Сильные не убивают, книга 2

Глава 16 Андрей. Порченый мясопродукт

Просыпаюсь за пару минут до подъема — привык уже. Табло над дверью отсчитывает 05:58. Цифры пульсируют в темноте. В казарме тишина, даже Славики не храпят. Даже Буран.

Отсек рассчитан на десятерых: девять курсантов и один «добавочный» из гарнизона. Местный. Зовут его Вальтер, с нами он почти не общается, и я даже не знаю, имя это или позывной. Да и мы друг с другом… В общем, между нашей пятеркой и прихвостнями Долгорукова теперь что-то вроде негласного перемирия. Без каких-либо соглашений. И чувствую, ненадолго.

Над моей койкой, прямо перед лицом — криво выцарапанный герб Коломенского училища. Царапал, разумеется, не я — предшественник. Не самое худшее, что можно найти на здешних стенах.

Из угла доносится писк зарядной станции. Мигают диоды — зеленый, зеленый, красный. Чей-то визор разрядился за ночь. Значит, кому-то бежать к офицеру за допуском вручную. Прекрасный повод получить выговор за несинхронизацию. Ставлю на Сицкого.

В ухе щелкает «пес»: «Подъем через двадцать секунд». Браслет на руке слегка нагревается — тоже напоминание.

В дальнем углу — общая щетка для сапог, похожая на противотанковый еж. Над ней табличка, распечатанная на штабном принтере: «Ты не грязь вытираешь — ты Хтони не даешь шанс».

Вспоминаю о Варе и вчерашнем вечере — последние десять секунд перед сигналом.

06:00.

Сигнал из-под потолка и сразу за ним — раздраженный бас вахмистра:

— Подъем! Построение — в шесть двадцать. Шевелим ногами, а не мозгами!

— Утречко, собаки, — изрекает наш старослужащий, непостижимым образом уже заправивший койку. — Ну, с Богом в говно.

Остальные не столь проворны: кто-то стукается о косяк, Буран матерится, зацепив дремлющего Горюновича. Ганя ворчит:

— А что, у нас теперь зарядка каждый день? Мы что, в армии?

Натягиваю покрывало на койку, на себя — комбинезон. Подвижные пластины елозят по телу. Проверяю доступ на браслете — визор мигает. Работает. Черт, сначала же полагается к умывальнику, комбез — потом… Ладно, неважно.

Умывальник общий, в ряд — четыре раковины, пять зеркал и один дозатор мыла, реагирующий только на ругательства.

Федор уже там, бурчит:

— Вода снова другая. Вчера хлоркой пахла, сегодня — как из колодца у бабки.

— Ты определись, — парирует Сицкий, — ты бабку нюхал или хлорку?

Умываюсь быстро. Чищу зубы обычной, неуставной щеткой. Однажды попробовал местный гигиенатор — обжег десны.

Пол уже залит водой. Буран перешагивает лужу:

— Рома, опять ты налил?

Рома — он же Тургенев — не теряется:

— Проверял, как ты по минному полю прыгаешь. Не сдал.

Все шутки в казарме — только для своих. Чужих словно не существует. И хорошо…

Напротив мутного зеркала — такой же мутный экран в стене, где мерцает очередная мудрость нашего искина: «Соблюдай фазу сна. Откат снижает точность».

На улице туман. На плаце уже загорелись инфракрасные дорожки для построения. Метки на земле почти невидимы, но визоры цепляют их мгновенно. Только Ганя мечется в поисках своего места. Встаю в положенный квадрат. Мигает синим — значит, все верно.

Рядом — еще два десятка человек. Некоторые уже в полной боевой экипировке, с магическим обвесом. Нам не положено, у нас — «сокращенный комплект».

На голове вахмистра — визор с купольной камерой, прозванный «Жало». Он не просто записывает — он фиксирует осанку, равнение, отставание, скорость движений. Если кто-то выполняет упражнение вяло — через полчаса получит наряд. Или два.

— Внимание. Разминка. Пять минут. Далее — физнагрузка «малая полоса». Оценка индивидуальная. Режим: снаряженный.

Голос вахмистра негромкий — он говорит в микрофон, звук идет через браслеты. Эха нет. Каждый слышит так, словно стоит рядом.

Сицкий сутулится, и «Жало» немедленно сигналит:

— Квадрат восемь — осанка нарушена. Исправить.

