Русский агент Аненербе

Глава 10

Я шёл в предрассветной дымке к высокогорному монастырю Нечунг. С самого первого шага я ощутил, что что-то изменилось вокруг для меня: время замедлилось, погрузив всё вокруг в кристально чистое эхо пустоты. По дороге я встретил яка. Он смотрел на меня удивительным, осмысленным взором и, повернувшись, повёл меня к монастырю, где в клубах благовоний начинается таинство, которое на протяжении веков связывает мир людей с миром духов.

У входа меня встретили монахи в шафрановых одеяниях. Они, бормоча молитвы и мантры, проводили меня внутрь. Там некоторые из них уже неспешно раскладывали ритуальные предметы, пока первые лучи солнца ещё только золотили вершины окружающих гор. И вот тяжёлые двери внутреннего святилища закрылись.

Избранный медиум — оракул Нечунг, ещё очень юный мальчик — в уединении готовился стать сосудом для божества Дордже Драгдена, главного защитника тибетского буддизма. Удивительно, как сосредоточено его лицо, а взгляд обращён внутрь, несмотря на столь юный возраст. Перед ним помощники почтительно разложили священные одеяния: тяжёлый церемониальный костюм. Мне говорили, что его вес — более тридцати килограммов. Он расшит драгоценными камнями, золотыми нитями и увенчан массивным серебряным шлемом с пятью знамёнами, символизирующими защитных божеств.

Тени от масляных лампад плясали по стенам рукотворной пещеры Дрепунг, превращая лица монахов в гримасы демонов. Я сидел на коленях перед мальчиком-медиумом, которому предстояло вещать от имени духа Дордже Драгдена. Этих медиумов готовят с раннего возраста с помощью специальных изнурительных практик и ежедневных заклинаний. Сама же традиция оракула Нечунг уходит корнями в далёкие древние времена Тибета. Хотя официально оракул был институционализирован в XV веке и с тех пор стал важной частью государственного аппарата. Ничто не влияет на Далай-ламу так, как оракул Нечунг.

Ритуал начинается с очищения. Сначала оракула погружают в ледяные воды священного источника, пока монахи нараспев читают древние мантры. Затем его тело вытирают белоснежными хлопковыми тканями и умащивают освящёнными маслами. На глаза и губы наносят особые составы из минералов и трав, собранных при полной луне в определённые дни года.

В святилище воздух сгустился от дыма можжевельника и сандала. Оракула облачили в многослойные одежды: сначала — шелковые одеяния, затем — тяжелую парчу, наконец — церемониальную броню. Каждый элемент одежды сопровождался особыми молитвами, произносимыми шёпотом на древнетибетском. Звуки ритуальных инструментов начали нарастать, подобно горному водопаду — глубокий гул длинных дунгченов, пронзительные звуки гьялингов, ритмичные удары больших храмовых барабанов слились в единый стройный гул, в котором не было ни музыки, ни нот, но эта какофония пронзала пространство, заставляя вибрировать всё — от клеток организма до камней под ногами. Монахи двигались в сложном танце, создавая живую мандалу вокруг медиума.

Оракул взял в руки священный дордже (ваджру) и колокольчик — символы просветлённой мудрости и сострадания. Он начал дышать особым образом — сначала глубоко и медленно, постепенно ускоряя ритм, пока дыхание не стало частым и поверхностным. Его глаза оставались полуприкрыты, взгляд обращён внутрь, туда, где сознание встречается с божественным.

Особый монах повязал вокруг его головы красную шёлковую ленту, затянул её особым узлом, чтобы направить энергетические потоки к «третьему глазу». На шею ему возложили тяжёлое ожерелье из бирюзы, кораллов и жёлтого янтаря — символ власти над пятью элементами.

Старший монах трижды обошёл оракула, разбрызгивая вокруг него освящённую шафрановую воду из серебряного сосуда, и очертил границу между мирами. Затем он поднёс к лицу медиума дымящуюся чашу с отваром священных трав — оракул глубоко вдохнул пары, его зрачки расширились так, что в их чёрной бездне я увидел собственное отражение. Дыхание мальчика участилось ещё больше.

