведь родом не из Финляндии, Игорь. Мы на Аландах считаем себя автономией, островными — Ahvenanmaa, так называется наша территория на финском. Забавно, там даже нет слова «остров» — только maa, земля. Неважно. Мы говорим в основном на шведском, я учил немного финский в детстве, потом в школе пришлось туго на уроках, ничего не понимал. Наш дом…

Игорь отложил огрызок и поднял руку, словно желая прервать бессвязный рассказ.

— Подожди… — остановил его Туомас. — Наш дом стоял рядом с обрывом. Утес, так по-вашему? На утесе, да. Если пройти чуть дальше, начинался спуск прямо к пирсу, но с нашего крыльца море казалось бесконечным. Земля вдруг — раз! — и конец! И дальше только вода. Мама и папа… они вышли в море, Ханна тогда была уже в колледже. Нет, колледж неправильное слово. Ammattikorkeakoulu… Черт с ним, не знаю, как перевести. Она училась на медсестру. Я был дома один. Родители вышли в море, прогноз был неопределенный. В море часто такой. Они просто собирались немного…

Из горла сам собой вырвался всхлип. Игорь крепко схватил его за предплечье тонкими пальцами.

— Неважно, ты понял. Ты понял, да? Они не вернулись в тот вечер. Вообще не вернулись. И когда Ханна увезла меня в Турку, потому что… потому что я не мог жить один, а ей надо было учиться, и она продала дом, а на эти деньги мы купили маленькую квартирку… потом ее тоже продали, неважно. Так вот, она отвела меня в церковь. Я плохо учился. Я не хотел отпускать ее, потому что она тоже могла не вернуться. И она отвела меня к психологу, их было много… И ничего, хотя они старались как могли. Но был и священник, был. Он пытался… вот так же пытался, как сейчас Авенир. Предлагал семинарию. Обещал, что там я никогда не останусь в одиночестве. Это ловушка, Игорь. Понимаешь? Вот такие, пережившие ужас, — самая легкая добыча. Я вырвался тогда… Я сбежал, когда понял, что меня ждет. Стать еще одним не задающим вопросов, ждать, покорно открыв рот, пока туда положат удобную правду в обертке веры. Потерявшему самое дорогое так легко продать мысль о том, что на все воля Божья… потому что мозг, маленький детский мозг не может придумать убедительного оправдания тому, что случилось. Чем не утешение — стать частью великого замысла?

Мальчик смотрел на него огромными глазами и дрожал.

— Я не… я не хотел… Том, это так ужасно, то, что случилось с твоей семьей!

За окном, словно услышав достаточно, зашелестел налетевший ветер — сквозь пелену облаков наконец-то проглянуло холодное, укутанное дымкой солнце и осветило палату.

— Я должен был тебе рассказать. — Туомас взял из корзины яблоко и кинул в руки мальчику. — А теперь предлагаю проветрить скопившийся святой дух и как следует провести оставшееся время, пока Полина не нашла мне работу!

Игорь рассмеялся, и Туомас мысленно пообещал себе больше никогда не оставлять его дольше, чем на день, до самого полнолуния.

Заведующего он дождался только поздно вечером; смена Туомаса давно кончилась, и, пока Игорю делали неведомые процедуры, он слонялся по отделению, перебирая в голове события недавних дней. До Луны оставалось чуть больше недели, и к восьми вечера Туомас решил для себя только две вещи: он ни за что не позволит Стае забрать мальчика и сделает все возможное, чтобы его защитить.

Как? Этот вопрос оставался без ответа.

С уходом последних посетителей и практикантов в отделении неожиданно закипела жизнь: в сопровождении электрика-сантехника-плотника Макарпетровича в привычной затертой спецовке явились двое рабочих: один тащил складную лестницу, второй — внушительную плоскую картонную коробку где-то в половину плазменного телевизора. Полина захлопотала вокруг пришедших, бросая скупые реплики в ответ на привычный треп Макарпетровича. Туомас несколько раз будто невзначай прошел мимо, искоса поглядывая, как распечатывают содержимое, — и был не на шутку разочарован, когда внутри оказалась блестящая бронзовая табличка с какой-то спонсорской благодарностью. Он тут же потерял к рабочим интерес и расположился на безжалостно продавленном диване в холле.