«Жало» стимулирует Ганю электроимпульсами, заставляя выпрямиться. Тот шепотом ругается. Мне сегодня замечаний не делают — удивительно!

Приседания, наклоны, выпады — обычная разминка, но в комбезе она дается нелегко. Тот давит все сильнее. Это называется «тренировка на груз». И снова Ганя среди отстающих: пластины сдвинулись, и он грохнулся на бетон, как мешок с мясом.

Я держусь.

Вместо полноценной полосы нас загнали на «сигнальное маневрирование» — полчаса координации и перестроений по командам визора, с бросками и поворотами. Смысл, видимо, не в том, чтобы вспотеть, а в том, чтобы хоть раз за утро двигаться синхронно с остальными. Наконец, команда: «Завершить. Строй — по секторам. Возврат — через главный вход».

Визоры отключаются, плац гаснет. Бредем обратно, шаг в шаг, отяжелевшие, будто после марш-броска, а не обычной зарядки. Внутри ворочается голод. Завтрак!

Между завтраком и обедом нас гоняли по очереди: сначала теория тактических разворотов, затем практика уборки коридоров с тактическими уворотами от вахмистра Тещина. Но, как известно, все это — лишь заполнение времени между приемами пищи.

И вот — обед. В столовой шумно, как всегда. Подносы лязгают, пол липкий, воздух влажный. У входа — раздатчик, квадратный корпус на подставке, шипящий и пыхтящий. Перед раздачей — сканер, бесконтактно измеряющий все подряд: давление, температуру, нервное возбуждение и десяток других показателей. От этих цифр зависит, что получишь — и всегда неудачно. Вечный повод для недовольства и шуток. Контейнеры с подогревом разные: рядовым — синие, офицерам — бордовые.

Ганя на второе получает сразу две котлеты и гречку с подливой. У него ноги дрожали после зарядки — видно, искин это заметил. Открывает контейнер: в одном отсеке котлеты, в другом гречка, а сверху еще и творожная запеканка — остаток с завтрака. Явно лишняя.

— Охренеть, — вполголоса возмущается Сицкий. — Это что вообще? Матрона, ты меня кормишь или консервируешь?

Матрона — искин, управляющий столовским хозяйством. Ответа, разумеется, нет.

Меня удостоили только одной котлеты.

Компот — традиционно густо-красный, будто с кирпичной крошкой. И с твердым осадком.

— Что, Сицкий, охота чайку? — спрашиваю.

— А у нас есть чай?

— Нет.

— Ну тогда да, конечно, наливай.

Лопаем.

В дальнем углу зала — Марушевили, завхоз. Сидит один, в полупальто нараспашку, с планшетом и подносом, на котором ни хлеба, ни каши — только кофе и витаминная таблетка. Постукивает пальцем по экрану и поглядывает на дверь, словно кого-то ожидая.

Сицкий замечает:

— Гляньте, Марушевили третий день как зомбак. Вальтер вчера говорил, тот с Ожегиным что-то обсуждал. Про мясо, вроде.

— Про мясо? — Федору всегда интересно про питание. — А что с ним?

— Кто его знает, — отвечает Ганя, раздраженно отделяя котлеты от творога, кашу он решил не есть. — Может, не то пришло, или не в том виде. Может, с хвостами. А может, и с глазами. Поди знай, чем нас кормят.

Мы еще доедаем, когда в дверях появляется вахмистр Горбенко. С этим типом редко имеем дело — нас все больше Тещин опекает. На Горбе комбез с потеками от машинного масла, рукава закатаны до локтя, на затылке, когда он вертит башкой, высматривая нас в зале, видна небритая щетина. От него тянет табаком и железом. Говорит он через зубы, не разжимая челюсти:

— Усольцев, Суворин, Мамонтовы оба, Сицкий — за мной.

Федор, не поднимая головы:

— Что опять? Мы же наряды уже отбарабанили.

— Поздравляю, теперь вы важные гости. На комбинат поедете.

— На экскурсию?.. — тянет кто-то из Славиков.

— Сопровождение, — обрывает его Горбенко. — Возврат фуры. Ожегин распорядился.

Мы глядим друг на друга. Мясо. Так вот оно чо.

— А чего нас-то посылают? — спрашиваю я.

— А потому что вы не на губе. Или хотите?

