Сильные не убивают, книга 2

Глава 7 Соль. Право принимать решения

Коктейль запахов рыбного рынка бьет по мозгам, что твоя кровавая Мэри. Влажный, йодистый бриз смешивается с ароматом свежего улова — холодным, резким, с металлическим оттенком. Глубже лежат теплые, почти сладковатые ноты — водоросли, моллюски, чуть подтухшая рыба… и подтухшая уже не чуть, фу-у. Сквозь рыбный дух пробивается дым коптилен — сухой, древесный, с легкой горчинкой. И неизменной приправой — запахи разумных: пот, табак, жареные пирожки, водка, резина сапог…

Трясу головой и пытаюсь взять себя в руки: я сюда не балдеть пришла, а закупить продовольствие по списку от мадам Кляушвиц. Обычно она ходит на рынок лично, говорит, для шеф-повара выбор продуктов — это целая философия. Но в последние дни Катрина сама не своя: Борхеса вскоре после свадьбы срочно вызвали в командировку — молодой жене даже не сообщили куда — и это длится уже вторую неделю. Хуже того, звонил он всего однажды, причем ничего толком не рассказал, сославшись на секретность. Разве можно так сдергивать начальника городской милиции, словно летеху какого-нибудь? Катрина вчера уехала в Южно-Сахалинск качать права и скандалить с тамошним начальством. Не сомневаюсь, эта Василиса Микулишна вытащит супруга из любой передряги. Ну а я пока как-нибудь справлюсь с закупкой рыбы для троглодитов…

Катрина записала подробные инструкции, однако жизнь мою они не упрощают — скорее наоборот. Что, например, значит «третий за камбалой, нивхи, П’ыла, нерка, 20 кг жив»? Еще смущает неизменная пометка «торг» со множеством восклицательных знаков. Торговаться с кхазадами? А можно я лучше волну хтонических жуков лицом к лицу встречу?

Искать что-то в торговых рядах и так не просто — а прямо передо мной еще и вспыхивает чрезвычайно эмоциональная дискуссия. Тетка-снага орет на здоровенного кхазада:

— Это наши ларьки, нах! Убрал отсюда свою тухлую селедку, ска!

— Сама ты тухлая селедка! — не остается в долгу кхазад. — Согласно пункту 8 параграфа 4 торгового устава места, не занятые до полудня, подлежат передаче…

— В жопу себе засунь свой параграф! — входит в раж тетка. — Племяш мой в санинспекцию побежал, сейчас выправим бумажки и…

Сочувствующие стекаются со всех сторон, вокруг обоих спорщиков собираются группы поддержки. Кажется, сейчас начнется драка, сзади подпирают… Шик-блеск, сходила за рыбкой, называется. Гигантские таймени с прилавка смотрят на меня печально и понимающе.

Тут сквозь какофонию пробивается шум мотора. Уже почти сцепившаяся толпа тихо и быстро расступается, разумные жмутся к прилавкам. По центру прохода на огромном черном мотоцикле медленно едет Мясник. На нем распахнутая на груди кожаная куртка, хром заклепок гармонирует с блеском машины. Шлема нет — не его стиль.

— Что у вас тут? — веско спрашивает он.

Кхазад и тетка начинают было говорить одновременно, но под тяжелым взглядом оба осекаются и излагают суть вопроса по очереди, кратко, ясно и четко.

— Ну что, порешаем так, — Мясник барабанит пальцами по рулю, глядя на тетку. — У тебя уже третий раз терки с санэпидемстанцией. Давай-ка сгоняй на комбинат к Витке — она покажет, как бумажки правильно подшивать. А мои ребята теперь к твоему прилавку с особым пристрастием приглядываться будут. Одна тухлая рыба — с рынка пробкой вылетишь. Без базара.

Поворачивается к кхазаду:

— А ты, дружок, слишком борзеть начал. У нас тут снажий ряд испокон веков был и останется. Иди к коменданту, скажи — я велел тебе место во втором секторе выделить. Там свободные есть. Но если еще раз начнешь тут царька строить — сам знаешь, чем кончится.

Все моментально успокаиваются и расходятся по своим делам. Мясник улыбается мне краешком рта:

— Солька, привет. За рыбой пришла? Подсказать что-нибудь?