По мере нарастания ритма барабанов оракул начал раскачиваться — сначала едва заметно, потом всё сильнее. На его лбу выступили крупные капли пота, несмотря на холод высокогорного храма. Внезапно глаза закатились, оставив лишь белки. Тело напряглось, словно натянутая тетива.

Я понял, что кульминация близка… На голову оракула водрузили массивный шлем с пятью знамёнами. В этот момент его тело будто пронзила молния — он вздрогнул, издал нечеловеческий звук и выгнулся дугой. Лицо исказилось, черты заострились, на губах выступила пена. Помощники-монахи подхватили его под руки, когда он начал судорожно дрожать, чтобы он не рухнул на пол.

В священной тишине, наступившей после удара гонга, оракул резко выпрямился и широко раскрыл глаза…

Клянусь, это уже был не взгляд человека — в его расширенных зрачках отражались иные миры. Тело медиума теперь стало лишь сосудом для духа Дордже Драгдена, и начался священный диалог между мирами, когда устами человека говорит божество, а смертные могут задавать вопросы о судьбах Тибета, мира и получать ответы из потустороннего.

Так сквозь века и поколения передается древняя традиция, где граница между физическим и духовным становится проницаемой, а человек — мостом между мирами.

Когда последний из тибетских монахов отошёл от оракула, я шагнул вперёд. Медиум казался измождённым — лицо покрылось тонкой плёнкой пота, дыхание было тяжёлым и прерывистым. Но глаза… глаза сияли неземным светом, отражая присутствие древнего божества-защитника.

— Приветствую тебя, Дордже Драгден, хранитель тайн и защитник Дхармы, — произнёс я на тибетском, склоняясь в глубоком поклоне. — Я пришёл издалека, чтобы задать вопрос великой важности.

Оракул повернул голову ко мне, иностранцу, с неестественной резкостью. Когда он заговорил, его голос звучал словно несколько голосов одновременно — низкий, раскатистый, с вибрирующими обертонами, от которых по моей спине пробежала холодная дрожь.

— Спрашивай, — голос Дордже Драгдена гудел, как землетрясение, сотрясая воздух.

Я с трудом подавил дрожь в руках. Моя одежда, пропитанная запахом снега и пота, внезапно показалась мне слишком тяжёлой.

— Я знаю, кто ты, человек Запада. Знаю, зачем ты пришёл ещё до того, как ты открыл рот. Твои мысли подобны кострам на склоне горы в ясную ночь.

Я собрался с духом и произнёс:

— Великий защитник, укажи мне путь в Шамбалу. Я ищу его много лет, изучил древние тексты, прошёл через испытания, очистил свой ум. Теперь я готов совершить последний переход.

Тело медиума внезапно напряглось, словно натянутая тетива. Лицо исказила гримаса, напоминающая одновременно улыбку и оскал.

— Укажи путь в Шамбалу… Я заплачу любую цену, — сказал я Дордже Драгдену.

— Любую цену! — оракул начал смеяться.

Его смех был похож на гул обвала в горах.

— Ты когда-то так же сказал ему…

— Кому? — недоумевал я. — Кому я сказал?

— Я не могу говорить… Потому что это был ваш договор… А не мой…

— Укажи мне путь, — настаивал я.

— Нет, — прогремел голос Дордже Драгдена. — Ты не готов. Твоё сердце полно желаний, твой разум загромождён знаниями, но лишён мудрости. Твои руки тянутся к сокровищнице, но твоя душа ещё не познала себя. Ты пришёл, чтобы взять дар для своего хозяина…

Я почувствовал, как кровь прилила к лицу, но не отступил.

— Я искал истину всю свою жизнь. Я отказался от богатства, от положения в обществе, от семьи. Что ещё я должен отдать?

— Всё это — внешние отречения, — ответил дух. — Так было прошлый раз, когда ты заключил свой первый договор… А что с внутренними? Ты отказался от своей гордыни? От жажды обладания тайным знанием? От желания превзойти других?

Я опустился на колени прямо перед оракулом.

— Прошу, направь меня… Направь мой дух… — мой голос дрогнул. — Я не совершенен. Но моё стремление искренне. Я знаю, что Шамбала — не просто место на земле, а состояние сознания. И всё же… я должен найти этот путь. Не ради славы или могущества, но ради знания, которое может помочь многим.

