Ревизор: возвращение в СССР 35

Глава 16

***

Болгария, Солнечный берег

Посиделки в «Фрегате» затянулись, так что съемочная группа вернулась домой поздно вечером. Галия уже хотела идти к себе в номер, когда ее окликнул режиссер и предложил немного поговорить. Они отошли от гостиницы подальше от отдыхающих и присели на скамейку. Галия вопросительно посмотрела на Шаплякова.

– Я хотел поговорить с тобой по поводу этой Холли, – начал разговор режиссер, – вы много общались сегодня вечером. Ты же понимаешь, что она из Швеции, а это капиталистическая страна. Не самый лучший собеседник для советского гражданина.

– Я думала об этом, – обеспокоенно кивнула Галия. – Но она ведь сама ко мне подсела, я специально с ней не заговаривала. И я язык английский изучаю, на курсы хожу. Подумала, что это хороший способ проверить, научилась ли чему-то. Языковая практика – это важно ведь…

– Так-то оно так, но тебе все равно надо быть аккуратней с такими контактами, – настойчиво гнул свою линию Шапляков. – У нас группа нормальная, мы понимаем, что ты хороший человек и видели, что эта шведка сама к тебе подсела. Но люди кругом разные. Никогда не знаешь, что у кого на уме. И представить эту ситуацию каждый человек может по-своему. Тебе надо учиться думать не только о том, что на самом деле происходит, но и о том, как это может выглядеть со стороны. У тебя ответственная работа. Сама понимаешь, что к тебе особое внимание, ко всему, что ты делаешь.

Галия согласно кивнула, тут же вспомнив Белоусову и четко осознав, как та трактовала бы ее сегодняшние посиделки с Холли, и что говорила бы своему мужу кгб-шнику. У нее аж мороз пошел по коже от такой перспективы.

– Я поняла, Семен Денисович, – сказала она, благодарно посмотрев на режиссера, – вы совершенно правы, спасибо большое за совет. Я буду внимательнее, обещаю.

– Вот и умница, – произнес довольный Шапляков. – Пойдем в гостиницу, поздно уже.

– Хорошо, – подскочила Галия, – и, кстати, – добавила она, – я с этой шведкой вообще общаться больше не хочу. Слишком она навязчивая и вопросы задает странные…

– Это правильно, – согласился режиссер, – нам она тоже не понравилась.

***

Москва.

Мещеряков все организовал так, чтобы уменьшить риски. За Дружининой и ее мужем следили, так что, если они только решат уйти с работы, ему тут же позвонят прямо на их квартиру. Два раза – первый раз будет четыре звонка, во второй раз – пять. Даже трубку снимать не надо, чтобы понять, что надо срочно уходить.

Поехали в самую жару, чтобы никаких старушек гарантированно на лавочках не было. Они попозже выползают, когда погода не такая жаркая.

Подъехали к дому, где была квартира Дружининых, вчетвером, все в милицейской форме. Он, Спиридонов и Галкин поднялись наверх, Сухов остался сидеть в машине у подъезда. Номера были поддельные, Мещеряков лично заказал их одному из завязавших зэков, сказав, что они нужны для спецоперации его коллеге. Учитывая его прежнюю высокую должность, тому и в голову не придет, для чего на самом деле они будут использованы. Если вдруг появится милиция, задача Сухова отвлечь ее. Язык у него был подвешен, что надо, никто не заподозрит, что он уже не служит. Главное, конечно, не нарваться на знакомого милиционера, но это уж совсем должно не повезти…

Галкин стал спиной к соседней квартире, перекрыв собой глазок в двери. Спиридонов воспользовался этим, чтобы быстро вскрыть отмычками замки. Отметив при этом, что они неплохие, обычно такие в новостройках не найдешь. Но все же не существует идеальных замков, которых нельзя вскрыть.

Они зашли и аккуратно закрыли за собой дверь, Галкин после этого пошел в машину к Сухову. Придет за ними, чтобы загородить глазок в соседней квартире своей спиной ровно через час.

