Сильные не убивают, книга 2

Глава 5 Соль. Будущее не принадлежит никому

«— Наши жизни не принадлежат нам, — сказал Митрандир. — От первого вздоха до последнего зова мы сплетены нитями судьбы с теми, кто был, есть и будет. Поможешь падшему подняться — и его благодарность тебе зажжет свет в ком-то еще. Так растет древо надежды, ветви которого пронзают тьму. Но если твоя рука посеет семя гнева — даже малый росток его станет тенью, что будет ползти за тобой и потомками, пока ее не смоет река времени».

Это Токс на втором этаже читает малышам легендариум.

'Куруфин сжал рукоять меча:

— Ты говоришь так, будто мы лишь пыль на ветру, Митрандир! Но разве не в нашей власти рвать нити судьбы?

— Рвать — да, Куруфин. Но каждая оборванная нить звенит в судьбах других, как надтреснутый колокол. Помни: сколь бы ни были благородны побуждения, твой клинок, разящий врага, оставляет шрам на древе мира. Тень от него может упасть на тех, кого ты никогда не видел'.

Стараясь не шуметь, поднимаюсь на второй этаж. Похоже, получится неплохой материал для эхони — так на Тверди называют сториз. Помимо прочих дел, я еще и веду блог нашего детского дома. У него уже тысячи, а не десятки тысяч просмотров, в плохой день и вовсе сотни; однако нет-нет да и капнет пожертвование-другое. Из малышей, зачарованно уставившихся на Токс, получается отличный видеоряд. Конечно, здоровенные лбы из старшей группы такого умиления ни у кого не вызывают.

Рядом с дверью к малышам стоит Кубик, он так увлеченно подслушивает, что не слышит моих шагов — позорище для снага. Завидев меня, Кубик с нарочито независимым и скучающим видом уходит по очень, конечно же, важным делам. Прячу улыбку. Старшим Токс тоже читает легендариум, но там всякая эльфийская унылота — такой великий герой сразил несметные полчища орков, сякой великий герой сразил еще более несметные полчища орков. Поэтому старшие украдкой подслушивают уроки младших — куда более простые и трогательные.

Тихо вхожу — мне-то можно! — и снимаю на смартфон мордочки малышей и сидящую с ними на полу Токс.

— Все мы связаны между собой невидимыми нитями, — говорит она, — и каждого пронизывает живой свет Илюватара. Этот свет берет начало в вечности и туда же возвращается. Вот почему у всех живущих душа общая.

Когда Токс всякое такое говорит, кажется, что на ее лицо падает свет, у которого вроде бы нет внятного источника, и на детей тоже ложится его отблеск. Смотрю на доверчивые мордашки и думаю, что ведь мы, снага, нормальные — в этом возрасте по крайней мере. Откуда потом что берется — черствость, грубость, жажда крови, похоть? Что же не так с этим всем? Со снага-хай, с городом, с миром, даже с самой, Моргот ее побери, природой разума?

Так сложилось, что младшими и средними занимается в основном Токс, а на мою долю остаются общие дела Дома и старшие оболтусы. Наверно, это потому, что мы с ними близки по интеллекту, ответственности и видению мира. Кстати, надо бы и их заснять в эхони… должен же у них найтись хотя бы какой-то симпатичный ракурс.

Спускаюсь к старшим. Из спальни мальчиков доносится голос — Чип, кажется:

— Этим мразям можно верить в одном. Когда они говорят, что хотят убить вас — сто пудов не врут, ять.

Чип, к сожалению, знает, о чем говорит. Он один из тех, кого я вытащила с яхты работорговцев. У него до сих пор дефицит массы тела, хотя жрет пацан как ломовая лошадь.

Чипу вторит громкий выразительный шепот Ежа:

— Соль сказала, с опричниками надо, как с бешеными собаками, нах.

Что⁈ Я такое говорила? То есть говорила, но совсем не в этом смысле!

Несколько голосов вразнобой тянут:

— Нам кабзда-а-а…

— Не ссыте, — Еж. — Мы эту сволоту прижмем.