Славик качает головой:

— Спасибо, уже был.

Вахмистр поворачивается и уходит, не проверяя, идем ли мы. Понятно, что должны идти. Поднимаемся, сдаем посуду — все молча. Марушевили уже ждет в коридоре — держит стопкой электронный планшет и серую папку с завязками. Вид у него кислый…

Забираем обвес: усеченные комплекты — без брони, только с тактическими креплениями. Жарко в этой сбруе, но положено. Визоры цепляем к браслетам — обычный режим: пульс и координаты идут в канал, голос — нет.

Фура стоит уже у ворот, на погрузочной площадке. Марушевили садится к водителю, а нас ждет «Сирин» — старая жестяная таблетка на маготяге. Внутри пахнет горелым пластиком и пылью из фильтра; водила хмурый, не здоровается. Мы садимся по трое на сторону. Федька упирается коленями в Сицкого и молчит. Ганя пытается веселить всех, что-то щебечет про «как в увольнительную». Славик номер один прикрывает глаза: «Если усну — не трогайте. Только пристегните». Второй согласно кивает.

Фура заводится — поехали.

Ворота у мясокомбината — впечатляющие. У средневекового замка могли бы такие ворота быть. Или у этой, как ее… Трои.

Только их, кажется, не закрывают. В будке охраны сидит человек — не, кажись, это снага — но не шевелится. Рожа вся в телефоне, мы для него — как дождь: есть, ну и ладно.

Въезжаем во двор размером с наш плац — широкий, грязный. Асфальт с вмятинами. На одном из пятен — мутная радуга от разлитого жира. Справа — высокая металлоконструкция с черными окнами под самой крышей и темными, как от копоти, полосами на стене. То ли ангар, то ли цех — не знаю, как назвать.

Фура делает круг, задом подруливает к воротам. Дверь в ангар открыта. Внутри темно, но видно, что там кто-то есть: силуэты, движение, желтые лампы под потолком. Не надо различать лица, чтобы понять — снага. Таблетка тоже встает; вылазим.

Марушевили как раз спрыгивает с подножки, бросает на нас взгляд — нервный, но вроде бы уверенный:

— Ждите здесь, снаружи. А ты — заводи ее, заводи! — И фура начинает медленно заползать в ангар.

Мы оглядываемся.

Федор морщится:

— А вам тоже кажется, что пахнет тухлятиной?

— Нет, — отвечает один из Славиков. — Мне не кажется.

Сицкий, нервно поглядывая во все стороны, сплевывает в мазутную лужу:

— Снага-хай, ска…

Вот вроде бы главный аристократ среди нас, а ведет себя, как главный гопник. Хорошо, что мы без оружия — а то Ганя точно бы начал выставлять какой-нибудь ствол.

Снага, между тем, лично мы до фонаря. А вот фура… Вернее сказать — заявления Марушевили… Внутри ангара явно происходит драма: наш завхоз что-то доказывает здоровенному снага в серой робе, трясет папкой… Он явно не согласен. Нависает над завхозом. Наконец, тот вспоминает о нас:

— Сюда идите! — орет из ангара. — Разгружать будете!

— В каком смысле «разгружать»? — рычит его оппонент. — Нет, ты мне скажи!

Плетемся внутрь ангара. Снага тут десятка два — тоже с интересом наблюдают за диалогом. Активно поддерживают главного выкриками, но внятно звучат только «ска» и «нах».

Неожиданно вижу среди нелюдей человеческую девушку, да еще и красотку. Деловитая блондинка отбирает у Марушевили папку, начинает изучать бумаги. Пацаны откровенно на нее пялятся, но прямо скажем — обстановка не располагает.

Морды у обступивших нас снага — как у бандитов с рынка. Кто-то в темных комбезах — не в тактических, как у нас, а в рабочих, — кто-то в халатах без застежек. Один в резиновых сапогах и фартуке, надо же.

— Почему возврат? — наседает на Марушевили главный. — Кто за это заплатит⁈

— Возврат по акту, — отвечает завхоз. Говорит тихо, быстро, не глядя в глаза. — Принято решение. Бумаги вон, тоже можете ознакомиться…

— Решение кто принял? Ты?

— Нет. Я сопровождаю. Смотрите документы…

— Сопровождающий… — повторяет снага, скривившись. — Документы мы смотрим. А пока ты постой. Постойте все. Сейчас покажу вам, какое тут мясо.