Пожимаю плечами и беспомощно смотрю в список. Мясник… Генрих забирает бумажку у меня из рук и не глядя отдает указания парню-снага, который оказывается поблизости будто случайно:

— Собрать и отправить на Весеннюю восемь, — надо же, Генрих помнит адрес Дома. — Пришлют самое лучшее. Меня тут никто не решится обвешивать… Обождешь минут десять?

Киваю — на закупки я бы потратила куда больше времени. К Генриху выстраивается небольшая очередь торговцев всех рас и расцветок с вопросами о проверках, местах, очередности выгрузки… Он решает все быстро и четко. Просители говорят коротко — никто не хочет напрасно тратить время Мясника.

От нечего делать рассматриваю мотоцикл — широкий, массивный, с брутальным дизайном. Ужасно хочется к нему прикоснуться, собственным телом ощутить мощь двигателя.

Пожилая женщина-снага подносит нам пластиковые тарелки с бутербродами: ржаной хлеб и нерка, копченая на ольховых опилках, сверху — белые колечки лука. Если честно, на пафосном свадебном банкете мадам Кляушвиц — я туда так и не попала, но в процессе подготовки все блюда перепробовала — ничего даже близко настолько вкусного не подавали.

— С делами покончено, — улыбается Генрих, вытирая пальцы кстати поданной кем-то бумажной салфеткой. — Хочешь прокатиться?

— Хочу! — выпаливаю прежде, чем успеваю подумать.

Генрих улыбается и хлопает по сидению у себя за спиной. Едва я запрыгиваю — газует с места.

Мы быстро проезжаем город и предместья и несемся теперь по дороге вдоль взморья. Держусь за кожаную куртку Генриха, лицом впитываю влажный морской ветер, ощущаю вибрацию двигателя внутренней поверхностью бедер. Надо же, я думала, гонять на мотоцикле с такой скоростью страшно… с Генрихом — нет, вообще не страшно.

Как только я начинаю думать, что мы едем уже достаточно долго, Генрих останавливает машину. Над дорогой высится скала с одиноким деревом на вершине.

— Поднимемся?

— Я-то — легко! А ты?

Генриху лет пятьдесят, не возраст для снага, но все-таки… Но он только усмехается и ступает на крутую тропу — местами по отвесной скале надо просто карабкаться. Я взбегаю на вершину раньше, чем он — но совсем ненамного.

Дерево оказывается кленом с огненно-алыми листьями. Ветки прочные, удобные… Нет повода не провернуть пару трюков! Рывок — и я уже в ветвях. Сальто назад, мир переворачивается, листья мелькают золотыми вспышками. Руки хватают ветку, тело инерцией выносит вперед — я почти падаю, но в последний момент подтягиваюсь и встаю на ноги. Толстовка мешает двигаться — срываю ее и изящным движением бросаю вниз, остаюсь в тонкой белой майке.

Двойной рондад! Вращаюсь, ветер свистит в ушах, земля где-то там, внизу. Приземляюсь на край ветки — она гнется, но я уже толкаюсь в прыжок, чтобы провернуть двойную сальтуху.

И гвоздь программы — свободное падение. Раскрываю руки — и в последний момент хватаюсь за нижнюю ветвь. Качаюсь, смеюсь, сердце колотится где-то в горле.

Разумеется, я не красуюсь и не кокетничаю — просто использую удачный момент для тренировки! Судя по смеющимся глазам Генриха, он именно так все и понял.

Мы сидим на обрыве, болтая ногами. Слева — свинцовая гладь залива Терпения, справа — пылающее море осеннего леса. Я чувствую исходящее от тела Генриха тепло — но не касаюсь его.

— Даже жаль, — говорю, — что ничего у нас с тобой не сложится. Слишком разное… представление о допустимых методах.

— Ты полагаешь? — осведомляется Генрих светским тоном. — А что именно тебя смущает?

— Да как бы сказать… Ну, то, что ты даешь деньги в рост.

— А как ты себе представляешь развитие города без системы кредитования? Примерно каждый второй малый бизнес, услугами которых ты пользуешься каждый день, существует благодаря моим кредитам. Остальные — благодаря кредитам других, и, знаешь ли, условия там куда хуже, особенно для снага.

— Это я все понимаю, не тупенькая… Но заставлять детей платить долги родителей — это перебор, нет?

