Время перемен

Глава 15

Дела у нас в России шли своим чередом, порядок в бывших турецких землях был наведён, создано Цареградское наместничество, начато переселение. Правда пока в фокус нашего внимания попала только бывшая Добруджа, территория которой была хорошо изучена военными за многие годы. Во Фракии и Мёзии пока работали экспедиции, обследуя перспективы этих земель. А уж бывший Стамбул – там было всё сложней и запутанней.

Мои следователи и агенты взяли в плотный оборот окружение Вселенского патриарха, постепенно выдёргивая оттуда самых опасных людей, причём делая это исключительно при наличии очевидных доказательств преступлений и полной поддержке со стороны местного населения, на обеспечение которого тратились ресурсы чуть ли не большие, чем на само расследование. Неофит VII чувствовал, что скоро его игры приведут к больши́м проблемам, метался, суетился и допускал всё новые и новые ошибки, которые внимательно фиксировали наводнившие Царьград чиновники. Игра была тонкая, и ошибиться в ней совсем не хотелось.

Между тем мне доставили данные Большой ревизии – переписи населения, которая только завершилась в империи. Можно было гордиться результатами. Я даже не представлял себе, что в России теперь проживало уже почти семьдесят миллионов человек, более тринадцати миллионов податных единиц, больше двух миллионов на землях бывших Новороссийского и Дунайского наместничеств, почти миллион на Дальнем Востоке и в Северной Америке. И население росло! Пока и речи не шло о снижении количества детей в семьях, даже наоборот, их становилось больше. Россия стала самой населённой страной Европы и уже явно перестала быть самой бедной, экономика росла, заводы множились.

Наша империя прочно заняла место одной из ведущих промышленных держав мира, тесня на внешних рынках уже продукцию Великобритании и Франции, признанных лидеров в этом вопросе. А уж внутри страны покупать зарубежное становилось признаком редкого чудачества. Что нам могло понадобиться сейчас за границей? Конечно, в первую очередь, сырьё для изготовления тканей.

Наши заводы требовали всё больше и больше хлопка, льна, конопли, шерсти и шёлка. Здесь мы быстро расширяли собственное производство и увеличивали поставки из Азии, так что наше будущее было вполне безоблачным. Готовые ткани мы уже производили на высоком мировом уровне – малую часть элитных полотен ещё завозили из Китая и Индии, но наши мастера уже делали уверенные шаги и в этом направлении.

Оставалась проблема сахара. Собственное производство никак не успевало за ростом потребностей населения. Кроме потребления собственно самого сладкого сырья, вырастал спрос на конфеты и сладкую выпечку. Сахар стремительно переходил из категории изысканной диковинки для наиболее богатых людей в продукт массового потребления. До некоторой степени мы могли замещать это сладкое золото быстрорастущим производством мёда, но для людей нужен был именно недорогой сахар. Приходилось везти этот товар с Антильских островов, покупая его у Франции и Испании.

Пряности, которые в Европе просто не росли, мы уже давно завозили напрямую – из Юго-Восточной и Восточной Азии, где у нас были прекрасные позиции в Китае и голландских островах пряностей. Более того, сейчас мы начали проникать и в Южную Америку, полив прямой доступ к источнику новых специй.

Ещё в мебельном деле мы пока не могли охватить всех потребностей богатеющей русской публики, но переезд после падения монархии тех же Рёнтгенов[1], Ризенера[2] и ещё целой плеяды французских мастеров-мебельщиков давала нам уверенность, что и здесь мы добьёмся успеха. Да и в ювелирном, пока многое приходилось ввозить из Индии, где местные мастера просто творили чудеса с драгоценными металлами и камнями.

Но в целом положение во внешней торговле было отличным – мы вывозили многократно больше того, что приходилось ввозить, направляя эти доходы на развитие производства и торговли внутри страны. К примеру, в год мы уже возводили более трёхсот вёрст оросительных каналов и канатов, что давало нам возможность быстро увеличивать количество земель, на которых наши крестьяне готовы были выращивать наиболее теплолюбивые культуры, вроде хлопчатника и овощей.

Пока ещё сохранялась возможность ограничиваться сравнительно небольшими размерами подобных работ, где были задействованы маленькие отряды строителей, численностью до пятидесяти человек, но в перспективе перед нами стояла проблема необходимости перехода уже к значительно более масштабным задачам, связанным со строительством больших запруд и водохранилищ, от которых будут разводиться сеть оросительных сооружений.

Да и для улучшения транспортных путей мы уже явно нуждались в масштабных стройках. Возможность строить большие каналы и делать судоходными порожистые участки рек дала бы России новые возможности, о которых пока я только мечтал. Я помнил, как водные пути выглядят в будущем, и желал увидеть подобное на своём веку. При строительстве Уральской дороги я замечал многочисленные средства механизации, даже некие предтечи экскаваторов, но пока это всё был просто детский сад, который не годился для решения таких больших задач, и я держал в тайне свои мечты…

Полученный от городских и купеческих обществ подарок, кстати, я потратил, по мнению большинства своих помощников, весьма нерационально – затеял реализацию проекта, который совсем не считался первоочередным, но мне очень нравился. Я затеял значительное расширение производства железа на Алтае и строительство там железной дороги, соединяющей заводы, рудники, уголь и поселения. Это должно́ было дать нам ещё один очень крупный хозяйственный центр на Востоке.

