Сыны Триглава

На Вандальской горе

С обширного ложа, устланного медвежьей шкурой, Стюрмир поднялся с трещащей головой — очередной пир накануне не прошел для него даром. Рядом с ним, разметавшись пышными телесами по меховой постели, мирно похрапывала какая-то деваха со спутанными рыжевато-каштановыми волосами. Какое-то время Стюрмир вожделенно созерцал аппетитные округлости ягодиц, так и просящиеся в крепкую мужскую руку, но с сожалением отстранился и, поднявшись с кровати, принялся натягивать портки и рубаху.

Делу время, а потехе час, как говорят славяне.

Благо дел у Стюрмира хватало: с тех самых пор как он, взяв всех фризских хирдманнов, что вместе с ним сопровождали принцессу Эльфгиву к жениху, на трех лодьях поднялся вверх по Одре, направляясь в Сленжанскую землю. Вместе с ним двинулась и сотня княжеских воев, отобранных самим Любом, а также жрец Триглава Марибор из Щецина — высокий угрюмый мужчина в черном плаще, накинутом на черную же сорочку с серебряной вышивкой. В длинные, до плеч, темные волосы были вплетены янтарные бусины, в каждой из них заключены разные тварюшки — мошки, жучки, мелкие пауки и прочие насекомые. На груди же болтался уже привычный трехглавый идол из серебра, на поясе из потертых золотых монет висел длинный нож с костяной рукоятью.

Судя по мрачному худому лицу, обрамленному черной бородой, — все жрецы Триглава, которых видел Стюрмир, выглядели как-то одинаково, не то подражая Ядуну, не то просто по складу ума, — попутчик из Марибора был бы весьма угрюмым, так что фриз с раздражением подумал, что Ядун мог выбрать им спутника и повеселее. Впрочем, уже на пиру, что дал в честь посланников Велети и Фризии, Мечеслав, князь дедошан, после первой же чаши меда Марибор подобрел: важно кивал раздававшимся со всех концов здравицам в честь князя Велети и жрецов Щецина; благословлял каждое поданное на стол блюдо и сам не брезговал угощением, наворачивая за обе щеки жареное мясо и хмельной мед.

Глогув, стольный град дедошан, находился на Одре, к западу от нее тянувшихся тянулись лесистые холмы, а за ними, на реке Бубре стояли городки бобрян — не самого многочисленного сленжанского племени. От нападений сильных соседей, вроде сорбов, проживавших к западу, их защищали дедошане, ну, а тем, если пришлась бы такая нужда, пришли бы на помощь все племена, проживавшие между Одрой и Судетскими горами. Все здешние народы, — бобряне и дедошане, голенжане и ополяне, теребовляне и, собственно, сленжане или слензане, — несмотря на случавшиеся временами мелкие раздоры и стычки, жили в общем-то мирно, стараясь совместно давать отпор нападению любого ворога. Благо ворогов тех всегда хватало: на северо-востоке, за Одрой, жили поляне, а на юго-востоке — висляне, сыны змееборца Крака: племена многочисленные, богатые и воинственные. С запада сленжанам грозили сорбы, набегавшие вместе с подвластными им тюрингами, с юго-запада точили мечи чехи и моравы, ну, а с юга нависали черной тенью авары, что в былые времена нередко подчиняли ополян и голенжан. Для защиты от всех этих врагов были в свое время построены укрепленные городища и выращена так называемая Сленжанская Пшесека — обширная полоса оставленного диким леса, пересекавшего сленжанские земли почти посередине — от Одры до Золотых гор.

Раньше неспокойно было и на северной границе сленжанских земель, но, с тех пор как Волин и Щецин перешли под руку князя Велети, стычки стали редкими: Драговита больше волновало то, кто станет хозяином на Янтарном море, чем дела южных соседей. По Одре шла бойкая торговля, сленжанские торговцы были не редкими гостями в Волине и посланцев князя Велети принимали со всем подобающим почтением.

