Барон Дубов 8

Глава 19

Военный лагерь янычар

Шатёр Хасан-паши

Хасан-паша, невысокий, как и его отец, наследник престола Османский Империи, был вынужден оторваться от лобызания тел двух своих любимых наложниц: Айгюль и Гюльчатай. Прекрасные девы спрятали свои тела и лица за воздушной тканью и недовольно взглянули на вошедшего тёмными, как колодцы, глазами.

(осм.) — Ну, что там, Али? — спросил Хасан, расчёсывая сначала короткую бороду, а потом густые волосы на груди.

(осм.) — Мой господин, — склонился в почтительном поклоне высокий молодой слуга, — к вам Мехмет-паша и Исмаил-паша. Со срочным донесением.

Хасан-паша накинул на плечи толстый парчовый халат, искусно украшенный руками слепых вышивальщиц, и дал знак Али, чтобы тот пустил генералов. Али, чуть не сбив тюрбан, тут же исчез за толстым пологом, и всего через мгновение в шатёр вошли двое похожих как две капли воды генералов. Оба усатые, темноглазые, смуглые и плохо выбритые. У обоих глаза лезли на лоб так, будто это срочное донесение вставили им задний проход и протолкнули до самого верха.

(осм.) — Хасан-паша! — выкрикнули они и в пояс поклонились.

(осм.) — Говорите, Мехмет, Исмаил, — терпеливо повелел Хасан, взмахнув рукой.

Он опустился в мягкое и удобное кресло, больше похожее на короткий диван, и, взяв со столика слева кувшин с вином, наполнил инкрустированный гранатами и рубинами кубок. За его креслом скрывался большой сундук с оплатой службы янычар. Он был туго набит золотом и камнями. Камни, конечно, предназначались этим двоим.

(осм.) — Хасан-паша, — заговорил Мехмет, что стоял слева, — на восточный лагерь янычар напали!

(осм.) — Мы думаем, что это русские, — с той же интонацией продолжил говорить Исмаил. — Они прошли тем самым путём, о котором докладывал наш союзник из стана врага.

(осм.) — Русские? Так их несколько? — удивился Хасан. Не выказывая беспокойства, как и положено родовитому военачальнику и будущему султану, он сделал большой глоток вина. — Сообщалось, что может пройти один человек.

(осм.) — Их целый отряд! Они очень опасны и громят наши войска! — заламывал руки Мехмет-паша.

(осм.) — Донесения сообщают, что они так же напали на несколько наших деревень! — стонал Исмаил.

(осм.) — Значит, отправьте войска, чтобы уничтожить их! — резко ответил Хасан, возмущённый инфантильностью генералов. Такого он от них не ожидал. — А их тела предъявим общественности, чтобы доказать, что русские напали на нас без объявления войны. И сами объявим им войну!

(осм.) — Хасан-паша, мы уже отправили отряд в несколько сотен конных янычар, — молитвенно сложил руки и упал на колени Мехмет. Его красная тюбетейка съехала с макушки на лоб. — Их разбили на голову, а то, как с ними расправились…

(осм.) — Что же с ними такого сделали, что вы не побоялись моей кары и явились сюда с такой пустяковой проблемой⁈

(осм.) — Хасан-паша, — Исмаил тоже упал на колени, — не велите казнить, велите слово молвить!

Сын султана разрешающе взмахнул рукой. Исмаил на четвереньках подполз к нему, у его ног коснулся лбом земли и затем подполз ещё, шепнув на ухо.

Хасан сначала никак не отреагировал. Вдруг в один миг от его лица отлила вся кровь, а ещё через несколько секунд он покраснел и завопил:

— Они делают с мужчинами «что»⁈

Наложницы Айгюль и Гюльчатай от неожиданности вздрогнули и натянули на себя толстую тигровую шкуру, чтобы спастись от гнева господина. А в гневе он страшен. Очень страшен. Уж они-то знали, были свидетелями не раз.

— Не со всеми! — тут же стал подползать и Мехмет.

— Только с симпатичными! — замахал руками Исмаил.

— А уж с женщинами…

— Господин, вам надо уходить, — взмолился Мехмет, хватаясь за штанину шаровар Хасан-паши. — Они никого не щадят. Наше оружие их не берёт! Они настоящие звери!

Сын султана Сулеймана Пятого с удовольствием бы иссёк на месте Мехмет-пашу плеткой за трусость. Генерала янычар спасло только то, что плетки у Хасана рядом не было. Подходящей.

— Трус! — взревел он, отпинывая генерала. — Чтобы я! Наследник султана! Отступил перед русскими мужеложцами⁈ Не бывать этому никогда! Собирайте войска! Мы убьём их всех, а затем начнём наступление! Во имя Аллаха, русские совсем сошли с ума. Наш внезапный удар их образумит!