Сейчас там проживал уже почти миллион человек, и такой комплекс вполне мог стать важнейшим центром заселения восточной части Яицкого наместничества и Кузнецкой котловины[3]. Да, вложения в ускоренное освоение Добруджи или в строительство железной дороги к Каменцу[4] сейчас дала бы значительно больше дохода, но наши планы и так исполнялись достаточно успешно, и я хотел ускорить движение империи на Восток.

Кроме того, я решил всеми возможными способами укрепить наши позиции на Тихом океане. Туда следовало посылать больше крестьян, рыбаков, чиновников, офицеров. Людей там не хватало остро – такие безумные просторы требовали населения. Пока в Камчатском и Аляскинском наместничествах проживало менее миллиона наших подданных, чего явно было недостаточно.

Теперь с притоком переселенцев из земель бывшей Османской империи и взрослением младших поколений мы уже могли спокойно направлять больше людей для заселения новых земель. Вместо привычных ста тридцати тысяч, мы уже в следующем году могли отправить двести. Да ещё к их числу можно было спокойно добавить несколько десятков тысяч беженцев из греческих и славянских земель, потоком идущих в благословенную Россию.

Люди в большинстве своём были рыбаками, пастухами, земледельцами, привыкшими к тёплому климату берегов Средиземного моря. Они шли к нам уже после окончания войны и свёрстывания планов по переселению в старые губернии. Отправлять их в Сибирь или Заволжье было бы безумием, земли Новороссии уже были расписаны на ближайшие пять лет, так что, мы решили отправлять их в южные края – в Астрабад, Кубанское и тёплые регионы Камчатского и Аляскинского наместничеств.

Да и с административным устройством империи пора было наводить порядок. Требовалось создавать на приобретённых землях новые наместничества, разбивать слишком разросшиеся провинции на части и выделять из них губернии, подбирать руководителей для этих новых образований. А на это накладывалась необходимость, не дожидаясь итогов работы комиссии по военным и морским делам, увеличивать армию и флот – пусть сейчас России чуть выпала из орбиты внимания Европейских держав, уступив своё место Франции, но это ненадолго. Как только появится возможность, они сразу же вспомнят про нас.

Самое малое – одна дивизия в год должна формироваться в европейской части империи, и одна бригада на её восточных границах, плюс отдельные артиллерийские и инженерные части, окольничие и ертаульные подразделения. Надо строить корабли, создавать боевые и транспортные эскадры, возводить порты, крепости, казармы, верфи. А для всего этого требуются сотни новых офицеров и десятников, значит, нужно увеличивать выпуск корпусов, чего ещё очень ждут растущие дворянские семьи – детишек-то надо пристраивать. Всё это требовало времени и сил. Я предавался этому занятию со всей доступной мне энергией.

На таком фоне проблемы Европы беспокоили меня меньше государственных забот моей империи, а в это время там происходили интересные события. Дюмурье оказался отличным полководцем. Генерал решил смыть с себя подозрения в участии в побеге короля и немедленно отбыл к армии, стоявшей на северных границах Франции. Уже в конце ноября около пятидесяти тысяч его солдат перешли в наступление на Австрийские Нидерланды, где ему противостояло только тридцатитысячная армия во главе с Альбертом Саксен-Тешенским.

Жители Брабанта[5] и Фландрии[6] совершенно не желали дальше пребывать под скипетром Габсбургов – возвращение всех налогов после прихода к власти императора Франца они восприняли как новое оскорбление, и теперь уже почти все желали освобождения. Дюмурье всё правильно рассчитал – французов там ждала полная поддержка. Города восстали и коммуникации австрийцев были перерезаны.

Под Намюром[7] произошло сражение, в котором французы одержали решительную победу, после чего почувствовали себя хозяевами положения. Национальный конвент в Париже сорвался с цепи и казнил несчастную Марию-Антуанетту, после чего радостно объявил войну всем своим соседям, исключая Испанию, которая с напряжением ожидала развития событий. Вся Западная Европа, после такого явного роста безумия, собралась вместе бороться против революционной Франции.

Германские и итальянские государства как один передавали свои войска под командование австрийским и прусским полководцам. В Нидерландах, где совсем недавно прусская армия подавила волнения, у штатгальтера было мало войск и полностью отсутствовала поддержка народа и высшего общества. Понятно было, что следующий удар французов придётся именно туда и на помощь Оранскому спешила почти восьмидесятитысячная армия союзников.

Все были при деле, все были заняты. 1793 должен был стать годом больших сражений, к которым все тщательно готовились, в том числе и покупая у нас продовольствие, оружие, боеприпасы. Мы смогли сыграть на массовом спросе сторон, отказавшись от продажи зерна, отправляя за границу только муку, крупы, макароны, что позволило нам ещё подстегнуть развитие нашей промышленности. На волне эмоционального подъёма европейцев мы вполне удачно продали долги правительств воюющих стран, да и часть обязательств частных лиц легко обменяли на интересные технологии и оборудование.

