Время перемен

Глава 11

Корабль только причаливал, а тюк с почтой уже летел на пристань, где его подхватили, тут же вскрыли, и капитан порта жадно вцепился в «Петропавловский вестник» и начал громко-громко читать:

- Генерал Суворов разбил турок при Браилове! Фельдмаршал Вейсман наступает в Валахии! Адмирал Круз обстрелял Мемель! Война идёт вполне успешно!

Люди на причале радостно выдохнули и закрестились. С судна тем временем скинули мостки, и по ним начали сходить на берег пассажиры. Вторым спускался довольно небрежно одетый господин, сосредоточено смотрящий себе под ноги.

- Иван Донатович? Я Осип Михайлович Дерибас, вице-наместник Аляскинский, очень рад познакомиться! – подвижный и весёлый человек окликнул изрядно помятого путешественника на пристани Павловска.

- Вы встречаете меня лично? Чем я удостоился такой чести? – удивился Бальзамо, растерянно оглядываясь по сторонам. До сих пор он не видел в России таких беспорядочно построенных городов – никаких привычных ровных линий улиц, ярких фасадов домов, мостовых, только разнокалиберные здания, вываливающиеся на дорогу, словно болезненные наросты, грязь и какая-то обшарпанность.

- Вы – первый дворянин, пожелавший получить поместье в нашей части наместничества! – бесхитростно отвечал Дерибас, обезоруживающе улыбаясь.

- Не удивительно! – мрачно буркнул бывший авантюрист, оглядывая окрестности.

- Уж извините, эта часть города строилась в самом начале фактически беглецами, мы даже тогда в состав наместничества не входили. – развёл руками вице-наместник, правильно оценив поведение гостя, — Земли возле реки болотистые, строить сложно. Сейчас впору бы переделать, но забот других много, земель много, денег жалко. Поедемте со мной в мой дом, там и посмотрите на настоящий Павловск.

Оказалось, что Павловск, на самом деле другой – на холмах стояли аккуратные разноцветные дома, мимо них шла отличная дорога, гостиницы, несколько трактиров. Городок был пусть и не очень большой, но вполне симпатичный, однако прибрежная часть отпугивала. Бальзамо не преминул об этом сказать вице-наместнику, но тот с улыбкой отмахнулся:

- Вы, Иван Донатович, первый приезжий в наши пенаты, который может решать, оставаться здесь или нет. Крестьянам, поверьте мне, всё одно – они, в большинстве своём, и не такое видели. Ссыльным деваться просто некуда, чиновникам и служивым тоже. К тому же мы сейчас заложили только на одной Вимале[1] три новых поселения, а городки на побережье, а залив святого Франциска!

Нет у нас столько денег, чтобы всё сейчас переделать, людей нет, что говорить, даже древесины пока не хватает, хотя вокруг отличные леса. Нам бы хоть крестьян разместить… Да и вообще, сам думаю, надо мне южнее перебираться – получается, что бо́льшая часть земель, за которые я отвечаю, там, а я здесь, на крайнем севере. Пусть Павловск и самый большой город и жить в нём уже почти хорошо, но не дело это…

- Слышал, что прочат Вас, Осип Михайлович, в наместники? Дескать, Вы весьма деятельный человек и у императора на примете. – подольстился беглец к чиновнику.

- Ну, не знаю, не знаю… — погрустнел Дерибас, — Писал я прошение о разделении провинции на два наместничества, ибо слишком уж большое протяжение границ наших – никак не возможно всем управлять. Шелихов меня поддерживал, Земский приказ соглашался, а пока ничего не случилось. Вот, только Владыку Агапия прислали, на мою голову…

- Клирики ортодоксов мешают Вам? Ограничивают Вашу деятельность? – сочувственно спросил итальянец.

- Что? – не понял его вице-наместник, — А! Ха-ха-ха! Что Вы! Наоборот, Владыка Агапий совершенно неугомонен, миссионерскую деятельность ведёт весьма славно и постоянно придумывает мне новые задачи, я даже не успеваю путешествовать сам. Да и не стоит Вам, Иван Донатович, думать о наших священниках, как об ограниченных мракобесах.

Во-первых, они здесь совсем не такие. Чаще всего именно священники решают большинство местных проблем, даже в качестве судей в основном выступают почти везде они… А во-вторых… Вы как я понимаю, католик? Тогда Вы будете единственным латинянином южнее Новых Холмогор! Так что, аккуратнее с критикой церкви, местные могут и побить.

- Позвольте, а Вы? Вы разве не католик?

- Уже более трёх лет, как я крестился в православие, Иван Донатович. Вам, как новичку, я готов простить Ваши слова в адрес истинной веры, но далее, прошу прекратить подобное – мне неприятно. – несколько извиняющимся тоном проговорил Дерибас, — Вот и мой дом! Пойдёмте скорее, Елизавета заждалась!

Жена вице-наместника, в девичестве Исабель де Неве, была очень красива и элегантна, даже рождение четверых детей нисколько не отразилось на её стройности и привлекательной. Соскучившись по новостям и новым лицам, она просто засы́пала Бальзамо вопросами, на которые он далеко не всегда мог ответить. А уж когда в дом вице-наместника стали прибывать гости, то он и вовсе вынужден был проявлять все свои способности, чтобы выдержать напор не имевших пока регулярных связей с основной Россией людей.

