Сыны Триглава

В сердце леса

Одна за другой лодьи входили в гавань Трусо, самого восточного форпоста Велети, в устье Ногаты, протоки Вислы. Внутри гавани, — небольшой бухты, огороженной от моря утыканными кольями деревянными стенами, наполовину погруженными в воду, — покачивалось с десяток судов: пара лодей, драккар с Борнхольма, несколько рыбацких лодок. Сам городок выглядел как разворошенный муравейник: из длинных домов с двускатными, крытыми мхом крышами, также как и из ремесленных мастерских на берег стекались разноплеменные жители Трусо — поглазеть на знатного гостя.

— Поди впервые видят своего князя, — усмехнулся Люб, с интересом рассматривая городок. Правитель Велети облачился в добротную франкскую кольчугу и северный шлем, увенчанный фигуркой вепря и отделанный позолоченными пластинками. Их покрывали искусно вырезанные изображения богов и чудовищ: Тюр, вкладывающий руку в пасть Фенриру; Тор, ловящий на крючок Йормунганда, Один во главе Дикой Охоты и прочие. За плечами князя развевался на ветру красный плащ, расшитый золотом и отороченный мехом соболя. С украшенного золотыми монетами пояса свисали длинный меч и саксонский нож.

— Князя-то они может и видали, — усмехнулась Рисса, стоявшая рядом с Любом на носу головной лодьи, — поди многие на торге в Волине были. Просто не знают к добру или к худу ты к ним заявился.

— Самому бы знать, — задумчиво произнес князь, невольно бросив взгляд на болтавшийся на груди трехглавый идольчик: в деле, которое они затевали, без помощи богов точно не обойтись — как никак, решается, кто будет говорить с Ними от имени всей земли эйстов — или пруссов, как все чаще называли их соседи. Еще лучше князя это понимала и Рисса, ради такого случая вырядившаяся в свое жреческое облачение. Платье цвета морской волны покрывали мелкие раковины и высушенные морские звезды; на шее красовалось ожерелье из акульих зубов, посреди которых блестела монета Помпея. Из акульих челюстей была сделана и диадема прикрывавшая золотистые волосы, заплетенные во множество кос. С кожаного пояса, украшенного бронзовыми фигурками рыб, свисал кошель, сшитый из человеческих скальпов, рядом висел острый нож с костяной рукоятью и насечкой из рун на лезвии.

Вместе с Риссой на княжеской лодье прибыло еще несколько жрецов Моряны, во всем покорных своей жестокой госпоже. В остальном же велетские корабли переполняли сплошь воины — крепкие, вооруженные до зубов мужи, в добротных стальных кольчугах. Здесь были не только венды, но и саксы, гуты, даны, — участники многих походов, тщательно отобранные Любом из бывалых воев. Самое подходящее войско, чтобы впечатлить прусских князей и жрецов, помочь им сделать верный выбор.

В самом Трусо всем заправляли оборотистые купцы, стекавшиеся сюда чуть ли не со всего Янтарного моря — пруссы, свеи, курши, гуты, даны. По мере того как укреплялась власть Велети, появился и назначенный князем посадник, выбиравшийся с одной стороны, из более-менее местного люда, с другой — из тех, кому князь мог доверять. Сейчас посадником был Скумант — сын торговца с Готланда и женщины из ятвягов. Когда-то он ходил с Любом в его северных походах, а потом, вернувшись в родные края, стал главным и в Трусо. Владычество в богатом городе сильно изменило некогда поджарого светловолосого воина: Скумант раздобрел, отпустил длинные усы и бороду, унизав их янтарными бусинами; облачился в роскошную свиту из темно-вишневой ткани с золотыми пуговицами и воротником из куницы. Светлые волосы, несмотря на жару, прикрывала бобровая шапка, пальцы украшали золотые перстни с драгоценными камнями. Однако и под слоем жира еще угадывались сильные мышцы, а взгляд синих глаз оставался все таким же алчным, как и в молодости, — пусть уже не до воинской добычи, а до купеческих барышей.