Весной война разгорелась с новой силой. Дюмурье начал проникновение в Республику Соединённых Провинций, но там его встретили численно превосходящие армии союзников. Войск у французов было явно недостаточно, и они принялись отступать — сначала из Голландии, а потом и из захваченных австрийских земель. Рошамбо[8], который возглавлял армию Франции на Рейне, также начал терпеть поражение за поражением и потерял несколько важных крепостей.

Ситуацию слегка исправил Шодерло де Лакло[9]. Он был правой рукой герцога Орлеанского, который и добился его назначения командующим Альпийской армией. Новоявленный гражданин Эгалите, отказавшися от своего родового имени, играл одну из первых скрипок в новом правительстве Франции и явно метил на королевский трон, для чего он нуждался в поддержке армии. Его секретарь не был профессиональным военным и его назначение не вызвало противодействия в Конвенте, который не посчитал де Лакло сколь-нибудь опасной фигурой.

Так вот, Шодерло де Лакло оказался скрытым талантом, быстро захватившим Савойю, Ниццу и осадившим столицу Сардинского королевства Турин. Австрийцам пришлось серьёзно отвлечься от дел на Рейне и Севере в пользу Италии.

В это же время, невероятно изворотливый Дюмурье, к которому было множество претензий, обвинил в измене старого Рошамбо. На посту командующего Рейнской армией того сменил Бирон[10], а заслуженный маршал Франции и один из героев миновавшей Великой бойни был торжественно казнён на гильотине как предатель. Закрутилось колесо большого террора – после гильотинирования Марии-Антуанетты заговоры начали открывать непрерывно, и казни стали обыденным зрелищем для парижан, а потом эта дикая традиция волной разошлась по всей Франции.

Рошамбо стал первым казнённым военным, но после него множество генеральских голов скатилось в корзину страшного механизма. Угроза казни стала пугать французских военачальников больше, чем участь погибнуть в бою. Но пока, перевод части войск Габсбургов в Пьемонт, где они смогли отогнать французов от Турина, помог на других направлениях. Дюмурье отбросил части австрийцев и снова вторгся в Нидерланды, а Бирон успешно отбивался от войск союзников. Установилось шаткое равновесие.

В это время мы готовились к новому Большому путешествию. Вначале в Петербург приехал принц-регент Фредерик Датский. Я встречал его в порту с большой свитой. Опять для утверждения внешнеполитических интересов империи необходимо было показать мощь России во всей красе – именно позиция Дании определяла неприступность Балтийского моря перед лицом флотов Европейских держав. Нам нужен был этот союзник, чтобы обезопасить наши северо-западные владения.

Но, с другой стороны, прибытие из Испании моей невесты было не менее, а, возможно, и более важным международным событием. Так что, я вместе с Фредериком собирался через свою Столицу отправиться вначале в Екатеринодар, куда прибудут Екатерина Алексеевна и Потёмкин. Там наш ждут торжественный приём, пиры, ну и знакомство с моими сёстрами. Затем по морю к Олицину, куда прибудет большое испанское посольство. Потом мы поедем в Москву, где Мария Луиза и будет пока проживать в прославленном Новодевичьем обществе.

Петербург – красивый город, родной, уютный… Наш центр торговли, науки, образования. Иногда даже тоска брала по Петергофу, заливу, дождям. Главное, город жил после переезда столицы, тысячи чиновников покинули его, но здания приказов недолго стояли пустыми, торговля росла, корпуса расширялись, открывались училища, лаборатории. В Петербург прибывали новые жители, он становился только красивее.

Мы были в городе три дня. Одна закладка Нового Торгового порта и Большого Екатерининского моста через Неву дорогого стоила – такого чуда современной инженерной мысли и столь масштабной стройки Фредерик и его окружения никогда не видели. А посещение лабораторий Академии Наук, а Корпуса, а балы в городском собрании…

А потом был путь до Твери по императорскому тракту, Волга, Дон, заводы, стройка железной дороги, города и сёла, сотни повозок и кораблей, бескрайние поля, торжественные встречи, приёмы. Принц прибыл в Екатеринодар совершенно очарованным нашей страной. А здесь ему предстояло очароваться окончательно. Маша и Катя умели себя пода́ть. Девчонки были просто обворожительны, а уж их блестящее образование…

Принц даже не мог понять, кого же ему выбрать – более серьёзную высокую и темноволосую Машу, или лёгкую смешливую рыжеватую Катю. Он танцевал то с одной, то с другой, гулял с кандидатками по чудесным дорожкам в саду, сидел в беседках за долгими разговорами. Я уже даже начал беспокоиться о сестрёнках, да и у Гришки тоже явно принялись чесаться кулаки. Лишь Мама успокаивала нас, ей-то уже пришлось пережить подобное.

Фредерик после почти двух недель общения с девочками, наконец, выбрал старшую. Маша была очень умна, хладнокровна и отлично умела заставлять людей делать то, что хочет именно она – вся в Екатерину Алексеевну. Она была столь уверена в выборе датского принца, что уже заранее принялась изучать экономику и общество Дании и определять те сферы, на которые она будет осуществлять воздействие. Мария Григорьевна была сильно привязана к семье и дому, поэтому первым её желанием, которое она заставила Фредерика исполнить, было его обещание, что каждое лето она будет гостить в Екатеринодаре.