Оракул внезапно захохотал — резкий, неестественный звук эхом отразился от стен святилища. Пламя масляных лампад затрепетало, словно от порыва ветра.

— Знаешь ли ты, чего просишь, человек Запада? Шамбала откроется лишь тому, кто готов отречься даже от самого желания найти её. Парадокс, который не разрешить логикой.

— Я понимаю это, — тихо ответил я. — И всё же… я должен попытаться. Не ради себя. Времена меняются, мир на пороге великих потрясений. Мудрость Шамбалы может указать путь к гармонии.

Наступила тишина. Казалось, сам воздух застыл в ожидании. Оракул закрыл глаза, его дыхание стало ровнее. Когда он снова заговорил, его голос звучал иначе — словно далёкий горный поток, тихий, но неудержимый.

— Я вижу твоё сердце, Франц Тулле. Вижу искренность, скрытую под слоями сомнений. Вижу свет, пробивающийся сквозь тени. Я дам тебе кое-то другое…

Медиум внезапно вытянул руку и коснулся моего лба. Прикосновение было обжигающе холодным. Его глаза распахнулись — зрачки расширились, полностью поглотив радужку, превратив глаза в бездонные чёрные колодцы. Помощники, которые только начали подходить к медиуму, отшатнулись и испуганно зашептали. По обрывкам их разговора я понял — такого ещё никогда не случалось, чтобы божество открыло новую свою ипостась.

Оракул поднялся, но теперь его движения стали резкими, угловатыми, словно тело управлялось невидимыми нитями. Его голос звучал иначе — ниже, глубже, с металлическим оттенком, который, казалось, проникал прямо в кости.

— Не уходи ещё, искатель. Я должен показать тебе то, что ты должен увидеть.

Я замер, ощущая, как невидимая сила приковывает меня к месту. Голова оракула дёрнулась, и он сделал странный жест рукой — словно разрывал невидимую завесу.

В тот же миг моё сознание взорвалось видениями. Я больше не находился в храме — я парил высоко над землёй, глядя на континенты, раскинувшиеся внизу. Сначала передо мной открылась Европа — знакомые очертания побережий и горных хребтов. Затем земля внизу начала меняться…

По ней поползли пятна багрового цвета, словно кровь из открытой раны. Города горели адским пламенем, леса превращались в выжженные пустоши. Я видел бесконечные ряды мертвых солдат, марширующих под разными флагами, слышал грохот артиллерии и вой сирен, превращавшихся в чудовищ, алчно пожирающих людей. Тысячи самолетов с распростёртыми драконьими крыльями заполонили небо, сбрасывая смертоносный груз на города.

Картины менялись с калейдоскопической быстротой. Вот люди в окопах, покрытые грязью и кровью, с пустыми глазами и искажёнными страхом лицами. Вот огромные лагеря, окружённые колючей проволокой, где тысячи истощённых людей, взывая и проклиная Бога, медленно и мучительно умирали. Вот поля, усеянные полусгнившими телами, такие огромные, что невозможно было увидеть их края.

С каждым видением я чувствовал боль — физическую, раздирающую боль, словно каждая смерть, каждая рана отзывалась в моём теле. Ужас и отчаяние заполнили моё сознание, паника сдавила горло.

«Миллионы, — прогремел голос в моей голове. — Миллионы погибнут в огне войны, которая охватит весь мир. Дважды пламя поднимется над землёй, и дважды человечество будет стоять на краю гибели».

Видения продолжались, показывая странные механизмы разрушения — танки, превосходящие размерами всё, что я когда-либо видел; корабли, способные уничтожить целые города; и затем — финальный ужас: грибовидные облака, поднимающиеся над руинами, испепеляющие всё живое, оставляющие после себя лишь тени там, где секунду назад были люди.

Я почувствовал вкус пепла во рту, жжение в лёгких, агонию обожжённой кожи. Я ощутил коллективное горе миллионов — матерей, потерявших детей; детей, ставших сиротами; народов, стёртых с лица земли.

Я упал на пол, чувствуя, как изо рта течёт вязкая жижа, мои руки покрыла чёрная зловонная слизь…

«Вот что ждёт мир, если равновесие не будет восстановлено, — продолжал голос. — Тьма поднимается с Запада. Она уже здесь, в сердцах людей, жаждущих власти и готовых принести в жертву миллионы жизней ради своих амбиций».