Как убегавший от грядущих проблем Европы авантюрист слышал в Петропавловске – уже в следующем году вдоль берегов Северной Америки начнут на постоянной основе курсировать два пакетбота[2], и доставка новостей, газет и писем значительно упроститься. Однако, это случится только через год, а пока только немногочисленные гонцы, купцы, чиновники, офицеры и исследователи могли рассказать местным жителям о событиях в мире.

- Очень не хватает нам грамотных людей. – говорил потом итальянцу Дерибас, — Вот крестьяне, горожане едут, довольно много их прибывает. Хотелось бы, конечно, больше, но и то – хлеб. А вот грамотных – очень не хватает. Чиновников недостаёт, да и офицеров приходится часто из простых солдат назначать. Мало их сюда шлют, а уж, чтобы сами по себе – вот племянники Владыки, братья Головкины, да Вы.

Братья быстро ускакали за горы – открытия делать. Все спешат туда: офицеры, промышленники – все бегут имена свои на скрижали истории заносить либо состояния делать, да… А мне даже чиновников не хватает – пока письмо моё дойдёт, пока его рассмотрят, пока новые люди доедут, мне уже новые нужны. Гимназию никак не откроем, всё приходится детишек в Новые Холмогоры отправлять. Исабель переживает – старший наш уже почти год там, как он без нас…

Вот... Пока же на все просьбы отвечают – война. Никак помочь не могут, всё потом…

Вы-то хоть останетесь, Иван Донатович? Ей-ей, не побеспокою, просто поговорить не с кем, особенно по-итальянски!

- Пока останусь, Осип Михайлович. – задумчиво отвечал Бальзамо, — Правда, холодно здесь для меня, но коли это единственный город в местных землях. Не возвращаться же в Петропавловск…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Елизар вышел из госпиталя полным калекой: левая рука почти не шевелилась, дышать было тяжело, ноги вели себя словно деревянные, не сгибаясь и цепляясь за препятствия, головные боли были столь мучительны, что он несколько раз терял сознание. Врачи дали ему полную отставку, как герою, кавалеру и капитану полагался ему целый подполковничий надел, а как инвалиду ещё и пенсия. Однако на сердце у Лущилина было неспокойно. Словно бы недоделал что-то.

Съездил он к родичам покойного героя Гешева, как Богдан и просил его. Ивана Попова в Олицине хорошо знали, даже очень – был тот одним из самых влиятельных граждан. Елизар, увидев его богатый дом, стоявший за чертой города, вокруг которого уже разрастался посёлок, сначала решил, что здесь ему не будут рады – слишком уж было заметно, что деньги Богдана дали этим людям достаток и удачу. Однако, долг требовал, и он твёрдо постучал в дверь.

К его радости, Лущилин ошибся в своих предположениях – приняли его очень гостеприимно, просто узнав, что он герой Анапы. Многочисленная детвора закидала его вопросами, красавица-хозяйка угощала его яствами, а радушный хозяин подливал неплохого местного вина́ и произносил здравицы в его честь, набежали соседи, все просто восторгались прибывшим к ним воином. Никто даже не пробовал выяснить причину его прихода в дом – отставному капитану просто радовались, героев войны здесь очень уважали. В Олицине жило много болгар, греков, сербов, армян, которые знали о положении христиан в Османской империи не понаслышке, и искренне рассчитывали, что русская армия сможет навсегда прекратить угнетение своих единоплеменников.

Про Богдана здесь не слышали, фамилия героя, подорвавшего себя вместе с врагами в Анапе, дошла сюда как Попов, а Поповых в России много… Лущилин долго не решался открыть правду, боясь обидеть хлебосольных хозяев. Заставили его изложить всё только слова Ивана, сказанные одному из детей, которого Елизар принял за сына Ивана Васильевича.

- Вот, Ваня, как бы твой батюшка радовался, то к нам такой человек зашёл! Где же ты, брат Богдан!

- Подожди-ка, Иван Васильевич, это что, Иван Богданович будет? Гешев?

- Конечно, он, сынок мой приёмный, родного брата Райнушки моей и моего брата названного, Богдана Гешева, сын. Богдан пропал уже много лет как, уж искали мы его, искали…

- Тогда пора… Принёс я вам весточку от Богдана.

Хозяйка покачнулась, молнией к ней метнулись старшие дети, сам Попов вскочил, судорожно вцепившись пальцами в стол, беззвучно шевеля совершенно белыми губами.

- Попов, что турок в Анапе взорвал – Богдан это. Стыдно было ему Гешевым быть, винил он себя сильно. Думал, что и своих жену и сына, и твоих жену и детей погубил. Я чудом уцелел, но он просил меня навестить Ивана Попова и передать ему его последнее прости…

Пробыл он у Поповых почти полную седмицу, всё рассказывал о Богдане, приходили люди, даже сам местный епископ не преминул поговорить с капитаном. Однако, несмотря на все чувства, и свои и чужие, радость и грусть, которые Лущилин видел на лицах людей, ощущение какой-то незавершённости, недоделанности дела его не покидало.