Дружинины жили в комфортной двушке с большой кухней, уже полностью обставленной. Проводить обыск обоим было вполне привычно, но в этот раз действовать нужно было не в обычной манере, после которой на полу остаются груды выброшенного из шкафов хозяйского добра… Оба были в хирургических перчатках. Все, что брали в руки, нужно было возвращать на прежнее место. Поэтому один брал и изучал то, что вызывало интерес, другой помогал вернуть точно туда, откуда взято.

Огромный опыт заставил обратить внимание на небольшой картонный ящик, стоящий внизу в отделении для верхней одежды и полускрытый пальто и дорогой шубой хозяйки. Аккуратно вытащили его и открыли. Спиридонов даже присвистнул при виде содержимого. Ящик почти доверху был забит пачками купюр разного номинала. Сверху лежала бумажка с выведенной аккуратным почерком надписью «49330 рублей». А рядом с ней лежал невзрачный, потрепанный жизнью блокнотик.

Нет, не могут быть Дружинины настолько неосторожными, – подумал Мещеряков, осторожно открывая блокнотик. Как оказалось, вполне могут. Мещеряков читал строчку за строчкой и не верил своим глазам. В первой трети блокнотика содержались все нетрудовые доходы мужа за последние восемь лет, а во второй трети – доходы самой Дружининой. Писалось все без попыток что-то замаскировать – так и указывалось – получено от такого-то за то-то. В таком-то размере. Но это у мужа. У Дружининой был заголовок – «От брата за присмотр за фабрикой» и доходы шли за последние три года, за исключением последних месяцев, когда ее уже выперли с фабрики. Каждый месяц брат ей платил по тысяче рублей. Почерк был разный – каждый писал сам за себя. В последней трети блокнотика указывалось, на что были потрачены определенные суммы из нелегального дохода. Тут были аккуратно перечислены и дача, и машина, и расходы на взятку для поступления дочери в ЛГУ. А также расходы на ее проживание в Ленинграде.

– Что будем делать? – спросил Спиридонов, непроизвольно облизнув губы при виде такой груды денег. – Может, заберем деньги? Ты посмотри, сколько их тут. Наша с тобой зарплата у Захарова за три года. И Дружинины жаловаться не побегут в милицию. Не смогут объяснить, откуда у них столько денег. И вообще не осмелятся, если мы еще и блокнотик прихватим…

– Деньги точно оставим, это без вариантов, – отрезал Мещеряков, – а вот блокнотик – это шикарный компромат на эту непростую семейку…

Первоначально Мещеряков шел сюда с твердой убежденностью, что ничего брать из квартиры нельзя. Но теперь он решил, что блокнотик он обязательно заберет… С какой стороны ни посмотри, лучше пусть этот блокнот у Захарова лежит. Это и компромат на Дружининых, от которого им не отвертеться, если что. Да и забывать о том, что там информация о левых доходах с одного из их предприятий, тоже не стоит. Оставлять такую информацию где бы то ни было опрометчиво.

Спиридонов только вздохнул, но спорить не стал.

Осталось еще проверить, нет ли тут еще каких-то документов на их группировку. Мещеряков приступил к дальнейшему обыску с легким сердцем – если Дружинины были так наивны, что держали на себя такой явный компромат в шкафу, то любые улики против группировки, если они вообще есть, тоже найти будет совсем нетрудно… Не будут они их слишком изощренно прятать, просто не догадаются.

Ну какие же идиоты, – думал Мещеряков, методично обыскивая квартиру, – это ж додуматься до такого. Записывали все прямым текстом со всеми цифрами и фамилиями. Ладно Дружинина, что взять с бабы, но муж-то ее, начальник ведь, должен хоть что-то соображать… Как там Ивлев говорит, «непуганые»…

Час почти истек, когда они пришли к выводу, что взяли все, что смогли. Свернулись, принялись ждать Галкина. Он пришел, подстраховав их, они закрыли дверь на замки и покинули втроем подъезд. Сели в машину к Сухову, который отвез их в ближайший сквер. Там прямо в машине переоделись в гражданское. Там же и номера поменяли на подлинные.

– К Арбату меня подкинете? – попросил Спиридонов, – жена просила лекарство купить. Там в аптеке вроде есть.