Так, хватит. Врываюсь в комнату:

— Конечно, вам кабзда! Вы даже не представляете себе, насколько! Сейчас вам раскроется истинное значение слова «кабзда»! Что тут за разговорчики на мою голову? Какое «прижмем»⁈ Я ясно и четко сказала — подальше держаться от псоголовых, по-даль-ше! Что тут непонятного?

Без хвастовства, для этих ребят я — живая легенда и ролевая модель. Все они обязаны мне жизнью в относительно нормальных условиях, а некоторые — так и собственно жизнью как таковой.

Но это совершенно не значит, что они хотя бы пытаются слушать то, что я говорю. Однако оплеухи и подзатыльники помогают донести послание. Ну, немного помогают.

Замахиваюсь. Кубик пытается пригнуться — и звенит металл. Из его кармана на пол выпадает самодельный нож.

Даже закрепить нормально не мог, лошара.

— Та-ак… — обвожу притихших парней медленным тяжелым взглядом. — Сдали оружие, у кого какое есть. У вас тридцать секунд.

— Но, Соль, они же… псы… они сказали… — вступает Чип.

— БЫСТРО!!

Через тридцать секунд на полу передо мной — горстка разномастного холодняка.

— Это все?

Еще один обзорный взгляд-рентген. Ребятам в этой комнате по 14–16 лет. Все они для меня — дети: неразумные, нуждающиеся в опеке и защите. Но так-то многие выше меня на голову, и все — даже Чип — шире в плечах. Наверно, если бы я их не знала и еще если бы не унаследовала от Сто Тринадцатой умение постоять за себя и за того парня — встреча с эдакой шоблой в темной подворотне меня бы не особо порадовала.

Так, а чего это Еж отводит глаза? От него пахнет неуверенностью и… да, металлом. Что ж, добавлю металла и в свой голос:

— Достал, что там у тебя в кармане, и отдал мне.

Еж нехотя, медленно повинуется. На мою ладонь ложится кастет с выкидухой — чем-то похожий на мой, безвозвратно испорченный недоброй памяти тяжеловесом. Конечно, это — дешевка, ширпотреб, жалкое подобие того идеально сбалансированного оружия, единственного наследия Сто Тринадцатой.

Выдыхаю:

— Ножи я еще хоть как-то могу понять. Но разгуливать по городу с кастетом, как шпана подзаборная? Серьезно?

— Соль, ять, прости, — тихо говорит Еж. — Вообще-то… это мы… это тебе подарок. Мы собрали деньги и на заказ у кхазадов сделали, врот. Чтобы был… как тот, твой.

Самое сложное в такие моменты — понять, смеяться впору или плакать.

— Как думаешь, Токс, мне эту рубашку брать? Она вроде ничо еще, только две пуговицы оторвались. Или лучше синий свитшот? А, черт, пятно у ворота… Глянь, сильно заметно?

Ненавижу шмотки. Вот только почему тогда их у меня так много? Хотя носить при этом нечего. Вечно накуплю чего попало, а потом одеться — все равно что собрать паззл, когда все детали из разных наборов.

Токс легко вздыхает и выходит из-за ювелирного станка. Моет руки, а потом за десять минут разбирает груду моего шмотья. Складывает в аккуратную стопку на диване приличные вещи по сезону — даже подбирает пары к давно уже одиноким, как и их хозяйка, носкам. Все остальное прячет обратно в шкаф.

Я тем временем перебираю свои сокровища: набор отмычек, газовые бомбы, ампулы со стимуляторами и пояс с пустым теперь отделением для кастета. Отличные какие рабочие инструменты… жаль только, работы нет ни хрена. Тоскливо спрашиваю у затылка Ленни:

— Есть чо?

— Было бы — сразу бы сказал, ага, — кхазад, как обычно, не отрывается от своих мониторов. — У них там треш какой-то на материке, Хтонь все прииски захлестнула. Тяга теперь на черном рынке по сорок тысяч — и даже за такие деньги ее нет. Вообще ни за какие нет. Сергей говорит, в больнице мумие даже на самых тяжелых не хватает. Кто посмелее в нашу местную аномалию ходят, но там тоже Хтонь чудит — от силы половина партий возвращается, и те все больше пустые.

Разминаю пальцы:

— Ленни, а ты знаешь, кто сейчас ходит за тягой?

— Нет! Да откуда бы мне знать сталкеров-то, ага…

Слишком быстрый ответ!