Оно оставило его только после долгого разговора с Иваном Гешевым. Отрок был рассудительным, по-юношески порывистым и честным. Ваня хотел знать, каким был его отец, как он жил, как он умер. Пусть о Богдане ему рассказывали много и подробно, однако это были истории о прошлом, а ему надо было понять, что случилось потом. Всю ночь просидели они под осенним небом – Иван слушал, а Елизар говорил. Не только о Богдана, но и о своей жизни.

Может быть, этого и не хватало отставному капитану, чтобы понять, что делать ему дальше. Ему надо было выговориться, а внимательно ловящий каждое его слово мальчик, задававший много вопросов, был отличным собеседником.

- Елизар Демидович, а можно мне, как отцу, в армию пойти? – робко спросил Ваня.

- Иван говорит, что ты лучший ученик в городской гимназии. Иди в корпус, лицей или училище, тогда в армию точно попадёшь. – улыбнулся мальчику Лущилин.

- А Вы куда потом, Елизар Демидович, за поместьем?

- Нет, Ваня, у меня ещё дела остались…

Он приехал к Михаилу Илларионовичу Голенищеву-Кутузову, который вернулся на волне славы от победы под Анапой в армию и получил задачу по срочной организации двух полков морской пехоты, как стали называть морских солдат, что издавна, ещё с Петра Великого, были в составе флота. После военной реформы они были сведены на Балтике в отдельный полк и два батальона, потом на Каспии создали батальон, а затем и на Чёрном море полк. Теперь возникло понимание, что сейчас этил сил не хватает.

На Каспии отдельный батальон морской пехоты отлично показал себя, высадившись в тылу армии Каджаров и лишив их снабжения. На Черноморье и Балтике уже в следующей компании планы на морскую пехоту были очень обширные, так что на Юге два новообразованных полка – Белгородский и Сумской перевели в морскую пехоту. Именно Кутузову поручено было возглавить Черноморскую морскую бригаду, переучить солдат и офицеров на новые задачи и подготовиться к летним военным действиям.

Генерал-майор был очень занят, но для героя Анапы время нашёл.

- Елизар Демидович! Заходи-заходи! Какими судьбами? Как здоровье? Смотрю, выпрямился, посвежел…

- Да, вот, с просьбой я, Михаил Илларионович, прибыл. Возьми меня назад в армию! – вытянувшись в струнку, заявил отставной капитан.

- Ты с ума сошёл? Куда тебе в армию-то? Ты же израненный весь! – возмутился генерал.

- Ничё! Подживает всё уже! Рука, вон, шевелится! Ноги ходят! Надо мне!

- Экий ты, неугомонный! – прищурился Кутузов, — Что, воевать хочешь?

- Хочу! Должок у турок есть, взыскать надо!

- Вот, упрямый ты, чёрт! Железный ты… Хм… — заходил по кабинету начальник морской бригады, — Человек ты известный, вояка знатный, пригодился бы ты мне, конечно. Однако, врачи тебя списали начисто. Своей волей я тебя назад не приму – права такого не имею. Пиши-ка ты, брат, прошение государю, только он тебе такое позволить может. Я поддержу!

И уже провожая Лущилина, у дверей кабинета, Кутузов тихо сказал старому солдату:

- Я твою просьбу, Елизар, выполнил – императору доложил про историю твоего Гешева…

- И что? – поднял голову капитан.

- Пока ещё указа не было, так что эти слова мои не официальны. Есть воля государя, что город и крепость, которые на месте Анапы будут отстроены, получат именование в честь десятника, жизнь свою за Родину отдавшего на месте сём. Вот так-то, братец, вот так-то…

На просьбу Лущилина ответ пришёл быстро – государь согласился вернуть того в действующую армию под поручительство генерал-майора Голенищева-Кутузова. Капитан получил под командование гренадерскую роту во втором батальоне Сумского морского полка и приступил к своим обязанностям. Елизар тщательно скрывал увечья, но солдаты и офицеры знали, что он едва выжил от жутких ран, полученных в Анапе.

Они старались беречь своего командира, но тот категорически не желал никаких поблажек, да и подчинённым их не давал. Поручик Арам Симонов, переведённый из уже давно существовавшего Харьковского морского полка, с восхищением говорил о капитане – мол, сам хрипит, но спуску не даёт. Уже на первом же зимнем смотре гренадеры показали отменную выучку, и сам Кутузов выразил Лущилину своё удовольствие.

Ранней весной стали приучать морских солдат уже и к кораблям. Пока стояли холода, тренировали их, конечно, на качелях, мостках и вёслах, но на воде всё же многое отличалось. Судно им дали необычное – пузатую галеру с парусами и слегка задранным носом, таких корабликов большинство солдат, происходивших из совсем не морских областей, вовсе не видела. Даже сам Лущилин раньше с ними знаком не был.

Симонов со знанием дела объяснял, что это «поповка» – корабль, который изготавливался на верфи Попова в Олицине специально для морской пехоты. Лёгкие небольшие парусники, предназначенные изначально для перевозки грузов по рекам и прибрежным морским водам, могущие просто упираться носом в необорудованный берег и проводить погрузку по сходням, были переделаны под нужды морской пехоты. На них были добавлены гребные банки[3], места для размещения лёгких палубных пушек, переделан трюм.

