Повелитель огня

Глава 9

В себя я приходил долго. Вроде бы очнулся, сразу же вспомнил последние события и даже захотел вскочить на ноги и выяснить, где нахожусь, но какой там вскочить — глаза открыть сразу не вышло. Всё тело ломило так, будто его через мясорубку пропустили. Первой мыслью было, что меня накануне хорошенько избили, но какой смысл избивать находящегося без сознания? Наверное, это последствия заклятия, идущего в комплекте с липкой фиксирующей сетью, вырубившей меня. Скорее всего, побочка, а, может, и специально так сделано, чтобы после того, как пленник очнётся, он не вздумал сразу бежать.

Лежал я на чём-то очень твёрдом и холодном, судя по всему, на каменном полу. Рук и ног почти не чувствовал, они словно затекли; мозг плыл; голова гудела; сильно болело плечо, которым я накануне ударился о булыжную площадь двора. Во рту ощущался неприятный привкус железа. Проверил языком зубы — все на месте. Это хорошо, значит, вкус крови на языке от разбитой или прокушенной губы.

Я с трудом разлепил веки, заранее понимая, что не увижу ничего хорошего. Угадал — мой взгляд упёрся в каменный сырой потолок. Похоже на каземат или темницу. Что ж, могло быть и лучше, но с другой стороны, жив — уже неплохо.

Резко вернулось обоняние, и сразу же в нос ударил неприятный и тяжёлый запах плесени, ржавчины и мочи. При этом я совершенно ничего не слышал — тишина в помещения была такая, что давила на уши. Я даже испугался, не контузило ли меня. Нащупал на полу ладонью пучок соломы, не без труда сжал его. Послышался тихий хруст. Значит, со слухом у меня всё нормально, просто вокруг было тихо.

Пролежал так, глядя в потолок, минут пять. С удовлетворением отметил, что силы возвращаются довольно быстро. Видимо, сходило наложенное заклятие. Ещё через пять минут я смог приподняться и сесть, опершись спиной о холодную стену. Осмотрелся.

Однозначно я находился в темнице. Довольно просторной — примерно четыре метра в ширину и шесть в длину. Рассчитана она была на десять узников, судя по спальным местам — жёстким, узким лавкам, покрытым тонким слоем гнилой соломы. Впрочем, солома ещё в большом количестве лежала и в нескольких местах на полу, так что, вполне возможно, время от времени допускалось и переполнение камеры. Но сейчас я был здесь один.

В ближайшем ко мне углу располагалось простейшее отхожее место — грубо выдолбленное углубление в полу с каменной окантовкой, чтобы не расползались нечистоты. Пол возле него был залит грязной водой. Видимо, уборку делали редко. Или не делали вовсе. Воняло от этого угла так, что я довольно быстро пожалел о вернувшемся обонянии и понял, что надо перебираться в противоположный угол камеры. Не то чтобы это сильно могло улучшить ситуацию, но хоть что-то.

Я попытался подняться. Тело отозвалось болью, особенно в боку и в плече, но встать получилось. Осмотрел комнату ещё раз. Заметил у одной из стен ведро с водой и ковш. Под потолком ровным жёлтым светом горел тусклый магический светильник. Функцию двери выполняла решётка — из толстых, рыжих от ржавчины прутьев, явно крепкая. С увесистым замком на массивных петлях.

Раз уж я встал, то решил подойти к этой решётке и попытаться выглянуть в коридор, насколько это возможно. Подошёл, схватился руками за прутья, чтобы не упасть, так как немного пошатывало — не до конца ещё отпустило заклятие. Постоял так пару минут, глядя на пустой длинный каменный коридор, уходящий вдаль. С удовольствием подышал через решётку относительно не вонючим воздухом.

Тишина давила, захотелось пощёлкать пальцами или кашлянуть, чтобы хоть как-то её разбавить. Но не успел, услышал чьи-то шаги — мерные, тяжёлые. Кто-то шёл по коридору, приближаясь ко мне. Кто бы это ни был, встречать его у решётки не хотелось, и я направился к одной из лавок — той, что находилась максимально далеко от отхожего места.

Сел на лавку, прислонился к стене. Камень был очень холодным, но сейчас это было даже к лучшему — хоть как-то бодрило.

А шаги всё приближались, и буквально через полминуты к решётке не спеша подошёл невысокий толстяк в грязном, сером плаще. В правой руке у него была секира, а на поясе болталась связка ключей. Похоже, тюремщик.

Толстяк посмотрел на меня своими маленькими невыразительными глазками, прищурился — видимо, плохо видел, затем ухмыльнулся, показав мне кривой зуб, с чувством собственного превосходства хмыкнул и… ушёл. Не проронив ни слова.