— Сможешь с ними меня свести?

Случается чудо — Ленни разворачивает ко мне свое кресло:

— Соль, за кого ты меня принимаешь? Во-первых, никаких знакомых сталкеров у меня нет и никогда не было, ага.

— Неужели, ага? А к кому это ты ночами на машине катаешься?

— Не твое дело! Во-вторых, не буду я тебя ни с кем сводить! Говорю русским по белому — опасно сейчас в Хтонь ходить!

— Ой, да ладно! Скажи мне лучше, что сейчас не опасно…

— Готово, — сообщает Токс. — Эту рубашку следует носить с жилеткой, тогда пятна на груди видно не будет. Зеленый свитшот подходит к черным джинсам, а красная толстовка — к голубым. Не путай, пожалуйста. И заклинаю тебя Основами, не надевай под желтую кофту эту розовую футболку.

— Чегой-то она розовая? Фиолетовая, скорее…

Токс закатывает глаза:

— На самом деле — фуксия. Просто внемли моей мольбе: не сочетай ее с желтым. Ваш народ не особенно чувствителен к цветам, но для тех, кто воспринимает мир прежде всего через зрение, это равнозначно тому, как если бы у тебя над ухом скребли железом по стеклу.

— Ой-ой, какие мы нежные!

Помнится, в первые дни мне и самой казалось, что снага-хай одеваются как-то странно, особенно женщины. Но я быстро привыкла. Хорошо мы одеваемся, красиво, ярко. А если мы кому-то не нравимся, он всегда может выйти на лестницу и немного поплакать.

— Давай я уложу вещи в сумку, не то ты, по обыкновению, все скомкаешь и помнешь.

Вздыхаю — съезжать, конечно, не хочется. Мастерская Кляушвицов стала для меня домом в этом мире. Привыкла я уже давно и к гулу процессоров Ленни, и к стучанию инструментов Токс, и ко всем до единого соседям. Но все равно я в последнее время ночую в Доме — боюсь оставлять детей без защиты. Вот решилась наконец перевезти вещи, а то хожу в замызганном — чучело огородное, а не госпожа директор.

Наблюдаю за плавными движениями Токс. У этой женщины даже самые обыденные дела превращаются в невероятной красоты ритуал, и она всегда полна грации — даже когда блюет в занюханной подворотне. Впрочем, последнего не бывало уже давненько. После истории с подключением второго браслета Токс стала очень спокойной… и отстраненной какой-то, что ли. Похоже, она приняла наконец свою судьбу и день за днем методично отбывает наказание, наложенное Кругом Инис Мона: учит и воспитывает детей, клепает ювелирку на заказ, поддерживает вокруг себя гармонию и порядок. Все это совершенно незаменимо, но… такое ощущение, что теперь наши дела Токс по-настоящему не волнуют. А я места себе не нахожу от беспокойства. Надо посоветоваться с кем-то взрослым и умным. Что же, за неимением такового сойдет и Токс.

— Не уверена, что правильно сделала, когда отобрала у наших троглодитов ножи…

Токс обращает ко мне ясный взгляд:

— Что вызывает у тебя сомнения? Разве детям положено иметь ножи?

В глубине души я не уверена, что Токс останется с нами, когда алгоритмы добра будут накормлены и браслеты на наших лодыжках разомкнутся. Она же — наследница Инис Мона, и у нее наверняка найдутся дела поважнее, чем вытирать сопельки малышам-снага. Мне самой не нравится подспудное ощущение, что Мясник и тут мог в чем-то оказаться прав. Даже после всего, что было. Нет, Токс меня не использует, нету такого. Просто… все мы — один из множества этапов ее долгой друидской жизни.

Говорю с отчаянием:

— Детям, конечно же, не положено иметь оружие. Детям не положено драться — за друзей, за честь и достоинство… как знать, может, и за жизнь. Но я не могу создать для них мир, где они смогут обойтись без этого, понимаешь? Если они кого-нибудь порежут на кураже — я этого себе не прощу. Но если, наоборот, на них нападут и они не смогут постоять за себя, потому что окажутся безоружны… Этого я тоже себе не прощу. Куда ни кинь — всюду клин.