Затем видения внезапно прекратились. Я обнаружил себя стоящим на коленях на каменном полу храма, задыхающимся, с лицом, мокрым от слёз. Моё тело сотрясала неконтролируемая дрожь, а в голове пульсировала мучительная боль. Я всё ещё ощущал эхо того ужаса — тошнотворный запах горящей плоти, крики умирающих, отчаяние выживших.

Оракул смотрел на меня сверху вниз, но теперь его глаза снова стали человеческими.

— Теперь ты понимаешь, почему должен найти Чинтамани, — произнёс он уже обычным, но бесконечно усталым голосом. — Не ради власти или знания… Слушай внимательно, ибо скажу это лишь однажды. В долине Лунгта, где молитвенные флаги трепещут на ветру, ты встретишь проводника. Не человека — снежного барса с отметиной в форме полумесяца на лбу. Он появится на рассвете третьего дня твоего бдения и поведёт тебя путями, не отмеченными на картах.

Я задержал дыхание, боясь пропустить хоть слово.

— Следуй за ним без страха и сомнений, даже когда путь покажется невозможным. Он приведёт тебя в Пустынную Долину Камней — место, где звёзды касаются земли. Там, среди осколков древних небес, ты найдёшь Чинтамани — камень исполнения желаний и ключ к вратам Шамбалы.

Оракул вздрогнул, словно от внутренней борьбы, и продолжил уже тише:

— Но помни, Франц Тулле: ключ открывает дверь, но не гарантирует прохода. Чинтамани откроет врата лишь тому, кто сможет смотреть сквозь иллюзии собственного ума. Это испытание, а не дар.

Тело медиума обмякло, он тяжело опустился на сиденье. Когда он снова поднял взгляд, его глаза были уже не столь яркими — божество начало покидать своего носителя.

— Одни ищут Шамбалу всю жизнь и не находят, другим она открывается, когда они давно перестали искать, — прошептал оракул затухающим голосом Дордже Драгдена. — Таков парадокс пути. Иди теперь, западный человек. Твоя судьба начертана, но не предопределена.

Медиум покачнулся и упал без сознания. Монахи бросились к нему, поднимая его безвольное тело.

Я же остался на коленях, пытаясь осмыслить увиденное, понять, как один человек может что-то изменить перед лицом такого всеобъемлющего ужаса. Впервые с начала своих поисков я почувствовал не только жажду приключений и знаний, но и тяжесть миссии, возложенной на мои плечи. Руки дрожали, сердце колотилось в груди. По лицу текли слёзы — не радости или облегчения, но глубокого осознания ответственности, которую я только что принял на себя.

Когда я встал, оракул лежал, уткнувшись лицом в пол, неподвижный, с закрытыми глазами — всего лишь человек, смертельно измученный присутствием божества.

Транс закончился. Монахи спешили к медиуму, чтобы помочь ему восстановить силы.

Я стоял, сжимая в руке белый хадак, мысленно выстраивая план путешествия в долину Лунгта, где среди молитвенных флагов буду ждать появления своего мистического проводника — снежного барса, который приведёт меня к Чинтамани и вратам сокрытого королевства.

Я не мог сказать точно, сколько времени прошло с момента, когда покинул храм. Видение, показанное оракулом, всё ещё преследовало меня, словно выжженное на внутренней стороне век. Я брел по горной тропе, будто в полусне, с тяжестью осознания, что мои поиски теперь значили гораздо больше, чем просто личная авантюра или задание рейхсфюрера.

Вершины тибетских гор окружали меня, величественные и безмолвные. Лишь тихий шелест ветра и скрип снега под ногами нарушали тишину. Разреженный воздух обжигал лёгкие с каждым вдохом, придавая бодрости, поэтому я почти не замечал физического дискомфорта. Разум всё ещё пытался охватить масштаб той угрозы, что показал мне оракул.

К закату, когда солнце почти скрылось за горизонтом, я почувствовал на себе чей-то взгляд. Медленно обернувшись, я увидел на заснеженном выступе, в пятидесяти шагах от себя, снежного барса. Очень крупного, с дымчато-серой шерстью и пронзительными глазами цвета льда. Животное смотрело прямо на меня, не выказывая ни страха, ни агрессии — лишь непостижимое спокойствие, странное для дикого хищника.