– Конечно. Завтра утром встретимся у меня, обсудим все. А вас, парни, попрошу метнуться к нашей молодежи и снять их с постов. Больше Дружинины для нас никакой опасности не представляют, так что нечего мозолить им глаза лишний раз. В особенности с учетом того, что сегодня произошло…

– Чару и его команду тоже с комбината отзывать?

– Нет, вот их как раз трогать нельзя. В особенности Чару. Пусть хоть недельку еще походят там. Если сейчас уйдут, Дружинина может что-то заподозрить. Чаре скажите ко мне подойти тоже с утра, продумаем, как ему, не вызывая подозрений, уйти от Дружининой…

***

Москва

Высадив Галкина и Сухова у метро, Мещеряков поехал к скверу около горкома. Примерно через полчаса там должен появиться Захаров. Он сам сказал, что неохота ждать до вечера…

Начальник пришел вовремя и сел в машину к Мещерякову.

– Как все прошло, Юрьич? – немного напряженно спросил он его.

– Чисто, Виктор Павлович, – улыбнулся тот. – Есть и результат, которому можно порадоваться.

И он показал Захарову тот самый блокнотик, аккуратно взяв его из бардачка, предварительно обернув платком пальцы. Тот в недоумении следил за его манипуляциями.

– У меня есть хирургические перчатки. Можете надеть их и лично ознакомиться. Будет познавательно.

– Что это? – спросил Захаров, не спеша надевать предложенные Мещеряковым перчатки.

– Дружинины, оказывается, уже лет восемь, как вели бухгалтерию всех своих нетрудовых доходов, включая взятки. От кого, за что… Поразительная наглость и беспечность! Этот блокнотик лежал на куче денег, там почти пятьдесят тысяч рублей лежало… Деньги мы оставили, а вот блокнотик я решил взять.

– Я же сказал, ничего не брать! – вспылил Захаров.

– Но вы сами подумайте, Виктор Павлович, – примирительным тоном сказал Мещеряков, – это железный компромат против Дружининых. Если только лапу на нас задерут, стоит его показать, как они тут же на колени упадут, и от любых действий против нас не только откажутся, но и умолять будут простить их. Достаточно это подкинуть куда следует, и как минимум муж у Дружининой сядет. Тут его почерком сразу несколько уголовных статей подтверждено…

– А как же то, что доказательства должны быть изъяты должным образом?

– Так сам блокнот не особенно и важен. Нам вообще его светить нельзя, по-хорошему. Тут же и суммы указаны, что Дружинина от брата получала за то, что на фабрике контролировала местное начальство. По этой информации начнут раскалывать руководство фабрики, которая теперь в нашем ведении, что нам совсем ни к чему. Брата Дружининой не посмеют трогать, он слишком высоко сидит, а вот их возьмут.

Для нас главное, что тут указано – кто и в какой сумме давал Дружинину взятку. Зная это, расколоть взяточника проще простого. Придет к любому из них сотрудник, назовет все это, скажет, что Дружинин его сдал с потрохами. Но если он напишет явку с повинной, ему скостят срок. Девять из десяти сядут и напишут в такой ситуации. А это уже юридическое основание сажать Дружинина…

– Хитро, – одобрил Захаров. – А они ничего не сделают, увидев, что блокнотик с такой информацией пропал?

– А что они сделают? Паниковать будут. Может, и вовсе из Москвы куда уедут, что для нас вообще хорошо. Но главное, что они теперь с потрохами в наших руках…

– Ну, тогда ладно, – проворчал Захаров, – подумать только, уже работнику ВЦСПС, оказывается, взятки дают… За что, интересно?

– Ну так он может по жалобе трудящихся на такие факты неприглядные на том или ином производстве наткнуться, что местному руководству легче его подкупить, чем давать делу ход…

– Разве что так…

***

Москва, дом Дружининых

Спиридонов, уже в обычной одежде, надев кепку-аэродром так, чтобы козырек закрывал половину лица, вернулся в тот же подъезд. Поднялся на нужный этаж. Долго простоял у соседской двери вне поля глазка, прислушиваясь. Вроде не было никаких признаков того, что за ней стоит бдительная старушка, которая при малейшем звуке подскочит к глазку смотреть, что происходит на площадке. Надев хирургические перчатки, он быстро вскрыл замки в квартиру Дружининых. По второму разу всегда выходит быстрее.

