Время перемен

Глава 20

Полковник Наполеон Бонапарт неожиданно для себя пил водку, настоящую русскую водку. Не сладкое южное вино, медленно, словно смола, стекающее по стенке пузатой бутылки, не миртовый ликёр, аромат которого напоминает родные сады Корсики, не бренди, наполняющий рот вкусом дубовой коры, а крепчайшие настойки, заставлявшие задуматься о дремучих лесах и бескрайних полях России. Причём делал это полковник в компании своего начальника штаба, майора Петра Милинковича.

Они предавались этому занятию после долгого мучительно-сладкого посещения бани, которую давно живущий в России Милинкович считал совершенно необходимой процедурой, особенно после семичасовых учений, на которые полковник лично водил своих брянцев. Командирам была выделена отдельная парная, ещё издававшая ароматы свежесрубленной сосны и пускавшая смолистые струйки по бревенчатым стенам.

Сейчас они сидели за скромным столом, закусывая крепчайшие напитки экзотическими русскими кушаньями, вроде маринованных груздей и копчёного сала, которые постоянно подносил денщик. Десятник Забодаев был уже немолодым солдатом, ранее имевшим все шансы выбиться в офицеры и ушедшим в денщики исключительно из-з потери двух пальцев на левой руке, но это нисколько не мешало ему быть, мало того, что великолепным банщиком, который устроил своему полковнику настоящее крещение в раскалённой парной, но и отличным организатором, казалось знавшим наперёд обо всех желания своего начальника.

За окном мела метель, офицеры уже оценили, насколько вовремя они завершили учения, чтобы не быть замороженными коварной северной зимой, а Бонапарт, глядя на метущиеся за маленьким оконцем снежинки всё больше и больше признавал за баней и умеренным употреблением крепких напитков статус главного средства от простуды, столь востребованное в этих краях.

- Вот, господин полковник! Я баню да егерские настойки оценил ещё на нихонских островах, там бывает снег как пойдёт, так и валит, пока все дома до самых крыш не засыплет. Потом откапывайся только. Там без бани да водки – смерть верная придёт. Но вот слишком уж этим радостям тоже предаваться грех – какой боец с похмелья да неги-то? – балагурил майор.

- Хорошо ли, господин полковник? – как из-под земли выскочил Забодаев, — Сейчас горячее принесу.

Бонапарт лишь расслабленно махнул рукой, отвечая так разом и майору, и десятнику.

- Вот ты, Наполеон Карлович, лучше бы как-то имя своё упростил, да и фамилию тоже! – продолжал болтать Милинкович, — Солдаты тебя по имени-отчеству никогда не называют, боятся язык сломать, а фамилию твою так коверкают, что иногда оторопь берёт. Да и офицеры часто тебя не мудрствуя лукаво «он» называют… Вот поручик Адельмар-Вольфрам-Максимилиан-Мария фон дер Лизенберг стал же для простоты Алексеем Лизиным, а капитан Павел Марфин прежде звался Пол Фредерик Мёрфи…

- Я корсиканец… — лениво сопротивлялся Бонапарт, — Для меня имя, данное мне предками, священно.

- Так, я же предлагаю тебе, господин полковник, перекрещиваться! – смеялся майор, — Я говорю, что пусть тебя проще называют!

- Подумаю я… — так же лениво махнул на него Наполеон.

- Вот, ты мастер людей поднимать на всякое безобразие, господин полковник! Виданное ли дело, зимой такие учения проводить! Мы же вёрст сорок отмотали! А никто даже не пикнул! – переключился на другую тему Милинкович.

- Наш полк Або брал не для того, чтобы мы здесь бездельничали, а чтобы шведы и подумать не могли снова нас победить, али лихим налётом город пожечь. – смотря на снег за окном, задумчиво проговорил полковник, — Наступит весна, придёт сюда наш галерный флот, ещё войск нагонят, начнём планировать летнюю кампанию… Может, дальше в Финляндию двинемся, глядишь, до Лулео[1] дойдём, а, Бог даст, сам Стокгольм брать будем!

- Мечтаешь, Наполеон Карлович?

- А что нет? Посмотри, что в мире творится! Моро, ведь мальчишка! А на его месте мог быть я!

- Эвона, как ты, господин полковник, запел! – усмехнулся Милинкович, — О славе мечтаешь?

- А ты, Пётр Дмитриевич, нет? – повернулся к собеседнику Бонапарт.

- Мечтаю, Наполеон Карлович! Истинно мечтаю! – засмеялся майор, — Слава мимо меня на Нихонской войне прошла, краем крыла под Стратилатовым зацепила, чуток по головке у Цареграда погладила…

- Так, давай! Давай же славу эту искать, Пётр! Чувствую я, что она где-то рядом! – загорелся полковник.

- Давай думать! Весной…

- Не могу ждать весны! Если бы можно было сейчас? Лёд же на море!

- Горяч ты! Нам же из само́й Столицы запрещено по льду дальше версты проходить – зима ветреная, море коварное, не дай Бог, лёд разломится! Будь твоя воля, ты бы сам напрямую Стокгольм брать бы пошёл! – качал головой майор.

- Дык вот что скажу! – внезапно вмешался в спор офицеров Забодаев, — У меня же здесь в Кабе сердечная привязанность образовалась…

- Степан! Десятник! Ты лезешь в разговор старших по званию? – взвился было Наполеон.