«Это невозможно», — подумал я. Снежные барсы были настолько редки и скрытны, что даже опытные охотники могли прожить в горах всю жизнь, так и не увидев ни одного.

Барс встал и сделал несколько шагов вниз по склону, затем остановился и снова посмотрел на меня, словно ожидая.

— Ты хочешь, чтобы я следовал за тобой? — спросил я, чувствуя нелепость от разговора с диким животным.

Барс моргнул и снова двинулся вперёд.

Я вспомнил слова монаха в храме: «Чинтамани найдёт способ привести тебя к себе». Возможно, это был знак? В конце концов, я уже давно потерял надежду найти конкретный маршрут по тем туманным указаниям, что получил в храме.

— Хорошо, я иду, — выдохнул я. — Веди, куда должен.

И пошёл по тропе призрака.

Следующие часы превратились в странное путешествие. Время словно остановило свой ход. Снежный барс никогда не подходил слишком близко, но и не исчезал из виду. Он вёл меня по тропам, которых не было ни на одной карте, через перевалы, где, казалось, никогда не ступала нога человека. Всю дорогу я разговаривал с ним, но в ответ — лишь молчание.

— Ты ведь не настоящий, верно? — спросил я. — Или, по крайней мере, не совсем.

Но мой молчаливый спутник оставался верен себе — барс отвернулся, словно эти вопросы были недостойны ответа.

Наступила ночь. Я разбил лагерь, а барс сел на ближайшей возвышенности, наблюдая за мной, словно охраняя. Иногда мне казалось, что сквозь шкуру животного просвечивает лунный свет, будто мой безмолвный проводник был соткан из снега и воздуха.

Утром мы достигли места, где горы расступались, образуя небольшую долину, защищённую от ветров. В центре долины лежало замёрзшее озеро, идеально круглое, как зеркало из полированного серебра. Удивительным было небо… Сферу абсолютно чистого голубого цвета украшали одновременно солнце, луна, девять планет и россыпи миллиардов звёзд, переплетённые локонами туманностей Млечного Пути.

Барс остановился у кромки льда и посмотрел на меня, будто призывая подойти.

— Здесь? — спросил я. — Здесь находится Чинтамани?

Животное не двигалось, только его хвост слегка подёргивался из стороны в сторону.

Я осторожно ступил на лёд. Он был абсолютно прозрачным, позволяя видеть тёмную воду под ним. Но чем дальше я продвигался к центру озера, тем более странным становилось то, что видел. В глубине начало проявляться свечение — слабое, едва различимое, но определённо неестественное.

Когда я достиг центра озера, свечение стало ярче. Теперь я мог видеть его источник — предмет размером с кулак, излучающий мягкий бирюзовый свет.

— Это оно, — прошептал я. — Чинтамани.

Погружение

Я опустился на колени, пытаясь рассмотреть объект сквозь лёд. Как добраться до него? Лёд слишком толстый, чтобы разбить его имеющимися инструментами, а вода наверняка смертельно холодная.

— Как мне добыть его? — обернулся я к барсу.

Но животное исчезло. На его месте стоял старик в тёмно-красных одеждах монаха, с длинной седой бородой и глазами того же ледяного оттенка, что и у барса.

— Чтобы обрести Чинтамани, ты должен отпустить всё, — произнёс старик голосом, напоминающим шелест ветра среди камней. — Главное — отпусти страх. Сомнения. Себя самого прежнего… Забудь свой прошлый договор…

Прежде чем я успел что-то ответить, фигура старика растворилась в воздухе, словно дымка.

Я снова посмотрел вниз. Свечение камня стало ярче, почти призывно. И я понял, что должен сделать, и это пугало меня до глубины души.

Я снял рюкзак, затем верхнюю одежду, оставшись лишь в тонкой рубашке. Холод немедленно обрушился на тело, пронизывая до костей, но я сосредоточился на дыхании.

— Отпустить всё, — повторял я себе снова и снова. — Отпустить страх.

Потом достал ледоруб и начал работать, разбивая лёд в центре озера. Это заняло почти час — руки онемели от холода, дыхание превратилось в рваные облачка пара, но наконец образовалось углубление, достаточно широкое, чтобы человек мог пройти через него.