Теперь они стали настоящими десантными кораблями, пусть и не предназначенными для больших морских походов, могущими плавать только вблизи берега, но зато способными перевозить роту солдат с артиллерией и быстро высаживать её там, где необходимо. Трудно было, да, но справились – рота участвовала в Бургасском деле, а Лущилин даже был представлен ко второму Святому Георгию.

А потом все черноморские полки, да ещё и батальон, переброшенный из Астрахани, перевезли в Бургас, где и начали готовить к главному делу.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Тянуть со штурмом Константинополя было никак нельзя – и европейцы могли что-нибудь сотворить, да и турки вполне способны были прийти в себя. Но у нас в строю оставалось чуть более пятидесяти тысяч человек – сражение при Адрианополе обошлось нам совсем не даром. Да, в госпиталях было более двадцати тысяч, ещё почти сорок застряли недалеко, в Болгарии, но ожидать их подхода мы действительно не могли — слишком уж время было сейчас дорого.

Немного улучшило ситуацию появление в нашем расположении болгарских повстанцев. Пусть и запоздавшие к битве, плохо организованные и не лучшим образом вооружённые, люди были всё же вполне боеспособны, очень злы и мечтали отомстить туркам как за века угнетения, так и за теперешнее уничтожение местного населения. Более двенадцати тысяч человек, почти год провёдших в боях с турками, отступили в горы и там отбивались до подхода наших войск. Они все желали участвовать в освобождении древней столицы православия и были к этому готовы. Требовалось лишь довооружить их и поставить над ними толковых офицеров.

Штурм начался ранним утром. Полуразрушенные стены Константинополя, построенные ещё при Восточных Римских императорах, не могли надолго задержать атакующих, но сдать крупнейший и важнейший город, столицу, символ Оманской империи, султан не мог и не хотел. После первого удара гренадер турки отступили в сам город. Узкие извилистые улочки были прекрасным местом, где ещё весьма многочисленные войска Абдул-Гамида вполне могли нанести нам поражение.

В бой втянулись все наши ударные части, болгары и примерно половина пехотных полков. Суворову, командовавшему резервом, было невероятно сложно сдержаться, но я был с ним. Мне очень хотелось присоединиться к Отто и сражаться, но никак нельзя так рисковать государю, да и армия нам ещё была нужна, чтобы просто растратить её в Стамбуле. Туркам после полудня стало казаться, что бой идёт удачно, но не тут-то было. Сперва остатки турецкого флота и оборонительные сооружения с моря принялся громить Грейг, а затем началось тщательно подготовленное вооружённое выступление христиан в городе.

На этот раз, в отличие от восстания в славянских землях Болгарии и Сербии, оно было лучше подготовленным, а количество оружия, привезённого в город, было очень больши́м. Турки с началом войны в Валахии и Добрудже совершенно запретили торговлю в своих европейских землях и провозить военные грузы туда стало очень тяжело, это заставляло болгар сражаться чуть ли не мотыгами и кузнечными молотами. Такая слабость снабжения и привела к столь многочисленным жертвам и почти полной свободе, полученной башибузуками на просторах болгарских земель.

Но вот даже слегка ограничить оборот товаров в Константинополе было никак не возможно – огромный торговый центр мира не мог бы жить без этого, да и правительство Высокой Порты не имело возможности отказаться от доходов, которые давали и государственной казне, и личным состояниям вельмож важнейшую часть поступлений. То, что мы не смогли сделать в Мёзии, вполне получилось в Стамбуле. Так что оружия и наших агентов в Стамбуле было много, поэтому вспыхнуло в тылу у султана знатно.

А потом, в дополнение ко всему на причалах Константинополя начала высадку наша морская пехота.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Быстрее. Быстрее! Соблюдать порядок, братцы! Симонов! Вон туда, к сараям двигайся! – Лущилин, рыча от азарта, командовал выгрузкой своей роты. Уже настали сумерки. Натренированные солдаты чётко выполняли давно отработанный манёвр, по десяткам выбегали по сходням на берег, где их принимал поручик Симонов и организовывал продвижение к портовым сооружениям и прикрытие высадки. Лёгкие пушки быстро поднимались из трюма и скатывались на берег. Надо всем величественно гремела артиллерия русского флота, разрушая всё, что привлекало хотя бы малейшее внимание канониров.

Организация высадки была осуществлена с учётом замеченных ошибок при десантировании в Бургасе. Поддержка со стороны флота была усилена, а высочайший боевой дух моряков и пехотинцев позволял решать даже крупные проблемы, возникающие по ходу операции, к примеру, девяностопушечный линейный корабль «Святая Троица», серьёзно повреждённый в бою, сейчас приткнулся к берегу и уверенно стрелял из всей артиллерии левого борта по городу. По всему побережью с «поповок» высаживались морские пехотинцы, захватывали пристани и здания, шли в город, где вовсю громыхали выстрелы.

Всё, последнее отделение сошло на берег, Лущилин хлопнул по плечу оставшегося на судне и очень мрачного от этого сержанта Феодоракиса и спрыгнул на причал, тут же гребная команда начала отводить корабль от пристани, а матросы принялись ставить паруса.