В голове Хасана тут же замельтешили, словно рой мушек, сотни разных вопросов, целей и задач, который он должен решить не только как предводитель войск Османской империи, но и как будущий правитель страны. Например, что внезапный удар по русским заставит их отступить, а затем скорейшим образом просить мира. А уж там Османская империя своего не упустит. Это будет маленькая победоносная война, которая спасёт империю от краха. Или окончательно сломает ей хребет.

— Али! — крикнул Хасан-паша. Слуга тут же вошёл в шатёр. — Отвечаешь за моих наложниц головой. Хоть один волос упадёт с их головы, твоя голова полетит следом.

— Да, мой господин! — бодро отвечал Али.

А тем временем затрубили сигнальные горны и засвистели свистки, знаменуя начало сражения с ещё не до конца известным врагом.

У выхода из катакомб

Недалеко от восточного лагеря янычар

Николай

«Ты видишь, да? Видишь?» — нетерпеливо повторяла в моей голове Маша.

Рядом, на сук высохшего дерева, села птица с золотистыми перьями.

Я молчал. Просто смотрел на долину внизу. А там был… полный кабздец.

У подножия пологой горы раскинулся большой палаточный лагерь. Янычары, судя по всему. Несколько тысяч, если не больше. Но не это вызвало моё изумление. А то, что он горел. Отсюда я не видел, что там происходит, но явно ничего хорошего. Цепочки факелов тянулись в разные стороны от крохотных кубиков палаток. Какие-то гасли по неизвестной причине.

К югу от лагеря находилась небольшая деревушка. Больше всего факельных ниточек тянулись к ней. Видимо, домики там были с соломенными крышами. Потому что деревня просто пылала. Изредка ветер приносил с той стороны истошные вопли. Преимущественно мужские. Что же с ними происходит, что они так кричат?

Не, не хочу даже знать.

Но спросить придётся.

«Ладно, попка мохнатая, колись уже, что тут произошло, пока нас не было…» — закончить мысль я не успел.

Вдруг в птицу прилетела белая клякса, склеившая ей крылья. От неё тянулась нить, на другом конце которой находился Гоша. Явно голодный. Он зашевелил лапами подтаскивая птицу к себе. Я наступил на нить и обрубил её топором.

— Это не еда! — строго сказал я.

Гоша погрустнел, будто даже вздохнул обиженно и посеменил в сторону. Спрятался за большим обломком гномской двери. Только лапки торчали оттуда в разные стороны.

«Это ещё что⁈» — завопила в моей голове дриада и осеклась, а с неба спикировали ещё две птицы и начали отдирать паутину от пострадавшего птенца Рукх. — «Это что, паучок? Какой он миленький! Коля, а можно он будет жить с нами? Ну, пожа-а-алуйста!»

«С кем, с нами? Помнится, я тебя не так давно от такого соседа уже избавил, потому что ты его слишком боялась».

«Если честно, Коль, после того, как ты унёс того паука в старые руины, я места себе не находила. Зима же, а в моих краях зимы суровые, уж мне ли не знать. Всё-таки семьсот лет…»

«Ближе к делу», — оборвал я дриаду.

Если ей дать волю, она в воспоминания может удариться ещё на семьсот лет.

«Короче, я переживала. Поэтому пошла к развалинам, нашла паука и уговорила его вернуться ко мне домой».

Освобождённая от паутины птица довольно взмахнула крыльями и взлетела, тут же принявшись кружить над камнем, за которым прятался Гоша.

«Что?» — не поверил я мыслям Маши в своей голове.

«Ну да, я же его боялась, поэтому не говорила. Пришлось… пришлось преодолеть свой страх. Благодаря тебе, мне это удалось. Только не спрашивай при чём тут ты. Просто… Ты так самоотверженно заботишься о других. Обо мне. И я подумала, что не имею права позволить кому-то страдать из-за какого-то там страха».

«Моя девочка», — хмыкнул я. И плевать, что ей семь веков. Женщина всегда остаётся женщиной. — «Ладно. Он останется. Но не с тобой, а со мной. Его зовут Гоша, и мы каким-то образом теперь связаны».

«Расскажешь?» — тут же взбодрилась Маша.

Я мысленно рыкнул:

«Давай-ка обратно к нашим баранам. Что тут произошло, пока меня не было?»

Дриада кратко пересказала, что здесь случилось. Те самые японские наёмники под действием розового тумана воспылали любовью практически ко всему живому. Первыми под раздачу попали пара часовых, что здесь несли караул.