— Волей богов и княжеской милостью город процветает, — говорил он, принимая Люба в большой избе за обильно накрытым столом, — мы расширились по обеим берегам Ногаты, завели янтарную, стекольную и ювелирную мастерскую. Да вот, госпожа, не угодно ли, подарок, — Скумант протянул Риссе искусно сработанное золотое ожерелье со множеством подвесок из янтаря и мелких самоцветов. Рисса, благосклонно кивнув посаднику, тут же нацепила украшение на шею

— С мазовшанами нынче мир, — продолжал Скумант, — с полянами тоже, торг идет по всей Висле и дальше — за Карпаты и до самого Черного моря. Ну и здесь все идет бойко — гуты приходят торговать, свеи, даны, даже финны, бывает, забредают.

— А что пруссы? — спросил Люб, запивая увесистый кусок жареной зубрятины сладким красным вином с юга, — не докучают.

— Кто как, — пожал плечами Скумант, — помезане и помегане живут с нами мирно, иные даже просятся в подданство великого князя. Вармы тоже, в общем-то, не докучают, а вот с самбами и наттангами бывает по-всякому — они ведь и по сей день считают, что Трусо должен платить дань им, а не князю Велети. Когда торгуют мирно, а когда и приходят с набегами, но всегда уходят несолоно хлебавши. Также как и галинды с ятвягами — вот уж на что дикий народ, все никак не угомонится, все дай им повоевать.

— Повоюют еще, — усмехнулся Скумант, — да так, как им еще и не снилось. Пошли гонцов ко всем здешним кунгасам, из тех, кто идет в счет — скажи, что великий князь Велети хочет поговорить. Если все пойдет как надо — больше уже вас никто здесь не потревожит.

— Пошлем, — кивнул захмелевший Скумант и, повернувшись к Риссе, протянул ей очередное украшение, — а вот, госпожа, не угодно ли? С самого Рума привезли.

Ослепительно улыбнувшись, Рисса накрыла мозолистую мужскую руку узкой прохладной ладонью. Встретившись взглядом с глазами посадника, она прошептала несколько слов и Скумант вдруг почувствовал, как под его рукой зашевелилось что-то холодное и скользкое, цапнувшее его пальцы мелкими острыми зубками. Выругавшись, мигом протрезвевший Скумант шарахнулся, опрокинув стул и ошарашенно уставившись на окровавленную руку. Посмотрел на Риссу — та спокойно надевала браслет из переплетенных золотых цепочек с застежкой виде головы змеи с глазами-изумрудами.

— Спасибо, посадник, — жрицы вытянула руку, любуясь украшением, — славный подарок.

Правители пруссов появились через два дня — немногословные светловолосые люди в разноцветных плащах из заморских тканей, отороченных мехом пушных зверей и в высоких меховых шапках. Каждый явился с каким-нибудь оружием — кто с топором, кто с мечом или кинжалом. Почти все они носили и доспехи: так Мантас, вождь самбов, облачился в северный шлем, почти не уступавший красотой отделки тому, что носил сам Люб и кольчугу, тоже явно не здешней работы. Сабинас, кунигас натангов имел еще более диковинный доспех, который Люб никак не ожидал увидеть в здешней глуши — начищенный до блеска панцирь с нагрудной пластиной украшенной раскинувшим крылья орлом и высокий шлем с алым гребнем из конских волос. Кроме пруссов явился вождь галиндов Тройнат, — сухопарый мужчина с темными волосами и угрюмым длинным лицом — и князь Мазовии, Свентеполк: благообразный старик, с окладистой бородой и хитрыми серыми глазами. Под алым плащом Свентеполк носил кольчугу, с пояса свисала аварская сабля.

— Рад видеть лучших мужей Пруссии, — начал Люб, — я пришел сюда, в канун священного праздника Креше, чтобы…

— Мы все знаем, зачем ты явился, князь вендов, — перебил его Сабинас, — наши вайделоты все нам рассказали. Ты хочешь вмешаться в наш священный обряд, навязать сделать криве-кривайтисом своего человека — ты и ведьма, что сидит от тебя по левую руку.

— По мою правую и левую руки сидят много славных мужей и прекрасных жен, — не моргнув глазом ответил Люб, — моя жена — принцесса из далекой Британии, мои подручники — князья саксов и бодричей, гутов и поморан. Но все же я не бог, да и Рисса не богиня, чтобы выбирать для всех кривайтиса. Это должны сделать жрецы — и я уверен, что Перкунас, Потримпс и Паттолс помогут им сделать нужный выбор.

— И этим выбором должен стать князь Волх? — Тройнат в упор глянул на Люба желтыми, как у волка глазами.