Я посмотрел в тёмную воду. Свечение камня манило меня, но рациональный разум кричал, что это самоубийство — погружаться в ледяную воду горного озера.

— Отпустить сомнения, — приободрил я себя.

Сделал несколько глубоких вдохов, готовясь к шоку от холода, а затем погрузился в воду.

Невыносимая боль ударила по каждому нерву, каждая клетка тела кричала от агонии, лёгкие сжались, отказываясь работать. Но сквозь эту боль я продолжал погружаться, направляясь к мерцающему свету на дне.

Время растянулось. Боль отступила, сменившись странным онемением. Я чувствовал, как сознание ускользает, но упорно продолжал двигаться вниз.

«Отпустить себя», — подумал я, и в этот момент моя рука коснулась камня.

Чинтамани.

Прикосновение к священному камню было подобно удару электрического тока. Тепло немедленно разлилось по всему телу, прогоняя холод и возвращая ясность сознания. Я крепко сжал камень — гладкий, идеально круглый, размером с небольшое яблоко — и начал подниматься к поверхности.

Когда моя голова показалась над водой, я судорожно вдохнул, ожидая снова почувствовать арктический холод, но вместо этого всё моё тело наполнилось теплом, исходящим от камня в руке.

Я выбрался обратно на лёд и впервые смог рассмотреть Чинтамани при дневном свете — камень бирюзового цвета с золотистыми прожилками, которые, казалось, двигались внутри него, как живые. Он не был ни тяжёлым, ни лёгким — его вес ощущался именно таким, каким и должен быть.

Невероятно. Я чувствовал, как тепло камня проникает всё глубже, достигая всех уголков не только тела, но и разума, пробуждая странное спокойствие и уверенность.

Я оделся, не выпуская камень из руки, и только потом осознал, что одежда совершенно сухая, хотя только что вынырнул из воды. Более того — моё тело было абсолютно сухим, словно я никогда не погружался в ледяное озеро.

Снежный барс снова появился на краю озера. Это прекраснейшее создание смотрело на меня с тем же невозмутимым выражением, но теперь мне казалось, что я вижу в этих глазах одобрение.

— Благодарю, — сказал я своему проводнику.

Барс впервые подошёл ко мне и ткнулся влажным носом в руку, потом отвернулся и пошёл прочь от озера. Но на этот раз я знал, что мне не нужно следовать за ним. Моё путешествие с этим таинственным проводником завершилось.

Я посмотрел на камень в руке, ощущая его тепло и странную пульсацию, словно у него было собственное сердцебиение. Чинтамани — исполнитель желаний, источник бесконечной мудрости и силы. Теперь этот артефакт был в моих руках, и от того, как я распоряжусь этой силой, зависит не только моё собственное будущее, но, возможно, и судьба всего человечества.

Переложив камень во внутренний карман куртки, прямо напротив сердца, я чувствовал его присутствие — тёплую, живую пульсацию, гармонирующую с моим собственным сердцебиением.

Бросив последний взгляд на исчезающую фигуру снежного барса, я начал свой путь назад — уже не искателем, а хранителем одной из величайших тайн мира.

Когда я вышел из-за огромного валуна, то увидел бегущего мне навстречу Эрнста.

Он схватил меня за плечи и начал трясти:

— Франц! Чёрт возьми, где ты был? Мы ищем тебя уже две недели! Эти проклятые аборигены ничего не говорят, кроме своей ахинеи… Что ты где-то в другом мире! Я облазил всё здесь вокруг, и ты вдруг выходишь из-за этого камня, мимо которого проходил уже сотню раз.

Мне казалось, что путешествовал всего два или три дня, но оказалось — две недели. Я был сильно истощён и смертельно устал. Оставался только один нерешённый вопрос — о каком договоре говорил мне Оракул?

— Подъезжаем, гауптштурмфюрер, — сказал Густав.

«Мда-а, это сколько же нужно принять диэтиламида d-лизергиновой кислоты, чтобы впасть в такой трип?», — подумал Лебедев, закрывая дневник, — «Хотя, с другой стороны, ты, Лебедев, угораешь над человеком, в чьё тело попал… Из будущего… Это ли не галлюциногенный трип?»