- Господин капитан! Тут грек какой-то к Вам рвётся! – огромный, словно комод, сержант Спиридон Василиадис, ухмыляясь, держал за шиворот хорошо одетого местного жителя.

Тот просто разрывался между обидой за такое обращение и радостью от появления здесь армии единоверцев. Он заговорил на неплохом русском языке:

- Я Константин Македониди! Я Ваш человек! Меня хорошо знает сам Колпаков!

- Ну, положим, он тебя знает, а я твоего Колпакова не очень! – прищурил глаз Елизар.

- А! Неважно! Я могу проводить вас короткой доро́гой к дворцу Султана! Я знаю такой путь, он почти наверняка безопасен! А Султан точно захочет бежать с казной!

- Ох, ты ж! – в голове капитана крутились разные мысли, но он быстро понял, что такой возможности нанести могучий удар по врагу может и не быть, — Симонов! С тобой остаются пять десятков, связывайся с соседями и следуй-ка плану. Я сам к дворцу рвану. Доложи полковнику Зедерхольму.

Почти сотня солдат отправилась за греком на рискованное предприятие. Тот провёл русских через неприметный лаз в старой византийской стене, потом нырнул в какой-то подвал, который, как оказалось, соединялся ещё с одним. Где они, русские уже не понимали, Василиадис подозрительно посматривал на проводника, поглаживая рукоятку большого рыбацкого ножа, с которым он никогда не расставался.

- Вот, за этими воротами уже дворцовые кухни. – азартно сказал местный, как только они наконец вышли на поверхность, тыча пальцем в едва видневшийся в темноте выступ, — Дайте мне оружие! Я тоже хочу воевать!

- Спиридон, помоги ему. – кивнул Лущилин.

Сержант отцепил от пояса штатную широкую абордажную саблю и потянул Македониди:

- Справишься?

- Да! – уверенно ответил тот и мастерски крутанул её вокруг кисти.

- Умеешь! – уважительно посмотрел на него русский, — Где так навострился?

- На море всё сложно! – ухмыльнулся тот и залихватски подмигнул единоплеменнику.

Разведчики быстро заглянули за ограду и подтвердили – дворец там, охрана спит у ворот.

- Адамовский! – тихо позвал Елизар.

Молодой подпоручик, недавно присоединившийся к морской пехоте вместо раненного под Бургасом Кошелева, тут же подбежал к командиру.

- Анджей, бери десяток Агаева, свяжись с Зедерхольмом. Мы и вправду к дворцу вышли, надо бы нам помочь.

- Ну, с Богом!

Две небольшие пушки смогли легко выбить ворота, и морская пехота ворвалась на огромную территорию дворца. Врагов здесь было много. Пусть сначала на стороне русских было преимущество внезапности, да и через кухонные помещения нападения не ожидали, поэтому Лущилин уверенно прорвался в собственно дворцовые постройки, но потом на его солдат навалились превосходящие силы турок. Положение стало тяжёлым.

Однако его атака отвлекла часть сил от других входов во дворец, а пушечная и ружейная стрельба показала, что здесь идёт бой. Командир полка, полковник Зедерхольм, сориентировался и атаковал дворец с северной стороны, да и мятежные горожане присоединялись к русским. Отчаянную роту выручил подход однополчан, однако почти сразу же бой превратился в какую-то безумную и беспорядочную свалку.

Македониди погиб, получив пулю в грудь. Спиридон снял с себя бронзовый горжет и повесил ему на шею, в знак того, что это русский солдат. Он успел привыкнуть к этому малознакомому человеку, который, отлично владея саблей и уверенно ориентируясь в огромных парках и павильонах дворца, много раз спасал жизни русских солдат и вёл их к заветной цели.

Под командованием Лущилина осталось не более пятнадцати человек – остальные рассеялись на просторах султанского квартала[4], где уже орудовал почти весь русский десант и несколько тысяч восставших. Елизар решил чуть передохну́ть и перевязать раны бойцов под прикрытием маленького павильона. Неожиданно, принявший на себя функции караульного, Спиридон заметил гостей. Это были свои – к своему капитану присоединился Адамовский, причём в сопровождении всего двух солдат, но с полковым знаменем.

- Рад тебя видеть, Анджей! Что случилось? – обнял подпоручика Лущилин.

- Я нашёл полковника, был при нём, но нас обстреляли, его ранили, а знаменосца убили, потом под огнём мы потерялись. – немного сбивчиво отвечал молодой поляк.

- Ясно. Со мной пойдёшь, значит. Сейчас мы вон тот домик атакуем, свет оттуда рвётся, голоса – явно там не янычары бузят. Жалко, пушек с нами уже нет, сейчас бы обстрелять их… Но, что поделать. Спиридон, возьми двоих и к окнам. Так, подходим к дверям, даём залп и атакуем, братцы. Начали! – капитан перекрестился и махнул рукой.

Грянули выстрелы, русские вынесли двери и ворвались внутрь. Там была кровавая каша – убитые янычары лежали возле входа, выжившие турки, в том числе раненные, среди которых чуть ли половину составляли шикарно одетые и усыпанные драгоценностями вельможи, ломились к дверце, выходящей на противоположную от русских сторону, в них через окна стреляли Спиридон и его люди. Внезапно, один из турок, пожилой высокий человек, отличавшийся каким-то невероятным величием, схватился за грудь и рухнул на пол.