Герман Николаевич вырвался из пасти лифта в половине девятого; в неясном свете галогеновых ламп рекреации он показался Туомасу бледнее обычного и шел, опустив плечи, словно возраст нагнал его где-то на входе в больницу и далеко не дружески хлопнул по спине. Неизменный кожаный портфель казался неподъемной ношей, пригибавшей доктора к земле, и только зажатый в другой руке мобильник будто поддерживал невидимую связь Германа Николаевича с какой-то далекой опорой.

— А, Том… — Доктор вздрогнул, заметив его, и торопливо попрощался с неведомым собеседником: — Мне пора, уже вхожу в кабинет. Да, все понятно. Вешают уже, вон, все мозги пациентам изрешетили дрелью. И по этому вопросу я вас понял. Постараюсь, я же сказал. По-ста-ра-юсь. И нечего за мной присматривать.

Туомас прошел следом за Германом Николаевичем в темный кабинет и дождался, пока тот повесит на вешалку тонкое темно-синее двубортное пальто и вымоет руки. Не надевая халат, заведующий рухнул в кресло и поднял на санитара-интуриста усталые глаза.

— Ну, что на этот раз?

Туомас растерялся. Похоже, доктор Герман привык ожидать от него каких-то неприятностей.

— Я хотел узнать, осталось так мало времени… Ваше лечение, оно действует? Все эти анализы, капельницы, таблетки работают?

Доктор Герман неторопливо протирал идеально чистые очки и ждал, пока иссякнет поток вопросов. Туомас умолк.

— Мы ведь скоро узнаем, верно? — Заведующий водрузил очки обратно и порылся в своем портфеле, прежде чем извлек кипу каких-то распечаток. — Как ты мог заметить, анализы у него берут ежедневно. Я слежу за уровнем ликантропина, и пока ни единого повышения уровня выше нормы. Понимаешь? — Герман Николаевич шлепнул стопкой бумаги о стол. — Ты хоть понимаешь, чего мне стоит делать эти анализы в обход КДЛ[27]? Я половину стекол сам смотрю, микроскоп утащил из ремонтных, растворы мешаю вместо вечернего чая. А тут является Туомас и начинает допрос — откуда я знаю? От верблюда!

— Сегодня я выгнал Авенира из ВИП-палаты. — Туомас уже не боялся обиженных криков заведующего. — Запретите ему подходить к ребенку.

— Как это? — изумленно развел руками Герман Николаевич. — Предлагаешь мне лечь у дверей и бить в шаманский бубен? Он больничный священник, а у Игоря, напомню, нет законного представителя. Будем надеяться, Авенир нескоро об этом задумается.

— А те из социальной службы…

Герман Николаевич только рукой махнул.

— Пришли, галочку поставили и забыли. И ты о них забудь. Ты пойми, если я — я! — запрещу Авениру к нему ходить, это все равно что повесить на дверях отделения красную тряпку.

Туомас кивнул — если он правильно понял натуру батюшки, тот лишь утроит усилия.

— Я все гадаю, кто ему сболтнул про пацана? — доктор Герман уставился на него своим пристальным взглядом заклинателя змей. — Уж не ты ли часом? Полинка клянется и божится, что рта не раскрывала.

Туомас поежился — он едва ли помнил, о чем говорил с Авениром в их первую встречу.

— Ну да дело сделано. — Доктор хлопнул в ладоши. — Если у тебя все…

На столе затрещал стационарный телефон. Герман Николаевич выждал три звонка, словно не решаясь выдать свое присутствие в рабочем кабинете, но потом все же снял трубку.