Сестра моя явно будет держать своего супруга в ежовых рукавицах, а пока была проведена первая брачная церемония – по православному обряду, в Копенгагене состоится вторая – уже по лютеранскому. А пока мы отправились в Корчев, куда должна была прибыть Мария Луиза. Я, признаться, немного нервничал – всё же совсем не мальчик, до бесконечности перебирать женщин в попытке найти ту, что станет моей возлюбленной, другом, матерью моих детей, не могу. Вдруг и она окажется не той?

Да что там – она ещё ребёнок! А умение очаровывать детей – не моя отличительная черта. Вот брат, сёстры – они свои, я их люблю, а вот с прочими… Правда, Отто с Аннушкой утверждали, что их дети без ума от меня, но ведь льстили… В общем, я постарался просто быть ровным и спокойным, когда разговаривал с прибывшей принцессой и её сопровождением. Благо, никто даже не пытался учить дикого московита принятым при мадридском дворе правилам – я и сам их прекрасно знал. С Марией Луизой я разговаривал откровенно, как со взрослой – я так всегда говорил с близкими, а она теперь принадлежала к их числу.

Мы путешествовали по Днепру до Киева, оттуда по тракту ехали в Москву. Везде нас встречали шествиями, молебнами, балами. Везде я осматривал поля, заводы, мосты, здания. Везде я много общался с людьми. Мария Луиза старалась быть рядом со мной, разговаривать, следить за моими беседами с подданными. Мой испанский был довольно неплох, она уже полгода старалась учить русский, и мы могли свободно говорить.

- Ваше Величество, — щебетала маленькая принцесса, — неужели Вы знаете всех своих подданных? Вы свободно узнаёте их в лицо, помните, чем они занимаются, как зовут членов их семей, область их интересов. У Вас такая замечательная память?

- Что Вы, Ваше Высочество! – улыбался я ей в ответ, — Конечно, я помню многое о людях, по крайней мере, в отношении своих ближайших помощников. Но обо всех подданных держать в голове столько информации невозможно. У меня отлично работают секретари. Они готовят мне подробные справки о моих будущих собеседниках.

- Так вот почему у Вас за спиной всегда стоит секретарь!

- Ну, было бы нелепо, если мой секретарь говорил мне всё уже во время беседы – это было бы заметно со стороны и взывало кривотолки. Я готовлюсь к каждой встрече и держу почти всё в голове. Секретарь может мне подсказать, если я, что-то позабыл, а основная его работа – вести запись беседы и вычленять мои приказы и пожелания.

- Зачем же Вы так напрягаетесь, общаясь всего лишь со своими подданными, Ваше Величество? Как же Ваши Императорское достоинство и власть?

- Уважение к своим поданным – суть основа правильной власти. Я лишь верхушка копья, которое составляют мои дворяне, священники, торговцы, крестьяне, горожане. Без любого их них оружие потеряет свою твёрдость и упругость. Как же я могу не уважать тех, на чьих плечах я стою? Вот, к примеру, крестьянин, который едва может прочесть лубочную книгу и только и думает об урожае на своём поле. Как могу не уважать его, если он кормит моих солдат и учёных?

- Значит, дело только в Вашем отношении?

- Не только, принцесса. Люди тоже знают, что я их уважаю. Уважаю их труд, их жизнь, их семьи. Это одна из причин, по которой они любят и уважают меня и мою власть. Народ чувствует искренность моих чувств к нему, и он хранит мне верность, даже когда ему не очень нравятся мои приказы. Нигде в мире больше нет, например, обязательной прививки от оспы. Причины этого лежат и в области государственных финансов, но во многом отсутствие подобного проистекает из острого нежелания простых людей доверять свою жизнь каким-то государственным служащим. А в России люди терпят подобное, ибо доверяют в том числе лично мне.

- Удивительно! Значит, Вы считаете, что власть короля не от Бога?

- Ваше Высочество! – засмеялся я, — Не обвиняйте меня в том, что я не верю в Господа нашего. Просто я считаю, что каждый должен приложить все свои усилия для исполнения Его Воли! Я государь земли русской Волею Божией, но я должен каждую минуту делать всё для блага своей земли и людей её населяющих и доказывать своим подданным, что мною движет именно Бог. Не надо подвергать веру людскую и доверие Бога сомнениям, пытаясь найти обоснование собственной слабости.

- Какой странный у Вас взгляд на жизнь, а как же страсти людские?

- Ваше Высочество, Вы говорите слова, которые всего лишь слышали от других людей. В России же мы смотрим на всё это несколько иначе. Страсти надлежит держать в узде, памятуя о том, что человек, движимый по жизни только страстями, всего лишь подобие дикого зверя.

- Значит, Вы отрицаете чувства?

- Что Вы, Ваше Высочество? Напротив, именно через чувства с нами говорит Господь, но полностью подчиниться им, отринув разум, значит, забыть о другом Его даре. Возможно ли ради левой руки отказаться от правой?

