Сыны Триглава

Лесная стена

Ополье горело.

Стольный град ополян полыхал как огромный костер, пожирающий деревянные стены, жилища, ремесленные мастерские. Рыжее пламя жадно лизало и идолы богов, чьи резные лица, словно в скорби покрывались черной гарью, прежде чем вспыхнуть. Вместе с городом погибали и его жители — те, кто не пал вместе с князем ополян Казимиром, вышедшим с войском на защиту города. Надеялись на крепость стен, на воды Одры, со всех сторон окружившие расположенный на острове город, на помощь с севера, наконец, на милость богов, которым бородатые волхвы несколько дней приносили кровавые жертвы.

Все оказалось напрасно: явившееся с запада аваро-моравское войско, сходу разметавшее наспех собранное ополчение голеншичей, наголову разбило и ополян Казимира в жестокой битве на берегу Одры. Остатки воинства, во главе с самим князем отступили на остров, разрушив мост и приготовившись к осаде или последней битве. Однако князь Ростислав не стал тратить время на приступ, просто-напросто приказав аварским и моравским лучникам забросать город зажженными стрелами.

К несчастью для осажденных перед этим почти седьмицу палило жаркое летнее солнце — так что лучники прошли по обмелевшей Одре чуть ли до середины реки, откуда вели почти безнаказанный обстрел Ополья. Как бы не старались защитники города, им не удалось затушить пожар — и сейчас жадное пламя выжгло город почти дотла. Тех же, кто пытался спастись вплавь или на лодках, авары расстреляли прямо на воде.

Сам князь Ростислав сейчас восседал на гнедом жеребце, с берега Одры рассматривая гибнущее Ополье. Рядом с ним на белом коне сидел монах Сисиний. Лицо закутанного в черное одеяние духовника князя было одновременно скорбным и суровым, потрескавшиеся губы сами собой шептали пришедшие на ум строки:

— А в городах сих народов, которых Господь Бог твой дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души, но предай их истреблению, как повелел тебе Господь Бог твой, дабы они не научили вас делать такие же мерзости, какие они делали для богов своих, и дабы вы не грешили пред Господом Богом вашим…

— Хватит Сисиний, — хмуро бросил Ростислав, поворачивая коня, — скверное вышло дело. Не эти слова ты говорил мне, когда впервые пришел в Нитру.

— Господь наш карает детей за вину отцов до третьего и четвертого колена, ненавидящих его, — живо откликнулся Сисиний, — но милует до тысячи родов любящих Его и соблюдающих заповеди Его. Смерть этих язычников была не напрасна — ибо те, кто устрашатся гнева твоего, князь и обратится к Христу, обретут спасение и жизнь вечную.

— Что же, хорошо, если так, — хмурое лицо князя несколько смягчилось, — тем из голеншичей, кто принял Христа, я обещал милость и сдержал свое слово. Кто же виноват ополянам, что они предпочли погибнуть за своих идолов? Будем надеяться, что остальные станут умнее.

— Я помолюсь о том, чтобы Господь вразумил их души, — ответил Сисиний, но Ростислав уже тронул коня, направляясь к своим людям и на ходу отдавая приказы. Гибель Ополья была только началом — князь Нитры готовился взять под свою руку все сленжанские земли. Поначалу он не собирался распылять силы перед решающим броском к Янтарному морю — прежде всего к Волину-Венете. Путь к вторжению пролегал через сорбские земли, но вскоре прошли слухи, что саксы, поддержанные фризами, участили набеги на Тюрингию, чьи герцоги платили дань князю сорбов Древану. Одновременно пришли вести и о посланцах Люба в сленжанских землях. Тогда же Ростислав изменил свой замысел, решив сначала разгромить сленжан, заняв их земли до самого слияния Одры с Бубром, а уже потом, обезопасив восточные границы сорбов, вынудить их к совместному походу. Быстро захватив южные земли, Ростислав уперся в Сленжанскую Вырубку, на местном наречии Сленжанскую Пшесеку — полосу труднопроходимого леса, пролегшего от Рехлябских гор до самой Одры, преграждая дорогу к собственно сленжанам. Именно здесь ожидалась первая, по настоящему жестокая схватка на пути христианского воинства.