- Остынь, полковник! – замахал на него руками Милинкович, — Степан Семеонович порядок знает, не первый год служит, коли сказать что хочет, не мешай ему.

- Так вот, — продолжил речь десятник, степенно оглаживая всё ещё ярко-чёрную бороду, — Девица местная шведская, Анна-Фрида, собой хороша, умна, приветлива, а я-то свейский кое-как знаю, чай недаром шесть лет в Риге стояли… После войны в отставку выйду, непременно женюсь… Так вот, отец её, местный торговец, Олафом его зовут, человек небедный и опытный, каждую ямку здесь знает, каждую волну по именам называет… Вот он мне говорил, что в Стокгольм через пару недель тайный обоз поведёт. Точно он знает, когда лёд встанет, как идти, где бивак разбивать.

- Что? – Наполеон пристально посмотрел на своего денщика, — Ты уверен, Степан?

- Как на духу! – перекрестился Забодаев, — Несколько раз говорил о такое. Даже предлагал мне, чтобы я ему денег дал на подарок Анне-Фриде.

- Где он сейчас? – деловито спросил у солдата полковник.

- Да, вестимо, где – в хате своей, метель же!

- Тащи его сюда, пулей!

Олаф оказался степенным краснолицым мужчиной, который говорил медленно и мало, словно каждое его слово стоило больших денег.

- Значит, ты знаешь, как и когда в Стокгольм можно пройти? – Милинкович загорелся не менее своего полковника.

- Положим…

- Так провести можешь?

- Я – швед! – с вызовом отвечал Олаф.

- Так и что? Деньги не нужны?

- Я верен своему королю!

- Ха! А если сто рублей тебе дам? Золотом? – вмешался Бонапарт.

От такой суммы даже Забодаев открыл рот, а уж у старого торговца буквально загорелись глаза, но соглашаться он всё же не спешил, выговорив себе ещё двадцать рублей и не давая окончательного согласия, пока полковник не сходил в свою комнату и не принёс приятно звякающий мешочек. Звон монет сломил сопротивление Олафа окончательно, и он долго крестился и читал молитвы, а потом потребовал ещё и вывести его семью в Россию, опасаясь мести соседей.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Проект полковника Бонапарта по зимней атаке на шведскую столицу вызвал явное сопротивление в Генеральном штабе. Много говорилось справедливых слов, что «батальоны не фрегаты, а казаки не шебеки, чтобы ходить по заливам»[2]. Однако о плане было доложено государю. Тот, как говорят, нарезал круги по кабинету, думал. Потом ещё раз прочитал бумаги и сказал странное:

- Что же, кто я такой, чтобы лишить Наполеона его Тулона[3]? Быть по сему. Дерзайте!

Высочайшее согласие на авантюру было получено, требовалось быстро подготовить войска. Командующий генерал-полковник Меллер был настроен весьма мрачно, совсем не горя желанием потерять всю свою дивизию на льду Ботнического залива[4], однако против приказа самого́ государя идти не желал. Бонапарт, пожалованный чином бригадира, проявил невероятный напор в организации экспедиции, в которой совершенно справедливо видел свою будущее – счастливое в случае успеха, и, напротив, весьма печальное, при неудаче.

Себя в области планирования движения колонн, инженерного сопровождения, снабжения отлично проявил майор Милинкович. Сколь-нибудь тянуть с подготовкой было нельзя – укрыть от шведских шпионов столь масштабную операцию было невозможно, но им всё же требовалось по суше добраться до Швеции, что давало нам некоторое время. В феврале 1796 состоялся ставший легендарным «Ледовый поход». Две бригады под командованием Бонапарта и другого бывшего француза Прево-де-Люмиана вышли из Або, направляясь вначале к Аландским островам[5]. Сам Меллер возглавил было поход, но уже в двадцати вёрстах от финского берега серьёзно повредил ногу, оставив руководство походом на Бонапарта.

Бригадир Прево-де-Люмиан, отличный военный инженер, командовал авангардом, он принял на себя ответственность за прокладку дорог по коварному балтийскому льду для идущей армии между многочисленных припорошенных снегом торосов и трещин. Русские инженерные войска показали себя великолепно, в сложнейших условиях они пробивали путь для идущих за ними солдат, обозов, артиллерии.

Три дневных перехода в условиях давящей опасности изменения погоды, которое могло погубить весь русский отряд, прошли в невероятном напряжении. Бонапарт и Милинкович вовсе не спали всё это время, непрерывно передвигаясь между тремя русскими отрядами, которые шли к острову Большой Аланд[6], где стоял крупный шведский гарнизон и замёрзшие во льду ждали весны множество судов.

Шведы не спали и заметили приближение русских, но бешеный удар гренадерских рот, которые вёл Милинкович, и огонь наших пушек, вылетевших по расчищенному сапёрами льду к самому берегу, достойные наследники Густава-Адольфа и Карла XII выдержать не смогли. В плен попало более восьми тысяч человек, было захвачено большое количество припасов, торговых и военных судов. Бонапарт мог бы считать себя триумфатором, но это была всего лишь половина дела – впереди были более сорока вёрст пути по тому же льду до собственно шведского берега, а там ещё не менее шестидесяти вёрст до самого́ Стокгольма.