Токс откладывает в сторону вещи, садится рядом, опускает ладонь мне на плечо:

— Знаешь, Соль, до нас дошли легенды о великих магах и их свершениях. Были те, кто взмахом руки испепелял войско. Те, кто щелчком пальцев приводил к покорности целые области. Те, кто умел поворачивать вспять само время и делать бывшее небывшим. А знаешь, что не подвластно ни магам прошлого, ни ныне живущим? Будущее. Заглянуть в него по своей воле не способны ни величайшие колдуны и правители, ни Основы, ни даже сам Эру Илюватар. Не требуй этого и от себя, маленький друг. Будущее никому не принадлежит, мы не можем им овладеть, а можем только терзать себя страхом перед ним. Если события неблагоприятны, тех, кто их допустил, охотно признают глупцами или предателями. Но правда в том, что все мы равно слепы в потоке времени и можем только делать то, что велит нам сердце. Остальное — судьба. Бывают раны, которые никогда не затянутся, и цепи причин и последствий, которых мы не может ни разорвать, ни даже постичь, — Токс грустно улыбается. — Поверь, маленький друг, я знаю, о чем говорю.

Шмыгаю носом:

— Это все, конечно, ужас до чего мудро… Только делать-то мне что?

— Если разумное решение найти невозможно — среди всех возможных решений выбирай самое доброе. Или просто то, что велит сердце. Какого исхода ты бы хотела?

— Такого… чтобы оружие у них было, но использовали они его только в самом крайнем случае. Для защиты себя и друг друга.

— Тогда, может, стоит так им и сказать? Ты ведь сама говорила — они хоть и дети, но проблемы перед ними стоят не детские.

Вздыхаю и тянусь к сумке, отодвинутой в угол нашего закутка. Высыпаю на пол десяток ножей. Рукояти из изоленты, пластиковых бутылок, обрезков дерева. На лезвиях — царапины и следы грубой заточки. Чехлы из автомобильных покрышек и всякого мусора.

Беру каждый нож в руки и аккуратно складываю обратно в сумку. Думала так и оставить их здесь. Но, похоже, в Доме они все-таки нужнее.

— Давай я тебя отвезу, — подает голос Ленни. — Чего ты пешком потащишься с барахлом…

— Итого, — строгим взглядом обвожу наших новых педагогов, — у нас три правила. Первое: детей надо любить. Второе: бить детей запрещено… ну, в смысле, вам это запрещено. Третье: постарайтесь, чтобы дети вас не сожрали. Доступно? Вопросы есть?

На самом деле я могу придумать хоть сотню таких правил. Мне просто нравится число три.

Если честно, так себе из меня директор. Но другого-то нет…

Педагогов трое. Все люди, двое мужчин и женщина. Они смотрят на меня так же скептически, как и я на них. Нам некуда друг от друга деваться. Мне без них придется отправить детей в городскую школу, известный рассадник мелкого криминала… туда и приютские ходят, это уже вишенкой на торте. А у этих людей был выбор — наше богоспасаемое заведение или острог. Они предпочли нас. Интересно, как скоро они в этом раскаются?

Круглолицый усач тянет руку. Припоминаю, что он единственный из них действительно работал школьным учителем — русский язык и история. На каторгу угодил за ДТП с летальным исходом. Если бы преступление было связано с профессиональной деятельностью, я бы его не взяла, несмотря на лютый дефицит кадров. А так — просто за руль его сажать не станем… хотя чего это я, у нас и транспорта-то нет.

— Скажите, понадобится ли адаптировать программу? Я работал в приличной школе, там снага не учились, но я слышал, что они…

Подбираюсь:

— «Что они» что?

— Как бы это сказать… плохо успевают. Вот я и подумал, надо будет упростить материал и задания…

Волевым усилием разжимаю непроизвольно сжавшиеся кулаки:

— Значит так! Выучить намертво, не забывать и повторять, как заклинанье: ваши ученики — такие же дети, как и все прочие! Снага-хай — не слабоумные и не ущербные! Мы просто медленно взрослеем, к этому придется приноровиться. Нам нужна обычная, самая что ни есть стандартная, утвержденная всеми Морготовыми министерствами и ведомствами школьная программа. И если ученики чего-то не поймут, значит, вы объясните снова! И снова! Хоть сто раз, хоть тысячу! Сколько потребуется! Но в итоге они должны понять все, ясно вам это⁈

Что-то меня заносит… Круглолицый и женщина втянули головы в плечи. Только третий, бритый наголо, но с пижонской бородкой, по-прежнему сидит в вальяжной позе и смотрит на меня со сдержанным, брезгливым слегка любопытством.