— Да тут и лесной дух ногу сломит, — выругался Стюрмир, выпутываясь из тернистых зарослей, что, казалось, с каким-то одушевленным коварством, выискивали малейшую прореху в одежде или доспехах, чтобы впиться своими колючками в голое тело. Выругавшись, фриз отвел от лица очередную ветку, едва не лишившую его единственного глаза. Стоявший рядом сленжанин усмехнулся и, поплевав на руки, ухватился за топор, сноровисто подрубая очередное дерево. После нескольких ударов, дерево наклонилось и упало, переплетаясь с ветвями точно такого же, подрубленного с другой стороны. Весь лес переполнял стук топоров — и фриз знал, что этот звук сейчас разносится по всей Пшесеке, от Судет до Одры. Ветки надрезанных и наклоненных до человеческого роста деревьев, надежно перекрывали все лесные тропки, также как и густые терновые заросли, росшие между стволами. За этой стеной таились в засаде уже здешние воины, — как сами сленжане, дедошане и бубряне, так и бежавшие на север от вражеского вторжения ополяне и голеншичи, а также пришедшие со Стюрмиром и Марибором фризы и велеты.

Сказать по правде, Стюрмир не рвался защищать сленжан — не так уж много воев явилось с посольством, никто не ожидал, что война застигнет его прямо здесь. Однако Вортицлав и другие князья настояли, чтобы фризы начали воевать прямо сейчас, в противном случае пригрозив оставить себе полную свободу рук — с кем воевать, а с кем вступать в союз. Выбирая между войной и возможностью оказаться посреди враждебной страны — и уже точно никогда не увидеть Венеты, не говоря уже о родном Дорестаде, — Стюрмир, скрепя сердце, согласился выдвинуться к Пшесеке. Два дня назад фризы и венды, вместе со сленжанами переправились через речку Ныса-Клодзка, за которой, собственно, и начиналась стена леса. Здесь они начали спешно обновлять преграду, готовясь к подходу вражеской рати.

И та не заставила себя долго ждать!

С рассветом лес огласил рев боевых рогов — это моравское войско входило в Сленжанскую Пшесеку. Впереди шли пешцы — лучники и обычные вои, вооруженные рогатинами и палицами, редко мечами. За ними двигались уже лучше вооруженные германцы — кестельцы и родственные им наемники-лангобарды, почти все в кольчугах, с мечами и выставленными вперед копьями. Замыкала шествие аварская и моравская конница, родовая знать каганата и всех славянских княжений. Здесь же, под знаменем с крестом и ликом Христа, шел и князь Ростислав, бок о бок со своим наставником Сисинием и младшим братом Моймиром. Голубые глаза юноши горели предвкушением битвы: он и сам хотел возглавить передние ряды, но Ростислав запретил княжичу, не желая, чтобы хоть кто-то из конников путался впереди пешцев посреди этой непролазной чащи. Ему и так был не по душе этот лес, мало что не сводивший на нет численное превосходство, а непобедимую доселе конницу делавший чуть ли не обузой, а не главной ударной силой.

Эти тревожные мысли стали явью, когда перед войском предстала Пшесека: вытянувшаяся через весь лес стена подрубленных, переплетавшихся ветвями деревьев и зарослей терновника. Вдоль стены, через равные промежутки, висели распятые трупы: как грозное предупреждение любому захватчику, так и кровавая жертва духам-защитникам леса.

— Убрать, — бросил Ростислав, брезгливо глянув на изуродованные тела, залитые запекшейся кровью, — и разобрать все это.

Он кивнул головой на подрубленные деревья и моравы с аварами кинулись растаскивать засеки. Но, едва они прикоснулись к поваленным бревнам, как из-за густой листвы и переплетшихся ветвей ударили стрелы невидимых лучников. Предсмертные крики и проклятия разнеслись над лесом, пока из-за деревьев летели все новые тучи стрел.

— Не расстреливайте все! — крикнул Стюрмир, — пусть подойдут ближе!