Вот только воевать за Люба никто не рвался — даже против, казалось бы, давних врагов.

— Я так, может, и не прочь помахать мечом, — в приступе хмельной честности говорил Мечеслав Стюрмиру, — а вот за остальных князей ручаться не буду. Сам видишь, люди мы к военным походам непривычные: сидим между горами и реками, только и делаем, что крепим оборону. Если на нас первыми нападут — тогда конечно, встанем, от Глогува до Ополе, а так-то мы только вздохнем спокойней, если сорбы да моравы от нас отстанут.

— Если и отстанут, так ненадолго, — заметил Стюрмир, — рано или поздно Ростислав явится и к вам, после того как с Велетью расправится.

— Может явится, а может и нет, — пожал плечами Мечеслав, — может ему и вовсе не по зубам Велеть окажется. Я-то что, я все понимаю, а вот за остальных прошу прощения

Также и после Глогува, везде где не появлялись фризы и велеты, ответы были столь же уклончивы — и в требовянском Яворе и в землях бобрян посланцев князя Велети встречал самый теплый прием: пиры, почести, а предводителям похода — еще и смазливые девки на ночь. Ссориться с князем Велети никто не хотел, но и воевать за него тоже — да еще и прежде, чем сам Люб вступит в бой. Не помогали ни богатые подарки, ни княжеское серебро, которое Стюрмир щедро рассыпал перед князьями — все они колебались, не решались, опасались той силищи, что собиралась к юго-западу от Сленжанской земли.

Об этом откровенно сказал Стюрмиру и сленжанский князь Вортицлав, когда посольство прибыло в его городок на острове Тумском посреди Одры. Когда утром фриз с трещавшей от похмелья головой, вышел во двор, чтобы поразмяться с мечом, он столкнулся с Вортицлавом, — высоким светлобородым мужчиной со стриженной под горшок головой, в багровом плаще и с фигуркой бронзового медведя на груди. Сразу же после приветствия он снова затянул разговор, что сленжане не готовы воевать с моравами и аварами.

— Я так может и не прочь, — сказал он, — я и сам вижу, что Ростислав не успокоится, пока не захватит все вокруг. Но, если даже Фризия и Велеть не надеются выстоять без нас — на что надеяться нам, если князь Люб не торопится к нам на помощь.

— Люб придет обязательно, — сказал Стюрмир, — и с немалой подмогой. Но, чтобы ее собрать нужно время — а вам собираться долго не нужно, вы и так все вместе.

— Так то оно так, — кивнул Вортицлав, — все да не все. Сленжане то еще готовы биться, а вот ополяне и прочие, кто живет к югу от Пшесеки могут вовсе без боя сдать города Ростиславу. Они-то уже жили под обрами — тяжко, кто спорит, да только сила ведь солому ломит, а у обров с моравами да сорбами сил всяко побольше, чем у одних только обров.

— И гнева богов не боитесь? — вмешался в разговор подошедший незаметно Марибор, — обры просто оброк брали, а Ростислав захочет, чтобы вы все покорились Распятому.

— До Свентовита высоко, до Триглава низко, а до обров с моравами близко, — с сожалением пожал плечами Вортицлав, — знать бы еще точно, что боги с нами.

— Разве трудно спросить? — пожал плечами Марибор.

— Погадать чтоли? Так ведь гадали уже и не раз.

Это было правдой: в каждом городке, где останавливались гости, везде имелись капища, где и гадал Марибор с разными местными волхвами. Превыше всех богов тут, как и во всех землях вендов, почитали Двух — темного Триглава и четырехликого Свентовита, небесного всадника. Этих богов, которых иногда еще именовали Чернобогом и Белобогом, спрашивали о предстоящей войне, но ответы, что давали небожители, казались смутными, противоречивыми, не дающими ясного ответа.