— Слушаю. Да, на ночном. Да, понятно. — Заведующий зачем-то раздвинул двумя пальцами плотно закрытые жалюзи на окне и вгляделся в ночной пейзаж. — Хорошо, скоро спущусь. Мешок не закрывайте пока. Минут десять — и буду.

Туомасу хватило этой пары минут, чтобы вновь обрести почву под ногами.

— Я видел Цербера, — сообщил он, когда трубка легла обратно на рычажок. — Вчера.

Жалюзи затрещали сомкнувшись. Герман Николаевич побледнел так сильно, что Туомас приготовился бежать на пост за нашатырем. Заведующий потянулся было к мобильнику, потом убрал телефон обратно в карман пиджака и поднялся.

— Дашка, значит, наябедничала. Прошмандовка.

Туомас моргнул, но быстро выбросил незнакомое, явно ругательное слово из головы. Ему было не до пополнения запаса обсценной лексики.

— Он ничего мне не сделал, — уточнил Туомас на всякий случай. — Мне показалось, он и сам не понимает, что произошло. И не хочет, чтобы ситуация усугубилась.

— Что ты сообщил ему? — Герман Николаевич поднялся и смотрел на Туомаса очень строго. — От того, что ты ему сказал — или НЕ сказал, — зависит очень многое, Том.

Его пальцы мелко подрагивали, и сейчас заведующий показался Тому самым обычным человеком, старым и очень одиноким.

А еще очень напуганным.

— Я сказал, что не нападал на Игоря. Что не знаю, кто это сделал.

— И его это устроило?

— Он сказал мне не задерживаться в Питере. И пропал. — Туомас помолчал, раздумывая. Впрочем, этот момент показался ему не хуже любого другого. — Что происходит, доктор Герман? Что на самом деле происходит в этом чертовом городе? Цербер не оборотень. Он умеет исчезать. За мной следят, за квартирой Майи следят. И… кажется, за вами тоже. Кто эти люди?

В кабинете повисла тишина. Туомас тоже привстал и смотрел заведующему прямо в глаза. Доктор какое-то время раздумывал, после чего сгреб кипу бумаг обратно в портфель и выпрямился. Настольная лампа пару раз мигнула и наконец погасла.

— Добрый совет он тебе дал. — Герман Николаевич торопливо натянул халат. — Хорошо, что ты еще не переоделся. Пойдем.

Туомас открыл рот и закрыл его. Они спустились на лифте в подвальный этаж, памятный по стычке с рентгенологом в первый рабочий день. Герман Николаевич от лифта свернул налево, но миновал кабинет МРТ и двинулся дальше, в ту часть, куда Туомас еще ни разу не ходил. Чем дальше они шли по привычному прохладному коридору с выкрашенными в светло-болотный цвет стенами, тем сильнее Туомас начинал сомневаться, что здесь вообще кому-либо делают процедуры.

— Я никогда не отправлял тебя сюда, потому что за трупами приходят отдельные люди, — угадав его мысли, пояснил доктор.

— Это морг?

— В том числе. Патанатомическое отделение в нашей больнице — одно из лучших в городе, — Герман Николаевич заметно поморщился. — Не работенка, а мечта. С девяти до шестнадцати, никаких ночных смен, новенькие микроскопы, идеальная чистота. Пациенты опять же как на подбор — молчаливые и ни на что не жалуются.

Туомаса так покоробило, что ответных слов не нашлось. С каждым шагом запах формалина становился сильнее; он понял, что старается вдыхать пореже, со страхом ожидая в любую секунду распознать близость мертвечины. Доктор Герман продолжал как ни в чем не бывало шагать вперед и даже немного запыхался. Туомас не без опаски позволил себе глубокий вдох — и с удивлением осознал, что даже формалин теперь едва чувствуется.

— Думаешь, бессердечную чушь несу? — заведующий, как обычно, легко угадал причину его молчания. — А без этого в нашем деле никак. Да и не бессердечие это, а зависть, Том. Здешним и привязываться не к кому, загляденье. Нам сюда.