- Как всё сложно…

- Вы поймёте, Ваше Высочество. Поймёте. Я вижу, что Вы стремитесь к познанию. В этом Вам помогут в Новодевичьем обществе.

- Я боюсь суровых монашек-ортодоксов! – вырвалось у неё.

- Не бойтесь, принцесса! Они добрые.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Так, что? Были Вы, отец Галактион, в Триесте? – Зыков, не поднимая глаз на сидящего перед ним монаха, равнодушно писал.

- Был, сын мой, как есть был! Так что же, за поездку меня забрали? Горе городу, в котором власти бессудно хватают святых людей и тащат их в узилище! – завыл грек.

- Не кричите, отец Галактион! – поморщился следователь, — Стены толстые, Вас не услышат. К тому же узилища Вы пока толком даже не видели.

- Чего хочешь, злодей? – насупился монах.

- Итак, посещали ли Вы, отец Галактион, в Триесте дом Леопольда фон Кобенцля?

- Чего?

- Леопольда фон Кобенцля, сына графа фон Кобенцля[11], агента императора?

- Не посещал я никого! – замахал руками грек.

- Пятый день Вы, отче, мне одно и то же говорите. Фон Кобенцлю в личной беседе Вы сказали, что являетесь посланником патриарха Неофита и ищете связи с императорским двором. – Зыков уверенно читал с листа, что пугало монаха. Да даже более того, следователь говорил то, что просто никому не могло было быть известно.

- Христом Богом клянусь! Не было такого! – уже визжал монашек.

- Значит, ещё и ложь именем Господним – спокойно отметил Зыков.

- Что же ты, чёрт, клевещешь на человека Божьего?

- Ещё и имя нечистого поминаете… Придётся мне ещё и церковное расследование привлечь…

Грек совсем опал в лице:

- Не надо церковное! Они же меня заживо сожгут! Не надо!

- Ох, отец Галактион, да ты ещё и дурак. Слухам верить не дело. – усмехнулся Зыков и, наконец, оторвался от бумаг, — Они огнём не жгут – не положено. Даже на дыбу тебя не потянут. Отцы-дознаватели тоньше действуют. А ты сам на себя показал, отче. Я ведь всё знаю. Про Агату твою знаю, а это тоже против правил, ведь монах ты… Про дела твои с Костакисом, про утварь из храма святой Марии, что пропала во время взятия города… Так что, отправишься ты, отче, в скит, в края, где лёд никогда не тает, где солнце над землёй раз в год поднимается, где из зверья только комары, да медведи белые гуляют…

- Не хочу! – ужас плескался в глазах монаха.

- Знаю, Феодорос, знаю. Ты человек теплолюбивый…

- Откуда же… — крестясь в диком испуге, монашек забился в угол.

- Знаю, кто ты такой, за какие грехи тебя били плетьми в Каламате[12], а твой троюродный дядька, теперь патриарх, тебя выручил, да ещё и в свои ближние взял. Что епископом обещал сделать. Знаю, Феодорос. И вовек не поверю, что ты всю молодость чистящий карманы на Хиосе, одним глазком не заглянул в письмо, которое ты вручил фон Кобенцлю. – улыбка Зыкова, такая добрая вначале, в глазах монаха стремительно превращалась в злобный оскал чудовища, готовое сожрать несчастного грека.

- Чего хотите от меня? Всё расскажу!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Вот, сын мой, почему так происходит? Сколько я уже допросных листов видел? Сколько сам в допросах участвовал, а? – седобородый могучий монах, сжал свои виски с тако силой, словно надеялся выдавить сок, — Неужто может Церковь Христова так сгнить, а?

- Что ты, отец Пантелеймон, грустишь? Ты же церковный следователь! Неужели ты грязи не навидался-то? – устало улыбнулся Зыков.

- Видел, Иван Борисович, видел! Только вот, это всегда было как чернота на серебре – потри и заблестит. А здесь ведь гниль и пепел, ничего от Божьего слова не осталось. Сколько мы с монахами и священниками беседовали? Кто из них о душе да вере-то думал? За жизнь свою все беспокоились, за кошелёк… Даже патриарх и тот весь сгнил!

- Зря ты так, отец Пантелеймон. – посерьёзнел Зыков, — Думаешь, я сам всё это вызнал, Божьим промыслом все факты открылись?

- Дык, агенты царские…

- Они что, на каждом шагу? За каждым человеком приставлены? Не удивляй меня, отче!

- А как же…

- Так верных людей много! И государю верных и церкви. Столько таких есть! В канцелярии патриарха, к примеру, есть отец Агафангел. Он целую сеть сплёл – и всё безвозмездно, за веру переживает. Вон, сходи-ка лучше, к Владыке Дионисию – он недаром здесь обитает, всё знает. Владыка тебе расскажет… А то, что много негодных людишек в греческой церкви – так сколько лет они под агарянами…

- И что? Повод это с латинянами в сговор входить? Снова про Флорентийскую унию[13] разговоры вести?

- Нет, не повод – причина, отче. Коли много столетий отбирать самых слабых и неверных, вытягивать их наверх и давать им власть… Такими так просто управлять, отче…

- Философ ты, сын мой. Тебе бы по церковной линии идти!