Турки, забыв про бегство, кинулись к упавшему. Сержант Василиадис ловко, словно кошка впрыгнул в окно и прикладом уже разряженного ружья проломил голову одного из янычар, заняв позицию между почти двумя десятками турок и задним выходом. Он размахивал своим ружьём, словно дубиной, сокрушая врагов, а с другой стороны в турок врубался Лущилин со своими людьми. Оказалось, однако, что у двух османов были с собой револьверы, они открыли огонь.

Капитану пуля попала в голову, он выронил оружие, схватился за рану, кровь заливала ему глаза. В этот момент сильнейший удар сабли пришёлся ему в плечо. Он упал ничком и потерял сознание.

Очнулся Лущилин оттого, что начал захлёбываться кровью, которая натекала ему под лицо. Перевернувшись на бок, он смог открыть один глаз. Вокруг лежали люди, была тишина, только где-то в стороне гремели выстрелы. Правая рука его не слушалась, ноги едва шевелились, но боли не было. Его словно бы заморозило. Елизар увидел окно, в которое падал красноватый свет зари.

Он пополз к нему, цепляясь пальцами левой руки щели между плитами пола. Возле окна он увидел Адамовского. Молодой офицер лежал, устремив мёртвые глаза в потолок, прижимая к разрубленной груди почти освободившееся от чехла знамя Сумского морского полка. Его, ещё не свернувшаяся, кровь напитала тяжёлый шёлк белого стяга с голубым Андреевским крестом и ликом Спаса, превратив его в ярко-алый.

- Мальчик, как же тебя угораздило-то! – Лущилин упёр древко знамени в угол и, опираясь на него, смог подняться.

Трупы лежали во всему залу. Русские солдаты, янычары, вельможи – всех уравняла смерть. Башней возвышался Спиридон, приколотый ятаганом к двери, которую он защищал. Два молодых человека лежали в углу, так и сжимая револьверы, заколотые штыками. Крепкий седобородый турок с разрубленной головой, русский солдат, которого капитан не смог опознать, намертво вцепившийся в горло ещё какому-то молодому врагу, навсегда выпучившему глаза.

- Кто живой остался? – хрипло спросил Лущилин, — Один я, значит…

Он обернулся к окну, возле которого стоял и увидел освещённый утреней зарёй силуэт Святой Софии[5]. Храм был прекрасен, словно омытый розовым светом, идущим с небес. Елизар смотрел на него и не мог отвести взгляд. Ноги его уже не слушались. Он просунул знамя в окно и удобно прилёг, опираясь на древко. Пехотинец смотрел на древний собор и ему казалось, что он видит кресты на нём.

- Я дошёл, Господи! Дошёл! Я здесь! – шептал капитан, с нежностью глядя на великую церковь.

За окном яростно билось красное полотно русского знамени с гневным ликом Спаса.

Увидев русский флаг над султанским дворцом, словно второе дыхание получили морские пехотинцы и мятежники, что прорывались к Святой Софии, а уж когда и над нею взвилось русское знамя, то обороняющиеся стали бросать оружие. В городе начались погромы и беспорядки. Они продолжались больше суток, пока на причалы не принялся высаживаться наш последний сюрприз – Московские и Нижегородские гренадеры.

Эти два полка были пока единственными, которые получили полное новое вооружение – мы никак не успевали оснастить всех наших гренадер в соответствии с последними решениями, принятым по итогам прошлогодней компании в Венгрии и Сербии. Но Московцы и Нижегородцы, которые ещё не участвовали в войне, первыми получили новинку – металлические каски, более удобные и прочные, чем принятые раньше кожаные, и железные кирасы.

Словно воины прошлого, сияя отполированной сталью доспехов, с которых перед самой высадкой сняли кожаные чехлы, рослые могучие усачи, спускались с кораблей в порту, строились в десятки и выступали на улицы, захваченные насилием. Один их вид гасил злобу и жажду грабежа, им сдавались остатки турецких войск, с ними не желали связываться бандиты, к ним бросались со слезами женщины. Порядок был наведён железной рукой.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Теван Бардакчиан прекрасно знал о сигнале к восстанию, под его командованием было почти полсотни отличных бойцов, вооружённых ружьями, пистолетами и саблями, ему было поручено взять под контроль два ближайших перекрёстка. Но он не спешил. Пусть его соседи, которых сам же купец и уговорил принять участие в сражении за город, лезут в бой, умирают, убивая турок, а он лучше обождёт. Счастлив не тот, кто победил, а тот, кто выжил и обогатился!

Русские могли и проиграть – турки веками били европейцев, и небольшое поражение в прошлой войне вполне способно было оказаться и случайностью. Да, уже в этой они тоже проигрывали, но лично у него уверенности в их поражении не было. Пока он просто брал деньги и оружие от русских, в том числе для подкупа османских чиновников, и отлично на этом зарабатывал.