Герман Николаевич нырнул в небольшой коридор, который быстро закончился тупиком, и внезапно остановился. У прохода на пластиковом стульчике сидела молоденькая девушка лет семнадцати с красным, опухшим от слез лицом.

— А ты, милая, как сюда попала? — Доктор Герман действительно выглядел удивленным. — Тебя проводить до регистратуры?

Девушка смерила их обоих раздраженным, совсем не горестным взглядом.

— Там, — она мотнула подбородком в конец коридора, — лежит моя сестра. И я не уйду, пока не увижу тело.

Герман Николаевич понимающе кивнул.

— Одну минуту. — Он достал телефон и отошел в сторону.

Туомас неловко переминался с ноги на ногу. Он не знал, пускают ли родственников в морг — может быть, для опознания? — и что делала девушка здесь так поздно совершенно одна? Неужели не нашлось никого, чтобы поддержать ее в такую минуту? Слова застряли в горле… Туомас пытался вспомнить, что говорили ему самому, но не сумел. Он не помнил даже лиц.

Только прилетевшая на следующий день Ханна смогла достучаться до него. Ханна, милая Ханна, как ты там?..

Послышались шаги, и через секунду доктор Герман вернулся. На шаг позади него двигался… Цербер. Туомас моргнул, но взгляд, которым тот пригвоздил его к полу, однозначно велел не подавать ни малейшего сигнала узнавания. На Цербере вместо темного плаща был синий в полоску костюм, под мышкой он держал папку и тут же, словно не замечая никого, подтащил свободный стул и сел напротив девушки.

— Добрый вечер. — Папку Цербер положил на колени, сложив пальцы домиком поверх кожаной обложки. — Насколько я понимаю, вы здесь в связи с трагическим…

Доктор Герман резко потянул Туомаса за рукав. Все еще ничего не понимая, тот последовал за ним вглубь коридора и прошел через пластиковую завесу. Заведующий придирчиво оглядел свой халат, затем одежду Туомаса и кивнул.

— Что…

— Тихо! — яростно шикнул Герман Николаевич, усаживаясь прямо на холодную батарею. — Вот сюда, проходи. Садись и не двигайся. Только смотри. Все объяснения позже.

В прозекторской на металлическом столе лежала девушка. Туомас из закутка между двумя шкафами разглядел только часть ее тела — разбухшую грудь, сморщенную, бледную кожу на предплечье и бедре.

«Утопленница», — понял он, хотя никакой воды уже не было. Как это объясняло присутствие Цербера? Он явно играл роль, но какую — Туомас не понимал, поэтому молча продолжал смотреть, хотя соседство обнаженной, совершенно мертвой женщины не слишком радовало. В воздухе, как и в коридоре, стоял едва различимый запах формальдегида и дезинфектанта.

Шли минуты. Туомас дорого бы дал за то, чтобы подслушать разговор Цербера с сестрой погибшей. Ноги и руки затекли, поясница одеревенела, и в этот момент по ногам отчетливо потянуло сыростью. Туомас пошевелил пальцами и посмотрел на пол, но ничего не увидел. В ноздри со всей силы ударил запах тины; волосы на затылке встали дыбом. Герман Николаевич, словно не замечая ничего особенного, молча указал подбородком, мол, смотри! Туомас посмотрел…

…и не поверил своим глазам. Девушка на столе пошевелилась. Заскребла ногтями по металлу, из разбухшего горла вырвался натужный кашель. Поперхнувшись, она тяжело перевалилась на бок, откашлялась снова. Спина выгнулась дугой, но тут же обмякла. Девушка села на столе, огляделась — и легко спрыгнула босыми ступнями на кафельный пол.

Герман Николаевич предостерегающе сжал плечо Туомаса. Девушка подхватила с вешалки у входа халат — не белый, а темно-синий лаборантский, — и все так же босиком вышла, ни разу не обернувшись.

— Что… что это…

— Болотница. — Герман Николаевич с видимым удовольствием выбрался из закутка и потянулся. — Хорошо, что здесь Цербер, а то нам с тобой пришлось бы выводить ее на улицу.