Оставив пленных, раненных, обмороженных на Большом Аланде, русские бросились дальше. Их появление возле городка Грисслехамна[7] было неожиданным и вызвало настоящую панику в Швеции. Сражение при Стокгольме было воистину небольшим, слишком уж всё было неожиданно для молодого короля и регента, которые вместе со своей армией стояли у Ландскроны, мечтая атаковать датские берега – огромное расстояние, коварные льды Ботнического залива, сложность подобной операции – всё говорило о невозможности такого нападения. Столичный гарнизон был деморализован, а горожане не спешили вооружаться.

Падение Стокгольма стало воистину катастрофой для Швеции. Герцог Зюдерманландский двинул солдат от Датских проливов к собственной столице, но в войсках зрело недовольство, возникла опасность бунта. Тогда регент оставил с армией своего венценосного племянника, а сам бросился набирать новых солдат для спасения страны, но злая судьба, да метели остановили его порыв. Конечно, к его трагической истории приложили руку мои люди, но никто и никогда не узнал, как и что было сделано для того, чтобы мой дядюшка исчез в февральской метели посреди своего номинального владения[8]. Тело его было найдено только в начале мая возле озера Меларен[9], он, очевидно, заблудился в метели, сломал ногу и замёрз, заносимый снегом…

Юный же Густав IV Адольф, привыкший жить в тени своего яркого родственника, не смог удержать армию от распада. Швеция осела, словно сугроб под весенним солнцем. Генерал Николай Карлович Бонапарт стал настоящим героем, который сломил опаснейшего соперника России. Он получил славу, о которой мечтал. Вместе с ним поминали героического Милинковича, ставшего за свои подвиги полковником, который участвовал во всех атаках русских войск, генерала Прево-де-Люмиана, показавшего себя не только отличным инженером, но и храбрецом, бравшим шведские города. Даже генерал-аншеф Меллер, возглавивший русскую администрацию в Швеции, заслужил свою долю тёплого света славы.

Выход из войны Скандинавского королевства стал тем камнем, что обрушил лавину обвала всё антирусской коалиции. Если до падения Стокгольма в Британии активно муссировался вопрос о посылке эскадры на Балтийское море, где вместе со шведами и пруссаками англичане сокрушат русского колосса, то этот конфуз серьёзно отрезвил горячие головы – позиция короля Георга стала очевидно ошибочной.

Такое изменение поведения главного инициатора войны серьёзно усложнило и положение прусского короля. До поражения Швеции Фридрих-Вильгельм каждый день вещал о «грядущем чуде Бранденбургского дома», под которым большинство подразумевало смерть Вейсмана – Отто болел, и болел тяжело. Этой истовой вере не мешало даже падение крепостей Кёнигсберга и Кольберга, главное, что на Берлин русские пока не шли, ограничиваясь глубокими рейдами кавалерии. Пруссаки желали удерживать наши войска за Одером, разгромить датскую армию, вывести моего союзника из войны, открыть путь англичанам в Балтику, а потом ударить и по нам.

Теперь же всем стало понятно, что этот план уже не реализуем – Пруссия оставалась практически наедине с нами, датчане могли начать наступление с севера, да и более мелкие соседи начинали плотоядно посматривать на попавшего под лапы русского медведя былого опасного хищника. А когда Вейсман показал, что болезнь для него всего лишь досадная помеха на пути, и двинул армию через Одер к Берлину – всё рухнуло и у этого моего противника. Неудачливого короля отстранил от власти собственный сын.

В Варшаве я встретился со своим старым приятелем, Финком фон Финкенштейном, который возглавил посольство, прибывшее обсудить условия мирного договора от лица нового короля с тем же именем, что и предыдущий. Старику Финку было уже за восемьдесят, но он сохранял ясный рассудок и острый ум, опытнейший политик и дипломат прекрасно понимал, что шансы Пруссии сохранить своё положение в Европе практически отсутствуют. Император Франц совершенно не заинтересован в сильной Пруссии и не станет отвлекаться без серьёзных причин от войны с Францией, а той уж точно сейчас совершенно всё равно, что происходит в Восточной Европе. Король Георг же ничем помочь им не может, ибо английская армия завязла в Нидерландах, а флот не в силах пройти на Балтику через укрепления Копенгагена.

Все надежды пруссаков были связаны исключительно с моей любовью к их стране, которая был широко известна. А вот – зря. Мне было очевидно, что в настоящих условиях Пруссия нам не нужна. Исторический союзник Британии на континенте, который столь легко выполнял разные прихоти Лондона был для нас опасен с военной точки зрения. Все устремления Пруссии сейчас были нацелены на Польшу, которая уже стала важным нашим союзником в Европе и необходимым торговым партнёром. Влияние же Берлина, которое ранее уравновешивало амбиции Священной Римской империи в Германии, сейчас скорее мешало большой войне с Францией, а эта война была нам очень выгодна.

Англия ещё могла в теории навредить нам на Средиземном море, но в реальности, крах Пруссии стал последней неудачей моего старого неприятеля Георга III. Он впал в полное безумие – требовал немедленного продолжения войны, призывал покойного Родни, видел вокруг незримых русских агентов, желающих его убить, несколько раз вырывался в город, где многие с ужасом обнаруживали совершенно невменяемого монарха, тыкающего шпагой в людей и выкрикивающего всякие непотребства. Затем Георг ослеп и перестал общаться с людьми.