Но его призыв пропал втуне — вошедшие в раж сленжане пускали стрелу за стрелой, метали пики и камни, засыпая заметавшихся врагов. Впрочем, и те, вскоре опомнившись, тоже начали пускать стрелы в ответ, но, не видя врага, они наносили ему куда меньший урон — и не так уж мало стрел и пик остались бесполезно торчать в деревьях. Впрочем, часть их все же достигла своей цели — и Стюрмир, скрипнув зубами, увидев, что несколько его людей также погибло под этим обстрелом. «За этим ли они плыли сюда от Дорестада?» — мелькнула в его голове нежданная мысль, однако она же и сразу погасла — не время было жалеть о том, что уже стало неизбежным. Тем более, что сленжане и прочие славяне гибли всяко в большем числе — очень скоро чуть ли не весь лес усеяли мертвые тела. Вопли умирающих и воинственные крики атакующих смешались в один громогласный вопль, пока сленжане и моравы, продолжали осыпать друг друга стрелами. Очень скоро, как и опасался Стюрмир, запас их иссяк и захватчики, подгоняемые криками воевод, полезли прямо на засеку, сцепившись с врагом врукопашную. Лучники отступили за спины пешцев, тогда как те, с рогатинами и дубинами наперевес, ожесточенно схлестнулись с вооруженными точно также сленжанами. Фризы и венды, впрочем, до поры до времени держались позади — пока в бой не втянулись лангобарды и кестельцы: прорвавшись за первую линию засек, они уперлись во вставших за стеной щитов воинов с запада.

На Стюрмира накинулись сразу двое лангобардов — высокие светлобородые воины, в кольчугах и шлемах. Один из них держал в руках меч, прикрываясь щитом; другой же вертел над головой боевым топором. Лишь скученность, ограниченность со всех сторон стволами деревьев, не давали германцам в полной мере использовать численное преимущество: топор, готовившийся размозжить Стюрмиру голову, наткнулся на толстую ветку и вместо смертельного удара лишь скользнул по шлему фриза. В следующий миг Стюрмир вогнал клинок мужчине под подбородок и, тут же развернувшись, фриз отбил щитом удар второго германца. Подхватив с земли выпавший из рук врага топор, Стюрмир попытался подрубить им ноги противника. Проворно отскочив, тот наткнулся на лезущего сзади собрата и, на миг потеряв равновесие, напоролся на меч фриза. Справа и слева, кипел такой же ожесточенный бой и на время фризам удалось отбросить лангобардов. Однако все новые и новые враги с громкими воплями ломились через терновые заросли, не обращая внимания на рвущие тело колючки, упорно, словно муравьи, лезли на завалы, преграждавшие им путь.

Ростислав, видя сколько людей гибнет пока его войско пытается атаковать в лоб, приказал искать обходные пути. Эту вылазку возглавил Моймир — но первые же тропки, которыми он пытался разведать дорогу, оказались перегорожены хитро прикрытыми «волчьими ямами» с утыканными кольями дном. Отчаянное ржание лошадей со сломанными ногами и распоротыми кольями животами, перемежались воплями людей, на которых падали увесистые бревна, когда рвались закрепленные на земле хитроумные растяжки. В ряде мест конникам удалось прорваться, но тут же они столкнулись со стрелами засевших в засаде и еще не вступавших в бой сленжанских лучников.

Но мало-помалу численный перевес делал свое дело: аваро-моравы, прорвав первую линию засек, уткнулись во вторую — еще более неприступную, возведенную еще в боги знают какие времена, где сквозь завалы уже успели прорасти молодые деревья. С другой стороны, конникам кое-где удалось пробиться вперед — и все чаще на сленжан и фризов из-за лесной завесы с диким воплем обрушивался смуглый всадник в косматом одеянии, наотмашь рубя саблей всех, кто попадался ему под руку. И хотя нередко такая атака заканчивалась на острие копий и рогатин, распарывавших брюхо коню, пока славяне добивали упавшего всадника, все больше становилось понятно — Пшесека падет еще до заката.

— Отходим! — рявкнул Стюрмир, сразив очередного врага, — да побыстрее.

Одновременно он, склонившись, шепнул на ухо соратнику несколько слов — и тот, понятливо усмехнувшись, защелкал кресалом. Меж тем остальные сленжане, вместе с фризами и вендами, спешно откатывались на север, с плеском и брызгами бросаясь в воды Ныса-Клодзки. Моравы и авары, увидев, что враг бежит, с торжествующими воплями устремились вперед — сейчас их натиск сдерживал лишь сам лес: все еще густой, переплетенный зарослями терновника, перекрытый завалами засек и ловушками волчьих ям. Чтобы избежать скученности, вражеские всадники устремились по разным тропкам и вскоре потеряли друг друга из вида, рассеявшись по Пшесеке. Ростислав, срывая голос, пытался остановить их, однако его воины, воодушевленные видом бегущего противника, уже не слушали его.