— На улицу?

— Да. Она найдет дорогу к Деду, лишь бы тут никто не остановил. А то высушит еще.

У Туомаса голова шла кругом.

— Но там ведь сидит…

— Никто там не сидит, — отрезал заведующий. — Дома уже почивает сестрица ее. Цербер позаботился.

Они медленно вышли в коридор, и действительно — там уже никого не было.

— Я тебя позвал с собой и показал это, — начал доктор, — чтобы ты, Том, понял главную вещь. Как-то где-то худо-бедно, но все работает. Понимаешь? Если вылавливают такую вот дуру, везут сюда. Кому надо — все в курсе. Судмедэксперт пишет самоубийство, истинное утопление. Тело никто не режет, конечно. Держат сперва в холодильнике, а к ночи достают и оставляют лежать, чтобы беспрепятственно добралась до Деда. В этом городе очень, очень много вещей, о которых ты и понятия не имеешь, и держится все вот на таку-у-усенькой ниточке. Подрезать ее легко, а вот починить потом вряд ли получится.

Лифт медленно пополз вместе с ними обратно в отделение.

— Ты по Дашкиным правилам играть не хочешь — твое право. Мальца хочешь спасти — похвально. Но всякий раз, плюя против ветра, не удивляйся, когда плюха прилетает обратно. И послушай доброго совета: спасай свою шкуру, пока еще не поздно.

Доктор Герман помедлил у дверей кабинета:

— Там, внизу, много холодных комнат с бетонными стенами. Не волнуйся за Игорька — он будет в гораздо большей безопасности, чем ты, в это полнолуние.

Еще полгода назад скажи кто-нибудь Туомасу, что магия существует, — он бы решил, что собеседник перебрал темного ирландского. Скажи кто-нибудь, что Туомас окажется в России и всерьез решит задержаться, — и он бы решил, что больше с этим человеком пить не стоит.

Однако как быстро все изменилось! Глубоко в ночи Туомас поднялся по привычно темной лестнице, проклиная разбитый плафон, по-прежнему не вкрученную лампочку и собственную забывчивость. Сквозь приоткрытую форточку по площадке тянуло сыростью и холодом. Неумолимо приближалась зима, и выставленные на облупившийся подоконник растения постепенно сбрасывали скукоженные листья на каменный пол.

У дверей квартиры Туомас принюхался — на мгновение ему показалось, что к Майе снова заявились Констанция с товарками. Он помнил, как впервые посмотрел в глаза черноволосой ведьме во время ночного выезда с Германом: в них плескались неприкрытая ненависть и желание дотянуться до любого источника магии поблизости. Тогда он решил, что это экзотические духи, но потом, в Ковене, убедился в своей ошибке.

Но было что-то еще — неуловимое воспоминание, какая-то связь уже не с Констанцией, а только с запахом и дурманящей властью. Он невольно потянулся к груди и проверил амулет — Туомас по-прежнему считал его наследством Найджела, предостережением, но не оберегом. Как и во время встречи с Цербером, амулет оставался незаметным и отдавал лишь тепло его собственного тела.

Туомас как можно тише повернул ключ в замке и шагнул через порог, внимательно глядя под ноги, но желтых глаз бдительного Пимена не заметил. Запах, доносившийся из кухни, едва не сшиб его с ног: резкая смесь из душистого перца, жимолости, кипрея и разваренной клюквы, к которой примешался с десяток незнакомых Туомасу трав. Он торопливо скинул кроссовки и кинулся напролом через коридор, стаскивая на ходу свитер. Когда на повороте лоб все-таки встретился с дверным косяком, Туомас наконец отшвырнул скомканную верхнюю одежду и смог оглядеться.

Майя повернулась к нему. Она стояла у плиты в привычном переднике со множеством карманов, наброшенном поверх плотного темного платья с длинными рукавами. На верхней губе и шее у ведьмы блестели капельки пота, выбившиеся из косы каштановые пряди нитевидным узором липли к вискам и ключицам.