Меж тем в Индии пала Калькутта, а майсуры решили сменить союзников и пошли на Мадрас, лояльность Хайдарабада держалась на волоске – требовалось немедленно вмешаться в тамошние дела. Французы по весне явно готовили наступление, а австрийцам без союзников было слишком сложно противостоять врагу, о чём посланники императора Франца настойчиво говорили на каждом шагу.

Дети британского монарха вели откровенно беспутный образ жизни и были ненавидимы обществом, но без короля в столь сложных условиях было не обойтись, и наследник престола, принц Уэльский был коронован под именем Георга IV. Он был очень непопулярен и вынужден был пойти навстречу требованиям парламента – английский посланник с предложением мира прибыл в Балтийск сразу после открытия навигации.

Правящие монархи Неаполя и Сицилии, оказавшись перед перспективой в одиночку противостоять России, под давлением Мадридских родственников также согласились на мирные переговоры. Ушаков и Кутузов спокойно настроились на зачистку последних осколков Османской империи, намереваясь наносить удары по базам пиратов в Северной Африке.

Мир, столь долгожданный, был прямо перед нами. При этом ни у кого не было сил помешать нам достичь того мира, которого мы хотим. Россия сейчас могла создавать вокруг себя именно тот порядок, который обеспечит нам спокойное будущее и даже, не исключено, на века.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Не кажется ли Вам, господин майор, что это настоящее чудо? Меньше суток и мы в Москве! Причём никаких смен лошадей, трактиров, симпатичных девиц в городках по дороге… — начавшаяся на восхищённых нотках, речь совсем юного кавалерийского прапорщика, только что выпущенного из корпуса, мундир которого ещё даже не были украшен знаками полка, завершалась просто с трагическим надрывом.

- Что Вы, юноша! – усмехнулся ещё совсем нестарый майор Генерального штаба, без пальцев на левой руке, но с целыми двумя орденами на груди, причём один из них был Святым Георгием, вручаемым исключительно за личную храбрость в бою, — Вы, похоже, впервые едете на поезде? Неужели Вас не отпускали из Корпуса?

- Отпускали, господин майор! – горячо принялся защищать своё учебное заведение прапорщик, — Просто я сам-то холмогорский, а туда из Петербурга железных дорог нет…

- Не обижайтесь, молодой человек! – прижал целую руку к сердцу майор, — Просто я столько раз видел поезда, ездил на них и как-то даже не думал, что бывает иначе! Ну уж на пароходе-то вы катались?

- Это-то конечно! Сколько раз по Неве с ребятами! А уж какие пароходы у нас на Северной Двине ходят!

- Ну, скоро из Петербурга прямо в Архангельск на пароходе проехать можно будет, купцы-то мошной тряхнули и упросили государя, наконец, большой канал строить.

- Неужели? – обрадовался молодой человек, — Мой батюшка бумажный заводик имеет, ему посуху до Петербурга или Москвы возить дорого выходит, расширять дело ему пока невыгодно было, а вот как по реке грузы пойдут…

- Да, уж… Позвольте представиться – Майор Прондзинский, Збигнев Станиславович, Генеральный штаб! – протянул руку юноше старший товарищ.

- Ох! – порозовел тот и затараторил, — Прошу извинить, Збигнев Станиславович, прапорщик Антуфеев, Григорий Афанасьевич! Приписан к Омскому драгунскому полку, к месту службы отбываю после торжеств! Приглашён на бракосочетание императора, как лучший в выпуске!

- Прекрасно, Григорий Афанасьевич, как же Вы из купеческого сословия в сам Кавалерийский корпус-то попали? У меня вот даже не вышло? – улыбался майор.

- Так, я отличник, животину с детства люблю, а лошади те же во мне души не чают, вот меня и определили…

- Отличник? И лучший в выпуске? Да Вы генералом будете? – по-дружески хлопнул юношу по плечу майор.

- Ну, я не совсем лучший – второй только, но это неважно! А Вы, Збигнев Станиславович? В Генеральном штабе по инженерной части? – осмелел прапорщик.

- А, петлицы разглядели? Не совсем по инженерной, я начальник стола воздухоплавания. Только после войны нашу команду завели, ещё и форму нам не придумали, пока как бы инженерами числимся.

- Никосферы? – восхитился Антуфеев, — Мы поднимались два раза! Чудо какое! А самого́ Никольского Вы видели? А руку Вы там, да?

- Да, во время штурма Пекина. Шар был обстрелян, еле приземлился. Никольского, да, видел. – скупо ответил Прондзинский.

- А Георгия за это же? – не угоманивался молодой человек.

- Да, за Пекин. – сделал над собой усилие майор.

- Ой, говорят, тяжело там было?

- Да, дело жаркое было. – разоткровенничался поляк, — Я ведь хромой ещё вдобавок — ногу в Нихонской войне ещё сломал, только на шарах летать хромота не мешает, а князь Александр Васильевич, никосферы ценит. Мне всю обшивку расстреляли, но удалось почти три часа в воздухе провисеть и сигналить-сигналить…

Думал, после ранения меня в отставку отправят, но генералиссимус решил, что нам быстрее воздухоплавание нужно развивать, и вот, теперь я в Петербурге.

- Да уж, Суворов уважает новинки техники…

- Да и Вейсман покойный весьма нас жаловал. Благодаря ему наши шары в армии появились, команды сформировали. Очень мы его любили. Как он умер, так Александр Васильевич на три дня траур по армии объявил.