— Он от вашей крови, — вмешалась в разговор Рисса, — твоего собственного племени, кунигас — и учился у ваших же жрецов. Чем он хуже любого из вайделотов?

Тройнат не нашелся с ответом, ошеломленный даже не тем, что женщина берет слово на совете князей, сколько тем, что она обратилась к нему на чистейшем галиндском наречии.

— Повторюсь еще раз, — не мне выбирать вам верховного жреца, — сказал Люб, — но кто бы им не был — мне придется иметь с ним дело — и я хочу узнать его сразу. А заодно поклониться святыням пруссов, для которых мы приберегли щедрые дары. И для вас тоже.

Он хлопнул в ладони и в горницу, где держали совет князья, вошло несколько велетских воинов. Одни несли в руках драгоценные ткани и вычурные румские одеяния, другие — сарацинское оружие, покрытое вязью непонятных знаков; третьи — драгоценные украшения, посуду, кувшины с вином и многие иные дары.

— Вашим жрецам достанется еще больше, — заметил Люб, — если вы проводите меня к Ромуве.

Кунигасы переглянулись между собой, в глазах многих блеснул огонек жадности. Перебросившись с остальными несколькими фразами Сабинас, вновь повернулся к Любу.

— Мы проводим тебя к святилищу, князь, — уже более почтительным тоном сказал он.

В путь выдвинулись утром следующего дня — вновь поднявшись на лодьи, что, покинув Трусо, двинулись на север. Целый день они шли вдоль Вислинской косы, — узкого, покрытого лесом и песчаными дюнами полуострова, пока к вечеру не достигли устья реки Преголы. Переночевав здесь, с рассветом, они двинулись вверх по течению, пока в условленном месте не сошли на берег, вместе с купленными еще в Трусо лошадьми, углубившись в лесную чащу. Вскоре вокруг них воцарился зеленый полумрак, лишь иногда прерываемый прогалинами, сквозь которые пробивался солнечный свет. Князь Люб ехал рука об руку с кунигасом Сабинасом, чуть позади двигалась Рисса и прочие князья, а уже за ними — и все остальные воины.

— У тебя редкий доспех, — заметил Люб владыке натангов, — несколько веков прошло с тех пор, как такие носили в мире — и весьма не близко от этих мест.

— В этой чаще время идет по иному, — усмехнулся Сабинас, — и ничто попавшее сюда, не пропадает бесследно. Ты прав, много веков прошло с тех пор как римлянин Атилий Прим явился в здешние края и на римское серебро создал здесь отряды — из местных и пришлых воинов, — что сторожили Янтарный путь. При нем же появились и городки, где велся торг между римлянами и предками натангов и самбов. С тех пор много воды утекло, но от того славного времени остались эти доспехи, кровь римского гражданина, центуриона Полемониса, в жилах многих княжеских родов, да и само название нашего святилища: Ромува — новый священный Рим.

Ехавшая позади Рисса внимательно слушала Сабинаса и ее сине-зеленые глаза как-то по-особому блестели в темноте чащи. Меж тем они уходили все дальше вглубь леса: тут и там журчали ручейки, временами попадались и небольшие реки, через которые приходилось искать брод и коварные болота, где пруссы показывали велетам тропки, помеченные понятные только им вешками. По пути им не встретилось даже самой захудалой деревушки: то ли эта часть Пруссии была мало заселена, — во что Люб не особо верил, памятуя о многочисленности здешних народов, — то ли Сабинас и прочие кунигасы нарочно вели их самыми глухими тропами, подальше от жилья. Вскоре Люб понял, что они проходят через одну из здешних священных рощ: на пути им попадались то небольшие идолы, искусно вырезанные в стволах деревьев, то нехитрые подношения на перекрестке лесных тропок. Время от времени прусские кунигасы останавливались здесь, чтобы сделать собственные подношения — и велеты присоединялись к ним, не желая ссориться со здешними богами. Попадались путникам и более зловещие приметы — обгорелые или раздробленные и разбросанные человеческие кости на тех или иных полянах: видимо здешние боги, как и все остальные, нередко требовали себе и таких жертв.