А я ещё какое-то время посидел, свыкаясь с тем, что происходит, хотя свыкнуться с этим было непросто. Отправили, называется, в захолустье скучать на долгие годы. А скучать-то не приходится. Ещё попытался вспомнить, как меня доставили в эту темницу, но ничего не вышло. Последнее, что я помнил, это грязный сапог перед глазами и крик: «Он нужен мне живым!» И голос. Удивительно знакомый, но не узнанный мной. Не хватило ещё буквально двух-трёх слов, чтобы узнать. Слишком быстро этот гад прокричал. Я по большому счёту даже смысл этих слов разобрал уже постфактум — слишком уж большой был стресс.

Но этот человек сказал, что я нужен ему живым. Значит, у него на меня есть какие-то планы, и, вполне возможно, мне в ближайшее время предстоит с ним встретиться. Вот тогда и узнаю, кто это был. А гадать смысла не было, да и голова раскалывалась. И ещё этот неприятный привкус во рту.

Я встал с полки и направился к ведру. Взял ковш, зачерпнул воды, понюхал её. Ничем не пахла, похоже, свежая. Попробовал и пришёл к выводу, что это нормальная вода, скорее всего, пригодная для питья — видимо, притащили вместе со мной. Я зачерпнул ковшом побольше, прополоскал рот, после чего от души напился. Два ковша выпил. И сразу заметно полегчало. Затем, отойдя немного в сторонку, я полил из ковша на ладонь, умыл лицо и шею. Вернулся к лавке и улёгся на неё.

После того как я попил, стало намного легче. Настолько, что меня даже разморило, и я задремал.

Трудно сказать, сколько я в итоге проспал на лавке — час, два или больше, но проснулся от громкого звука: кто-то лупил чем-то металлическим по прутьям решётки. Я открыл глаза, и до меня донёсся крик:

— Вставай! Иди сюда!

Идти я никуда не собирался, но приподнялся, сел на лавке и посмотрел на тюремщика. Тот выглядел ещё более важным, чем во время прошлого визита, и, заметив, что я проснулся, он заорал:

— Подойди к решётке! Сейчас с тобой будет разговаривать господин!

Я проигнорировал эти слова, и это не на шутку разозлило толстяка. Он с шумом провёл металлическим набалдашником секиры по прутьям решётки и совсем уж истошно заорал:

— Иди сюда! С тобой будет разговаривать господин!

— Ну это ему хочется со мной поговорить, — спокойно ответил я. — Вот путь он ко мне и идёт. Я подвинусь.

Такого ответа тюремщик не ожидал. Он открыл рот, вытаращил на меня свои маленькие глазки и запыхтел — видимо, от переполнявшего его возмущения не смог сразу подобрать нужных слов.

Так и не подобрал, потому как из коридора донеслись звуки шагов — приближались несколько человек, и толстяк, услужливо поклонившись, отбежал от решётки, уступив место возле неё… Лютогосту.

Так вот чей голос я услышал, прежде чем потерять сознание! Точно! А не узнал я его, потому что просто не мог предположить, что этот гадёныш мог сказать те слова.

Но он их сказал. И сейчас пришёл ко мне. Означать это могло лишь одно — этот выродок предал своего отца и помог захватчикам замка. В подтверждение моим словам Лютогост ухмыльнулся и с нескрываемой неприязнью произнёс:

— Тебя отдали мне, велиградский щенок!

Гадёныш сиял как начищенный самовар, моё нахождение за решёткой доставляло ему невероятное удовольствие. И нетрудно было сделать вывод, что раз он так себя ведёт, ему больше некого бояться. Любомира Чеславовича наверняка уже не было в живых. Крепинский князь или погиб при отражении атаки на замок, или его вообще ещё раньше убили. Тут никаких сомнений быть не могло. Если бы местная дружина отразила нападение, меня бы никто в темницу не бросил.

А вот княжий сынок-выродок был жив, здоров и с виду очень счастлив. Говнюк сотрудничал с врагами, возможно, это он помог им проникнуть в крепость, да и зелье за ужином мне подсыпал, скорее всего, он. И явно не только мне, раз я не видел князя среди защитников замка. Один ли Лютогост это сделал или в сговоре с кем-то — неважно. Главное — он предал отца. Из корысти ли или из страха он так поступил — это отдельный разговор, но он его предал.