- Да у нас в Корпусе тоже все очень жалели старого генералиссимуса. Говорят, что он давно болел, только воля его держала на этом свете.

- Да уж, покойный Антон Иванович железный человек был, дотерпел до самого мирного договора. Как его пруссаки боялись, никого больше так не боялись, он и терпел, да…

Так и беседовали два офицера – младший расспрашивал, восхищённо глядя на попутчика, а старший всё рассказывал и рассказывал. Дорога до Москвы за разговорами пролетела на удивление быстро.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Царская невеста была прекрасна – серебряное платье, венчальный венец, усыпанный изумрудами и бриллиантами, ярко-чёрные горящие каким-то неземным светом глаза. Святейший патриарх Вселенский и Московский, Платон, ласково глядящий на чету новобрачных и людей, собравшихся на церемонии. Императрица-мать, Екатерина Великая, грандиозная и величественная вначале, в конце венчания тихонько утирала слёзы, прижимаясь к мужу. Суворов, сменивший светлейшего князя Константинопольского в командовании нашей армии, сияющий блеском орденов, не выдержал и закричал «Ура императору-победителю и юной императрице!». Всё слилось в какую-то радостную картину бытия, совсем молодой прапорщик Антуфеев был поистине в восторге.

Императрица Анастасия – звучит! Она так восхищённо и робко, как-то таинственно глядела на императора, а тот в ответ смотрел на юную свою супругу так нежно и заботливо, что их взаимные чувства ощущались даже на расстоянии. Государь, этот могучий бородатый человек с суровым взглядом словно помолодел и наполнился ещё большей силой. Он был счастлив, и его счастье, будто солнечный свет, проливалось на окружающих.

В Москву пожаловали целых пять королей, один император, семь курфюрстов и бессчётное множество принцев, ханов, даже епископов – такого присутствия высочайших гостей не было ни у кого из монархов Европы, возможно, за всю историю. Величие России проявлялось во плоти. Мы были очень нужны всем. Наша слава и сила была непререкаема. Даже война отошла на второй план для Европы. Если испанский король мог сослаться на то, что замуж выходит его дочь, а курфюрст Бранденбурга и король Швеции могли говорить о вынужденном своём падении к ногам победителя, то вот визит императора Франца, в ситуации, когда его армии терпели поражение за поражением, был признаком безусловного влияния России.

Улицы города были заполнены гостями – русскими и иностранными. Такого количества людей сразу молодой прапорщик никогда не видел, хорошо, что рядом был майор. Прондзинский взял юношу под опеку. Оказалось, что хромота его была весьма небольшой, Москву он неплохо изучил, да и знакомых у него было достаточно. Празднества были великолепны, на многочисленных площадях выставлялось бесплатное угощение, в церквях шли праздничные службы, город был ярко украшен.

- Збигнев Станиславович, а это сам генерал Бонапарт? – прапорщик увидел по соседству на пиру статного круглолицего человека.

- Он, естественно. – усмехнулся плотно закусывающий майор, — Много ли ты ещё знаешь генерал-майоров с Андреем Первозванным?

- Бог ты мой, сам Бонапарт! Вот бы иметь честь быть ему приставленным!

- Что, прапорщик, мечтаете, будто сказочны Иван-Царевич? – усмехнулся Прондзинский, — А вот я попробую стать Вашим Серым Волком из сказки и реализую Вашу мечту!

- Что, как? – растерялся юноша, но воздухоплаватель уже встал из-за стола и направился к сидящим рядом с генералом двум оживлённо разговаривающим полковникам.

- Пётр Дмитриевич, вечер добрый!

- О! Кого я вижу! Прондзинский, душа моя! Как я рад Вас видеть! – расплылся в улыбке Милинкович, также приписанный к Генеральному штабу, — Позвольте представить, — обратился он к стоя́щему рядом полковнику, — наш герой-воздухоплаватель Збигнев Станиславович Прондзинский! А это мой кузен, Иван Петрович Милинкович, командир Ярославского кирасирского полка. Он, кстати, большой поклонник никосфер!

- Да, ваши шарики были весьма полезны в прошедшей Европейской компании, впрочем, насколько я знаю, Вы, господин майор, отличились в Китайской? – крепко пожал руку поляку второй Милинкович, — Там? – он кивнул на искалеченную кисть Прондзинского.

- Именно! – криво улыбнулся майор, — Теперь только в штабе могу служить.

- Хорошо, что Вы живы, майор! А не расскажите ли…

- Готов весь вечер быть Вашим верным слугой, полковник! – рассмеялся Прондзинский, — Однако прошу помочь моему молодому другу, прапорщику Антуфееву…

- Антуфеев, Антуфеев… Кавалерист?

- Именно! Только что выпустился, назначен в Омский драгунский, как второй в выпуске получил приглашение, мечтает быть представленным генералу…

- Как же, Пётр, я наслышан об этом мальчишке! Он вторым в выпуске стал из-за своего благородства, не мог помешать Илье Аббасову-Черкасскому первым быть. Тот гордый до безобразия… Идите-ка сюда, прапорщик!

Григорий робко подошёл к беседующим офицерам.