Солнце уже клонилось к закату, когда они вышли к слиянию двух небольших лесных рек, где стоял огромный дуб с вечнозеленой листвой. Все остальные деревья, сколь бы они не были велики и могучи, казались лишь лесной порослью рядом с этим лесным исполином. Вокруг дуба торчали высокие деревянные шесты, а между ними — растянуты большие полотнища из красной и черной ткани. Перед этими полотнами стояло с несколько десятков человек — молодых и старых, облаченных в длинные белые одеяния, застегнутых на три петлицы и с поясами, несколько раз обернутыми вокруг туловища. Внизу к одежде крепились кисти из бычьих хвостов и пучки шерсти от разного зверья.

Впереди стоял статный мужчина, лет сорока, с длинными рыжевато-каштановыми волосами и зелеными, как у кошки глазами. Голову его прикрывали венок из дубовых листьев, в руках он держал двурогий посох.

— Приветствую князей земли прусской, — звучным голосом сказал он, — и тебя, князь Велети. Я Прутенос, старший из вайделотов Ромувы рад видеть вас в священном месте.

— Приветствую тебя, мудрый, — Люб склонил голову, — столь прославлена Ромува по всему Янтарному морю, что и я не мог не поклониться ее жрецам. В моих владениях немало людей чтит ваших богов и их боги — мои боги. Позволь мне сложить наши дары к ногам Паттолса, Перкунаса и Потримпса.

— В наше время редко встретишь такое благочестие среди молодых, — усмехнулся Прутенос, — увы, никто кроме жрецов не вправе войти за эту завесу. Можешь передать мне свои дары и я с молитвою о твоем благоденствии возложу их у корней священного дуба.

— Тогда мы сделаем это завтра, — кивнул Люб и уже хотел повернуть коней в поисках ночлега, когда Прутенос вдруг указал на Риссу

— Она может зайти за завесу, если пожелает, — сказал он, — жрица Моряны и наставница Волха, князя-жреца Ладоги, который желает сесть под священным дубом, вправе предстать перед ликом богов. Если, конечно, не побоится, — добавил он с легкой усмешкой.

Рисса переглянулась с Любом и, бросив поводья ближайшему воину, соскочила с коня, подходя к вайделоту. Прутенос кивнул и, отогнув в сторону часть полотнища, впустил Риссу за священную завесу.

Перед ней открылось подножие дуба, где в самой толще ствола были выдолблены три ниши-дупла. В них стояли идолы троих богов, вырезанные столь искусно, что, казалось, боги сами вырастали из недр священного дерева. Посредине стоял Перкунас, могучий муж с черной словно туча бородой, красным лицом и волосами, раскрашенными подобно языкам пламени. В одной руке он держал молнию, в другой — огненно-красный янтарь. Из такого же янтаря были сделаны и глаза грозового бога. Перед изваянием горел костер, в который два вайделота подкладывали сухие дубовые ветки.

— Этот костер горит всегда, — сказал Прутенос, — если он погаснет вайделот, что не уследил за ним, сгорит на костре из тех же веток.

Слева от громовержца стоял Потримпс, — красивый безбородый юноша в венке из колосьев и серпом в руке. Глаза его — светло-золотистый, почти прозрачный янтарь, с черными точками застывших мушек-зрачков. Перед богом плодородия стоял горшок, откуда-то и дело норовил выползти большой уж. Рядом с горшком сидела белокурая вайделотка, всякий раз осторожно возвращавшая змею на место. Наконец, справа стоял Паттолс, старик с лицом мертвеца и длинной седой бородой. В руке бог смерти держал человеческий череп, голову прикрывал белый платок, вместо глаз зловеще блестели бусины черного янтаря.

— Три бога- три мира, — сказал Прутенос, — тот самый Триглав, которому молятся в городе твоего князя.

— Он больше не мой князь, — усмехнулась Рисса, подходя ближе к дубу, не обращая внимания на опасливо глядевших на нее жрецов. У корней дуба, под ногами Патолса она увидала большую яму, где ползали разные гады — змеи, жабы и большие ящерицы, с блестящими черными телами.

— А кто твой князь? — в спину ей кривнул Прутенос, — тот самый Волх, которого ты прочишь в кривайтисы? Он твой князь? Или ты его…кто? Княгиня? Жрица? Или кто-то еще?

Рисса усмехнувшись, встала на колени и опустила руку в яму с гадами. Большая черная гадюка обвилась вокруг руки и жрица поднялась, дерзко улыбнувшись Прутеносу.