— Думаешь, мне это нравится? Но, видишь ли, мы, снага-хай, низко себя ценим. Поэтому и гробим себя вредными привычками… — Тело Генриха рядом со мной буквально излучает здоровье и силу, сам-то он явно чурается вредных привычек. — Однако детей мы любим. Обеспечить будущее потомства ценой собственной жизни… не стоит ставить снага-хай перед таким искушением, Соль. А как бы ты поступила, если бы принимала решения?

— Не знаю, — облизываю враз пересохшие губы. — Наверное, я просто не хочу быть на месте того, кто принимает такие решения.

— Ты понимаешь, что тем самым уступаешь право принимать решения кому-то другому? Например, мне. Или любому из тех, кто рвется к власти. Все еще думаешь, что я — худшее, что могло случиться с этим городом?

Молчу. С моря поднимается холодный ветер.

— Мы могли бы иногда встречаться, — говорит Генрих. — Я покажу тебе, как город устроен, что в нем с чем связано, как этим всем можно управлять… и в какой мере. Да, многие вещи неподвластны мне — но, может, ты и окажешься той, кто найдет способ их исправить.

— Как-то все это… неожиданно. Мне надо подумать.

— Разумеется. Не нужно решать сейчас. Спешить некуда. То, что у нас с тобой может сложиться — в любом плане — это очень, очень надолго, Соль.

Он этого не произносит, но я мысленно заканчиваю фразу — «может быть, навсегда». И я не знаю, как к этому отнестись.

Серое море внизу бьется о скалы.

— Сожалею, милая барышня, но ваше оружие восстановлению не подлежит. Возьму на себя смелость утверждать, что раз это непосильная задача для меня, то ни один мастер с ней не справится — по меньшей мере на Сахалине, но, полагаю, и далеко за его пределами.

Старый — нет, древний — кхазад грустно улыбается и возвращает мне бесполезный кусок металла, который совсем недавно был больше чем оружием — частью меня самой.

К этому мастеру я пробивалась почти что с боем — армия его потомков наперебой объясняла мне, что прапрадеда тревожить не следует, тут ничего не сделает даже он. Но я умею быть упрямой, как лошадь на повороте. Токс сразу сказала, что кастет, как она выразилась, «за пределами ремонта»; вообще она довольно правильно говорит по-русски, но проскальзывает иногда в речи такая вот калька с авалонского. Значит, и Токс может ошибаться, тем более что она ювелир, а не оружейник. Поэтому я всеми правдами и неправдами добилась приема у лучшего мастера по металлу на Сахалине.

Чтобы услышать то же самое.

— Поняла. Извините за беспокойство. Сколько… я вам должна?

— Разумеется, вы ничего мне не должны. Я же ничего для вас не сделал.

— Спасибо, вы очень добры. Но… можно вас попросить рассказать, что с этим кастетом случилось?

— То же, что происходит со всеми нами… даже, как то ни печально, с такими юными барышнями, как вы. Если бы это были механические повреждения или коррозия, я нашел бы решение. Но здесь другое. Все мы беззащитны перед временем. Даже металл устает, милая барышня, — кхазад тяжело вздыхает. — Уж поверьте, я знаю, о чем говорю…

— Время? Но… это же совсем новый кастет! Его выковали для меня, по руке, по балансу… то есть не совсем для меня, но не суть важно… Не больше пяти лет прошло!

— Вы заблуждаетесь, барышня. Я не могу точно определить возраст, поскольку условия хранения мне неизвестны… Но эта вещь старше меня, ей сотни лет. Когда я пачкал пеленки, она уже была почтенным изделием. Попробуйте обратиться в Южно-Сахалинский археологический музей. Быть может, там ею заинтересуются.

— Ясно… Спасибо вам еще раз, и простите, что потратила ваше время.

Бреду к выходу из мастерской под взглядами многочисленных потомков старого мастера, в каждом из которых явственно читается «А мы же говорили!»