Моймир возглавил один из таких отрядов: успешно миновав смертоносные волчьи ямы и даже не потеряв коня, сразив с десяток вражеских воев, он неожиданно для самого себя оказался на речном берегу, где столкнулся с отступающими фризами. Глаза его хищно вспыхнули и он, пришпорив коня, устремился на Стюрмира.

— Умри, язычник! — пафосно крикнул молодой князь. В горячке боя он даже не заметил, что сильно оторвался от войска брата, выскочив на берег лишь с горстью людей, в которых уже летали стрелы с северного берега Ныса-Клодзки. Стюрмир, усмехнувшись, взял из рук соратника длинное копье, и дождавшись когда моравак подъедет достаточно близко, метнул его. Кованное из лучшей вендской стали острие пробило грудь лошади, конь заржал, повалившись на бок, придавив не успевшего высвободиться из стремян юношу. Когда ему все-таки удалось это, подоспевший Стюрмир оглушил Моймира ударом палицы.

— Возьмем его с собой, — усмехнулся он своим воинам, — и поторапливайтесь — здесь скоро будет изрядно жарко.

Эти слова оказались вовсе не иносказанием — пока фризы, чуть ли не вплавь тащили через реку бесчувственного Моймира, над густым лесом поднимались клубы черного дыма, отовсюду слышался треск горящего дерева. Вместе с прочими дарами, Стюрмир принес князю сленжан и несколько сосудов с горючим маслом, тем, что горело в маяке Венеты — и сейчас этот подарок пришелся как нельзя кстати. Отступая, венды и фризы полили горючей смесью отдельные участки на засеках и подожгли их. Лес, изрядно просушенный за время летней жары, занялся быстро и дувший с севера, — от самой Сленжи, — ветер, тут же подхватил огонь, погнав его на застрявших, рассеявшихся по лесу аваров и моравов. В считанные миг Пшесека превратилась в огненную ловушку — пожар, словно свирепое рыжее чудовище мчался по вершинам деревьев, стелился под ногами перепуганных лошадей, становясь все больше с каждым пожранным человеком. Удушливый дым полз по лесу, сбивая с толку людей и лошадей, мешая им выбрать верное направление и направляя по дороге, казалось бы, ведущей к спасению, прямо в пасть огненной смерти.

Ростислав не подался всеобщей панике — хотя и ему, как и многим, разгоревшееся повсюду пламя отрезало пути к отступлению. Стоя посреди охваченной огнем поляны, князь сошел с отчаянно ржавшего коня и, преклонив колени вместе со своими воинами, истово молился, повторяя слова вслед за стоявшим впереди монахом:

…будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных… Обильный дождь проливал Ты, Боже, на наследие Твое, и когда оно изнемогало от труда, Ты подкреплял его…в сей день разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей…

Губительный жар уже опалял его лицо и волосы на лбу скручивались от близости пламени, но Сисиний продолжал читать все новые стихи из Библии, сами собой всплывавшие в его памяти. Рука его сжимала на груди золотой амулет, причем сам Сисиний даже не замечал, как молитвы Господу смешиваются в его словах с призывами древних сил, также как-то смутно увязанных с водной стихией. Но к кому бы не неслись его слова, их не оставили без ответа — и, сквозь треск горящего дерева и шум падающих деревьев, он услышал отдаленный раскат грома. Подняв к небу изможденное лицо Сисиний с благоговейным трепетом почувствовал, как его окропили первые капли дождя. Вновь прогремел гром, ослепительно блеснула молния, и благословленный Господом ливень пролился на землю, спасая его воинов от огненной смерти.

Чуть позже, когда известие о чудесном спасении разнеслось по всему войску, Ростислав, вместе с Сисинием, уже выходили на берег Ныса-Клодзки. Еще недавно наполовину пересохшая речушка сейчас превратилась в бурлящий поток, вышедший из берегов, и все еще разливавшийся от не прекратившегося дождя. Однако это уже не могло поколебать ни Ростислава, ни всех его воинов, уверившихся как в святости собственного дела так и в собственной решимости продолжать и дальше великий поход во славу Господа.