— Ты боишься Волха, правда? — сказала она, прикоснувшись губами к змеиной голове, — что он будет лучшим кривайтисом, чем ты?

— Его я не боюсь, — покривил губы вайделот, — и тебя тоже, хотя и вижу стоящую за тобой силу. Я боюсь лишь того, что ты, протолкнув в кривайтисы своего князя, нарушишь равновесие между светом и тьмой — и в этом мире и во многих других.

— Страх застил тебе разум, жрец, — Рисса мелодично рассмеялась, — я не богиня, чтобы менять миры мановением руки.

— Ты — нет, — сказал Прутенос, — а что насчет тех, кто стоит за тобой? Змеи идут тебе в руки, потому что чувствуют в тебе силу Нижнего мира — но мироздание не сводится лишь к нему. Я знаю, что говорят жрецы Упсалы о змеях и драконах, что подтачивают корни Мирового Древа — что же случится, если ты и назначенный тобой князь выпустят их на волю.

— Ты плохо понимаешь, что такое мир, вайделот, — рассмеялась Рисса, — и этот и любой другой. И этот дуб и дуб в Упсале и саксонский Ирминсул — всего лишь подобия мирового древа, на котором держатся все девять миров. Его корни — в Хеле и Нифельхейме, крона уходит в Асгард, на боковых ветвях — миры ванов и йтоунов, светлых и черных альвов. Но само древо, точнее его ствол — и есть наш мир, Мидгард.

— Я знаю, чему учат в Упсале, — раздраженно сказал Прутенос, — дело не в том, сколько миров держит Мировое древо, есть ли свои миры у бардзуков или йодасов. Дело в том…

— Дело в том, — перебила его Рисса, — что и у мирового древа есть свои ипостаси. И Мидгард не так прост как кажется: недаром Ирминсул саксов созвучен с норманнским Йормунгандом.

— О чем это ты? — недоуменно спросил Прутенос.

— О том, что Мировое Древо и Мировой Змей есть две личины одного и того же, — сказала Рисса, вновь поднеся к лицу змею и коснувшись своим языком раздвоенного языка раздвоенного гадючьего жала, — но Мидгард имеет больше двух личин. Вокруг него покоятся восемь миров, а он девятый — но лишь когда представляется ясенем. Когда же он обретает змеиное обличье — множество чешуек переливается на множество цветов и каждая из тех чешуй — отдельный мир, отдельный Мидгард. И как у самой змеи нет двух одинаковых чешуй, как в море, обители Йормунганда нет одинаковых волн, так и каждый из тех «срединных миров» будет отличаться от другого. Знает ли что-то подобное кто-то из вайделотов и сигонотов? Знал ли ты сам? А Волх теперь знает — и это знание передала ему я. Так кто может быть более достойным владеть этим дубом — и всей землей эйстов?

Она опустила руку, давая змее соскользнуть обратно в яму и торжествующе посмотрела на вайделота. Тот криво усмехнулся.

— Не знаю, правду ли ты говоришь или пытаешься смутить меня лживыми речами, — сказал он, — но я верю, что тебе и вправду ведомо многое. Но многое знаю и я — особенно о своей земле. Волх твой избранник — но без тебя он немногого стоит: ты и хочешь провести его сюда, только потому, что знаешь, что женщине закрыт путь в жрицы Ромувы. Но знаешь ли ты, что твой Волх может не дойти до священного дуба. Еще одно войско идет сюда с севера и его ведет сигонот Нергес, что тоже хочет получить трехрогий посох Криве-Кривайтиса. Ему точно не нужен соперник — и он сделает все, чтобы перехватить твоего князя на пути сюда.

Рисса, сразу изменившись в лице, кинула на Прутеноса яростный взгляд и, резко развернувшись, вышла за завесу. Быстрыми шагами она прошла мимо ошеломленных велетов и пруссов — даже Люб, шагнувший было ей навстречу, молча отошел, едва взглянув в ее лицо. Рисса прошла через ночную чащу, остановившись лишь возле укромной заводи в лесной реке. Привычно вздохнула, прогоняя из головы все лишнее и, уставившись в колеблющуюся гладь, послала мысленный призыв за леса и реки, сливаясь духом с тем, на кого она возлагала такие надежды. И, не сдержавшись, зашипела от злобы и досады, когда ее сознания, наконец, достиг отчаянный вопль о помощи.