Бригадир снага поднимается на подножку. Дергает защелки, тянет дверь. Раз — створка отлетает, глухо ударяется о корпус. Два — вторая створка. Мы видим груз. Ряды ящиков, маркировка. Все вроде нормально. Чуть парит — фура стояла на улице, внутри прохладно.

Снага на секунду замирает. Потом рычит:

— Свежее! Посмотрите! Вот, понюхай, нюхай! — и делает шаг вглубь кузова.

И тут начинается черт-те что.

Слева один из снага внезапно срывает с себя перчатки — резко, словно те руки жгут. Скрючивает пальцы. А потом напрыгивает на Славика-Мирослава. Это настолько внезапно, что оба валятся на бетон.

Вячеслав вскидывает руку, и… тут же еще один — здоровенный! — снага влетает в него тараном. Не бережется совсем, как безумный. Ну, против лома нет приема: Славик тоже летит на пол, сбивает Сицкого.

Третий снага — с наколкой на лбу, в халате — идет прямо на меня. Без разбега, просто идет, но глаза… налитые. Он не орет, не говорит ничего, просто делает шаг и замахивается.

А из фуры выпрыгивает дельфином главный — тоже та еще туша! — и обрушивается на Федора.

Ухожу с линии, бью того, что с наколкой. Он прет на меня напролом, дуром — и поэтому бью хорошо.

…Звенит в пальцах — как же славно, что я в перчатках. Звук, точно раздавили яйцо в скорлупе. Снага пошатывается, кровь бежит из губ к подбородку… Еще! Падает.

Краем глаза успеваю увидеть, как скрывается Марушевили — где-то за ящиками, а из кабины фуры тащат шофера. Блондинка тоже кинулась прочь от драки — на лице изумление, тычет пальцами в телефон… А вот Славики поднимаются — оба. Федька снес бригадира-снага в сторону — какой-то воздушной подушкой, что ли! — и сам на ногах.

Отлично. Значит, нас — пятеро. А их — нечеловек двадцать.

И судя по рожам, они хотят нас убить… Что, из-за сраного мяса⁈ Что это за безумная разборка, как в триллере?

Только вот думать некогда — надо драться. Славики вот — уже. Хрясь!

На моих глазах Мирослав всаживает локоть в грудину ближайшему снага. Тот падает с хрустом, как выбитая дверь. Второй Славик тут же разбирается со своим: захват, руку скрутить, по шее! — и сразу уходит вбок, открывая брату обзор. Работают, как в паре на тренировке: один вяжет, второй бьет. Без паузы. Снага валятся, точно в нелепом танце.

Федор делает шаг вперед. Поток ветра опрокидывает двух снага сразу. Один катится, цепляя ящик, второй спотыкается, с грохотом ударяется спиной о стену. Давление в цеху меняется — скачком! Будто люк в самолете открыли.

Сицкий шипит неразборчиво. У него рука вытянута, пальцы — как когти.

— Бл… а-ра… — говорит он.

У напавшего на него снага дергается пол-лица, и он заваливается назад. Просто падает, выключившись…По ходу, Сицкий-то самый крутой из нас! Правда, сам чо-то сел.

— Водилу спасайте! — ору я, в основном, Федору.

Потому что несчастного мужика вытащили из кабины и… э… ну, кажется, его собираются растерзать. Буквально. Рассматривать некогда, потому что у меня спарринг еще с одним озверевшим уродом. Тем самым, в фартуке.

Федор дует. Поток воздуха резкий, как удар отбойника. Снага буквально сносит, тащит прочь от кабины. Где-то скрежещет, потом грохочет металл. Кто-то матерится.

Своего я бью первым, в челюсть, но здоровенный зеленокожий хрен только мотает башкой. Второй удар — в висок. Ему похрен. Тогда хватаю снага за ворот, дергаю, всаживаю коленом — низко, под фартук, в бедро, в пах, не целясь, лишь бы он повалился. Шатается. Еще рывок — и мы вместе влетаем в стену. Готов. Поднимаюсь. И…

Э? Мимо меня проносится тело снага. Секундой позже соображаю, что его швырнул Славик. Точно в тележку для туш — тело с глухим стуком падает, тележка начинает катиться, стукается об стену. Четко снажьей балдой.