— Отопление дали на неделю раньше, — сообщила девушка.

Обычно идеально прибранная кухня словно подверглась набегу монгольских орд: на обеденном столе лежали несколько раскрытых справочников и в центре — огромная рукописная книга, которую Туомас видел только в «колдовской» комнате и никогда за ее пределами. Страницы кое-где придавливали раскрытые мешочки с травами и солью; на дверце сушилки прямо над раковиной болталась связка розмарина. На огне томились сразу три небольшие кастрюльки. Глаза Майи поблескивали нехорошим огнем. Запах становился все более невыносимым и шел, казалось, вовсе не от варева.

Туомас осторожно поддел пальцами спинку свободного стула, отодвинул к порогу и сел, стараясь ничего не задеть.

— Что это за запах?

— Чем так воняет? — одновременно с ним произнесла Майя, морщась. — От тебя за версту несет гнилью, даже можжевельник не перебивает. Опять ездил за тридевять земель?

Туомас принюхался, поднес к лицу свитер и принюхался снова. Неужели запах из морга — хотя все знакомые санитары уверяли, что никакого запаха морга не существует в природе, — так силен, что он притащил его на себе?

Майя с деревянной ложкой наперевес ждала ответа.

— Герман показал мне утопленницу. — Теперь уже Туомас наморщился, вспоминая. — И как она стала болотницей.

Майя мрачно кивнула и вернулась к вареву.

— Так и подумала.

— Потом она ушла, и я решил проследить, куда именно.

Капля с ложки плюхнулась прямо на горящую газовую конфорку. Раздалось шипение, Майя пробормотала что-то под нос и убавила пламя.

— Ты проследил за болотницей?! Зачем еще? — Она порылась в шкафчике и достала кофейную турку. — Решил и ее спасти? — в голосе слышалось отчетливое неодобрение.

Туомас обнаружил, что уже не может отделить смутно знакомый запах, еще витавший в кухне, от гнили и тлена. Он открыл рот, чтобы повторить вопрос, но не успел. Наливая в турку кипяток, Майя задела локтем небольшую подставку, на которой обычно держала набор разноцветных кристаллов из пяти штук, — она никогда не доставала их без особой нужды.

Сейчас подставка пустовала.

— Твои кристаллы… Где они?

Майя молчала. Забулькала вода в турке, через минуту все остальные запахи потускнели, уступив аромату свежемолотого кофе.

— Я не хочу об этом говорить, Том.

— Ты не хочешь… — Туомас кивнул. — Сегодня не хочешь, завтра тоже… Они же тебя обворовывают! Забираются, как к себе домой, и тащат то, что им нравится. А ты ничего не делаешь!

— Да, не делаю! — Майя сердито выключила все конфорки. — И ты не лезь.

Она ловко подхватила турку за секунду до того, как кофейная пенка выползла за край.

— Том, все взаимосвязано.

— Герман как раз пытался…

— Ты не понимаешь. Нельзя влезть, словно слон в посудную лавку, все переломать и сделать, как тебе кажется лучше. Ты уже отказался вступать в Стаю. Защищаешь от Стаи Игоря. Вломился в Ковен без приглашения. Как, по-твоему, это хоть кому-то поможет?

Майя закрыла рукописную книгу и поставила на освободившееся место кофейные чашки. Туомас одной частью рассудка, «человеческой и рациональной», как он ее называл, не мог не признать ее доводов — но другая, «звериная», требовала поступков, сведения счетов, взбрыкивая от невозможности навести порядок и призвать обидчиков к ответу прямо сейчас.

— Хочешь сказать, нужно просто молчать и ничего не делать? Когда они разоряют деревни? Когда кусают детей? Когда на тебя нападают громилы? Вам всем так удобно, сидите с этим Пактом и думаете: «Если что, Цербер разберется». Что-то не особо заметно, чтобы у него получалось!

