Сыны Триглава

Верховный жрец

— Как это так — пропала?

Коренастый рыжебородый Вольгость только развел руками, не зная, что и ответить. Люб едва сдержал рвавшееся с языка крепкое ругательство: если сам князь, сам кое-что смысливший в колдовстве ничего не заметил, то где уже простому сотнику уследить за столь искусной чародейкой, как Рисса.

-Ладно, разберемся, — буркнул князь, — в остальном все в порядке?

— Да вроде бы, — пожал плечами Вольгость, — разве что народу все пребывает. Не нравится мне здесь, княже.

Люб полностью разделял опасения сотника, но выдавать своих чувств не спешил, хотя выглядело все и впрямь тревожно. Князь хорошо помнил, как точно так же нежданно-негаданно Рисса исчезла из Венеты, вскоре после смерти Драговита, объявившись затем во владениях Волха. Поговорив со своими людьми, а также кое с кем из пруссов, Люб узнал, что помимо Риссы поутру пропал и князь галиндов со всем своим воинством. Это тоже не особо удивило князя — еще в Трусо он заметил, что Тройнат и Рисса норовят держаться друг друга, негромко о чем-то переговариваясь. Однако остальные кунигасы по-прежнему собирались вокруг Ромувы — более того, как и говорил Вольгость, из леса подходили все новые лесные племена: надрувы, ятвяги, скальвы. Заметно больше стало и служителей богов, сновавших между полотняными завесами, прикрывавшими святилище, и добротными избами жрецов, стоявших тут и там среди деревьев. Помимо уже знакомых вайделотов в их белоснежных одеяниях, мелькали тут и изможденные отшельники сигоноты и еще более мрачные погребальные жрецы — лингусоны и тулусоны, служители Паттолса, своими черными накидками напоминавшими стаю ворон. Куда более жизнерадостно выглядели потиники, жрецы хмельного бога Рагутиса. Рассевшись возле горевших тут и там костров, они готовили в больших котлах какое-то местное пиво, сваренное по особым традициям. Многие из эстийских князей уже приложились не к одной чарке — и теперь по всей поляне слышался громкий смех, ругань и воинская похвальба. Люб, впрочем, не позволял своим напиваться, ни на миг не забывая, где они находится.

Судя по этому оживлению, выборы кривайтиса ожидались в самом скором времени — вот и звайждиники, жрецы, наблюдавшие за небом, в своих черных одеяниях усыпанных звездами, — объявили о скором наступлении Солнцестояния или, по-здешнему, Креше. Как понял Люб из слышавшихся тут и там разговоров, пока у вайделота Прутеноса не намечалось соперников — его поддерживало большинство собравшихся здесь князей. Волха, помимо самого Люба, готовились принять разве что помезане и помегане, колебались еще и вармы — все те, кто больше всего торговал в Трусо, а то и сам подумывал о подданстве Велети. Чашу весов могли бы склонить так не кстати ушедшие галинды, — но все это не имело значения, пока сам Волх не придет в Ромуву, чтобы заявить о своих правах. Его отсутствие, также как и внезапное исчезновение Риссы все больше тревожило Люба.

Мрачные мысли князя прервало негромкое покашливание и, обернувшись, Люб увидел юную вайделотку, в белом одеянии, целомудренно застегнутом до самого горла.

— Прутенос хочет говорить с тобой, княже, — склонив голову, сказала она.

Жилище вайделота стояла на отшибе от остальных — большая добротная изба, украшенная знаками громового креста и иными священными символами. Внутри за столом из обрубка исполинского дуба, восседал сам Прутенос, в белом одеянии и венком из дубовых листьев в рыжих волосах. Увидев князя, он кивнул на свободную скамью напротив себя. Скользившие вокруг рабы сразу же подали Любу окованный золотом турий рог с крепким пивом и принялись ставить на стол блюда с жареной говядиной, политой ягодным соусом; кровяными колбасами и копченым угрем.

— Похоже, князь Волх не торопится к священному дубу, — вместо приветствия сказал Прутенос, — думаешь, жрецы будут ждать его до зимы?

— Думаю, его будут ждать столько, сколько потребуется, — ответил Люб, окуная поджаристый кусок мяса в кисло-сладкий соус, — зачем спешить с таким важным выбором?

— Выбор уже известен, князь, и ты сам это видишь, — усмехнулся вайделот, — не поэтому ли твоя спутница сбежала из Ромувы, бросив тебя на растерзание.

— И кто посмеет растерзать князя Велети? — Люб в упор глянул на жреца, — мое войско больше, чем у любого из твоих князей — да и не всякий из них захочет воевать с нами. Неужели ты и сам хочешь, чтобы избрание кривайтиса превратилось в кровавую бойню — здесь, в святом месте, где каждое дерево благословлено взором богов?

— Никто не хочет побоища, — сказал Прутенос, — но никто и не желает видеть здесь ставленника даже не Велети, — это бы я и сам еще стерпел, — а бесстыжей ведьмы, явившейся Паттолс ведает откуда. Она ведь и тебе не по душе, верно?

— Какая разница, что думаю я, — пожал плечами Люб, — сейчас мы делаем одно дело.

— Безнадежное дело, — заметил Прутенос, — Волх не усидит в кривайтисах — ему же нужно еще присматривать за Ладогой и за всем востоком. Если он станет раскорякою от Мутной до Немана, то очень скоро кое-что себе порвет ненароком. А в дураках останешься ты князь, потому что Риссе плевать и на Велеть и на Ромуву — один Паттолс ведает, что ей надо.