Найдя нужную коробку, обмотал ее примеченной при обыске марлей и так и понес, выходя из квартиры. Дверь закрывать за собой не стал, просто прикрыл. Новостройки, тут много кто с коробками всякими ходит со строительными материалами, никакого удивления ни у кого это не вызовет. А в паре кварталов отсюда помашет у дороги трешкой, и его подкинут туда, куда он скажет.

– У тебя, Юрьевич, зарплата побольше моей будет, и намного, – пробормотал он, – а мне эти деньги всяко нужнее будут, чем этим жуликам… Раз уж, как ты сказал, мы больше к ним подходить не будем, то ты и не узнаешь об этом никогда…

***

Москва, МГУ

После лекций сразу поехал к Гусеву. Обещал же Ильдару глянуть, нет ли там чего-то нового для их группы, работающей по обращениям граждан. В понедельник еще хотел съездить, но там плотненько все сошлось, не получилось.

Повезло, он был на месте.

– Как дела, Анатолий Степанович? – спросил его, заходя в кабинет.

– Ивлев! Я уж думал, позабыл ты про нас, – явно обрадовался он.

– Как у вас дела, летом, надеюсь, поспокойнее?

– Было бы поспокойнее, если бы не нужно было бы оказывать содействие работе приемной комиссии, – поморщился он, – а как у тебя дела?

– Да все нормально, кроме того, что скоро придется ехать в Берлин на этот, как его, фестиваль? Или конференцию?

– Ты про X Международный фестиваль молодежи и студентов? Да, видел в списке твою фамилию. – кивнул он. – Не хочешь ехать? Почему?

– Да был я уже в прошлом году в Германии, в городе Ростоке. Там хоть море есть. А что в Берлине? Жара и бетон? Этого добра и в Москве хватает, и никуда ехать не надо.

– Ты прямо как старик разговариваешь… – усмехнулся Гусев и назидательно сказал, – а в твоем возрасте путешествовать самое то.

Уел, что сказать. Знал бы еще сам, как он меня уел. Я же и точно, все еще частенько ворчливый старик… И не болит уже ничего, как раньше, и локти на пол свободно положить могу, а не кряхтя сгибаюсь, а привычка-то осталась…

– А что город немецкий так странно называется? Словно Росток, только ударение другое?

– Так треть территории Германии – это славянские земли. Их дранг нах Остен не в двадцатом веке появился. Вот у этого славянского города даже название оставили, только ударение поменяли, чтобы им удобнее произносить было.

– Вот же, фрицы… Хорошо, что мы их остановили.

– Не то слово! – согласился я. – Ну и еще один момент, почему не хочу ехать – меня в последний момент в этот список вставили. А у меня уже планы были. Жена с детьми поедет на море в Палангу, а я в Берлин. Чувствуете проблему?

Гусев покачал головой, словно попытался эту проблему почувствовать, но пока не очень выходило, а я его тут же спросил, чтобы не развивать дискуссию дальше. Хватит, поболтали, пора и делом заниматься:

– А не подскажете, моя группа по письмам на каникулах, или кто-то еще работает? Хотелось бы ознакомиться с результатами предыдущей работы. Да и в Комитете по миру спрашивали, нет ли чего, в чем они тоже могут поучаствовать.

Как всегда, при упоминании Кремля и совместной работы с ним Гусев тут же пришел в движение. Поднялся, взял ключи, повел меня к выходу. Уже в коридоре сказал:

– Как не работает, работает группа. Только в усеченном составе. По очереди девушки решили письма разбирать, одни в июле, другие в августе.

– Ну, сколько же мне нужно будет им сладостей притащить, чтобы оправдать работу знойным летом в кабинете…

– Лучше уж нисколько. Они сейчас в дверь все проходят, и меня это полностью устраивает, – пошутил Гусев.

Надо же, а у него и склонность к юмору есть, однако… Раньше не замечал.