- Молодой человек, скажите-ка, будьте любезны, а как это Вы, второй в выпуске приглашение получили? Аббасов-Черкасский же должен был здесь стоять – только лучшие выпускники училищ, да кавалеры орденов приглашены на церемонию. – хитро усмехнулся Мелинкович-кавалерист.

- Илья мне своё приглашение передал. Сказал, что по чести я должен в Москву ехать, а возможности царя увидеть у него ещё будут. – зарделся юноша.

- Что же, честь ему известна, это хорошо… Он ко мне в полк зачислен. – усмехнулся офицер, — Ну, ладно. Желаете быть представлены генералу Бонапарту?

- Да! Мечтаю! Николай Карлович — герой. Победитель шведов. Он единственный генерал-майор, получивший высший орден империи…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Никольский безнадёжно опоздал на бал по случаю бракосочетания государя. Учёный, в общем-то, и не собирался в Москву, занятый исследованиями, но получил личное приглашение от монарха, а в таком случае отказ был совершенно невозможен. Срочно бросив все дела, он верхо́м отправился в Петербург, откуда уже поездом отбыл в Первопрестольную. Однако, пропустив церемонии и пиры, воздухоплаватель опоздал даже на бал.

В зал Аникита вошёл уже без представления, тихо прошёл к колонне, надеясь простоять там неузнанным до конца развлечения. Светского общества учёный не любил, откровенно чурался, никак не мог он забыть трагических происшествий юности. Но на сей раз он был вынужден прийти туда, где собрались почти все известные люди всего царства, и покоя ему не пришлось получить.

- Вот, Настенька, познакомься, это тот самый знаменитый писатель Ветров, в миру славный наш учёный и воздухоплаватель Никольский. – государь подошёл совершенно незаметно и сейчас стоял прямо перед оробевшим исследователем, держа под руку супругу, — Да не кланяйтесь Вы так непрерывно, Аникита Васильевич! Анастасия — большая поклонница Вашего творчества и давно желала познакомиться с Вами лично.

В глазах царицы, при виде совершенно ошалевшего от такого внимания Никольского, прыгали весёлые чёртики, но она удержалась от шуток в его адрес, ограничившись знакомством и обещанием присылать ей все книжки, которые напишет всемирно известный Ветров, первой. После такого раскрытия своего инкогнито, Аникита получил почти два часа непрерывного общения с самыми разнообразными людьми – ценителями его творчества. Мужчины, женщины, юноши, девушки, генералы, чиновники, учёные – все желали поговорить с самим Ветровым, рассказать о своих впечатления, предложить новые темы для книг, пригласить на танец…

Никольский устал – не будучи любителем светских развлечений, он не испытывал удовольствия от признаний окружающих в его исключительной гениальности, считая, что пишет исключительно для развлечения и особенного таланта к этому делу не имеет. А уж «дрыгоножество» ещё совсем не старого учёного просто утомляло. Танцевать он, конечно, умел, хоть и стеснялся своей небольшой хромоты, однако, его слишком раздражали влюблённые взгляды девиц. Он вообще не считал сих особ сколь-нибудь серьёзными и разумными существами, отметая саму возможность ответить какой-нибудь из сановных дочек взаимностью.

- Господин Никольский! Разрешите отвлечь Вас от развлечений… — глубокий, немного грудной, женский голос оторвал Аникиту от мечтаний о том, как он покинет этот неприятный круг и вернётся к себе в лабораторию в Гатчину, может быть, сначала поднимется в небеса, посмотрит на мир сверху и вернёт себе снова нормальное состояние духа.

К нему тихо подошла молодая рыжеволосая девушка с чуть вздёрнутым носиком и хитрыми зелёными глазами. Она немного прислонилась к колонне и внимательно изучала его.

- Прошу прощения, не имею чести… — рассеянно произнёс учёный, — Вы, видимо, желаете рассказать мне, как Вам нравятся мои романы, и сообщить, что следующая книга непременно должна быть о романтичных индейцах Новофранцузского наместничества, кои сейчас однозначно в моде?

- Ну, если желаете, то я, конечно, читала все три «Приключения капитана императорского флота Ивана Шубина», а также «Записки криворожского обывателя» и «Сущую безделицу», но мне больше по душе Ваши «Замечания о течениях небесных» и «Размышления о природе подъёмной силы газов». Да, по-моему, Ваш следующий роман должен быть о полёте на воздушном шаре через Азию и Великий океан, а зовут меня Екатерина. – с едва скрываемой усмешкой произнесла девушка.

Никольский сперва оробел, а потом, наоборот, решил продолжить столь странно начавшуюся беседу, к тому же «хитрая Катя», как про себя он тотчас же стал называть столь учёную девицу, совсем не стремилась её прекращать и по-прежнему внимательно его рассматривала.

- Откуда Вы могли узнать, что мой следующий замысел именно рассказ о чудесах небесных стихий? Да и, всё же, с кем имею честь?

Та в ответ тихо загадочно рассмеялась и тем не менее проговорила:

- Кто я такая? Путь я для Вас останусь пока только Екатериной! А про никосферы… Кстати, Вас не раздражает, что они так называются?

- Раздражает, безо всякого сомнения! – начал увлекаться разговором учёный, «хитрая Катя» словно читала его мысли, уже второй раз подхватывая идею, которая успевала у него оформиться в голове, но на языке ещё не появилась, — Мне предпочтительней называть их воздушные шары, благо так стали говорить гораздо чаще.