- Куда мне, отче! – засмеялся Зыков, — У меня жена да пятеро деток!

- Это, да. А так бы далеко пошёл…

- Ладно тебе, отче, мне осанну петь! Скажи лучше – отпустила тебя хандра?

- Да, наверное. Говоришь, за веру радеет твой отец Агафангел?

- Не он один – таких сотни, только вот даже епископом стать ни у кого из них шанса не было. А вот теперь, в могучей церкви великой православной империи… Представляешь, большинство этих людишек испугались на севере оказаться, а отец Агафангел сам туда просился – мол, подвиг!

- Правильный человек! Эх, уболтал меня! Верю, что не всё пропало! Давай дальше обсуждать! Нам завтра к Владыке с докладом иди, а то и к самому наместнику…

- Ну, смотри, показаний и документов на патриарха вдосталь, можно и брать его, да в судилище тащить. Но вот, пока ещё риск большого бунта остаётся. Лучше бы сначала вот этих пятерых схватить…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Тебе не кажется, Осип Михайлович, что это явно не почтовая шхуна? – задумчиво спросил Бальзамо, пристально вглядываясь через подзорную трубу вдаль.

- Да уж, Иван Донатович, точно не «Кастор» и не «Поллукс», что к нам ходят. Больше на галеон похоже. – отвечал приятеля Дерибас, у которого труба была получше, новёхонькая, московской работы.

- Чего это, вдруг? Может, война пришла? – дёрнулся бывший авантюрист.

- Да нет, тогда бы связное судно внеурочно прислали. – отмахнулся вице-наместник.

Подошедший к берегу корабль действительно оказался галеоном «Святой Феодосий Печерский». Со сходней первым спустился сам наместник Григорий Иванович Шелихов, сияя белозубой улыбкой. Дерибас, увидев начальника, весь поджался, опасаясь плохих вестей.

- Что, Осип, не ожидал? – радостно скалясь закричал представитель империи на всей Аляске.

- Какими судьбами, Григорий Иванович?

- По твою душу прибыл, господин наместник!

- Кто, что?

- Назначен ты наместником Калифорнийским! Как и просили мы с тобой, друг мой сердечный! Привёз я тебе Высочайший Манифест, да регалии, кои для тебя изготовили по императорскому приказу! Сам приехал, чтобы отпраздновать такую радость.

- Ох! – ноги новоявленного наместника ослабли, и он присел на стоявший бочонок.

На его глазах за Шелиховым один за одним спускались на берег молодые люди в полувоенных мундирах. Десяток, второй, третий…

- Ты чего, Осип Михайлович? Ты не заболел? – участливо склонился к нему Бальзамо.

- От радости он сомлел! – весело грохотал Шелихов, — Бедняга! Воды ему дай, лучше!

- Кто это? – слабым голосом проговорил Дерибас, тыча рукой в молодых людей.

- Дык, просил ты дворян прислать для чиновничьей службы – вот тебе пятьдесят отставных офицеров, прибыли для испомещения[14] да занятия должностей. Уж извини, прислали триста, да я бо́льшую часть у себя оставил – мне тоже дворяне нужны! А инженерный батальон, что прибыл для ускорения обустройства здешних земель, отдохнёт пару недель, да тоже прибудет! Подожди, господин наместник! – смялся правитель Аляски.

- Новые времена настают… — задумчиво проговорил Бальзамо, смотря на морскую гладь.

- Воистину! – подержал его Шелихов.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

В конце лета, накопив силы, союзники перешли в наступление на Рейне и Маасе[15], рассчитывая по самому краткому пути пройти до Парижа и решить все вопросы одним махом. Принц Кобург всеми силами ударил на армию французов, которую превосходил по численности более чем в два раза. Бирон пытался удержать пограничные крепости, но терпел поражение за поражением. За что вскоре и он был казнён как изменник, а на его место встал маршал Люкнер[16], который тоже продержался всего полтора месяца, после чего его голова покатилась к ногам беснующейся парижской толпы. Дюмурье, снова вынужденный отступить из Австрийских Нидерландов, опять смог обвинить в поражении соседа.

А дальше… Было ли у генерала Кюстина[17], ставшего во главе Рейнской армии Франции, больше военного таланта, чем у его предшественников? Стала ли тому виной массовая запись в армию тысяч французов, из-за которой численность французских войск за пару месяцев увеличилась более чем в два раза? Сыграли ли свою роль непрерывные казни потерпевших поражение французских военачальников, вдохновившие их сменщиков сражаться до последнего? Или во всём виновата была чрезвычайно низкая организация тылов армии вторжения, из-за проблем которых германцы начали терпеть лишения? Или же причиной всего было разделение сил нападавших. Кто знает…

Но из-за всего этого немцы, среди которых были и австрийцы, и пруссаки, и баварцы, и прочие жители Великой Римской империи под ударами французов были вынуждены отступить. К зиме всё вернулось на круги своя. Сил для новой схватки у соперников пока недоставало.