Зря я так с ними — веду себя, как начальственное хамло. Я же видела в личных делах, через что этим людям пришлось пройти. У женщины плотная перчатка на левой руке, а у круглолицего странно перекошены плечи. Здесь практикуются телесные наказания, и очень жестокие — дичь полнейшая, никогда этого не пойму.

Под одеждой не видно, но я знаю, что у каждого из троих на лодыжке — браслет-трекер, прямо как у меня с Токс. Технология другая, а суть, по большому счету, та же.

Откашливаюсь:

— Вот, в общем, что я еще хотела сказать… Вы можете питаться в нашей столовой. Даже в ваши выходные дни. С завтрашнего дня на вас тоже будут готовить. У нас хорошо кормят, дважды в день — мясо. И… ну, короче, насчет премий. Мы их, если честно, в бюджет не заложили пока. Давайте по итогам первого рабочего месяца посмотрим, что сможем для вас сделать… будет зависеть от результата вашей работы, конечно же. Ну и если что-то прям срочно нужно, вы не стесняйтесь, обращайтесь прямо ко мне. Что-нибудь придумаем.

Вообще-то платить этим людям мы не обязаны, они получают казенное содержание — но видела я суммы того содержания. Я за пару вечеров в лапшичной мастера Чжана больше оставляю, а это совсем непафосное заведение. Нет уж, эксплуатация рабского труда — с этим, пожалуйста, не ко мне.

— И вот что еще… Да, ваши дела я читала, статьи знаю… Но все-таки хотела бы от каждого из вас услышать, почему вы оступились. Просто чтобы понимать, с кем имею дело. Можно не при всех, давайте я с каждым лично переговорю.

— Мне скрывать нечего! — бодро рапортует круглолицый. — Виновен в дорожно-транспортном происшествии, повлекшем смерть двоих разумных и тяжкие телесные повреждения еще у двоих. Аварию допустил в результате преступной небрежности, повлекшей за собой грубое нарушение правил дорожного движения. Намерения причинить кому-то вред не имел, но вину свою признаю полностью, деятельно раскаиваюсь, наказание считаю заслуженным и справедливым. Готов искупить честным трудом!

Киваю:

— Спасибо. Вы можете идти. Жду вас завтра на уроках. — Обращаюсь к пижону с бородкой. — А вы? Что случилось у вас в университете?

Пижон был ни много ни мало профессором биологии и попался на получении взятки, но конкретных обстоятельств я из формулировок досье не поняла. Телесные наказания к нему, единственному из троицы, не применялись из-за дворянского происхождения. Имя у него такое еще, с пятой попытки запомнила — Илларион Афанасьевич.

— Я подожду в коридоре, — пищит женщина и выходит вслед за круглолицым.

Илларион Афанасьевич не меняет своей вальяжной позы — так и сидит, развалившись на стуле и скрестив на груди руки:

— Видите ли, Софья Александровна… Понимаю, многие осужденные говорят подобные вещи. Однако в действительности я попал на каторгу не из-за того преступления, которое вменяется мне в вину.

С кем он разговаривает, что за Софья Александровна? А, это же мое имя по паспорту. Отмахиваюсь:

— Зовите меня Соль, тут все так делают. Так вы что, не брали ту взятку?

В тоне пижона сквозит снисходительность:

— Формально это действительно была взятка, и я ее принял. Однако такого плана подношения профессорам в нашем университете — общепринятая практика, даже своего рода традиция.

— Тогда за что же вас наказали?

— Обозначу это так: академические интриги. Если несколько упрощать, я чинил препятствия проведению ряда экспериментов с участием разумных, поскольку полагал их неэтичными.

— Почему? И не надо на меня смотреть, как на слабоумную! Я хоть и снага, но знаю значение слов «эксперимент» и «неэтичный».

Знаю куда лучше, чем мне хотелось бы.