Только вот кому Лютогост теперь прислуживал? Кто захватил замок Крепинского князя? Насколько я знал, в Девятикняжье были лишь две соперничающие друг с другом силы: Светозар и его союзники, в том числе и мой отец, да Станимир и его союзники. Ни первые, ни вторые не стали бы бросать меня в темницу. Но меня сюда бросили. Значит, была какая-то третья сила, которой было плевать на две другие. Но кто это мог быть?

— Ты слышал, что я сказал? — прервал мои мысли княжич. — Тебя отдали мне! И теперь я тебя повешу на рыночной площади!

— Брешешь! — спокойно ответил я. — Если б отдали, ты не петушился бы сейчас у решётки, а уже тащил бы меня на виселицу. Иди поучись врать, предатель!

Довольная ухмылка мигом слетела с физиономии Лютогоста, он насупился, запыхтел и подал кому-то знак рукой. Почти сразу же из глубины коридора к решётке притащили огромную корзину. Что в ней было, я не видел. Княжич тем временем снова неприятно оскалился и сказал двум слугам, что принесли корзину:

— Чего смотрите? Начинайте! Тому, кто попадёт ему в лицо, я дам печать!

Эти слова мне сразу не понравились, а когда слуги достали из корзины что-то круглое и принялись в меня этим бросать, я совсем разозлился. Быстро отошёл к дальней стене и принялся уворачиваться от брошенных в меня… овощей.

Репа, лук, брюква… Всё грязное и всё гнилое. Я уворачивался и просто не мог поверить в происходящее. Этот моральный урод велел притащить сюда полную корзину гнилых овощей и забрасывать меня ими. Как вообще можно было такое придумать? Что творилось в голове у этого придурка? Меня происходящее шокировало даже больше, чем пленение и отправка в темницу.

Примерно с пятой попытки один из слуг попал гнилой луковицей мне в плечо. Второй тут же репой — в колено. Это была полная дичь, какой-то сюрреализм. Безусловно, это было лучше, чем если бы меня начали забрасывать камнями, но всё равно, у меня просто в голове не укладывалось, как такое можно придумать?

— Ты чего творишь, придурок? — в сердцах закричал я Лютогосту, уворачиваясь от очередной летевшей в меня репы.

— Будешь жить в этом смраде, пока не подохнешь! — ответил мне выродок и прикрикнул на слуг: — Бросайте точнее!

Слуги полезли за новыми «снарядами», но мне совершенно не хотелось дальше прыгать по камере. Я взял две лавки, благо они были не прикреплены к полу, и, поставив их рядом и на торцы, прикрылся ими. По дереву сразу же застучали овощи, но они должны были закончиться рано или поздно.

Закончились примерно через две минуты. Я отбросил лавки, посмотрел на Лютогоста и сказал:

— Больной ублюдок! Когда я отсюда выберусь, я заставлю тебя сожрать такую же корзину гнили!

Предатель скривился от злости, хотел мне что-то ответить, но вместо этого заорал на слуг:

— Несите ещё! Не может он всё время закрываться! Не давайте ему спать! Не давайте есть!

Проорав это, Лютогост бросил ещё один ненавидящий взгляд на меня и быстро ушёл. Слуги и тюремщик побежали за ним.

А я осмотрел камеру. Где они только нашли столько гнилых овощей? И как же это всё воняло.

Я отломал от одной из лавок ножку и, используя её в качестве скребка, сгрёб все заброшенные в камеру овощи к отхожему месту. После чего вернулся на свою лавку, прилёг и призадумался.

И признаться, я был растерян. Я ожидал многого: что меня будут бить, пытать, как-то истязать, но вот что меня начнут забрасывать гнилыми овощами — к этому я готов не был.

Впрочем, я быстро понял, что происходит. Тому, кто велел меня бросить в темницу, я однозначно был для чего-то нужен. Поэтому весь этот цирк с гнилыми овощами — единственное, что Лютогост мог себе позволить в отношении меня. Ни бить, ни тем более пытать меня ему бы никто не разрешил. Он меня даже из камеры вытащить, похоже, не может. Всё, что ему дозволено — это забрасывать меня гнилью. Мне даже смешно стало от мысли, как же ему, бедняге, наверное, обидно.

Браноборский князь Станислав Градомилович закончил трапезу, вытер руки полотенцем и посмотрел на стоящего у его стола Лютогоста. Тот переминался с ноги на ногу уже минут пять, ждал, когда князь соизволит обратить на него внимание.

— Ты что-то хотел? — спросил наконец-то Станислав.

— Да, господин, — ответил Лютогост. — Я хочу узнать, что ты собираешься делать с велиградским щенком?

Браноборский князь усмехнулся и задал ещё один вопрос:

— А почему тебя это интересует?