— Тсс! — Майя испуганно прижала палец к губам. — Ты не знаешь…

— Да знаю я, — раздраженно бросил Туомас. — Видел я вашего Цербера, вчера поболтали с ним. Сказал мне проваливать отсюда побыстрее, но я думаю задержаться.

— Том…

— То, что случилось с Игорем, не должно повториться, — упрямо твердил он, игнорируя дурманящий запах кофе. — И если я правильно понимаю Пакт, как он был задуман, — это не должно сходить с рук! Никто так и не объяснил мне, что это за хрень! Я блуждаю в потемках, и ничего удивительного, что я совершаю всякие глупости вроде… вроде похода к Госпоже. Прости меня еще раз.

Майя слабо улыбнулась:

— Ты не виноват, что не знаешь правил.

— И что мне делать? — Туомаса внезапно прорвало. — Я не знаю, что мне делать, Майя! Авенир пытается сблизиться с Игорем, и я не могу помешать ему, он же больничный священник, а не преступник! Дарья, думаю, теперь и вовсе сживет меня со свету, если я сунусь в Логово еще раз — а мне придется сунуться, как только я узнаю правду о прошлом полнолунии. Или даже раньше… Ковен отыгрывается на тебе за мои глупости — и я не понимаю, что за лечение проводит Герман, которым он так хвастает перед мальчиком. До полнолуния всего десять дней!

Воздух закончился, и он беспомощно уронил голову на руки. Прошло несколько секунд, прежде чем тонкие теплые пальцы Майи аккуратно коснулись его плеча.

— Не беспокойся обо мне, Том. Ты… ты просто пытаешься объять необъятное, как у нас говорят. Всему свой черед. Если не веришь доктору Герману, — тут она замялась, — ты должен поговорить с ним. Или принять меры предосторожности. А с Игорем и священником — тебе придется поверить, что мальчик справится.

Майя помедлила:

— Он переживает, что ты его друг, но все еще относишься к нему как к ребенку. Он вырос на улице, Том, и я не знаю, как давно закончилось его детство. Возможно, он уже его и не помнит.

— Я всего лишь хочу защитить его.

— Знаю. — Она осторожно гладила его по макушке, распутывая пальцами отросшую за три дня шевелюру. — Я знаю, Том. Но всех спасти не получится. И не забывай, что в первую очередь тебе нужно быть осторожным самому. Это важно для всех нас.

Он поднял глаза и встретился взглядом с ведьмой. Кирси никогда не смотрела на него так — с безграничной нежностью. Словно почувствовав, что сейчас он поднимется и заключит ее в объятия, Майя быстро повернулась и вновь принялась хлопотать у плиты, хотя в этом не было никакой надобности.

— Я проследил за болотницей до самого… не знаю, как это называется. Запах стойкий, а двигалась она… в общем, догнал ее без труда и дальше уже шел следом. До того места, где она просто растворилась в ночном тумане.

— Топи, — пробормотала Майя еле слышно. — Обитель Деда.

— Я должен туда попасть и расспросить его.

— Нет! Ты не можешь! — она замотала головой так яростно, что растрепала все волосы.

— А кто мне помешает? — Туомас с горечью позволил себе глоток уже остывшего кофе. — Кто меня остановит? Я же изгой, не подчиняюсь правилам и никого не слушаюсь. Так, получается?

Майя отставила в сторону плотно закрытые кастрюльки и села напротив.

— Ты не можешь, Том, потому что не пройдешь. Топи на то и Топи, что любой, кого Дед не захочет видеть, сгинет под водой. Через Топи нет ходу никому, кроме болотниц.

Туомас сделал последний глоток:

— И все равно я должен попытаться. Он единственный, кто еще не велел мне проваливать или подчиниться. Возможно, я смогу получить хоть какие-то ответы. Хотя и простой совет тоже пригодится.

Майя долго молчала, осторожно водя пальцем по золотой каемке кофейной чашки. К напитку она так и не притронулась. Будто признавая поражение, ведьма подняла на Туомаса глаза и кивнула.

— Тебе придется немного подождать.