- Вы – скромны… Так вот, Ваши работы в последнее время всё больше направлены на выяснение не только способов более уверенного управления воздушными шарами, но и причин оного, а также на поиск способов длительных путешествий по воздуху. Без сомнения, столь кропотливая работа в этой области должна повлечь за собой и художественный рассказ именно об этой части мироздания.

- Бог ты мой, так Вы не только прелестны, но ещё и весьма образованы и просто умны, сударыня!

- Вы флиртуете со мной? – улыбнулась девушка.

- Я сообщаю очевидные факты! – церемонно поклонился Аникита.

Молодые люди одновременно не выдержали и засмеялись.

- И что Вы думаете, Катя, если позволите мне себя так называть, каковы перспективы моих исследований? – ещё смеясь продолжил разговор учёный.

Девушка в отчёт благосклонно кивнула и ответила:

- Мне видится, что именно работа со сжатием, охлаждением и нагревом газов – ключ к пониманию процессов движения корпускул. Впрочем, так же думал и великий Ломоносов.

- Вы читали труды Ломоносова?

- И даже неопубликованные работы! Алкивиад Афанасьевич мне благоволит.

- Вы знаете самого́ Пискунова! О!

Так, молодые молодые люди непринуждённо болтали и болтали. Бал уже закончился, а они никак не могли наговориться… Гайдуки, которые сопровождали младшую дочь Екатерины Великой, своё присутствие не демонстрировали, продолжая тихо оберегать покой предмета охраны, именно так, как велел им сам государь.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Забавный он, этот твой прапорщик, Збышек. – с задумчивой полуулыбкой медленного проговорил огромный подполковник Соломин, — Чем-то на покойного Ваську Самойлова похож, взгляд такой же – словно куда-то далёко-далёко смотрит…

- И ты, Матюха, такой же был! Просто со стороны себя ты не видел. – отвечал другу Прондзинский.

- Наверное, брат. Но только вот, всё одно, как мальчишку этого увижу, Ваську вспоминаю. Должны были мы с тобой в бою погибнуть, а вот он жить. Такую карьеру ему прочили в науке, разве ж так могло случиться, а?

- Сам много об этом думаю. Вот судьба-то… Ладно, слышал, Академия наук готовит издание его трудов?

- Слышал, Збышек, слышал. Три тома целых… А ты сына-то его видел?

- Не довелось – его жена в Петропавловске осталась жить, а я туда не доехал. Только отписались мне из канцелярии наместника, что ни в чём недостатка Самойловы знать не будут. А сама Анна-то его по-русски писать пока не научилась, что тут сказать…

- Да и мне тоже так отписались. Вот будет у меня время, непременно съезжу к ним, посмотрю на Василия Васильевича!

- Да когда ты, Матвей, такое время найдёшь? Служба же! Только после отставки, но, поверь моим словам, быть тебе генералом! Расскажи-ка мне лучше, что ты там в Варшаве на сейме видел? Чай не просто так тебе за Польшу Святого Иоанна дали.

- Можно сказать, что и просто так… Румянцев мне орден выхлопотал за то, что я удачно Замойских уговорил не вылезать сейчас с предложением польской короны Павлу Петровичу – государь сильно не желал этого.

- Да уж, сейчас тянуть в Россию всех этих пруссаков, поморян, силезцев, да и поляков недосуг. В их дрязгах навсегда можно застрять, пусть они пока промежду собой разберутся, а нам вон с Литвой, Галицией, Мемельским краем возится ещё долго, да и Курляндия ещё далека от нормальных порядков.

- Ты прям как природный русак говоришь, Збышек! – усмехнулся Соломин, — Где же твоя польская шляхетская гордость?

- Там, где-то, сзади осталась! – засмеялся в ответ Прондзинский, — Вот, гостил я у родни в Польше – поверишь, чуть с ума не сошёл. Мне здесь уже милее и спокойнее. Да и что, мало им, что ли, того, что Польше бо́льшая часть Пруссии отошла? Так что, всё по чести сделано – обмен земель сейм без лишних вопросов одобрил.

- А что им не одобрить, коли почти все дворяне с переданных Польше территорий в Россию отъехали? На сейме они новые земли делили, земли богатые да обустроенные! – покачал головой Соломин.

- Что, и конституцию новую приняли и даже молодого Яна Велёпольского в короли избрали без споров?

- Да, своего короля никто сам поставить сил не имел, ещё мы им конституцию вполне удачную предложили – коронный совет, голосование по провинциям, все могут вполне привычно интриговать и там, а король просто для вида. Нам тоже хорошо – в совете митрополит Варшавский, русский генерал, да и среди прочих советников наши сторонники всегда есть…

- Ох, Матвей, с твоих слов всё просто выходит, а тебе орден дали, да и полк под команду гренадерский, а Румянцев целого Андрея получил. – хитро посмотрел на друга Прондзинский.

- Ну, брат, всего и не расскажешь… Да и не знаю я многого! Чего я? Всего-то батальонный командир, пусть и в варшавском гарнизоне… — развёл руками гигант-подполковник.

- Ладно, а как думаешь, император Франц чего приехал и как банный лист к государю прилип? Мало ему почти всей Силезии? Ещё что хочет?

- Как чего? За то, что Мекленбург, Брауншвейг и Бранденбург потихоньку под нас идут, он будет креди́ты просить – тяжело сейчас Австрии войну вести.