— Людское средь людей только и спрашивать, — покривил губы Марибор, — судьба Сленжанской земли и всей Велети, а может — и всего Янтарного моря, — не узнается за стенами городов. Только с вершин Сленжи можно услышать волю богов.

Вортицлав ошеломленно уставился на жреца, будто он предложил, что-то небывалое, хотя даже Стюрмир сразу понял о чем идет речь — он уже слышал о Сленже, священной горе, что считалась самым приближенным к богам местом, по которой и получила название Сленжанская Земля. Божественные обряды творились там лишь по самым большим праздникам или же в преддверии каких-то великих событий.

— Раз никто из князей не может решить, на чьей стороне встать в грядущей войне, — продолжал жрец, — пусть ответ дадут князья мертвых. Ночью, на новую луну с вершины Сленжи, я и вопрошу богов, угодна ли им эта война.

Он посмотрел на князя сленжан и тот смог лишь послушно кивнуть в ответ.

На подготовку к обряду ушло несколько дней — как раз, чтобы собрать всех князей и волхвов по всей Сленжанской Земле, вернее северной ее стороне. Ждать послов от ополян и прочих князей с юга не стали — когда они еще явятся. С севера же явились все — и Мечислав, князь дедошан и молодой лихой Яросвет, князь теребовлян и старейшины бобрян и, конечно же, сам Вортицлав, старший среди сленжанских князей. Лучшие люди сленжанской земли носили плащи, отороченные куньим мехом и скрепленные серебряными фибулами, головы их украшали бобровые и куньи шапки, украшенные фазаньими перьями. На их поясах — мечи и кинжалы в вычурных бронзовых ножнах. Вортицлав нацепил еще и вытащенный из какой-то и вовсе глубокой старины рогатый шлем с бронзовыми пластинками.

— От предков досталось, — самодовольно пояснил он, — от вандалов-силингов, когда они еще здесь жили, боги знают сколько веков назад. Сами те вандалы ушли давно, а те кто остались — смешались со славянами, речь их переняли, но не забыли, от кого князья сленжан род ведут.

— Вандалы не ждали когда на них нападут, — заметил Стюрмир, — сами первыми ходили и брали что хотели — Рим брали, Карфаген брали. Я бывал в тех краях, их и по сей день помнят.

— Ну и где сейчас те вандалы? — хмыкнул Вортицлав, — даже мы в нашей глуши кой-чего слышали, чем они кончили. Те кто жаждал подвигов и славы отсюда ушли, а остались…те кто остались ничего такого и не желали никогда.

Стюрмир пожал плечами, не желая больше спорить. Меж тем они подошли к Сленже, — лесистой горе, первому преддверию поднимавшихся дальше к западу Судет. Наверху их уже ждал верховный жрец Свентовита, даже имя носивший схожее со своим богом — Святовит: высокий крепкий старик, с седой бородой и синими глазами, цепко смотревшими из-под кустистых бровей. Белое одеяние украшали знаки косого креста и иные священные символы, на груди висел золотой диск с символом Солнца, волосы охватывал золотой обруч. Рядом со Святовитом стояли еще два младших волхва, одетые в схожие наряды, но без золотых украшений и одна волхвиня — ладная сероглазая женщина, в нарядном платье с вычурной вышивкой и янтарным ожерельем на шее. На пришлого слугу Триглава все четверо глянули без приязни, но все же приветствовали его сдержанными поклонами.

На поляне, окруженной высокими дубами, стоял круг из камней, внутри которого высились каменные статуи: невероятно древние, поставленные тут еще до славян, даже до вандалов: Медведь, Женщина с Рыбой, Сокрытый, Кабан, Гриб. Уже никто в Сленжанской Земле не помнил о воздвигнувших эти статуи кельтских друидах, творивших на горе свои кровавые обряды. Здесь же полукругом стояли и статуи богов, среди которых особо выделялись двое — высеченный из окрашенного в белое дуба четырехликий Свентовит с копьем в руке и крашеный в черное осиновый идол Триглава, с тремя головами под одной шапкой, золотой повязкой на глазах и серебряным полумесяцем на груди. Между идолами на земле лежало в разной очередности девять копий, посреди круга из камней горел костер.