— Я хочу попросить тебя. Отдай его мне.

— Зачем он тебе? Хотя по тому, что ты назвал его щенком, могу догадаться.

— Он злоупотреблял нашим гостеприимством, был дерзок, и я хочу его наказать. Поэтому прошу тебя, отдай его мне!

Князь понимающе кивнул, призадумался, после чего произнёс:

— Ты помог мне, Лютогост, ты доказал свою преданность и получишь всё, что я тебе обещал. Даже больше. Но с сыном Борислава придётся подождать.

— Как долго?

— Я жду письмо из Златояра. Ты ведь знаешь, что велигорский княжич — аманат Станимира. Если бы он был пленником твоего отца, ты получил бы его прямо сейчас. Но Владимир принадлежит Станимиру, и только Станимир может решать, что с ним делать.

— Но ведь он теперь твой пленник, господин, — возразил Лютогост. — Почему ты не можешь распоряжаться его судьбой?

— Что ж он тебе такого сделал? — спросил князь и снова усмехнулся. — Ты прав, я могу распоряжаться его судьбой. Как и твоей. Но я не хочу осложнять отношения со Станимиром. Он и так не одобрит того, что я сделал, но примет это, потому что нуждается в таком сильном союзнике, как я. Однако усугублять ситуацию из-за того, что ты хочешь за что-то поквитаться с Владимиром, я не буду. И не забывай, что хорошие отношения со златичами и в твоих интересах. Если я не удержу в своих руках Крепинск, то и ты не получишь Речинский удел. Так что поумерь свой пыл и жди вместе со мной письмо из Златояра.

— А если Станимиру этот щенок больше не нужен?

— Если не нужен, заберёшь. А сейчас займись делом, ты должен успокоить всех своих людей и объяснить им, что у них теперь новый господин.

— Я всё сделаю. Но что с моим отцом?

— Ты хочешь это знать?

Лютогост замялся, а Станислав, заметив его смятение, расхохотался. После чего сказал:

— Делай, что тебе велено, Лютогост. А про отца забудь.

После того как я сгрёб к отхожему месту всю гниль, пришло время заняться спальным местом. Так как я был в камере один, мне ничто не мешало соорудить двуспальную лавку. Выбрав две с ровными краями и одинаковой высоты, я поставил их рядом у стены и принялся собирать по помещению самую сухую солому. Всё, что нашёл, постелил на двойную лавку. Собственно, ради этого я своё спальное место и расширял. Сам-то я мог и на узкой вполне лежать, а вот толстый слой соломы на узкую не положишь — сваливается.

На две совмещённые лавки удалось накидать довольно много и, улёгшись на них, я с удовольствием констатировал тот факт, что стало сильно удобнее. И мягче. Однако полежать не удалось — вернулись слуги. В сопровождении тюремщика и, что самое печальное — с новой корзиной гнили.

Поставив корзину у решётки, слуги и тюремщик принялись доставать из неё овощи, чтобы начать их в меня бросать. А это в мои планы на вечер никак не входило.

— Прекратите! — закричал я, когда они начали замахиваться. — Дайте сказать!

Все трое застыли в ожидании продолжения.

— Если вы не будете в меня бросать эту гниль, — произнёс я. — То я вас очень щедро вознагражу!

— Как? — поинтересовался тюремщик.

— Вы получите самое ценное, что только есть на свете!

— И что же это? — спросил первый слуга.

— Жизнь!

— Что? — растерянно сказал второй слуга.

— То! — рявкнул я, быстро подошёл к решётке и добавил: — Меня отец в любом случае выкупит! А я вас найду. Даю слово дворянина, что найду! И лично каждому вспорю живот! И наполню его гнилым луком!

С дворянином я, конечно, перегнул, здесь такого понятия не было, но зато про вспоротые животы получилось хорошо. По вытянувшимся лицам слуг я понял, что на них это впечатление произвело.

— Но господин велел бросать… — растерянно пробормотал первый слуга. — Мы не можем…

— Не можете не бросать — бросайте в нужник! — отрезал я. — А если кто в меня попадёт, то как только выйду отсюда, найду и всю семью убью! Всем понятно?

— Да, господин, — пробормотал первый слуга, а второй и тюремщик ограничились молчаливыми кивками.

Я же, бросив на них максимально злобный взгляд, развернулся и направился к своему спальному месту. Прилёг на него и принялся смотреть, как несчастные слуги бросают овощи в угол возле отхожего места. А тюремщик и вовсе убежал.

Сильно же здесь господа простой люд за горло держат, раз даже находясь за решёткой, я смог напугать этих бедолаг.