Усталость металла… Что за чертовщина? С чего вдруг металлу в совершенно новой вещи устать? Что этот быковатый тяжеловес нахимичил? Подпрыгиваю на месте — время! А я-то голову ломала, почему эдакая мясная туша двигалась в разы быстрее, чем я? Нет, ну это нормально — побеждать с помощью такого лайфхака⁈ Хотя, конечно, чья бы корова мычала, я и сама не так чтобы с открытыми картами играю… Нет, это другое, у меня всегда есть веские причины, а этот мамкин маг и волшебник мог бы драться честно, как подобает мужчине! Ладно, Моргот с ним, с недоумком-тяжеловесом и его читерскими приемчикам. Даст Илюватар — мы с этой шоблой высокородных кретинов больше не встретимся на узкой дорожке.

С кастетом, конечно, чертовски обидно вышло. И не в том беда, что он был моим любимым оружием — помучаюсь и привыкну к другому. Но это единственное, что Сто Тринадцатая оставила после себя. Она была на редкость равнодушна и к барахлу, и к отношениям. Всего две вещи имели значение для нее — связь с учителем и этот кастет. С ее учителем мне наверняка придется встретиться, и вряд ли это будет легко — как он воспримет то, что его лучшей ученицы нет в живых? Может, в глубине меня и сохранилась ее тень, но это даже не раздвоение сознания — просто призрак, воспоминание. А теперь я и кастет профукала… Позорище, а не наследница.

Погода соответствует настроению — серый пасмурный день клонится к вечеру. Впрочем, мне на руку, что теперь мало солнца — в последнее время я стала плохо его переносить. А вроде бы в первые недели в этом мире такой проблемы не было — наоборот, я каждый раз радовалась теплу и свету. Должно быть, тень во мне становится сильнее. Но ведь и я становлюсь сильнее в тени. Недавно удалось прятаться в тенях почти час без всякого дискомфорта, а поначалу уже через двадцать минут кружилась голова, через тридцать пять — кровь шла носом.

Дорога домой лежит через «верхнюю», парадную часть города — аристократические особняки, пафосные заведения, бульвары. Мне казалось, тут этого всего непомерно много, но недавно я с удивлением узнала, что Поронайск по меркам Тверди — чрезвычайно демократический портовый город. Местные аристократы селятся в основном в Южно-Сахалинске, рядом с великокняжеской резиденцией. Вот там — настоящая жизнь, культура, технологии, а у нас в Поронайске — грязный порт, всякий сброд и выселки. Ну и пожалуйста, больно надо. Меньше высокородных задниц — чище воздух.

Мысли привычно соскальзывают на проблему, которая занимает мою лохматую снажью голову почти круглосуточно: где деньги, Зин? За три месяца более-менее удалось наладить управление Домом так, что не приходится регулировать каждую мелочь вручную. Я могу быть уверена, что дети будут накормлены и присмотрены. Мелким вовремя поменяют подгузники, средним не дадут кидаться ладно еще едой, но хотя бы тарелками, а старшим — пускать самодельные фейерверки прямо в помещении. Персонал — золото. Одна только Юдифь Марковна чего стоит. Благодаря ей я почти избавлена от необходимости таскаться по казенным учреждениям, что очень кстати — чиновники от меня не в восторге, на них мое скромное снажье обаяние отчего-то не действует. А сейчас еще, даст Илюватар, уроки начнутся, учителя уже списки учебников и пособий на первое время составили. В общем, все как в том анекдоте — «без проблем, были бы бабки».

Прохожу мимо шикарного ресторана — красотка-хостес за стеклом таращится на пустую улицу, не переставая старательно лыбиться во весь рот. В ярко освещенном зале ненавязчиво играет джаз, сияют белоснежные скатерти — и ни души.

Пора посмотреть правде в глаза: зарабатывать прежним способом в ближайшее время не выйдет, потому что тяги у контрабасов нет. Дальше проедать оставленные Раэлем деньги нельзя — это резерв на случай ЧП, которые у нас неминуемо будут в количестве, тут уж к гадалке не ходи. Значит, надо найти новый способ заработка, и чем скорее, тем лучше.

А почему бы, собственно, не прямо сейчас? Пояс со снаряжением на мне — всегда его ношу, день свадьбы Кляушвицов оказался чуть ли не единственным исключением. Сумерки — лучшее время, мое время. Свет бледный, тревожный, изменчивый. Луна, пробивающаяся сквозь рваные облака, и редкие фонари создают причудливую игру теней — густые, насыщенные, они так и зовут завернуться в них. Как же я в прошлой жизни была слепа к теням — они казались мне серой невнятной массой. В действительности у каждой из них есть и оттенок, и текстура, и влажность, и даже что-то вроде запаха — едва уловимого даже для снага, но совершенно реального.