В кабинете и вовсе оказалась всего одна девушка. Гусев нахмурился и спросил:

– А где Виолетта и Наташа?

– Они скоро придут, пошли перекусить, – поспешно ответила она.

Я взял бумаги из своей папки, выложил на стол привезённые вкусности, поблагодарил девушку, которую раньше видел, но имя напрочь забыл, за ударную работу. Пожал руку Гусеву, пообещал позвонить ему, если найду что-то, что можно нашему комсомольскому прожектору совместно с группой Верховного Совета разработать, и уехал из МГУ.

***

Москва, квартира Дружининых.

Андрей Сергеевич освободился пораньше. Нужно было съездить на одно из предприятий по жалобе трудящихся на условия труда, а обратно уже начальник разрешил на работу не возвращаться. Начав открывать верхний замок, понял, что он вообще не закрыт.

– Странно, последним же утром уходил… Катя могла бы не закрыть, но я-то всегда закрываю… – пробормотал он.

Совсем он удивился, когда обнаружил, нажав на ручку двери, что и нижний замок открыт.

Катя, что ли пришла уже? – подумал он.

Войдя в квартиру, он громко крикнул:

– Екатерина!

Но жены дома не оказалось.

Он понял, что произошло что-то плохое. Захлопнув дверь, принялся осматривать квартиру. На вид все было в точности так, как и должно быть, пока он не добрался до приоткрытого шкафа. Страшная догадка осенила его. Распахнув шкаф, он тупо уставился на опустевший угол.

***

Дружинина подошла к дому минут через двадцать. Муж стоял во дворе и курил. Уже хотела привычно одернуть его, давно заставляла избавиться от этой отвратительной привычки, но взглянув ему в лицо, тут же осеклась. Да и сигарета у него в руке тряслась…

– Что-то случилось, Андрюша? С мамой?

– Да с мамой все в порядке, – ответил он громко, но потом, понизив голос до шепота и посмотрев вверх, на соседские окна, добавил:

– Обнесли нас, Екатерина.

– Милицию надо звать? – ахнула она.

– Да тише ты! – шикнул он на нее и прошептал, поднеся губы к уху и выдохнув в лицо дым. – Какую милицию! Забыла, что ли, что в шкафу было. Если милиция воров найдет, то нас вместе с ними посадят.

– Так что же делать, Андрюша?

– К брату твоему поехали. Может, он что подскажет…

***

Москва, театр «Ромэн»

Как и договаривались, пришел в «Ромэн» за полчаса до репетиции. Вначале с билетером возникло недопонимание – пожилая тетушка никак не могла поверить, что молодой парень – драматург, которого пригласили на репетицию его пьесы. Но затем из театра примчался Михаил Алексеевич, начал очень извиняться, что запоздал и лично не встретил, и повел меня в зал. Сконфузившаяся билетерша долго неверящим взглядом смотрела мне вслед… Да уж, могу ее понять – при слове драматург у тебя возникает образ лохматого седого человека за полтинник, как минимум. Кто же поверит, что зашедший в театр студент и в самом деле окажется драматургом?

Боянов привел меня к Вишневскому, а тот первым делом, когда я поздоровался, сказал:

– Больше, Павел, никаких Михаил Руслановичей. Просто по имени, Миша. Теперь ты один из нас, человек театра. Не Большого, но все же театра. И что приятно, намного более уютного и камерного.

Ну, здорово, конечно, вышел на новый уровень общения, но возможны недоразумения, когда с ними вдвоем общаешься. Оба Михаилы. Совпало же так…

Поговорили о том и сем, чайку попили, к которому я предусмотрительно банку болгарского варенья из свежих трофеев притащил, а затем и в зал пошли. Название у моей пьесы все же стало «Родные люди». Решили, что так лучше, чем рабочее название «Превратности судьбы». А я и не спорил. Мне самому это название больше нравилось.

А затем пошли в зал. Мне он показался огромным, но это субъективное впечатление – всегда так кажется, когда в зале сидит всего несколько человек и ты видишь множество пустых кресел вокруг. Фух, сейчас начнется репетиция моей пьесы! Волнующий момент!