Союзники поняли, что просто за счёт более высокого уровня подготовки и опыта боевых подразделений французов не победить – за тех был невероятный энтузиазм народа, который во многом сглаживал необученность их армии и отсутствие у неё боевого опыта. Так что, коалиция наводила порядок в своих рядах, подтягивала новые силы, при этом обратив особое внимание на отлаживание снабжение. Ну а французы пытались набрать больше солдат и продолжали свою игру в непрерывные казни генералов-неудачников. Война была нешуточная.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

- Вовремя, Василий, ты вернулся… - Строганов был мрачен и собран.

- Что случилось, Александр Сергеевич? – удивился Самойлов.

- Неладное что-то творится. Доглядчики вокруг вьются, во дворце слухи... Ох, неладное…

- Какие слухи?

- Что велено русскую торговлю пресечь, даже в Кяхте запретить! – оскалил зубы посланник.

- А что Ваш Хэшень-то?

- А вот это-то меня вовсе в сомнение вводит – велено меня к нему не допускать,

- Вот оно как, Александр Сергеевич… — задумчиво протянул Самойлов, — Совсем Хэшень Вас видеть не желает?

- Ни в какую! Господин Лю и тот от встречи отказывается, друг мой...

- Вот оно как… А что люди при дворе?

- Они-то мне и говорят, что сам Хэшень от императора такого решения и добивается. Собака… — видно было, что Строганов действительно вне себя.

- Как же Хэшень от таких доходов-то откажется?

- Он бы на это не пошёл, жаден он очень! Похоже, ему больше нашего предложили. Причём настолько больше, что он даже серьёзно думать не стал.

- Англичане? Голландцы?

- И те, и те. Есть у меня подозрения, что наши голландские друзья нас продали, Василий. Видимо, они решили, что у них есть шанс серьёзно увеличить прибыль, поменяв партнёра по торговле. Мне шепнули, что английский посланник Макартни[18] смог тайно встретиться с господином Лю, и, видимо, сумел того убедить… Ждём полного перекрытия торговли…

- Вот дела… Что совсем торговля встанет?

- Нет, контрабанда она и в Китае контрабанда, но такой свободы больше не будет. Ни чая, ни шёлка для заморской торговли мы больше не получим – так, крохи совсем. Последние корабли успели проскочить, а теперь приказ пришёл пограничным чиновникам – не допускать. По слухам, сам Хэшень готовится отправиться на инспекцию.

- Что же делать-то, Александр Сергеевич? – растерянно проговорил Самойлов.

- Ты как в Гуйджоу съездил?

- Всё хорошо. С людьми мяо меня свели, связи установил, материалов набрал – впору за книгу садиться. Доклад будет через два дня.

- Как договорились связь держать?

- В Кантоне есть купец Чжао...

- Давай-ка ты доклад свой сегодня готовь! Не спорь, Василий! Не время сейчас! Свои записки все собери, снаряди к срочной отправке. Вечером уже человека отправим, пока стражу вокруг стен не поставили – надо дело наше спасать! Жену свою, Джиао, подготовь, что возможно придётся бежать. Ей когда рожать-то?

- Через полтора месяца. – медленно произнёс Самолов, осознавая всю остроту ситуации.

- Понятно… Моя Минжу ей поможет. Эх, хорошо, что мои старшие в России учатся! Хоть волнений меньше.

- Так всё плохо, Александр Сергеевич?

- Да… Люди во дворце слышали, пусть и не уверены, что Хэшень у императора все дни напролёт проводит и твердит тому, что всё зло от нас… А то, что и господин Лю со мной встречаться отказывается, может означать, что они на нас вовсе крест решили поставить. Могут и отчудить чего…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Франции было совсем не до своих заморских владений. Конвент, затеявший всеевропейскую войну, не имел ни средств, ни желания поддерживать колонии, где тоже шли военные действия, а ситуация там была много печальней, чем на континенте. Громкое объявление всеобщего равенства подорвало экономическую модель развития Антильских островов – рабский труд был единственным привычным способом выращивания сахара, теперь бывшие невольники стали равноправными членами общества, а новых инструментов к принуждению их работать ещё не было.

Рабы ринулись в города, требуя равных прав, под которыми они подразумевали возможность жить, как свои хозяева, то есть тоже имея рабов и ничего не делая. Работа в полях, на заводах и складах встала полностью. Сначала плантаторов и чиновников страшила только потеря доходов, но вскоре оказалось, что всё значительно хуже. Попытки местных властей навести порядок на фоне законов Конвента вызвали лишь обратный эффект.

Взорвалось так, что оторопь брала – негры вскоре начали резать даже мулатов, считая тех недостаточно чёрными. Белые и креолы-полукровки бежали к соседям-испанцам, а уж подданным короля Карла совсем не понравилась идея, что безумие освобождения негров перекинется к ним. Они попытались провести интервенцию и остановить анархию, но бывшие невольники отлично знали местность и умело партизанили.

Французские и испанские корабли без привлечения крупных групп войск не могли вернуть порядок на острова, зараза потихоньку проникала и в испанские владения, всё внимание пришлось переключить на поддержание ситуации там. Во французских колониях творился настоящий ад – там горело всё, что может гореть. Об огромных доходах от торговли сахаром пришлось забыть, причём очень надолго, это окончательно подорвало финансовую систему Франции и её колониальной империи.