Люб хмуро смотрел на восседавшего перед ним вайделота, не ожидая, что дремучий жрец из прусской дубравы так хорошо разбирается во всех раскладах.

— Рисса и сама бы хотела стать жрицей, — продолжал Прутенос, — да только уж ее-то точно никто не примет. Ей даже вайделоткой не стать: таких как она здесь зашивают в мешок вместе с кошкой, собакой и ядовитой гадюкой и бросают в реку.

— С ней это не пройдет, — невесело усмехнулся Люб, — всплывет.

— Может и так, — не стал спорить Прутенос, — но здесь она не задержится, также как и тот князек, что ей в рот смотрит. Не союзника ты тут получишь, княже, а беду, с которой можешь всю жизнь провозиться. А ведь у тебя и иные вороги сейчас подступают, верно? Из-за них ты сюда и явился, князь Люб? Чтобы новых союзников найти?

— Откуда ты знаешь? — Люб вскинул голову, недобро глянув на вайделота. Тот криво усмехнулся.

— Я не первый год в жрецах, — сказал он, — а сюда в Ромуву кто только не приходит, поклониться богам — и какие только вести не приносит. Вот, что тебе скажу княже: мне и самому не нужна вражда с Велетью и я тоже бы хотел, чтобы серебряный поток тек и через Ромуву в Трусо и Венету. Выйди завтра к народу и скажи, что согласен, чтобы меня избрали кривайтисом — и я призову все лесные племена на священный бой с поругателями старых богов. Клянусь в том Перкунасом, Потримпсом и Паттолсом, чтобы поразили Они меня на этом самом месте, если я вру!

Люб задумался — он с самого начала понял, что за чем-то таким Прутенос и пригласил его в свою хижину. Звучало, конечно, заманчиво, но…

— Я поддержу тебя, — сказал он, — а завтра сюда явится Волх со своим воинством — и что мне, воевать с ним?

— Волху и без тебя найдется с кем повоевать, — хмыкнул Прутенос, — слухи носятся над землей, вороны Паттолса несут весть, что князь Ладожский разбит войском куршей, жмудинов и свеев на Немане — за тем твоя ведьма и кинулась ему на подмогу. Пока они там себе глотки рвут — сколько еще придется ждать, когда выберут кривайтиса. И есть ли у тебя это время? А поддержишь меня — и завтра же самбы, натанги и все остальные пойдут на юг за тобой.

Люб вскинул голову, глянув в непроницаемо-зеленые глаза и, подумав, кивнул.

— Каждый день без верховного жреца множат раздоры и скорбь по всей Ульмигерии, отвращают от нее взор богов, навлекая их гнев. Не желая худого нашему славному соседу, я Люб, великий князь Венеты, повелитель велетов, ободритов и померан, хранитель святилищ Щецина и Арконы, буду рад, если святые и мудрые вайделоты и сигоноты выберут сегодня кривайтисом того, кого посчитают достойным.

После Люба в схожем духе высказывались Мантас, кунигас самбов; Сабинас, кунигас натангов; Свентеполк, князь мазовшан и прочие владыки, собравшиеся перед завесами, ограждавшими священный дуб. Хотя, согласно обычаю окончательный выбор был за жрецами, но и слово князей — и особенно великого князя, — кое-что стоило здесь. После того как все князья высказались, началось гадание, для разных состояний которого назначались свои жрецы: вейоны прорицали по ветру, жваконы по пламени и дыму, канну-раугис — по соли и пивной пене. Вайделоты закололи в честь Паттолса черного быка и черноволосого человека; во славу Перкунаса сожгли заживо еще одного раба, а в честь Потримпса — утопили трех плачущих младенцев в расплавленном воске. По току крови и разбросанным по земле внутренностям, по крикам сгоравшего заживо человека и пузырям от дыхания умиравшего ребенка, образовавшимся в воске, тоже судили о божественных знамениях — и все они оказались весьма благоприятными. После жрецы удалились за завесу, откуда слышались молитвы и священные песнопения-дайны. Наконец завеса расступилась и к князьям вышел Прутенос: его талию семь раз обвивал белый пояс, рыжие волосы украшала высокая шапка, украшенная бисером и самоцветами, увенчанная золотым яблоком. В руках он держал троерогий посох, на груди, на серебряной цепочке, свисала фигурка Паттолса, как символ власти кривайтиса в жизни и смерти. За его спиной толпились все остальные жрецы, что только что нарекли Прутеноса главным над собой.

— Слушайте слово Перкунаса, Потримпса и Паттолса, — величаво начал он, — слово воинам леса, для всех князей, что собрались здесь. С юга идет проклятый и безбожный Ростислав, предавший отеческих богов и предавшийся жрецам Распятого, убийца мудрых волхвов и поругатель святынь. Великая слава и добыча — и благословение всех Трех Богов ждет тех, кто вступит с ним в брань, на стороне верного друга и союзника свободного леса — Люба, великого князя Велети. Докажите ему, что не иссякла слава Ульмигерии, наследников Истинного Рима — вместе с велетами идите на юг, чтобы дать отпор безбожным моравакам и беззаконным аварам. Третья же часть добычи да будет принесена к священному дубу.

Воинственные крики, разнесшиеся над святилищем, мало походили на человеческую речь — скорей на волчий вой. Да и сами «воины леса», в своих одеждах из звериных шкур походили на стаю волков — словно спустя много веков, вдали от своей исконной земли, ожил древний дух Римской Волчицы, посылающей своих новых сынов грабить и убивать во славу Ромувы — Лесного Рима!