- Так Франц же теперь во всей империи самый главный! Ему нетрудно всех под себя подобрать, Тугут его непременно это сделает, а Германия – это такая сила!

- Ну, может, император просит, чтобы мы с Францией не торговали, или чтобы сами в войну полезли. – подал плечами подполковник.

- Государь же на такое не пойдёт! – удивлённо помотал головой Прондзинский.

- Ну, торговаться-то святое дело! Может, император Франц Баварию хочет прибрать, как дядюшка его желал. Мы же сейчас главные в Европе, без Павла Петровича никто здесь даже чихнуть не решиться.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Ванька! Никитин! Бог ты мой! Какая встреча!

Как Смолянин углядел его в толпе на Соборной площади, где только что проповедовал сам патриарх? Истинное чудо! Старые знакомые крепко обнялись и долго держали друг друга в объятьях.

- Степан Еремеич! Господи! Как же ты меня углядел-то в такой толпе?

- Ох, Ваня! Веришь ли, только о тебе вспомнил, как, глядь, ты стоишь-крестишься! Сначала, думаю, чудится! Борода, вон, какая пегая! Залысины! А стать-то она прежняя!

- Ну, Еремеич, ты, чай, сам не помолодел! Зато как одет! Совсем уж министр! Говорят, что сам государь тебя привечает, нет? – щурился на приятеля Никитин.

- Ну, брат, ты тоже на крестьянина не сильно похож – гляди-ка кафтан, серебром расшит, колпак мехом оторочен! Да и сам-то ты у государя бывал, доподлинно знаю!

- Я-то награду свою получал! – погладил Никитин двух Святого Владимира на груди, — Царь-батюшка самолично такие медали вручает.

- Ты не прибедняйся, Ваня! Твои заслуги по всей России известны, не за красивые глаза тебя губернатор так привечает.

- Ты, Еремеич, коли про меня столько знаешь, почему не заезжаешь в гости, а? Лет семь уже, как в последний раз навещал.

- Ваня, ты же знаешь, меня Григорий Александрович с собой утащил. То уголь искать, то заводы ставить, ещё дороги эти железные! Я же теперь глава общества Южной железной дороги, будем к Туле её вести, чтобы с Москвой соединить.

- Это сколько же теперь чугунок-то этих будет? В Столицу целых две строят – от Москвы и Петербурга, Волго-Донская, Петербург — Москва, на Алтае есть…

- Э, брат! Что ты знаешь-то о железных дорогах! – мечтательно проговорил Смолянин, — Ещё от Столицы решили железную дорогу к Яицкому городку тянуть, а затем, глядишь, через всё Яицкое наместничество на Алтай пойдём! Тюмень и Тобольск соединим, Таганрог с Астраханью, Москву с Ярославлем, со Смоленском… Эх! Сколько всего построим! Жалко, что везде быть не могу! Меня-то Сибирь сильно манит – там столько сокровищ в земле таится, а будут канал от Оби до Енисея строить, так такое найдут…

- Вот что творится-то… А мы вот только с соседскими монахами решили заводик консервный ставить, да огороды разбить, яблоневые да грушевые сады… Мелочь… — загрустил Никитин.

- Ваня, ты зря так – тебя вон сам Болотов уже не первый раз в циркулярах своих поминает! Государь и то про Никитинские заводы знает!

- Так, то не моё, Степан Еремеич! Дела-то артельные… — усмехался в бороду довольный лестью Никитин, — А вот скажи мне, Степан Еремеич, как простой человек по улицам ходишь? А не в карете разъезжаешь?

- Хе-хе! А вона моя карета стоит, Ваня – смотри-ка!

Возле площади Смолянина, действительно, ожидал экипаж, вот только с гербами Императорского приказа.

- Как же это, Степан Еремеич? – аж присел Никитин, — Нечто ты на царской повозке теперь разъезжаешь?

- Что ты! Это только для удобства, на таких каретах государь не ездит, это для вельмож да курьеров. Я же здесь не просто так – совещания у государя, с приказными, то-сё. Теперь же одних приказов на восемнадцать больше стало, для разных дел и прожектов – мне вот карету и дали. – смеялся промышленник, — Сам-то я на одном месте не сижу, мне личная карета не нужна!

[1] Лулео – город-порт в Ботническом заливе Балтийского моря на северо-востоке Швеции.

[2] Подлинные слова командующего русской армией в Финляндии генерала Кнорринга о плане десанта на Стокгольм, предложенного Барклаем-де-Толли в 1809 г.

[3] Тулон – имеется в виду знаменитая осада Тулона в 1793 году, при которой впервые прославился Наполеон Бонапарт, в переносном смысле «Тулон» означает момент блестящего начала карьеры.

[4] Ботнический залив – залив в северной части Балтийского моря между западным побережьем Финляндии и восточными берегами Швеции.

[5] Аландские острова – архипелаг в Балтийском море на входе в Ботнический залив.

[6] Большой Аланд (совр. Аланд) – самый большой и населённый остров в Аланском архипелаге.

[7] Грисслехамн – город-порт в Швеции близ Стокгольма.

[8] Герцогство Зюдерманландское (Сёдерманланд) – исторический лен на Балтийском побережье Швеции со столицей Нючёпинг.

[9] Меларен – крупное озеро в Швеции.