Младшие жрецы окропили каменные статуи священным медом особым способом настоянным на тайных травах. Они же вынесли к статуе Свентовита четырех белых, без единого иного перышка, петухов — и Святовит, сноровисто перерезал им глотки, окропив кровью подножие статуи своего бога, после чего вскинул руки и нараспев затянул.

— Боже Свентовит, небесной высью владеющий, кругом всю землю объезжающий, следующий путем Солнца, воитель вечный, враг Тьмы: к тебе взываем, рассуди и защити тех, кто почитает тебя. Дай знамение, если тебе не угодна война с обрами и моравами.

Он отступил, дав дорогу Марибору — и тот шагнул вперед, вместе с двумя прислужниками из младших жрецов, ехавших с ним от самого Щецина. Они вели за собой изможденного человека со связанными руками — раба из полян, — которого они быстро повалили на алтарь. Марибор, наклонившись, быстро перерезал ему горло и, окропив все три рта своего бога, вскинул руки, взывая к трехглавому богу.

— Боже Триглаве, владыка небесный, земной и подземный, всесокрушающий, всепожирающий, тремя мирами владеющий, грехов людских не видящий. Сними золотую повязку с темных очей своих и узри — быть ли войне с рабами Распятого.

На мгновение воцарилась тишина, которую внезапно нарушил негромкий стук копыт: это младшие жрецы вывели из леса белого коня. Когда его подвели к копьям, он тревожно заржал, упираясь, а когда коня все же заставили идти вперед, он заметался, вставая на дыбы, задевая и отбрасывая копья. С трудом его провели до конца поляны, тогда как жрица сноровисто расставляла обратно разбросанные копья. В следующий миг из леса, рядом со статуей Триглава, возник черный конь. Марибор сам провел его через копья — и ни разу копыта коня не задели их, словно по поляне шествовал призрак, а не живое существо.

— Боги сказали свое слово, — с плохо скрытым торжеством сказал Мариор и Святовит неохотно кивнул, соглашаясь. Но, не успел он выразить это согласие вслух, когда младшая жрица вдруг схватила его за рукав, со сдавленным криком указывая на кельтские статуи. Остальные посмотрели на них — и тоже словно окаменели на миг, ошеломленные представшим перед их глазами жутковатым зрелищем.

Статуи сплошь покрывала кровь: алые капли капали из пасти Кабана и Медведя, тонкие струйки вытекали из глаз Женщины с Рыбой, красные лужицы скапливались под ногами Сокрытого. Святовит посмотрел на Марибора и оба волхва мрачно кивнули друг другу.

— Быть большой войне, — мрачно произнес жрец Свентовита, — да помогут нам боги.

— На все их воля, — эхом откликнулся Марибор.

Уже под утро, когда жрецы и князья, обуреваемые невеселыми думами, отяжелевшие от обрядовой трапезы больше напоминавшей тризну, из конины и священных медов, разъехались по своим городкам, чтобы вскоре собраться вновь уже на пути к полю брани. Вортицлаву же, также как и вернувшемуся с ним к замку Стюрмиру довелось первыми столкнуться с предвестием этой войны — когда на берегу Одры их встретили встревоженные гонцы ополян и голеншичей.

— Беда князь Вортицлав, большая беда, — забыв о всех церемониях, наперебой они обратились к правителю сленжан, — беззаконный Ростистав, князь Нитры, прошел Судетскими Вратами, сжег городки голеншичей, осадил Ополе, разрушает капища и убивает волхвов. С ним обры и моравы и сорбы с тюрингами. Совсем скоро он будет и здесь.