— Подопытные получали гонорар, довольно значительный с их точки зрения, однако обо всех рисках их не предупреждали… по крайней мере, на доступном им уровне.

Вздыхаю:

— Шик-блеск… Кажется, я могу угадать с одной попытки, какой расы были эти подопытные.

— Да, вы верно все поняли, Софья Александровна, — надо же, упрямый какой дядька. — К сожалению, я не могу подтвердить эту историю. Формулировки обвинения весьма расплывчаты, поскольку в дело были вовлечены… высокопоставленные лица. Однако впоследствии некоторые из экспериментаторов сами оказались на скамье подсудимых. Смею надеяться, в этом есть и доля моей заслуги. Я многое поведал следователям, и не все они рабски благоговеют перед чинами и титулами. Меня вызывали с каторги, и я давал показания в суде. Понимаю, любой на моем месте рассказал бы подобную историю. Хотите верьте, хотите нет, но такова правда.

— Спасибо, я поняла вас. Будьте добры, пригласите даму, пожалуйста.

Женщина с простым именем Анна Павловна будет преподавать у нас математику и физику. Она — бухгалтер, попавшийся на крупных махинациях.

Анна Павловна садится напротив меня, но смотрит в стол и молчит. От нее пахнет неуверенностью и страхом. Пытаюсь помочь ей:

— Вы успели посмотреть школьную программу?

— Да-да, я ее изучила! Опыта преподавания у меня нет, но я буду очень стараться, правда. — Она наконец поднимает на меня глаза. — Понимаете, я служила бухгалтером двадцать пять лет. Прошла путь от младшей операционистки до главного экономиста крупной организации. И за все эти годы не присвоила ни единой деньги.

— А что случилось потом?

— Дочь… — Анна Павловна часто моргает, сдерживая слезы. — Моя Алена, красавица, умница… Она была так счастлива, когда получила тот контракт. Конкурс огромный был, но Алена и правда лучшая. И ведь не в мужской клуб устраивалась — на железную дорогу, обслуживать составы класса люкс. Думала, заработает денег и устроится в жизни. Контракт-то был на пять лет.

— И… что же пошло не так?

— А вы не знаете, да? Никогда не жили в юридике?

— Нет, не доводилось.

Что такое эти юридики вообще? Вроде бы так называют земли, принадлежащие магам-аристократам. Там до сих пор чуть ли не крепостное право. Дичь какая-то, одним словом.

— Вот и мы с Аленой… не представляли себе, что это на самом деле за работа. И как клиенты обращаются с персоналом. Алена почти каждый месяц попадала в больницу с травмами… — женщина заливается краской, — интимного свойства. Служащих на контракте в юридиках вообще не держат за людей. За полгода моя дочь превратилась в собственную тень. Когда она приезжала на выходные, я прятала все таблетки в доме.

— Но почему она не расторгла контракт?

— Неустойка… неподъемная для нас сумма. Если бы мы продали все, что у нас есть — не покрыли бы и половины. Одна только пластическая операция сколько стоила… Алена очень красива, но у корпорации определенные стандарты, так что это оказалось обязательно. И тогда я… украла деньги у себя на работе. Я знала, что это неминуемо всплывет. Но не сразу — Алена должна была успеть аннулировать свой контракт.

— И она успела?

— Да, слава Богу, она успела. Потом, конечно, расторжение контракта было оспорено, но Алене уже удалили идентификационный чип, и она уехала на земские территории. Там не так уж сложно сделать новые документы. Надеюсь, теперь у нее все хорошо.

Накрываю ладонью руку Анны Павловны — правую, без перчатки. Обычно люди не любят прикосновений снага, мы им кажемся грязными. Но сейчас, я чувствую по запаху, нашей новой учительнице необходима любая поддержка.

— Вы очень… смелая женщина. Я не осуждаю вас… и вашу дочь тоже. Ни за что. Я это все понимаю.

Не мне судить, правда. Я и сама наделала глупостей, польстившись на деньги и статус — пусть это все осталось в прошлой жизни.

— Вы понимаете? — в глазах женщины стоят слезы, и все же она улыбается. — Мы ведь на все готовы ради них, ради детей…

— Да. Абсолютно на все.