Меж тем, в Соединённых штатах вся власть сосредоточилась в руках генерала Грина[19], который сделал ставку на захват французских владений на Миссисипи – слишком уж лакомый кусочек висел у американцев перед носом, и очень уж активно их подталкивали к этому английские союзники. Лафайетт пока проявлял чудеса изворотливости и демонстрировал великий военный талант, непрерывно маневрируя своими силами и отбиваясь от нападений противника по всему фронту от Нового Орлеана до Сен-Пьера.

В Индии англичане, словно слон свежие фрукты, давили французские территории, лишь поддержка туземцев давала французам шансы на сохранения хоть каких-то колоний. Худ, по прибытии в Индию, смог серьёзно поправить дела Великобритании и снять осаду Бомбея. Достигнув взаимопонимания с Майсуром и Хайдрабадом и обладая тремя базами в Индии – Калькуттой, Мадрасом и Бомбеем, британцы приготовились к следующему ходу в большой игре, и война, объявленная обезумившем от собственно власти Конвентом, оказалась им только на руку.

Без местных союзников и лишившись поддержки их центра, Карайкал[20] пал быстро от одновременной атаки с моря и суши, Пондишерри ещё держался, но долго ли… Маратхи на словах готовы были помочь французам, но для этого требовалось вступить в войну с другими индийскими княжествами, но столь большая заварушка пока в их планы не входила.

Удары со всех сторон сыпались на колониальную империю Франции. Конвент решил сделать, что называется, хорошую мину при плохой игре, объявив, что не считает проблему защиты заморских территорий собственной. «Каждый гражданин Франции обязан сам защищать свою Свободу» — так громко заявил с трибуны один из самых ярких ораторов революции де Сен-Пьер, имея в виду, что отныне защита колоний является проблемой исключительно жителей этих земель. Всякая помощь прекратилась. Теперь будущее колонистов было только в их руках.

Впрочем, такие игры не прошли даром и для Конвента. Возмущённые таким предательством своих соплеменников взорвались западные провинции Франции. На самом деле это не было единственной, да и, положа руку на сердце, основной причиной восстания. Напряжение копилось здесь, в патриархальной глубинке уже много лет, всё началось ещё с переселения ирландцев. Помощь короля и его жены была принята местными жителями и оценена.

На Людовика здесь просто молились, а гибель его и его детей, и казнь Марии Антуанетты вызвали дикую злобу народа. Моряки тоже стеной стояли за Старый порядок, особенно учитывая полное прекращение финансирование флота и роспуск морской пехоты. Почти на грань ситуацию поставили совершенно бездумный закон о регулировании цен на хлеб во Франции, который в патриархальной Бретани привёл к многократному подорожанию продовольствия, и принудительная мобилизация. Удивительно, что Запад не взорвался раньше…

[1] Рёнтгены – семья знаменитых немецких мебельщиков Абрахам (1711–1793) и Давид (1743–1807). Были поставщиками всех королевских дворов Европы. Работали в Париже. Учеником Давида был небезызвестный мастер Гамбс.

[2] Ризенер Жан-Анри (1734–1806) – один из самых известных мебельщиков Европы, немец по происхождению, поживал в Париже.

[3] Кузнецкая котловина – межгорная доли́на на юге Западной Сибири на территории Кемеровской области.

[4] Каменец-Подольский – город в современной Хмельницкой области, один из главных центров исторического Подолья.

[5] Брабант – историческая провинция на территории современной Бельгии и Нидерландов.

[6] Фландрия – историческая провинция на территории современных Франции, Бельгии и Нидерландов.

[7] Намюр – город в центре современной Бельгии.

[8] Граф де Рошамбо, Жан-Батист Донасьен де Вимё (1725–1807) – французский военачальник, маршал Франции.

[9] Шодерло де Лакло Пьер Амбруаз Франсуа (1741–1803) – французский политик, военачальник, изобретатель и писатель.

[10] Де Гонто-Бирон Арман-Луи (1747–1793) – французский аристократ, полководец, генерал.

[11] Фон Кобенцль Иоганн Карл Филипп (1712–1770) – австрийский государственный и политический деятель, известный дипломат, граф.

[12] Каламата – город-порт в современной Греции.

[13] Флорентийская уния – утверждённое в 1439 г. на Ферраро-Флорентийском соборе согласие важнейших православных епископов на подчинение главе католической церкви во имя помощи осаждённому османами Константинополю.

[14] Испомещение (уст.) – наделение землёй.

[15] Маас – крупная река, протекающая во Франции, Бельгии и Нидерландах.

[16] Люкнер Николя (1722–1794) – французский военачальник, немец по происхождению, маршал Франции.

[17] Де Кюстин Адам Филипп (1740–1793) – французский полководец, генерал, маркиз.

[18] Макартни Джордж (1737–1806) – британский государственный деятель, администратор, дипломат, граф.

[19] Грин Натаниэль (1742–1786) – американский полководец, видный участник Войны за независимость, генерал.

[20] Карайкал – город на юго-востоке Индии.