Это, кстати, любопытно. Что им здесь делать? С той стороны горный перевал непригоден для прохода даже небольшого отряда, значит, нет смысла ждать отсюда врага. Если только ты не знаешь о тайном выходе из катакомб гномов. А откуда им знать? Только если кто-то рассказал об этом…

А ведь я никому не говорил, как именно собираюсь преодолеть эти горы. Даже своим девчонкам. Кроме дриады. Но и она узнала об этом, только когда я приехал ко входу на той стороне гор. Да и не нужно ей меня предавать. Её просто невозможно подкупить. Чем вообще можно соблазнить женщину-растение?

Так что никто не должен был узнать. Если только за мной не следили с самого выхода за ворота академии…

Я обвёл глазами долину. К догоравшему лагерю с запада приближался рой светлячков: фары, факелы. Интересно, та японка ещё жива? Она многое могла бы рассказать. Или показать, если говорить нельзя.

Короче, перевозбуждённые японцы устроили ужасный кавардак. Напали на военный лагерь, опустошили пару деревень. Настоящие камикадзе. Интересно, сколько этот туман действует? Не хотелось бы встретиться с ними в бою. Судя по всему, розовый газ даёт им суперсилу и неуязвимость. А это может стать проблемой.

С другой стороны… Это отличный отвлекающий манёвр! Где там должна быть моя цель? Как раз к западу от этих мест. Если повезёт, пошукаю по складам османов, которые попадутся по пути.

Я подошёл к камню, за которым прятался Гоша. Духовная связь у меня с ним была пока слабая, поэтому мысленно я с ним общаться ещё не мог. Приходилось словами в надежде, что он меня понимает.

— Золотые птицы свои! — наставительно говорил я. — Волк свой, и я свой. Чужие те, на кого я покажу.

Четыре пары глаз умно блеснули. Понимает, похоже. Я махнул рукой за спину, в сторону трупа османа:

— Можешь перекусить. У тебя десять минут. А потом идём дальше.

Гоша выполз из-за камня и устремился к телу. Пусть закусит плотью врага. Его силы нам наверняка понадобятся, а я, к сожалению, о диете гигантских пауков знаю мало. Надо будет у Маши поинтересоваться. К тому же, пока и мы с Альфачиком поедим.

А потом пойдём и проведём ревизию в стане янычар!

Императорский госпиталь имени Святого Николая

Примерно в это же время

Государственные дела требовали от Императора почти постоянного присутствия во дворце. Хоть и в разных его помещениях: переговорные, столовые, кабинеты и залы совещаний. Всё же это был один и тот же дворец. Приёмы сменялись совещаниями, совещания — встречей высокопоставленных гостей из союзных государств, встречи — балами или новыми приёмами. Редко когда государственные дела требовали покинуть Императорский дворец.

Единственной отдушиной Александра Восьмого была охота. Но из-за событий последних дней стало не до праздных дел. Всё его внимание было сосредоточено на разворачивающихся вокруг его Империи событиях.

С севера британцы строили козни, официально устраивая бесконечные морские учения, а неофициально — морскую блокаду. Ради того, чтобы подорвать экономическую мощь России. Пока с ними удавалось бороться, к тому же со стапелей в Териберке вот-вот сойдёт ещё один ледокол, способный проводить через льды северных морей до трёх торговых судов за один рейс. Хорошее подспорье в экономической войне.

С юга Османская империя, науськанная теми же британцами и американцами, показывала зубы. Англосаксы прекрасно понимали, что османам в этой войне не победить. Их цель была в том, чтобы ослабить Империю, и тогда она не сможет сдерживать Саранчу на западных границах. Расчёт состоял в том, что в такой ситуации Империя ослабнет и уступит часть границы новым игрокам. Тем же американцам с британцами. Они займут приграничные крепости и таким образом получат доступ к приграничным землям, очень богатым на ценные артефакты. По сути, в такой ситуации ублюдки ничем не рискуют. Александр Восьмой не сможет подставить под удар всю страну. Саранче всё равно, кого убивать и поглощать. Убивает того, кто ближе. А сейчас это Российская Империя.

О западных границах Александр Восьмой даже думать не хотел. Но всё равно думал. Три города, что пали под неожиданным ударом, удалось отбить. Пока что. У них всё ещё не было способа обнаружить тоннели Саранчи. Слишком глубоко они рыли. Лучшие умы Империи работали над решением этой проблемы.

Но сейчас государь позволил себе перестать думать обо всём этом. Всего на пару минут. Он замер перед дверью белого цвета. Эмаль поблёскивала в тусклом свете газовых рожков в коридоре больницы. Ему доложили, что его сын, Павел, пришёл в себя. Царь занёс руку, чтобы постучать, и замер.