Но, когда слуги доложили ему, что на Святой Софии и Топкалы подняты русские флаги, Бардакчиан-старший решил — его время пришло. Подняв с мягких подушек своё необъятное тело, он лично повёл бойцов, но отнюдь не к турецким казармам или тем перекрёсткам, которые он должен был бы захватить – к дому своего давнего соперника по торговле, Агафоника Яннопулоса. Старый хитрый грек много раз перебегал ему дорогу и лишал го прибылей – теперь настало время расплаты.

Теван в красках представлял себе, как он отомстить негодяю, ограбит его, отрежет ему голову, утопить его язву-жену, изнасилует его красавицу-дочь… Даже слюни иногда прорывались из его рта. Его головорезы шли по улице уверенно, обмениваясь шутками, потрясая ятаганами и ружьями, а он плыл словно корабль посреди них и мечтал. Его брат, Вардан, обзавидуется несметным богатствам Тевана, которыми он вскоре завладеет.

Дом Яннопулоса, старый, большой с толстыми стенами возвышался среди улицы, словно слон между лошадей. Этот дома был ещё одной причиной завидовать греку – многие поколения его семьи владели особняком, а самому заполучить такой у Тевана никак не выходило. Люди Бардакчиана встали вокруг него и стали громко кричать. Наконец, распахнулось окно наверху, и из него выглянул сам хозяин.

- Агафоник! Старый осёл! Открывай мне двери и сдавайся! – насмешливо закричал армянин.

- Теван? Зачем ты пришёл сюда? Я же тоже христианин! Нам нечего делить! – удивился старый купец.

- Нечего делить? – возмутился Бардакчиан, — Ты совсем недавно подрезал мне крылья в Египте! А до этого, ты мешал мне в Алжире, Бодруме и Варне! Ты – гнилая отрыжка верблюда, которую отвергает сама земля! Ты – ничтожество…

- Что ты говоришь? Теван! Одумайся! Твой брат посватался к моей Ирине! Ты мне почти родственник! – пытался урезонить соседа Яннопулос.

- Я ненавижу Вардана! Он испражнение больного сифилисом шакала, который был послан мне в наказание за мою доброту! Пусть сдохнет он, истекающий гноем, а твоя дочь достанется мне, а потом, вдоволь натешившись в ней, я утоплю её в Золотом Роге! Ха-ха-ха!

- Ты вовсе обезумел, Теван! – покачал головой грек и захлопнул ставню.

- Стреляйте! Ломайте дверь! – брызгал слюной армянин, сотрясаясь бесчисленными слоями жира на шее и брюхе.

Створки дверного проёма дома внезапно распахнулись, бандиты Бардакчиана качнулись к ним, предвкушая веселье. Но из ворот показались жала двух небольших пушек и десятка два стволов ружей, нацеленных на толпу грабителей, окна в доме тоже распахнулись, оттуда выглянули новые бойцы. А уж когда сбоку вышло человек пятнадцать вооружённых людей, уверенно беря на прицел пришельцев, стало ясно, что дела у толстого купца пошли неудачно.

- Я же сказал тебе, что мы оба христиане, Теван! – разнеся над улицей голос Яннопулоса, — То есть, я тоже участвовал в подготовке к восстанию. Ты, сосед, пришёл ко мне, чтобы убить меня, именно тогда, когда все мои люди собрались идти сражаться! Ты ошибся, и ошибся на сей раз серьёзно!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Порядок быстро вернулся на разорённые улицы Цареграда. Наши солдаты, вместе с греческими, армянскими и болгарскими дружинниками патрулировали город, а генерал-поручик Голенищев-Кутузов, назначенный комендантом города, уже брал в руки всё, происходившее в нём. Пока мы посчитывали потери и строили дальнейшие планы, я выпал из процесса управления. Потёмкин был тяжело ранен.

Да, история вышла дурацкая. Он увидел, как от Стамбула по суше вдоль берега Мраморного моря удирает небольшой конный конвой, судя по всему, идущий некому месту встрече с кораблём. Наш флот пока не прочесал этот небольшой внутренний водоём, и там ещё шлялись суда противника. Гришка бросился за убегавшими всего-то с десятком казаков, он в запале сильно оторвался от драгун, которые должны были его сопровождать, и столкнулся с превосходящими силами противника.

Казаки бились геройски, но он получил две пули: одну – в грудь, а другую – в голову… Драгуны со злости перебили всех уцелевших турок. Оказалось, что это был сам башдефтердар (главный казначей империи), собравшийся украсть бо́льшую часть уцелевшей казны Султана. Деньги-то мы получили, но Гришка был при смерти.

Рана в грудь была тяжёлой, но не смертельной – пуля прошла насквозь, не задев никаких важных органов, а вот рана в голову была страшной. Его оперировал лучший наш военный хирург Рудаков, пулю он извлёк, но мозг был задет, и надеяться можно было только на Всевышнего. Потёмкин лежал весь в бинтах, белый и неживой, нос его заострился.

Я сидел возле него, молился, бегал в ярости по комнате, тряс докторов, но мой друг по-прежнему был без сознания.

- Всё в руках Божьих! – говорили мне врачи и священники.