Сицкий визгливо хохочет.

Я делаю шаг назад. Федька тащит шофера — жив, без сознания. Раскидав ближайших противников, теперь мы встаем рядом с Сицким, рядом друг с другом… Только Федя хромает, Ганя, кажется, совсем уже не боец, а у Вячеслава порез прямо поперек лба — кровь льется на глаза ручьем. А снага еще около дюжины, и они… они что, взбесились⁈ Они сейчас снова бросятся.

— Я сейчас «Глаз Циклона»… — хрипит Федор, шатаясь.

Совсем не похоже, что у него еще что-то получится.

Но…

…в этот момент в ангар врывается мотоцикл.

Рев мотора бьет по ушам короткой очередью. Это не просто городской мотик: переднее колесо от внедорожника, бронекожая спина вытянута, словно у ящерицы. На длинном сидении двое: впереди — огромный снага с перекошенной рожей; позади — Соль. Волосы разметались, глаза чернеют масляными пятнами.

Мотоцикл не тормозит — влетает в цех, будто всю жизнь только так и ездил. Мы отскакиваем с дороги. Один из снага тоже отпрыгивает, еще один — не успевает: получает коленом в грудь, заваливается на спину и проносится пару метров, скребя лопатками по бетону. Водитель не спрыгивает. Он встает на подножки, тянется вверх — весь как башня — и орет так, что бетон дрожит:

— СТОЯТЬ, БЛ…! Я СКАЗАЛ — ВСЕМ СТОЯТЬ!!!

Голос гремит по цеху, как лом по бочке. Снага замирают. Один с кулаком на взмахе так и не завершает удар. У другого в руке — тактический пояс, сорванный с кого-то из наших. Он смотрит на него секунду, будто не понимает, что держит, а потом разжимает пальцы. Пояс шлепается на бетон.

Соль срывается с мотоцикла. Мы встречаемся взглядами.

— Андрюха! — орет она. — Это мясо! Оно… это от него!

У меня в голове что-то щелкает. Точно. И…

— Надо закрыть фуру!

Включаю.

Я продляю этот момент застывшего времени — для всех, кроме меня и Соль. Слишком уж неустойчиво равновесие. Слишком безумны глаза этих снага вокруг меня. Слишком парит это мясо.

Мир тянется, как резина. Пыль летит медленно. Я и Соль действуем синхронно. В том времени, что показывают мои часы.

Я бегу к борту фуры. Она — с другой стороны.

Створки распахнуты, внутри открытые ящики — нормальное мясо! Тяжелый запах не от него. Просто сам воздух тяжелый. Его не вдохнуть. Но надо.

Вцепляюсь в створку. И она тоже тяжелая. В замедлении словно еще тяжелее. Глядим друг на друга — я и Соль… Надо! Сдвигаю свою. Напротив меня Соль с усилием делает то же самое… Створки с грохотом, лязгом, сотрясением корпуса — закрываются. Все.

Отпускаю.

И все возвращается сразу. Шум. Крик. Треск. Темнеет в глазах, но…

— Надо отогнать фуру!.. — кричит Соль. — Ай!

Оставив меня, тенью скользит к кабине, взлетает по лесенке. Фура с гудением трогается — и выкатывается прочь из ангара. На воздух.

Я стою, уперев руки в колени. Дышу, как учили. Чувствую, как течет пот по шее. Не свались на этот бетон, Усольцев. Эх, надо было котлету на обеде попросить…

Позади снова орет этот мужик с мотоцикла. Ему бы к нам ротмистром.

— Встать! Очнуться! Вы на работе, снага, а не на бойне! Я сказал: очнуться!!

И замершие рабочие-снага действительно начинают отмирать. Разжимают сжатые кулаки, оглядываются. Один садится прямо на бетон. Другой с изумлением вытирает кровь, что течет из носа. Третий, шатаясь, направляется проверить того, что проехался на тележке. Да, несколько нелюдей в отключке… но живы.

У нас по-прежнему без сознания шофер, Ганя бледный, как лист бумаги, да и Федор, кажется начинает плыть: магия далась нелегко.

Рослый снага сходит с мотоцикла. Не торопясь. Шествует к нам. Лицо черное от злости, но голос уже ровный:

— Сели на свою тарантайку — и вон с моего завода.

Отчего-то не хочется с ним спорить.