Забавно. Александр любил всех своих сыновей. Наверное, Павла даже больше остальных, потому что он был похож на его мать. И подсознательно он хотел отгородить его от тягот государевых. От его собственного дара, который может убить неподготовленного человека. Получилось. Только вместе с этим царь и себя отгородил от сына. О чём теперь бесконечно жалел.

Барон Дубов смог убедить его, что Павел намного способнее, чем казалось раньше. А ещё, что характером он пошёл в отца.

Император постучал в дверь и вошёл. Его сын не спал. Болезненно-бледный в свете ночника и в белоснежной больничной пижаме он сидел в кресле-каталке у распахнутого настежь окна. Госпиталь находился за городом, поэтому ночь здесь была черна, а в воздухе стоял запах зимнего леса.

Государь снял с плеч отороченный мехом плащ и укрыл им Павла.

— Замёрзнешь, — сказал он. — Как ты себя чувствуешь?

Павел несколько недель уже находился здесь: поправлялся после сражения в Кракове, где отдал все силы для победы.

— Кто-нибудь выжил? — вместо ответа спросил Павел, всё так же безучастно глядя в окно.

— Благодаря тебе и солдатам, многим удалось спастись. Хоть, конечно, не всем.

Государь пододвинул себе стул, одёрнул мундир и сел. Что-то ему подсказало, что сын спросил не об этом.

— Я отправил на смерть остатки артиллерийского полка, отец. Я спрашиваю о них.

В груди Императора появилось тянущее чувство, будто на сердце положили мешок с мукой. Именно от этого он хотел оградить своего сына. Но теперь…

— Нет, — качнул он головой. — Из них никто не выжил.

— Я не хотел, чтобы они… У меня не было выбора… — Павел впервые посмотрел на отца, и в его глазах царь увидел глухую, стонущую боль.

— Такова доля правителя, сын.

— Часто такое бывает?

Император глубоко вдохнул холодный воздух и устало провёл рукой по лицу.

— Да.

— Хорошо, что я всего лишь четвёртый в очереди на твоё место, — хмыкнул Павел. Отец положил руку ему на плечо. — Ума не приложу, кто в здравом уме захочет постоянно испытывать такое. Ну, кроме Алексея. Он к этому готовится всю жизнь.

Император ничего не ответил на это. Об амбициях старшего сына ему было известно пожалуй даже больше, чем самому цесаревичу. Но, глядя на всё с высоты престола, многое видишь в ином свете. Например, что у каждого своя роль в истории.

Александр, видя, в каком упадке духа находится четвёртый сын, решил его подбодрить.

— У тебя теперь есть своя гвардия.

— Что? — вскинул соломенные брови Павел.

— Те, кто выжил во время обороны Кракова и его возвращения, потеряли своих военачальников. Многие из них. Я слышал, что люди добивали Саранчу с твоим именем на устах. Видимо, кто-то тебя узнал, а такие слухи разносятся быстро. Даже во время боя. Особенно во время боя. В сражении очень важно, чтобы людей кто-то объединил. И ты это сделал. Поэтому из тех, кто выжил к концу сражения за город, я сформировал гвардейский полк. Павловский гвардейский полк.

Император мягко улыбнулся и сжал плечо сына.

— Спасибо. Наверное… — едва смог подобрать слова царевич. — Но я… не могу командовать. Не умею.

— Умеешь. Ты встанешь во главе полка. Скоро, — кивнул царь и сел обратно на стул, достав из внутреннего кармана мундира тонкую фляжку, отделанную золотом. Он протянул её Павлу. — Херес, чтобы поправить здоровье.

Павел отхлебнул и слегка поморщился, затем и Император сделал глоток. Вот так хорошо. Будто пропасть между ними немного уменьшилась.

— Барон Маститов — твой заместитель. Пока что он занимается делами полка, поэтому можешь не спешить. Поправляйся, сын.

Император встал и одёрнул мундир. Фляжку он оставил на подоконнике, плащ — на плечах царевича. Государь снова положил руку сыну на плечо и сжал его, сказав:

— Нам ещё многое предстоит.

После этого Александр Восьмой покинул палату. Отведённое для своих мыслей время вышло. Пора снова думать о делах государевых.

Только выходя из госпиталя и садясь в императорский лимузин, царь при взгляде на светящееся окно на третьем этаже позволил своим мыслям вернуться в прежнее русло. Всего на миг.

Хотел бы он, чтобы Павел и дальше оставался книжным червём и юным неудачником, чтобы уберечь его от всего этого. Но теперь… после Кракова… У царевича Павла появилась своя роль.