- Как я маме-то скажу? – я и сам не заметил, что произнёс эти слова вслух, а звук собственного голоса открыл какие-то новые пустоты внутри меня, откуда посыпались новые и новые слова, — Сволочь ты, Гришка! Ты же мой лучший друг! Лучший! Только с тобой я полностью свободен в своих речах, только тебе я полностью доверяю! Я же за тебя перед мамой поручился! А ты так! Не смей умирать! Не смей! Я тебя, скотину, на том свете достану! Я могу!

- Кто ты такой, Павел Петрович, чтобы брать на себя роль Господа Бога? – голос был хриплый, тихий и очень насмешливый, он подействовал на меня, словно ведро ледяной воды. Оказывается, в бешенстве и истерике я орал и тряс кулаками перед окном в сад. Я резко обернулся.

Гришка смотрел на меня одним глазом, видневшимся из-под повязок. Внимательно так смотрел. Я помотал головой, не понимая, видится мне это от дикого желания, чтобы Гришка выжил, или взаправду он очнулся. И тогда он мне подмигнул, насмешливо так, и криво улыбнулся.

- Ты очнулся? Правда?

- Ох, не знал я, что ты, Павел Петрович, так меня любишь…

- Нишкни, чёрт безмозглый! Куда ты, зараза, полез? Кто тебя просил? Ты же обещал себя беречь? Нечто бы без тебя не справились? – слёзы катились из моих глаз. Он был жив!

- А что случилось-то? Что это я весь перевязан? Ой!

Мама примчалась через три дня. Проявив свой характер, она, сразу же, получив сообщение о ранении мужа, без приготовлений вскочила на парадный «Пересвет» и принеслась в Цареград. Боже, как она кричала – на меня, на Гришку, потом плакала, потом снова кричала. Я думал, что поседею или, по крайней мере, начну заикаться. А этот балбес только глупо улыбался через бинты, а потом сказал:

- Какое же счастье, что вы есть на этом свете! Какое счастье!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

В Святой Софии впервые более чем за триста лет служили православные священники – мы отпевали наших усопших. Панихиду вёл Вселенский патриарх[6], он читал молитвы, как умел, на греческом. Пусть так. Я же слушал его, в моей голове эти слова звучали уже по-славянски, смотрел на лица наших героев и говорил с ними.

Вот, истинный гений этой битвы, капитан Лущилин, первым ворвавшийся во дворец Султана, а затем помешавший ему бежать. Сам Абдул-Гамид умер от страха, а в последующей схватке полегли все его сыновья, которых он собирался увезти с собой в Малую Азию, где и воскресить своё царство. И вот, капитан морской пехоты помешал ему сделать это. А ведь совсем рядом, на тайном причале уже ждала Османов вёрткая фелюка.

Вот, генерал Михаил Румянцев, человек, отцу которого я обещал заботиться о сыне. Молодой полководец возглавлял вторую колонну штурмующих город и лично поднимал солдат в бой. Два раза ему удалось это сделать, а вот в третий – попала ему прямо в сердце пуля из старого штуцера. Но за своего командира жестоко отомстили наши солдаты, переколов штыками отряд бошняков[7], один из которых и выпустил эту пулю.

Вот, славный полковник гренадер Вагнер, что взял приступом Галатскую башню[8], в которой засели янычары. Он, уже после схватки, попал в засаду и зарубил восьмерых прежде, чем его убили. Вот, капитан болгарской дружины Славков, который захватил Едикуле. Вот, поручик Баматов-Черкасский, зарубивший сераскира османов…

Десятки моих лучших солдат, которые полегли в битве за древнюю столицу Восточной Римской империи... Самые славные, сколько их поместилось в Святой Софии... Ещё в десятках церквей по всему Цареграду сейчас отпевали наших убитых. Как же больно, что теперь их нет со мной. Я был виновен в смерти каждого из них. Именно я. Такова тяжесть царской власти. Ответить мне за них перед Богом ещё предстоит.

Но ведь сейчас, мы вырвали острый шип, который так больно колол нас сотни лет. Теперь турки больше не смогут напада́ть на наши земли, набирать рабов из русских, болгар, кабардинцев, поляков и иных народов, захватывать суда на Чёрном море. Никогда не смогут!

Я был весь в молитвах и собственных мыслях, когда ко мне подошёл секретарь и тихо сказал мне на ухо:

- Император Иосиф умер, государь!

[1] Вимала (авт.) – река Колумбия.

[2] Пакетбот – почтово-пассажирское судно для перевозки почты по морю.

[3] Банка – скамья для гребцов.

[4] Токалы или Сераль – главный дворец Османской империи, общей площадью более 700 тыс. кв.метров.

[5] Собор Святой Софии – Премудрости Божией (Айя-София) – бывший патриарший православный храм, построенный в VI веке и являвшийся главным собором православия, после падения Восточной Римской империи в 1453 г. переделан в мечеть.

[6] Вселенский патриарх – предстоятель Константинопольской церкви, который считается первым среди равных епископом православного мира.

[7] Бошняки (босняки) – славянская народность, возникшая на Балканах, на основе принявших ислам части сербов и хорватов.

[8] Галатская башня – построенная на Галатском холме Константинополя в XIV веке генуэзцами в качестве ориентира для кораблей и собственная штаб-квартира «Христова башня».