Прислушиваюсь — вот в этом богатом особняке, например, нет ни души… кроме крыс. Сигнализация — ха, да я знаю эту систему! Лажа полнейшая, очковтирательство за кучу денег. Шик-блеск, она даже на второй этаж не проведена.

Заворачиваюсь в мягкую теплую тень и взбираюсь наверх по вычурной лепнине. Балконная дверь открывается самой простой отмычкой — да тут и шпильки хватило бы! Дом насквозь провонял пылью, мышиным пометом и мерзостью запустения. Тут лет сто никого не было… а, нет, покрывало на кровати под бархатным балдахином отчетливо пахнет недавним соитием — быстрым и жарким. Смотрю, слуги времени даром не теряют, живут на всю катушку. И сейчас, небось, самоотверженно несут дозор в каком-нибудь веселом заведении в портовом квартале вместо того, чтобы охранять хозяйское добро.

Мебель и люстры укутаны белой тканью — дом-призрак. Места, однако, прилично… Вот в этом холле устроить бы спортзал, а из той комнаты вышла бы отличная игровая для малышей — только заменить дурацкий щербатый паркет нормальным ламинатом. Коврики цветные разложить, стены ватманом для рисования обклеить… ожил бы дом.

Плюхаюсь в огромное кресло возле камина — сюда пять таких, как я, спокойно поместились бы! Разваливаюсь, оттопыриваю мизинчик и манерно тяну:

— Жа-ан, голубчик, а ну подай-ка мне фуа-гра де Шампань с соусом из молодых крутонов!

Да, знаю, что это форменный детский сад — но как же мне осточертело все время быть взрослой! Говорю, впрочем, одними губами — меня-то камеры не пишут, когда я в тени, а вот звук уловить вполне могут. Хотя далеко не факт, что они вообще работают.

Главное дело, этот набитый пыльным барахлом дом хозяевам не нужен — тут лет пять никто не живет. Разве не справедливо будет, если они в добровольно-принудительном порядке поделятся с теми, кому нужнее? Конечно, самое ценное, должно быть, вывезено, но и, например, эти уродские кубки чего-то стоят. А вот в том буфете наверняка найдется столовое, что бы это ни значило, серебро. Закуплю своим троглодитам новые учебники и нормальную демисезонную обувь, а то так и топчутся по слякоти в кроссовках. Почему у одних есть то, что им не нужно, а у других нет даже самого необходимого? Неужели забрать эти вещи не будет справедливо, хорошо и правильно?

С другой стороны… Приютские, отжимая у моих ребят новенькие толстовки, рассуждали примерно так же.

Да и если с практической стороны зайти… Воровство — это не так уж на самом деле увлекательно. Только в книжках вольные воры все из себя такие гордые и независимые, а в реальности надо быть частью системы. Сбыт, информационная поддержка, крыша на всех уровнях — и всем отстегивай, причем каждый в любой непонятной ситуации норовит тебя кинуть и сдать. И во всяком траченом молью барахле придется разбираться, а то легко набить рюкзак ничего не стоящим хламом…

Ладно, пофантазировали и будет. Домушничество — ну не мое это. В борьбе с контрабасами есть хоть какая-то романтика, а тут унылота одна. Какие еще имеются варианты? Можно попросить работу у Генриха, у него задачи для меня найдутся, и заплатит он щедро… но между нами все-таки что-то складывается, и не хочется портить это банальным трудовым контрактом.

Значит, остается Хтонь. Что ж, я ведь и сама отчасти Хтонь! Правда, это может оказаться скорее проблемой, чем преимуществом. Когда меня почти уже растоптали бешеные жуки, я провалилась в пространство, сотканное из теней. Там был некто. Он полоскал мне мозги — «мы с тобой одной тени, бла-бла-бла» — и уверял, что однажды я приду к нему сама. Понять бы, что он имел в виду… Надеюсь, вход на территорию аномалии не будет засчитан как сдача с потрохами. В любом случае ничего плохого этот некто мне тогда не сделал — даже наоборот. Обидно будет из страха перед непонятно чем не ходить в Хтонь никогда. Потому что ну чертовски интересно же, что там такое!